Воскрешение Лазаря

      Тайджу надеется, что его глаза сварятся прямо в глазницах, или вытекут, размазываясь по лицу кровавой слизью, он молится о том, чтобы в порыве гнева откусить себе язык, чтобы до конца жизни вся еда отдавала железом, он мечтает выхаркать лёгкие на плитку, витражи и лакированные скамьи своего храма, хочет, чтобы кто-нибудь вывернул его кожу, раздавил мышцы и кости в тошнотную кашу, выдернул заживо каждый нерв в его теле и стянул шею его же собственными венами. Это его молитва, исповедь, которую знает только Бог, но самая страшная тайна Тайджу в том, что он не верит – ни в Бога, ни в Дьявола, он сам себе единственная их земная ипостась. Он хочет окунуться в море собственной крови и боли, переродиться в ней и наконец ощутить себя живым, дышащим, жаждущим существом, достойным ходить под убийственным, выжигающем светом великого Солнца. Но Тайджу знает – это та цель, которой ему не достичь в одиночку, нет смысла истязать себя самостоятельно, ему нужно, чтобы это делали чужие руки, которые не дрогнут. Однако ни Хаккай, ни даже Юзуха – понимающая, сильная, любящая вопреки Юзуха – не поймут этого, для них боль – страшнейше наказание, они боятся её, как и каждая божья тварь, ведь страх боли – самый мощный двигатель человеческого сознания. Люди создали нож, чтобы не раздирать в кровь пальцы, разделывая туши животных, приручили лошадей, чтобы не стирать до костей ноги, таская телеги, изобрели наркоз, чтобы не умирать в страшных мучениях под спасительным скальпелем. Им никогда не понять, что для Тайджу боль как оазис в пустыне – мгновение единения с собой, со своей природой. Тайджу тащит эту ношу один, и будет идти сколько потребуется, пока не достигнет своей Земли обетованной, пока кто-то не протянет ему руку. А пока он может лишь одно – причинять боль другим.       Саус является к нему благословенной паутинкой – как у чертового Акутагавы. Тайджу слышит треск собственных костей, когда его впечатывают лицом в асфальт, и проклятые черви на мгновение перестают изъедать его мозг. Две пары жёлтых глаз пересекаются – и в Тайджу начинает работать давно прогнивший механизм. Прежде, чем он поднимается, чужой ботинок вдавливает его спиной в землю, а сам Саус наклоняется близко, слишком близко.       – Засранец, – гулкий, рокочущий голос вливается в уши тягучей нефтью, – думал, можешь просто так пиздить моих людей? Это право есть только у меня.       Кровь мгновенно закипает, – Тайджу чувствует, что Саус сильнее, быстрее – и одним слитным движением он скидывает с себя ногу, вставая в полный рост. Два зверя ходят кругами, ожидая, кто сделает первый шаг, кто объявит войну. Но приближающийся вой сирен вынуждает отложить кровавую баню – они расходятся, и Тайджу следит за Саусом, пока спина того не скрывается за поворотом. Вернувшись домой, он долго стоит у зеркала, надавливая на разбитую скулу, в надежде вновь ощутить то, что накрыло его там.       Их встречи стали частым явлением – оба чувствуют силу противника, оба примеряются, прикидывают стратегию, но дальше пары ударов дело не заходит – каждый раз что-то останавливает от расправы, будь то режущий уши визг, сопровождающий полицейские машины, или слишком большая толпа зевак, не дающая развернуться в полную силу. Волчьи танцы продолжаются долго, держа Тайджу в напряжении – сколько еще ударов он позволит себе нанести? Однако он чувствует – близится развязка.       Тайджу не знает, что он делает в пропахшем потом и текилой, пульсирующем от басов, как живое сердце, клубе. Он как библейский странник, скитается по самым темным подворотням, в поисках того наслаждения, что снится людям в самых страшных кошмарах. Тайджу садится у края барной стойки и отрешённо заказывает стакан виски. Одному дьяволу ведомо, сколько бы он просидел так, пуская в гордом одиночестве алкоголь по венам, но справа от него внезапно возникает громадная, размытая градусами фигура, которая садится рядом и молча кивает бармену на водку. Тайджу, надеявшийся остаться наедине со своими мыслями, не стал бы даже поворачиваться, но фигура пододвигает стопку в его сторону – и приходится обернуться, с трудом фокусируя взгляд. Саус выглядит непривычно спокойным, выжидающим, и Тайджу, колеблясь лишь мгновение, резким движением осушает рюмку. Спирт, ударив по горлу, медленно, но ощутимо раскатывает тепло по телу.       Они молча сидят какое-то время. Тайджу больше не пьет – сосредотачивается на ощущениях. Наконец Саус начинает говорить.       – Мы уже довольно долго сталкиваемся, но я так и не узнал твоё имя. Ты достойный противник, и я хочу знать с кем дерусь почти на равных, – ему не приходится напрягать голосовые связки, чтобы перекричать музыку.       Тайджу с трудом подчиняет язык своей воле и разлепляет сухие губы:       – Шиба Тайджу, – собственный голос звучит непривычно, будто он слышит его со стороны.       – Хорошо, Тайджу, – мне ведь можно называть тебя по имени, правда? – у меня есть к тебе разговор. Я сказал, что мы знакомы уже довольно продолжительное время. Но как же так вышло, что ты, попавшись мне однажды, приклеился ко мне как банный лист? Скажешь мне, Тайджу?       Фигура Сауса расплывалась, и Тайджу вновь сделал над собой усилие, чтобы связно ответить:       – Как ты меня нашёл?       – Приказал своим людям следить за тобой, – ответ простой, но все же неприятный. – Ты не ответил на мой вопрос.       Алкоголь брал своё, не давая мыслить связно. В голове подстреленной птицей бились последние капли рассудка, пытаясь удержать его на краю вменяемости. Все окружение, даже звуки вдруг застыли, будто зависнув в воздухе тяжелыми каплями, оставив живой лишь одну фигуру в ореоле клубного света. Слова сами сорвались с губ, не успев обработаться мозгом:       – И будут бить, и убьют Его, и на третий день воскреснет, – Тайджу посмотрел сквозь чужое лицо, будто пытаясь растворить его в дрожащей пелене горячего воздуха.       В ушах зазвенело от нахлынувшей реальности, Тайджу услышал лишь слово "пойдём" и почувствовал, как его куда-то ведут. Последней судорогой сознательности была мысль об оплате выпивки – и дальше мрак.       Мрак расчертился яркими всполохами. Тайджу чувствовал много, слишком много всего и сразу, каждая клетка его тела ощущала прикосновения и боль. Он, будто сторонний наблюдатель, видел над собой лицо недавнего врага, который то и дело склонялся, чтобы оставить новую отметку на чужом теле – каждый укус приятно ныл, обещая синяки на долгие дни. Тайджу собрал последние капли рассудка и прохрипел:       – Похоже, тебя заводит возможность обладать кем-то.       Саус отвлекся от своего дела, поднимая голову и щурясь.       – Скоро я сделаю так, что тебе будет не до шуток.       Он сжал в кулаке волосы Тайджу и, оттянув его голову назад, вцепился в открытую шею. Саус чувствовал, как стучит чужое сердце, от ощущения полной власти и контроля кружилась голова – надави чуть сильнее, и лопнет сонная артерия, заливая кровью белоснежную простыню. Зубами он ощутил глубокий гортанный стон и довольно усмехнулся, отпуская волосы и приподнимаясь. Тело под ним было расписано не хуже картины Ренессанса, грудь Тайджу рвано вздымалась и опускалась, демонстрируя возбуждение. Опускаясь ниже, Саус продолжал отмечать свой путь – на бедрах гвоздиками распускались будущие синяки, от каждого укуса под кожей напряжённо перекатывались литые мышцы. Осторожности не было, было лишь звериное, дикое желание подчинить, причинить столько боли, сколько выдержит чужое тело прежде, чем сломается.       Тайджу чувствовал, как раскаленный воздух обжигал лёгкие, плавил грудную клетку, и каждое прикосновение въедалось в кожу клеймом. Ни разу в жизни он не позволял никому взять над собой вверх – ни в драках, ни в сексе, но Саус не спрашивал, Саус брал то, что считал своим по праву. Вместе с болью тело разрывалось мучительным возбуждением, перед глазами метались фейерверки не то от алкоголя, не то от чужого языка на члене. Саус даже не старался доставить удовольствие, не зацикливался на прелюдиях – лишь исполнял чужую просьбу. Тайджу, пребывая ещё в полусознательном состоянии, почувствовал смену точки опоры Сауса, и в давящей на уши тишине лопнувшей струной звякнула пряжка ремня. Он ощутил, как ногти, расцарапывая, прошлись по бокам до бедер.       Следующее, что пробилось в купол алкогольного марева – грубо растягивающие его пальцы. С усилием Тайджу все же смог удивиться тому, что его вообще решили подготовить. Саус закинул чужие ноги себе на плечи, впиваясь зубами в подколенные ямы, икры и выше, будто собираясь разорвать сухожилия, навсегда приковывая к себе. Тайджу не хватало сил поднять голову и посмотреть в глаза напротив – но если бы он смог, то увидел звериный, первобытный блеск, с которым доисторические хищники когда-то смотрели на свою дрожащую в страхе добычу.       Наконец, опустившись и оставив последнюю отметку на внутренней стороне бедра, Саус закончил с подготовкой, которая была лишь формальностью. Поставив руку слева от головы Тайджу и перенеся на нее вес, он склонился к чужому лицо и хриплым голосом произнёс тихо, но так, что слова шариком для пинбола застучали о стенки воспалённого мозга:       – Сейчас будет больно.       Он не соврал. Пульсирующая боль в нижней части тела резонировала с отбивавшим в ушах вальсовые тройки сердцем, пуская ток по каждому нерву. Тайджу приглушённо слышал собственные несдержанные стоны, больше похожие на рев раненого зверя, и чужое тяжелое дыхание над ухом. Пальцы Сауса сжимали его бедра с такой силой, что казалось, будто тазовая кость вот-вот треснет, не выдержав давления. Резкие рывки впечатывали тело Тайджу в кровать, давая с головой окунуться в то, чего он так долго желал. Внезапно Саус остановился, заставляя Тайджу нетерпеливо выдохнуть. Он услышал смешок где-то сверху, а затем сильные руки потянули его вверх за плечи, заставляя сесть.       – Повернись, – командный тон заставил сжаться что-то в самых темных глубинах души Тайджу, и тот повиновался, окончательно позволяя подчинить. Он развернулся, открывая вид на широкую спину, расчерченную татуировкой. Саус замер, оценивающим взглядом окидывая чернильный крест. Тайджу нетерпеливо дёрнулся, но ответа не последовало. Вместо этого Саус с плохо скрываемой усмешкой в голове протяжно спросил:       – Ошибка молодости? Или ты настолько верующий? Твой образ жизни немного не соответствует убеждениям. Нам вообще можно трахаться?       Тайджу резко повернул голову, хрустнув шеей, и гулко прорычал в ответ:       – Не твоё, блядь, дело. Продолжай то, что начал.       Саус примирительно поднял руки, едва заметно усмехнувшись мысли о том, кто на самом деле начал. Наконец он наклонился и с силой сжал зубами плечо, а затем загривок, пуская дрожь. Одной рукой он сжал в кулаке волосы Тайджу, склоняя его к кровати, а вторую положил на бедро, впиваясь ногтями в кожу, и, не дав даже мгновения прийти в себя, резко вошёл на всю длину, заставляя гибкое тело прогнуться, подставляясь. Саус едва ли не рычал от удовольствия, движения были рваные, без намека на осторожность. Ему сносило голову от осознания того, что он окунал Тайджу в страшнейший грех – в котором тот переродится праведником. А Тайджу было хорошо, до звездочек перед глазами, до судороги в напряженных руках, каждый всплеск боли был глотком кислорода. Внезапно Саус отпустил его волосы и бедро, взамен хватая и стягивая за спиной обе его руки, заставляя впечататься лицом в жесткий матрас. Дышать стало труднее, он чувствовал, как под щекой расплывается пятно слюны. Саус нагнулся, прижимаясь грудью к спине, и опалил ухо жарким дыханием, затем кусая. Задавленный стон вызвал гортанный смех – у непробиваемого Тайджу оказалось гораздо больше чувствительных точек, чем могло бы показаться. Он отпрянул, вжимая чужую голову в кровать, довольно разглядывая вздрагивающее от особенно резких толчков тело.       Тайджу не знал, сколько времени прошло – может, час, а может, четыре дня. В какой-то момент Саус отпустил его руки, навалился всем своим весом, вдавливая, и движения стали ещё хаотичней, доводя до исступления, но даже после оргазма он продолжил вбиваться, будто в состоянии аффекта. Сколько раз за это время кончил сам Тайджу, тот предпочел не думать – ни одна мысль надолго в голове не задерживалась, создавая в сознании быстро вращающийся калейдоскоп. Последнее, что он запомнил перед тем, как отключиться – хищный рык прямо над ухом.       Утро встретило его тупой болью по всему телу и настойчивым стуком в дверь. Пришлось потратить несколько мгновений на восстановление в памяти событий прошлой ночи – клуб, барная стойка, виски и Саус, очень много Сауса, в каждой клеточке его тела. В ушах пульсировало сердце. Стук не прекратился, и он, собрав остатки сил, встал, накинув на обнаженные, покрытые укусами плечи одеяло, и подошел к двери. За ней его ожидала миниатюрная дама неопределенного возраста с надменным выражением лица. Она была из тех людей, что вечно торопятся, будто затылком чувствуют падение каждой отмеренной им песчинки времени.       – Доброе утро. Хотя, вернее сказать, день. Вам пора выселяться.       Тайджу сосредоточился и, чтобы не молчать, накаляя обстановку, выдавил:       – А оплата номера? – сиплый голос ударил по ноющему горлу. Дама, кажется, не впечатлилась и, недовольно цокнув, ответила:       – Всё уже оплачено, – она развернулась, направляясь дальше по коридору, и Тайджу расслышал то, что не предназначалось для его ушей. – Это сколько же надо было выпить.       Идя домой, он едва переставлял ноги. Ночь не шла из головы. Каждое прикосновение вплавилось в мозг, заставляя вновь и вновь переживать те ощущения, не давая спокойно вздохнуть. По приходе сил не осталось совсем – Тайджу замер в дверном проеме, прислонившись к косяку и засунув руки в карманы. Пальцами правой руки он вдруг ощутил шероховатость бумаги. Вынув записку, ему потребовалось мгновение, чтобы сфокусировать взгляд – и губы расползлись в усталой усмешке. Тайджу сжал бумажку в кулаке и бросил в холодный мрак квартиры.       «Четыре дня»