к чёрту мармеладки с коровами

Большое небо распласталось над головой, пахло свежей травой и лужами. Многоэтажки кругом, новоиспечённые семьи и их маленькие детишки, бегающие по дворам с воздушными змеями, навевали едва заметное чувство тошноты. Чёрные, как художественный уголь, волосы Юнги развевал лёгкий ветер. Он стоял, оперевшись о бежевую кирпичную стену, в руках была дешёвая сигарета, дым от которой разлетался в чистом летнем воздухе. На угловатых плечах – бесформенная футболка цвета хаки, на бёдрах висели подранные голубые джинсы, ноги в чёрно-белых конверсах, которым, казалось, было уже лет сто. – Тупой ты, сука, еблан, – раздалось возмущённое за спиной, и Мин невольно улыбнулся. Из-за угла появился Хосок, нахмурив брови и поджав губы, он толкнул старшего в плечо, – Так тяжело было меня подождать? Я искал тебя не меньше получаса, а мне ещё к детям идти надо, – ленивый взгляд Юнги скользнул по чужому силуэту: точёная фигура, золотистая кожа, растрёпанные высветленные волосы, худющие хрупкие плечи, белая рубашка с пятном от горчицы на маленьком грудном кармашке, эластичные чёрные джинсы, почти идеальные бёдра. Точно, это был Чон Хосок, его мало с кем можно было спутать. – Сам еблан, – как бы пропустив всё остальное мимо ушей, деловито кивнул Мин, продолжая медленно курить. Донсён закатил глаза, скидывая серый рюкзак из искусственной кожи на асфальт и молча протягивая руку вперёд. На лице Юнги не пошевелился ни один мускул, он проигнорировал действие. – Дай мне сигарету, – упрямо протянул Чон, быстро кидая взгляд на небольшие металлические часы с ‘аликэкспресса’ на своём запястье. 15:43. Уже опаздывал. – Волшебное слово, Хосок-а-а, – издевательски протянул хён с ноткой холода в голосе – ему не нравилось такое отношение, – И купи уже себе пачку сам, я не фонд помощи долбоёбам. – Пожалуйста, дай мне сигарету, – обречённо вздохнул донсён, ещё сильнее поджимая губы. Юнги всегда был человеком с сильным ощущением собственной значимости, и, наверное, его это красило с какой-то стороны. Мин удовлетворённо ухмыльнулся, будто нарочно нерасторопно засовывая руку в карман джинс и доставая оттуда измятую пачку, ловким движения оттопыривая клапан. Чон тут же выхватил одну сигарету вместе с валявшейся там красной зажигалкой. Хён скосился, чтобы рассмотреть то, как парнишка подкуривал: кожа на скулах стянулась, брови чуть сошлись на переносице, худая рука с длинными изящными пальцами закрыла огонёк от ветра. Хосок выглядел как дошкольник, которым и являлся глубоко в душе: курил пафосно, деловито, временами задумчиво смотрел вдаль, чем очень смешил Юнги. Иногда донсён казался целым набором стереотипов, и Мину это нравилось. Мимо прошло пару студентов, высокая девушка в джинсовой юбке и оранжевой блузе свернула за угол, направляясь в их сторону. Общая курилка, что поделать. Она заправила прядь рыжих волос за ухо, махая парням небольшой ладошкой. Аккуратный светло-розовый маникюр пролетел мимо глаз. – О, Джинсоль, как твой курсач? – салютовал ей Юнги, уже двумя пальцами держа тлеющий окурок. – Дерьмово, – Шин раскрыла бежевый шоппер, висящий на плече, где с минуту искала упаковку от молочного шоколада ‘киндер’, в котором лежали настрелянные разношёрстные сигареты, – Будет зажигалка? – тонкая бровь выгнулась. Мин обернулся на Хосока. Тот кивнул и услужливо протянул девушке красную пластмасску, его пальцы с тонкими серебряными кольцами едва коснулись пальцев Джинсоль. Юнги встряхнул головой, показывая обритые виски, и кинул на асфальт дотлевшую сигарету, притаптывая её носком кед. Недовольный взгляд донсёна не заставил себя ждать, он сморщил нос и неодобрительно взглянул на парня с немым укором. – А ты в курсе, что голуби думают, что окурки – это хлеб, съедают их и потом мучительно умирают? – Чон свободной рукой неопределённо показал под ноги, поджимая губы. – Не повезло ребятам, – хён безразлично пожал плечами. Джинсоль подавила негромкий смешок, и Хосок раздражённо закатил глаза, быстро затягиваясь, – временами казалось, что он даже не втягивал дым, так, держал его во рту для вида, будто четырнадцатилетняя девчонка. Светлые пушистые волосы всколыхнул тёплый ветер. – Ладно, я пошёл, дети ждут, – Хосок торопливо затушил добрую половину сигареты о стену, оставляя в руках полиэтиленовый фильтр, чтобы выкинуть в мусорку по пути. Чон поднял с асфальта рюкзак, закидывая его на плечо, и протянул старшему ладонь в знак прощания. Они пожали друг другу руки, донсён было дёрнулся в сторону дворов, но Юнги чуть потянул того на себя, обращая внимание. Джинсоль заинтересованно приподняла брови, переводя взгляд со сцепившихся рук на лица друзей. – У меня сегодня нет смены, приходи после восьми, – Хосок вынул ладонь из рукопожатия, прищуриваясь на хёна, будто бы раздумывая над предложением. Образовалась неловкая пауза. – Посмотрим, у меня много дел, – острый подбородок чуть вздёрнулся, Чон выдерживал взгляд Юнги, хоть ветер и нещадно сушил глаза. В воздухе сильно пахло табаком, сдобой из булочной поблизости и свежескошенной зеленью. – Ага, с тебя пиво, – отмахнулся Мин, на что донсён просто развернулся, торопливо направляясь к выходу с территории. Его худой силуэт медленно исчезал, провожаемый двумя парами глаз, и, стоило ему окончательно потеряться среди толпы студентов, хён поморщился, схаркивая себе под ноги и отталкиваясь от стены. – Ты конч даже не за пятьсот, – ухмыльнулась Шин, качая головой и разглядывая безэмоциональное лицо друга, – Ты конч за двести девяносто девять, – её вишнёвые от тинта губы издали негромкий ‘чпок’. – Тебя забыл спросить, – огрызнулся Юнги, отпинывая крышку пива, нервным действием его рука потянулась к карману, где он нащупал полупустую пачку сигарет. – Глаза протри, ты что делаешь-то? – нравоучительно произнесла Джинсоль, отряхивая скопившийся пепел на асфальт. – Ага, бывай, – Мин махнул в сторону девушки, тут же засовывая руки в карманы и быстрым шагом направляясь прочь от университетской курилки. А ведь он даже не учился в университете. Вслед ему подруга только тихо цокнула. *** Однушка, снимаемая в не самом удачном районе, находилась в невысоком панельном доме с бежевыми потрескавшимися стенами, дворик был скудным: только пара качель, песочница и горка, покрашенная в противный зелёный. Тут почти не было детей, отчасти поэтому Юнги выбрал это место. В основном тут жили пожилые люди, бедные студенты и люмпены, от которых каждый вечер четверга и пятницы оставались полные мусорки стеклянных бутылок из-под пива. По левую сторону от трёх идентичных домов была лесополоса и широкая трасса, по которой нередко проезжали огромные грузовики и фуры. Балкон Мина выглядывал как раз туда, а кухонное окно – на двор. Его квартира выглядела довольно бедно: расправленный диван в углу комнаты, – спать на нём по ощущениям было сравни сну на камнях, деревянный ободранный стол с красной лампой и скрипящим крутящимся стулом, из которого сбоку торчала обивка, коричневый комод с тремя отделениями под одежду, одно из которых было выдвинуто и перекошено, из него торчало нижнее бельё и носки, на этом количество мебели в комнате заканчивалось. Юнги прошёл в кухню, держа в руках банку с дешёвым энергетиком, который на вкус напоминал горькие таблетки с сахаром. Вместо люстры у потолка висела мигающая лампочка, угловой гарнитур был весь прожжен поставленными по неосторожности горячими кастрюлями и сковородками, в раковине гора посуды, которая скопилась за несколько недель, кран капал. У стены стоял второй по счёту уродливый стол в этой квартире, за ним обычно происходили дружеские и не очень попойки. Несколько деревянных табуреток прекрасно дополняли картину безысходности. Мин подошёл к окну не слишком близко, чтобы его не было видно со двора, и взглянул на часы – 20:58. Темнело медленно, всё-таки середина лета. Во дворе уже собрались местная неблагополучная молодёжь, не изменяя своим традициям и распивая спиртные напитки, при этом пыхтя как паровозы. Юнги никогда не подводило его предчувствие, потому что буквально через пару минут у подъезда показался Хосок. Он выглядел удручённо, курил по пути сигарету и не смотрел себе под ноги. Перед входом в здание донсён поднял голову, чтобы проверить, не наблюдал ли за ним Мин. Тот инстинктивно вздрогнул, чуть отступая назад, хотя мысленно знал, что его не было видно. Как и предполагалось, Чон не заметил Юнги и опустил голову. Ещё бы чуть-чуть и фигуру закрыл бы подъездный козырёк, но хёну повезло, потому что этого не случилось. Друг сложил руки на груди, поёжившись и поджав губы, в его голове крутились неприятные мысли, и с минуту он не двигался, после резво встряхивая головой и доставая из кармана побитый телефон, чтобы взглянуть на отражение в дисплее. Хосок поправил высветленные волосы, натянуто улыбнулся самому себе и уверенно направился ко входной двери, исчезая из поля зрения. Через несколько секунд зазвонил домофон, и хён растаял, отставляя жестяную банку на стол. Он впустил Чона в дом, машинально поворачиваясь к некрасивому овальному зеркалу в прихожей, на котором были прилеплены наклейки обнажённых женщин из жвачек по рублю, – кто-то пытался их отодрать, но вековой клей оказался слишком силён. Юнги смотрел на себя: бледная кожа, небольшие мешки под глазами, искусанные губы. Хотелось бы выглядеть немного по-другому сейчас, но это только глубоко внутри, снаружи – параллельно. Дверная ручка опустилась с громким щелчком, распахнулась дверь, в квартиру влетел прелый запах из подъезда: душок сырости, тухлого мусора и дешёвого табака. Хосок переступил порог, ступорно останавливаясь на подранном половике и поднимая свои оленьи блестящие глаза на хёна. Мин смотрел на него в ответ, в груди привычно что-то ёкнуло, ему не нравились такие назойливые чувства. Они молчали с минуту, как будто увиделись спустя несколько лет, хотя прошло от силы пять часов. – Привет, – произнёс Мин, получилось высоко, и он прочистил горло, – Чего встал, проходи, – кивок в сторону двери, – И закрой, а то пасёт ужасно. Чон закатил глаза, стягивая с ног чёрные ботинки на шнуровке. Рецепторы уловили едва заметный запах чего-то гнилого, и донсён недовольно поморщился – неудивительно, в логове у такого чудовища и не должно было пахнуть чем-то другим. Юнги ушёл в комнату, оставляя донсёна на попечение самому себе. – У тебя тут сдох кто-то, что ли? – недовольно прикрикнул Хосок, запирая входную дверь и с любопытством заглядывая в кухню. Он тут не был всего несколько дней, но хён уже успел развести свинарник. В глаза бросились разбросанные тут и там стеклянные бутылки, пустые пачки от лапши и куча немытой посуды. Всё сложилось, как дважды два: у Мина была привычка оставлять недоеденное в тарелке, и оставлять всё на потом, которое никогда обычно не наступало, оттого и образовался крайне неприятный запах. – Разве что мои амбиции и желание жить, – из-за спины раздался голос Юнги, донсён слегка вздрогнул, потому что парень умел подкрадываться очень тихо и незаметно, даже не прикладывая усилий. Хосок повернулся лицом к другу, – у того в руках уже была банка с недопитым энергетиком, и они встретились глазами. Проскочила тусклая искорка. Взгляд Мина, как всегда, был безэмоциональным, холодным и чуть уставшим, он выглядел невероятно домашним в огроменной толстовке чёрного цвета (где он их только находил, такие гигантские?), серых растянутых штанах и длинных носках с изображением каких-то поганок – несуразно, – Ты взял пиво? – Лучше, – Чон самодовольно улыбнулся, скидывая с плеча рюкзак, тонкие пальцы расстегнули пряжку и замок, рука исчезла в глубинах учебников, с секунду он сделал вид, будто что-то искал, но в тот же момент вытащил из рюкзака только неприличный жест, в который сложились его пальцы, и приблизил его к лицу хёна. – Пидорас, – Юнги попытался злобно сощуриться, но не смог сдержать улыбку. Всё-таки, донсёну сложно было его сильно разозлить, на этого человека держать обиду казалось сложным занятием, да и Мин сам по себе был не из обидчивых. – Мне не заплатили сегодня, у ученика не было денег, отдадут только в понедельник, – Хосок пожал плечами, как бы показывая, что тут нечего было сделать. Он обошёл хёна, чтобы зайти в комнату и швырнуть свой рюкзак на пол, устало падая на кровать звёздочкой – у него был день не из лёгких, хотелось только спать или глянуть бессмысленный фильм. Старший стоял в дверном проёме, окидывая парня ленивым взглядом. – Ладно, сам схожу в магазин, тебе взять что-нибудь? – с его стороны это было слегка странно, редко Юнги было возможно отправить куда-то, а уж тем более, если там нужно будет потратить деньги, но, раз уж такой невероятный момент произошёл, нужно было воспользоваться им вовсю. Чон приподнялся на локтях с лёгкой улыбкой. – Не хочу крепкое, возьми пиво светлое с вишней, – Хосок на секунду будто задумался, – И, если несложно, хочу м-м… Мармеладки, – выдал он уверенно, слегка улыбаясь. Мин почувствовал, как захотелось улыбаться в ответ, но принципиально не сделал этого снова, – С коровками, белые такие, помнишь я брал недавно? Фиолетовая пачка. ‘Помню, конечно. Ты их берёшь каждую неделю по средам. А сейчас, чёрт возьми, среда’, – подумал хён, но вслух выдал только: – Я должен запоминать мармелад, который ты берёшь? В этом мире слишком много вещей, которые меня не ебут, и эта одна из них, – и безразлично выгнул бровь. Хосок махнул в его сторону рукой, даже не почувствовав себя задетым ни на секунду. Юнги, он ведь всегда был таким: безразличным, клал большой и толстый на то, что кто-либо думает, и интересовался только тем, чтобы успеть напиться до того, как нужно будет лечь спать перед работой. Юнги, он ведь всегда был таким: ни за что не даст понять, что внутри, не даст залезть под кожу, не даст дотронуться хотя бы немного, совсем чуть-чуть. И Чон честно мирился с этим. Как не мириться, если вы дружите с тех пор, как тебе было шестнадцать, а ему целых восемнадцать? Мин был старшеклассником, весь из себя крутой, в поношенных ‘эирмакс’, джинсовках, футболках с рок-группами и банданах на голове, из него слова не вытянешь, не подберёшься даже, а Хосок был просто Хосоком, с его лёгкой заносчивостью, желанием покорить хотя бы одну вершину, болтливостью и просил дать апельсиновую жвачку у незнакомого человека, по совместительству Юнги, перед очередным детским-детским свиданием с парнем постарше, учащимся на первом курсе, всё как ему нравилось, а Мин смотрел на него как на дерьмо, выгнул бровь и выдал лишь безликое: ‘Иди, куда шёл, мелюзга’. Да, именно так всё и произошло. И именно поэтому в первый, но далеко не последний раз хён вызвал у Хосока поджатые губы, глаза, сверкнувшие ребяческой обидой и: ‘Какой же ты уёбок, чувак’. Юнги никто ещё не называл уёбком в первые минуты знакомства, поэтому он довольно хмыкнул и добавил: ‘Поплачь’. – Скину в какао, как выглядит пачка, – бросил Чон, переворачиваясь на живот и разблокировывая телефон, что дало Мину возможность рассмотреть чертовски красивую, упругую и классную, в общем-то как и всегда, задницу с пару мгновений, отталкиваясь от дверного косяка плечом, – Оставишь сигарету? – спросил он, даже не поворачиваясь. – На столе. Пока Юнги отправился в дивное путешествие за пивом в ближайший потрёпанный магазинчик за углом, донсён привычно, учтиво и с немой заботой отмыл всю ту гору посуды, что Мина вот совершенно не смущала, кажется, от слова совсем. Хосок испачкал только недавно надетую атласную бордовую рубашку водой и оставленным на тарелке кетчупом, потому недовольно фыркнул, утирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб, после закрывая кран и плюхаясь на скрипящую табуретку, чтобы закурить, медленно переводя взгляд вдаль, на серый дворик, где конкретно сейчас какие-то подростки устроили бои без правил, чёртов ‘бойцовский клуб’ во всей красе, налакавшись самым дешёвым пойлом из всех возможных. В желудке скрутило – ни крошки за весь день, полный подработкой в виде репетитора по английскому и любимых подростков, готовых душу продать, чтобы услышать заветное: ‘Молорик, малец. Сегодня без домашки’, и взлохмачивание волос на макушке с доброй, светящейся солнцем, улыбкой. Хосок много мечтал, чтобы его заметили. Хосок видел, что нравился людям, и видел, что недурён собой, но всё это разбивалось о скалы безразличия со стороны того, от которого внимания хотелось больше, чёрт возьми, всего. От того, кто назвал его грёбанной ‘мелюзгой’, зажал жвачку и предложил поплакать об этом. Они с Юнги не ладили, часто устраивали беспочвенные перепалки и могли показательно не общаться неделями, но тянулись друг другу, будто магниты, проводя почти каждый вечер вместе в холостяцкой берлоге Мина, в которой периодически появлялись то бывшие одногруппницы, то нынешние коллеги, то девчонки, которых удалось подцепить на одной из попоек. Ну, и, периодически парни. В общем, месиво из разношёрстных интрижек. Хосок тоже пытался следовать его примеру, но редко из этого выходило что-то путное. Все попытки вступить в отношения часто заканчивались крахом, потому что сложно встречаться с кем-то, когда весь максимум, что ты можешь дать – симпатия, сексуальное влечение и желание заполнить дыру в груди. – Будешь много думать – скоро состаришься, – хмыкнул Юнги за спиной, заставляя донсёна вздрогнуть от неожиданности, и бросил бордовый рюкзак с единственным белым значком, где было напечатано чёрным многозначительное ‘:(‘, – подарил Хосок года два назад на их годовщину дружбы. Ну, вернее ‘дружбы’. – Тогда тебе это явно не грозит, – выдал насмешливо Чон, начиная разбирать покупки. Нашёл шесть бутылок пива: одно – 9 грёбанных процентов, уж точно для Мина, и 4,5 для него. Мармеладные коровы, два растворимых латте и маленькая коробочка с рандомной игрушкой внутри. Он кротко улыбнулся, – Это мне? Ответом ему послужило лишь положительное ‘угу’ из комнаты. В груди потеплело. Юнги, он ведь всегда такой, если забота – то только молча, если выражение привязанности – то только едкое ‘пошёл в задницу’, если желание быть ближе – то только ‘с тебя пиво’. Но Хосок ведь принимал, потому что выбора ему никто и не давал. Никогда не давал. Мин в принципе был человеком: либо по-моему, либо никак. А донсён привык быть рядом, привык, что с его мнением ой как редко считались, привык проглатывать обиду. Иногда так бывало, Юнги всегда напоминал, что его никто не держал, и дверь на выход была открыта 24/7. Иногда так хотелось воспользоваться ею, кто бы знал – насколько. Хосок заварил им кофе, открыл две бутылки с пивом, остальное – в холодильник, и прошёл в единственную в квартире комнату. Мин уже включил что-то на потрёпанном квадратном телевизоре времён динозавров, развалился бесформенной лужой по дивану и сложил руки на груди с привычным лицом, будто навернул дерьма с лихвой. Прекрасно. Лучше не бывает. Чон протянул ему бутылку и упал рядом так, чтобы их плечи соприкасались. По всему телу мгновенно пошли привычные пузырьки шампанского, уже ставшие родными. – Я так заебался, просто пиздец, – вздыхая, выдал Хосок, отпивая лёгкого пива со вкусом химозной вишни – всё, как он любил, – Сыль меня сегодня знатно трахнула в голову perfect continuous’ами. Мне кажется, я никогда до этого не хотел откусить кому-то голову настолько сильно. Только если тебе. – Тебе до моего члена, как до Инчхона пешком, – съязвил Юнги мгновенно, за что тут же получил тычок в бок локтем. – Гандон. Тебе до моего рта как до ебучего Марса без пересадок, – бурчал Чон, даже не пытаясь вникать в очередное до невыносимого пафосное кино на экране. Что-нибудь из серии ‘никто не понимает, что происходит, но выглядит эстетично и после осадок желания умереть’. – Зато Чонгуку явно поближе, – подметил бесцветно Мин, обращая внимание на небольшое красное пятнышко в разрезе чужой рубашки. Хотелось громко фыркнуть, но этот порыв сдержался ежесекундно как и всегда. Глубоко внутри он знал, что Джинсоль была чертовски права и это било грудой осколков под рёбрами до мерзкой горечи во рту, но снаружи оставался лишь абсолютным безразличием с толикой саркастичности. Ему совсем не упало лезть в личную жизнь лучшего друга, которого Юнги никогда таковым не назвал бы из глупого принципа. Они ведь ничем друг другу не были обязаны, хён делал то же самое, что и Хосок, распаляясь на беспорядочные половые связи, потому они были квиты. Естественно, чёрт возьми, Чону хотелось тепла. И искать его приходилось где-то вне квартиры привычного грубого, равнодушного и безучастного Мина. Интрижка за интрижкой и, авось, что-нибудь да получится, донсён был уверен. Главное стоило постараться выбить из себя ту дрянь, которую он испытывал уже восемь невероятно поганых, тяжёлых и слишком долгих лет. Юнги неоднократно топтал в нём абсолютно всё, словно получая садистское удовольствие от этого. Плевался ядом, с безразличием относился ко всему, что было дорого, а поддержки и подавно не дождёшься. Плавали, знаем. Поэтому они имели то, что имели. Яд, обиды, недосказанность как девиз их общения. Постепенно от этого практически переставало быть больно, Хосок перешёл на мод ‘да катись оно всё в пизду вместе с тобой, ебучий Мин Юнги, и захвати туда своих сраных шлюх и сраное раздутое самомнение’, а в глазах всё равно временами блестели слёзы, но уже не катились ручьём, как прежде. – Есть такое, – кивнул Чон, передёргивая острыми плечами. Рубашка немного сползла вниз, и хён незаметно загляделся на выпирающие аккуратные ключицы – красиво, подметил он. Да всё красиво, вообще-то. Он обожал тело Хосока, хотел его везде и в любой позе, было желание широко и мокро проводить по смуглой груди языком, а потом грубо держать за волосы сзади, с ожесточением кусая за торчащую лопатку, – Уже заебал конкретно. Говорил же, что к детям ходить, не-ет, нужно устроить показательный подростковый террор. У Юнги заурчал живот, скручивая все внутренности. Неприятно, гадко и мерзко. – Что ты хотел от первокурсника? У него же ещё молоко на губах не обсохло, – насмешливо произнёс Юнги, мирно попивая своё пиво и желая хорошенько пройтись по слащавому лицу Чонгука. У него и без того агрессия так и пёрла, а тут уж и подавно, когда его горделивого Хосока смели лапать, присваивать, любить, мать вашу. – М-м, я бы так не сказал, дружище, – многозначительно протянул донсён, кокетливо закусывая губу и игриво косясь на Мина, который на это лишь хладнокровно посмотрел в ответ. Их бёдра касались и от этого было так, чёрт возьми, хорошо, просто до невозможности. – Если бы я хотел об этом знать, то обязательно сообщил тебе, – не сдержавшись, фыркнул хён, отпивая чуть больше, чем мог бы. ‘И всё равно ты тут, – упёрто думал он, – Ты, блять, тут, а не с ним. Каждый вечер ты всё равно со мной’. – О-о, Мин-угрюмый-Юнги, если бы я делал только то, что ты хочешь, то давно вскрылся к чертям собачьим, – слегка грустно улыбнулся Хосок, но спрятал это, опуская голову и смотря в телефон, где появились привычные уведомления о сообщениях Чонгука. Хён незаметно покосился туда. 19:46 юный любитель разливной ссанины как смотришь на то чтобы завтра отменно ммм позавтракать)) у меня ? тэ не будет я купил тебе журнал про динозавров и клубничный чай и я блять скучаю просто ежедневное напоминание Юнги как минимум хотелось рыгать до блевоты от этих сраных букв, как максимум – ударить что-нибудь близстоящее и желательно посильнее. Он сжал зубы до боли так, что они норовили стереться в порошок, и прокусил щёки до крови. Какие, нахуй, журналы про динозавров? Какой, нахуй, клубничный чай? Но это неудивительно, ведь Хосок до ужаса любил ваниль, детскую преданность и нежность. А хён о таком ничего не знал вовсе, ему подобное было чуждо до ужаса и дико даже. На губах Чона расцвела робкая, тёплая и достаточно яркая улыбка, какой Мин редко видел в свой адрес и по своей же вине. Просто чёртова защитная реакция на окружающий мир. Хён по-другому не умел: он был уличным, грязным, паршивым котом, которому слишком часто делали больно, и только Хосок был в состоянии это выносить хоть и не без попеременных неудач. Донсён ответил слишком мерзко, приторно и сладко. 19:46 очаровательная задница люблю завтракать у тебя так что определённо да но после третьей пары ты можешь быть ещё лучше ? очень в этом сомневаюсь спасибо и скучаю тоже безмерно ты кушал ?? Юнги не думал, что тошнить могло сильнее, но ошибался, потому не сдержался и толкнул локтем телефон Хосока, выбивая из рук и получая громкое возмущённое ‘эй!’. – Ты пришёл переписываться со взрослой детиной или попить пива в компании лучшего хёна на свете? – выдал Мин, выгибая бровь и подавляя смешок, когда увидел до ужаса недовольное и раздражённое лицо донсёна, который от такой наглости даже рот приоткрыл. – Да как ты смеешь, недобросовестная, нахальная и беспардонная глыба дерьма? Совсем страх потерял, старый пердун? – негодующе забурчал Хосок, толкая Юнги так, что у того чуть ли не пролилось пиво. Специально. Хён толкнул его в ответ, и у них завязалась шутливая драка до тех пор, пока Чон не начал примирительно смеяться, падая Мину на колени и глядя своими светящимися, просто прекрасными и, чёрт возьми, лучшими глазками снизу-вверх. Дыхание Юнги привычно замерло в груди, потому что подобное было против правил, запрещённый приём, удар ниже пояса. – ‘Ты кушал?’ – язвительно передразнил хён, мотая головой из стороны в сторону и опускаясь ближе к Хосоку так, чтобы они разделили дыхание на двоих. Чон чувствовал, как от Мина пахло привычным дешёвым одеколоном с ромом, кедром и апельсином, крепким тёмным пивом и сигаретами. Сердце ускорило свой ритм. Шершавые, сухие и обветренные губы Юнги оказались на таком расстоянии, которое можно было преодолеть за секунду. Хён настолько невероятно горячо облизнул их, что в животе скрутило. Мин в принципе был излишне горяч: неотёсанный, безразличный, красивый как чёрт, умный и спокойный, он притягивал к себе. Хосок любил таких мужчин наверняка из-за ужасного холодного, равнодушного и безучастного отца, который никогда не уделял ему внимания, не спрашивал, как дела, не подвозил в школу, не завтракал или ужинал с ним, даже не знал, в каком он был классе, чтоб ему пусто было. Чона тянуло к откровенным мудакам примерно всегда, и Юнги не стал исключением из правила. Донсён нередко ловил себя на мысли, как бы охуенно было, если бы Мин даже просто, без обязательств и отношений, вдавил его в любую поверхность в своей грязной, до невозможности пустой и необжитой квартире, и хорошенько отымел, после даже слова не сказав. – Ты что, подглядывал, паршивец? – совершенно беззлобно пробурчал Хосок, добродушно улыбаясь и протягивая руку, чтобы ткнуть в пимпочку курносого носа Юнги, что слегка порозовела от выпитого алкоголя, который брал чуть сильнее обычного, потому что был выпит на голодный желудок. От этого прикосновения у хёна захватило дыхание, будто бы ему не чёртовы двадцать шесть, а на десяток поменьше, и это просто ненормально, противозаконно и глупо, но снаружи Мин лишь недовольно наморщил нос и вернул своё внимание к фильму, который даже не смотрел, потому что невозможно вникать ни во что на свете, когда Чон Хосок оказывается затылком на твоём грёбанном члене, который на него и стоит катастрофически стабильно. Он проигнорировал абсолютно риторический вопрос и потянулся к пачке сигарет, лежавшей по правую руку на рабочем столе, где стопками были свалены служебная документация, договоры на поставку товаров и скетчбуки в которых с завидной частотой появлялся Хосок: Хосок, стоящий в коротких шортах и пуловере Юнги, готовящий им яичницу с похмелья; спящий Хосок, пускающий слюни на подушку; смеющийся Хосок с розовыми щеками, куском пиццы в руках и протягивающий ему жирный косяк; Хосок, отправляющий ему саркастичный воздушный поцелуй, когда Мин споткнулся о его чёртов рюкзак спросонья. Слишком много Хосока для неозвученного клейма ‘лучшие друзья’. Юнги по профессии – администратор художественного магазина, по образованию – экономист, а по сути своей – жуткий мудак без какого-либо намёка на совесть. Ни капельки вообще. Его не могло вытерпеть практически ни одно живое существо на свете, кроме донсёна, который, на самом-то деле, обижался даже на самое обычное ‘съеби к хуям’, но в ответ лишь посылал далеко и надолго. И с этим приходилось жить. Хосоку честно было ой как тяжело, ему ведь хотелось хотя бы простого ‘с тобой хорошо’, ‘хочешь объятий?’ или по меньшей мере жалкого ‘я буду рядом’. И у него не было ничего из этого, лишь ‘ты пиздец как паршиво выглядишь’, ‘сделай хёну чая, жопа’ и ‘опять на поблядушки свои? похож на шлюху’. Ну, зато мармеладки были, на том спасибо. Хосок перехватил горящую сигарету из пальцев Мина и глубоко затянулся, нарочно выпуская струйку серого дыма тому в лицо. – Охуевшая псина, – констатировал Юнги, сердито фыркая и резко приподнимая правую ногу, чтобы Чон слегка подлетел вверх, поперхнувшись дымом. – Может быть и так, но завтра меня сказочно поимеют, а у тебя смена в семь утра. Кто из нас неудачник, упёртая вредина? – просто невероятно очаровательно хихикнул донсён, из-за чего сердце Мина в очередной раз замерло. Хотелось целовать Хосока, хотелось, чтобы тот остался, а не приходил лишь по вечерам, хотелось, чтобы его имел не ебанный Чонгук, ой совсем не он. – Так меня тоже сказочно поимеют, только не твоя гормональная дылда, а ебучий менеджер, – недовольно скривился Юнги, добил пиво и разворошил донсёна, чтобы тот поднялся с его коленей, – Будешь йогурт? – М-м, какой? – заинтересованно сощурился Хосок, пытаясь усесться, случайно неповоротливо начав валиться обратно, норовя грохнуться с кровати и пролить пиво, но Мин слишком предусмотрительно поймал его за предплечье, уверенно придерживая. Чон посмотрел на него своими дурацкими оленьими глазками, прелестно хлопая ими, и Юнги показалось, что сердце могло разорваться лишь от этого. Он подумал: ‘Блять, какой же ты, мать вашу, прекрасный. И твои блядски подведённые чёрным глаза тоже прекрасные. Я нарисую тебя сразу же, как ты уснёшь, а ты никогда об этом не узнаешь’. Вот в этом, чёрт возьми, и была проблема. Хосок неуклюже уселся обратно, смущённо бормоча, – Спасибо, – и сходил с ума от данного действия, потому что оно было: а) до ужаса сексуальное, б) молчаливо заботливое, в) властное. – С грушей, – и неозвученное: ‘Ведь я купил его только для тебя’. Он лениво ушёл из комнаты, направляясь на кухню и заранее зная ответ. – Это же мой любимый! – радостно прикрикнул Чон. Юнги мог не прятать свою улыбку лишь потому, что находится на достаточной дистанции, чтобы её не увидели. Донсён был уверен, что в сексе Мин такой же, как и в жизни: жёсткий, бездушный и невероятно властный. Другими словами – идеальный до дрожи в коленях, именно такой, как до одури нравилось Хосоку. Господь Всевышний, от одной только мысли об этом у него безбожно стоял, только вот Чонгуку, с которым они стабильно трахались примерно три раза в неделю, об этом знать было совершенно не обязательно. Чонгуку вообще много чего знать было необязательно, например то, что его парень почти каждый день ночевал у своего неимоверно лучшего друга, хотел оседлать его и мечтал попробовать на вкус его губы. Чонгук был отличным, практически идеальным ‘бойфрендом’: заботливый, учтивый и любвеобильный, водил его в кафе, покупал милые стикеры с ‘хеллоу китти’, делал смущающие до жути комплименты, таскал на романтичные прогулки по парку и знакомил со всеми своими друзьями, только был один-единственный нюанс, – Хосок его просто-напросто не лю-бил. Совсем. Вообще. Симпатия присутствовала, да, как и сексуальное влечение, но это не было любовью. Чонгук был хорошим человеком, просто отличным, и не заслуживал того, чтобы встречаться с тем, кто к нему не чувствовал ничего, но Хосок слишком желал тепла, внимания и секса, а там, где это хотелось бы найти – не было, потому приходилось идти обходными путями. Юнги был уверен, что в сексе донсён такой же, как и в жизни: до ужаса кроткий, невинный и покорный. Другими словами – идеальный до громкого стона в кулак, именно такой, как до одури нравилось Мину. Господь Всевышний, от одной только мысли об этом у него безбожно стоял. Он хотел, чтобы блядская подводка донсёна потекла, когда он бы смачно, старательно и горячо отсасывал ему на кухне. Чтобы она струилась вместе со слезами, а оленьи глазки непорочно блестели. Ему хотелось, чтобы припухшие красные губы обхватывали его член плотно, во рту было тесно, а щёки были втянуты. И возможно, он спустил себе в руку, думая об этом, когда отлучился в душ. Пока Хосок ел свои чёртовы мармеладки, запивая дурацким девчачьим низкоградусным пивом со вкусом химозной вишни, которую так ненавидел Юнги всей своей чёрной до невозможности душой. – В душик и без меня?* – блядски хихикал Чон, кокетливо строя глазки, поедая йогурт и проходя мимо, когда разваренный хён вывалился из ванной, потирая зелёным полотенцем свою смоляную макушку. Мину натурально хотелось умереть, потому что донсён напялил на себя одну только его безразмерную чёрную толстовку с большим карманом и капюшоном, у которой от старости разошлись манжеты, а изображение обложки фильма ‘сибирский потрошитель’ потрескалось, она доходила ему до середины ляжки и прилично прикрывала всё, что нужно. Никаких тебе шорт. Никаких штанов. В одних только чёртовых боксёрах. А ещё у него на губах остался белый йогурт. Твою же мать. Пиздец. Кажется, сейчас снова придётся отлучиться в душ. – Ну ты и блядь, – коротко прокомментировал Юнги всё, что думал, проходя мимо и благодаря себя за выбор серых растянутых спортивных штанов и огромной белой футболки, потому что это помогло скрыть очередной крепкий стояк. – Расписать тебя за блядь и дать другу поебать, – продолжал бесстыдно хихикать Хосок, заваривая им пакетированный кофе и виляя своей очаровательной задницей. Мин честно не смотрел на это, совсем-совсем. *** В один из ужасно пасмурных дней, когда Хосок тащился с пятой пары, еле волоча ноги, к Юнги без предупреждения, открывая дверь своим ключом, любезно врученным хёном ещё во времена, когда Чона выселили из съёмной квартиры за неуплату, то понял, что лучше бы никогда в своей грёбанной жизни этого не делал, потому что застал хёна с очередной писаной красавицей в кружевном жёлтом бельишке, которую тот бесцеремонно шлёпнул по большой упругой заднице с грязненькой ухмылкой и обернулся на донсёна, слегка удивлённо приподняв брови и не ожидая внезапных гостей. Хосок просто застыл столбом, его конкретно прошило до самых костей, до дрожи, до холодного пота. Он стал бледнее чистого листа, к горлу подошёл комок и, кажется, не только он. Твою мать. – Проходи, – кинул Мин, не заминаясь ни на секунду, словно так и надо, и отпил из прозрачного стакана, в котором звенели кубики подтаявшего льда, наверняка какой-нибудь паршивый дешёвый виски. Он выглядел запыхавшимся, невероятно довольным и расслабленным. В квартире ненавязчиво играл ‘пинк флойд’, откровенно пахло сексом, дешёвыми токпокки и дерьмовыми сигаретами. Чон оттаял, когда понял, что его сейчас конкретно вывернет, потому почти скуля выдал обречённое, жалкое и чертовски раздосадованное: – Ебучий случай, – он скинул серые кеды в прихожей, мгновенно вваливаясь в ванную и падая на колени перед туалетом. Красно-жёлтое месиво, выходящее из него вместе с желчью, нещадно обжигало горло. Хосок зажмурился от боли, которая скрутила сердце, желудок и вообще всё, что можно. Отлично. Просто прекрасно. Кажется, его только что прополоскало от безответной любви. Жизнь бывает такой сукой временами, – Блять, сраный тако, я убью Тэхёна, – скулил Хосок, когда его немного попустило, вытирая рот тыльной стороной ладони и откидывая голову на стиральную машинку, при этом нарочно громко ударяясь об неё, чтобы привести себя в какое-никакое чувство. Оправдание 10/10, засчитано. Зато как искренне, не подберёшься. Актёрские навыки на высоте. Новая пометка себе: ‘Не приходить к этой мрази без предупреждения больше никогда’. Лучше всего в принципе не приходить, если честно. А вот когда Юнги услышал назойливое ‘Тэхён’ прошило уже его. Он встал напротив распахнутой двери в санузел, облокачиваясь о косяк и рассматривая Хосока в полном раздрае с взлохмаченными высветленными волосами, которые стали влажными от пота на висках, а щёки сияли нездоровым румянцем. То, как Чон жалобно надломил брови, выглядя донельзя измученно, и закусил губу почти до крови, заставило Мина испытать волну болезненного сострадания по всему телу с головы до пят. Донсён поднял безразличный взгляд, в котором скользило плохо сдерживаемая ненависть, на хёна, и задержал его на несколько долгих тягучих мгновений. – Твой бывший накормил тебя паршивым тако, а блюёшь ты у меня? – выгнул бровь Мин, отпивая из стакана и даже не морщась. К Тэхёну у него была особого вида ненависть лишь потому, что он ясно и чётко видел – Хосок действительно испытывал к нему что-то, это не было простым сексом, интрижкой или лёгким флиртом, это было больше, чем симпатия. – С сегодняшнего дня не бывший, – холодно выдал Чон, кое-как поднимаясь с кафеля, слегка пошатываясь и проходя мимо Юнги, всеми силами сдерживаясь, чтобы не толкнуть в плечо. Блять, донсён адски хотел умереть в то мгновение. Как же, сука, это было больно. Мину в голову ударила волна ревности, злости, необоснованное чувство предательства, а тело начало ломить так, будто он подхватил знатный грипп или ангину. В глазах потемнело от вспышки ярости. Он прошёл за Хосоком на кухню, вставая напротив. Чон набирал воды из-под крана, чтобы смыть вкус собственной рвоты. Сердце колотилось как у чёртовой лошади на знатных потных скачках. Донсён проклял себя за то, что вдруг было решил, что его тут ждали. Собственно, с чего бы это? Мин трахал очередную подружку, славно проводил время и привычно напивался. Ему тут не место. И, думалось ему, что не место в принципе в жизни Юнги. Это выходило за все рамки дозволенного. Так себя мучить становилось невозможным до оцепенения. Какого хрена? Его, блять, вырвало от грёбанной невиданной боли при одном только виде хёна с другой. – Тебе лучше пойти домой, – выдал Юнги настолько холодно, что, наверное, изо рта мог пойти пар, – Ты не вовремя, – сердце противилось этим словам, они едва-едва выбрались изо рта, но Мин не оставался бы Мином, если бы не был самым огромным мудаком на всём белом свете, и это Хосок уяснил давным-давно, только вот почему-то до сих пор продолжал обивать пороги как преданный глупый щенок в надежде на что-то несуществующее, эфемерное, невозможное до жути. – Я заметил, Юнги, – Чон практически выплюнул это со сквозящей в голосе пассивной агрессией. Они сцепились взглядами: хосоков – сверкающий презрением, а Мина – до ужаса враждебный. Между ними так и искрилась ненависть, очередная привычная недосказанность и боль. Чертовски много боли, – Можно я, блять, попью воды? Я только что обстоятельно проблевался, не будь сраным уёбком. Хотя, с кем я вообще разговариваю, – Хосок безразлично махнул в его сторону ладонью и, кажется, внутри что-то ошеломляюще громко хрустнуло. Чон выбежал из квартиры со скоростью света и, только спустившись на этаж пониже, (знал, что хён мог бы увидеть его из глазка со своего) позволил себе тихо разрыдаться, зажимая рот рукой и измученно скуля. Он вылетел пулей из подъезда в очередной раз решая, что тут ему совершенно не место. Там, где Юнги – больно, тяжело и сложно дышать. Там, где Юнги – разбитые о айсберги надежды, безразличие, вытирание ног о его чувства. Там, где Юнги – нет места пониманию, безусловному принятию и такого нужного тепла. Кажется, с него хватит. И Хосок перестал писать. Перестал приходить. Он больше просто не мог пытаться, ему было слишком, мать его, больно. Чон решил попробовать сохранить жалкие остатки самоуважения, отпустить то, что так долго старался сохранить, построить, дать шанс. Мину на его шансы ни холодно, ни жарко. Вообще побоку. Зачем пинать мёртвую лошадь? Правильно, незачем. Хосок провёл мучительные шесть дней продолжая исправно ходить на пары, забивать расписание занятиями с детьми, чтобы забыть про всё на свете, а по вечерам, свернувшись на слишком огромной постели клубочком, пересматривал ‘the act’, слушая сопливые и до невозможности подростковые треки ‘lorde’ и выпивая литрами клубничный чай, который подарил Чонгук. Естественно, ни с каким Тэхёном он не сошёлся, то было давно и неправда, просто хотелось Юнги посыпать соль на раны, чтобы не расслаблялся слишком. Пусть знает, каково это. И да, Хосок, наконец, купил собственную пачку сигарет, потому что к чёрту Мин Юнги. К чёрту пиво с вишней, к чёрту его бессмысленный артхаус и к чёрту его грязную посуду. А ещё к чёрту знать, что тот рисовал его ночами, что очерчивал указательным пальцем его бок, вниз, до талии и бедра. И, естественно, к чёрту мармеладки с коровами. 21:26 сок-а можешь прийти пожалуйста 21:34 джинсоль безусловно случилось что-то ?? 21:35 сок-а просто приходи персичек умоляю 21:36 джинсоль тебе взять что-то, солнышко ? 21:36 сок-а себя а ещё томатный сок и нужны бумажные платочки ну или туалетная бумага так дешевле будет и водку – Ебать я страдаю, иначе не скажешь*, – выдал Хосок, выходя из спальни, укутанный большим пуховым одеялом. Его нос стал огромным, опухшим и красным, а глаза казались самыми несчастными на свете, в них плескались лишь страдание и попытка прикрыть всё шуткой, – Проходи, красотка, личная моя гейша. – Господи, маленький, – шокированно пролепетала Шин и, скинув с себя небольшие чёрные туфельки, влетела в хёна с самыми крепкими объятиями, которые видел мир, – Что это позорное чудовище с тобой сделало, солнце? Как ты? – ласково прошептала она в плечо, заставляя Хосока разрыдаться пуще прежнего, потому что он стойко не просил ни у кого поддержки почти грёбанную неделю, увиливая и говоря Чонгуку, что у него было просто слишком забитое расписание. – Я не трахался шесть дней, дома кончился чай, а ещё я увидел мёртвую кошку у дома и теперь хочу умереть ещё бо-ольше, – надрывно взвыл Хосок, его слёзы мгновенно пропитали тоненькую белую блузу с мелкими розовыми цветами Джинсоль. – Почему ты не написал сразу, Сок-а? – качая головой, расстроенным голосом спросила Шин, когда они разомкнули объятия, – Почему не позвонил? Я бы сразу приехала, – её волосы, выкрашенные в рыжий, были собраны в очаровательный пучок на макушке и заколоты лиловым крабиком, а бёдра облепила чёрная юбка из искусственной кожи. Джинсоль выглядела прекрасно, как, чёрт возьми, и всегда. Она была самым понимающим человеком на свете, с которым, по иронии судьбы, Хосока познакомил Юнги, очередная подружка на несколько курсов младше, но, вот это удивление, та, которую он не успел поиметь. Шин знала себе цену, видела людей насквозь и была неимоверно проницательна, потому, как только получила подобное непристойное предложение, ответила средним пальцем и: ‘Я похожа на долбоёбку, Мин Юнги? Ты перетрахал половину потока, мне страшно даже представить, какой у тебя для меня есть романтичный букетик. Стрельни сигаретку, кстати’. – Я хотел побыть со своими позорными пиздостраданиями по самому ущербному человеку в своей жизни наедине до тех пор, пока не вспомнил, что люблю тебя больше всего на свете, крошка. Проходи в моё сопливое логово и чувствуй себя как дома. В холодильнике есть лазанья, а на столе карамельный пирог, – прогнусавил Чон, возвращаясь в спальню и падая на кровать, усыпанную смятыми белыми платочками, начиная отчуждённо смотреть в потолок и думать, зачем, мать вашу, он попросил тогда у человека, выглядевшего как зло воплоти, апельсиновую жвачку. Уж как-нибудь прожил без неё, всё равно же не получил. Джинсоль прошла в комнату с пивной полулитровой кружкой томатного сока и обычной, с ‘my chemical romance’, апельсинового себе. Её сердце сжималось от одного только вида друга в таком состоянии, и она проклинала грёбанного Мин Юнги за то, что подонок учинил в очередной раз. Собирать Хосока по осколкам снова и снова было слишком сложно, если быть точнее – невозможно, потому что человека, чьи чувства, самоуважение и душу топтали на протяжении восьми лет подряд очень трудно поставить на ноги одним ‘всё будет хорошо’. – Что он сделал, Сок-а? Что он сделал, будь ему пусто? – с ненавистью в голосе поинтересовалась Шин, поджимая губы и собирая тут и там разбросанные платочки, попутно подхватывая грязные тарелки и упаковки от еды навынос. – Не убирай, персичек, мне и так перед тобой стыдно, – расстроенно протянул Чон, наблюдая за заботливой подругой, которая на это лишь махнула рукой, мол, ну, ты серьёзно? – Ничего особенного. Просто пришёл без предупреждения, а там мадам. Красивая, кстати, почти молодая Бритни Спирс. Мне очень понравилась. И так херово стало, что меня вырвало. Тако. – Тебя вырвало? – шокированно подняла голову на Хосока Джисоль, не веря своим ушам. Господи, ей казалось, что ничего хуже быть не могло, но, кажется напрасно, потому что в отношении Мин Юнги – всегда могло. – И он меня выгнал, – добил хён, шмыгая носом. По щеке скатилась очередная слеза, а за ней вторая и третья. Его снова тошнило. Тошнило от того, насколько он был жалок. От того, что бесконечно прогибался под чужие загоны. От того, что Юнги даже не написал ни разу за все эти шесть дней: не поинтересовался, что с ним, как он, куда пропал, в конце-то концов, но это, естественно, не удивляло ни черта. Мину всегда было глубоко насрать на всё, что касалось Хосока, с этим было невероятно трудно мириться, что порой до невозможности, и Чон бы с радостью отказался от всего, что касалось Юнги, но любовь зла, полюбишь и подонка, который может выразить любые позитивные чувства бархатистой оранжевой лисичкой, которая попалась Хосоку в коробочке с рандомной игрушкой и теперь лежала под подушкой. – Пиздец, золотко. Я больше с ним в одно поле срать не сяду, так и знай. И сигарету от меня тоже не дождётся. Пидор, – красноречиво добавила Джинсоль, присаживаясь рядом и ласково заправляя светлую прядку за ухо хёна, после мягко поглаживая щёку, – Давай мы знатно напьёмся, посмотрим ‘бруклин 9-9’ и больше никогда не вспомним о том, кто такой Мин Юнги, потому что ты прекрасно знаешь, что у этой истории нет счастливого конца, Сок-а. Мне больно, тяжело и честно хуёво произносить это вслух, но нужно. Правда нужно. Помни о том, что у тебя есть Чонгук. Невероятный Чонгук, любящий тебя Чонгук, заботливый Чонгук, которого ты заслужил. Юнги просто такой человек, его не исправишь ни ты, ни я, ни кто-либо другой. Чувак сожрал знатную кучу дерьма и стал эмоциональным инвалидом, тут уж ничего не поделаешь. А спасать его, потопив себя, не будет самым твоим лучшим решением в мире, согласись? И Хосок согласился, как бы это ни было гадко, как бы ни отдавало горечью на кончике языка, как бы ни шло вразрез с тем, как он привык жить, постоянно пытаясь вытащить Мина из того болота, в которое его окунул мир однажды и, кажется, навсегда. Юнги не был виноват в том, каким стал, не был виноват и в скверном характере, что являлся лишь оболочкой для того, чтобы не было больно снова и снова, он был виноват только в том, что важному для него человеку стало нереально хреново от его поступков. От Мина пришло сообщение через полторы недели поздно ночью, и сердце Хосока, как, в принципе, и всегда, сжалось невероятно сильно от того, что скучал, что хотел видеть знакомое, любимое, самое безразличное лицо на свете. 03:21 уёбище. ты где Ну, достаточно многословно. Так умел только Мин, мать его, Юнги. Чон невесело хмыкнул и принципиально игнорировал сообщение ровно 34 минуты. 03:45 просто хосок-а в пизде на велосипеде езжу* Когда хён увидел это сообщение, то негромко рассмеялся. Ему честно было стыдно, до невозможности просто, но он даже не знал, как это показать, как вернуть привычное, как перестать быть Мин Юнги, в общем-то. Джинсоль в курилке показательно отходила от него на два метра, пока хён пытался подловить Хосока близ его университета, и прожигала самым выразительным, однозначным и ненавистным взглядом на свете, на который Мин отвечал едкой улыбкой. А потом, да, пришлось унизительно поинтересоваться, куда делась любовь его последних шести лет точно. Шин приподняла брови в неверии, сначала издала громкий смешок, а потом расхохоталась как самый ужасный злодей из мультиков, красноречиво выдав после: ‘Че, некому тебе эго потешить, кусок еблана? Шлюшки поднадоели?’ и ушла. Супер. Фейерверк. 03:45 уёбище. куда пропал 03:54 просто хосок-а пошёл нахуй 03:54 уёбище. прости, хоба я проебался А вот это уже ударило Чону под самые рёбра так, будто рикошетом, словно самым сильным дефибриллятором, ужасающе больной занозой. Ему показалось, что земля ушла из-под ног не только, потому что он получил эти дурацкие, бесполезные и самые бестолковые извинения в мире, тут значимым было другое – Хоба, чёрт возьми. Хоба, – так звал его Юнги раньше, давным-давно, когда ему самому ещё было двадцать, а Чону – восемнадцать. Тогда ещё в сердце Мина, быть может, оставалось что-то хорошее, искренне и совсем немного чистое. Донсёна прошибло ностальгией. Вот он, совсем юный Хосок, сидел на заброшке, махая ногами туда-сюда, в своём смешном джинсовом комбинезоне, с дурацкой химзавивкой и рыжим цветом волос, надувая из черничной жвачки огромный фиолетовый пузырь, который, дразнясь, лопнул хён, получая самый недовольный взгляд на свете и ёмкое: ‘Козлина ты старпёрская’. А вот они, всё такие же молодые, бегут через дворы, громко хохоча, потому что чуть не попались с косяком, совсем глупо, чёрт возьми, и опрометчиво подкурив его прямо у отделения полиции. Когда они пытались отдышаться, Хосок так по-детски привязанно врезался в объятия Юнги неожиданно и пролепетал: ‘Не бей меня, но я его уронил’. И Мин разразился самым отборным матом на свете так, что можно было оглохнуть. Другой беглый кадр перед глазами напомнил о том, как после очередной попойки Чон стоял на балконе невероятно помятый жизнью, смачной маркой и бренди, беспечно курил в одной футболке прямо на январском морозе, а хён неожиданно подошёл со спины, чтобы прижаться грудью и расставить руки на перила по обе стороны от Хосока. Чтобы тепло было, ведь он в большой чужой парке, которая валялась в коридоре. И им действительно было тепло, но, кажется, не от парки. Чон чувствовал его тяжёлое дыхание с запахом перегара, дрожал всем телом и зажмурился от всепоглощающего чувства такой юной, такой свежей и настоящей любви. Хосок молча передал ему сигарету, и молчания было достаточно для безусловной привязанности. Да, действительно достаточно. Но сейчас донсёну двадцать четыре, он уже слишком помотан тем, что испачкано неозвученным клеймом ‘лучшие друзья’, а потому перебарывает себя, весь спектр бурлящих пожирающих изнутри чувств, и Чон правда устал, ему уже не шестнадцать и даже не двадцать один, чтобы в очередной раз прыгать в этот проклятый омут, и именно из-за этого Хосок оставил сообщение Юнги без ответа, заблокировал телефон и повернулся к спящему рядом Чонгуку, чтобы уткнуться в его тёплое плечо и пустить две позорных слезы, после проваливаясь в тревожный сон. Хосок успешно игнорировал Мина уже как два месяца, специально даже не суясь в курилку, обходя его дом, будто тот солью обсыпан. Он даже поставил на мьют сообщения хёна. И мириться с реальностью становилось легче, не существенно, конечно, но правда легче, чем раньше. Иногда ему даже начинало казаться, что чувства к Чонгуку становились шире, глубже, образовывалась настоящая привязанность. А это, блять, было по-настоящему освобождающе. Джинсоль молча улыбалась, наблюдая потихоньку загорающиеся огоньки в чужих глазах. Больше не было Юнги, втаптывающего его в грязь, плюющего на его чувства и игнорирующего любые попытки помочь, быть ближе, поддержать и взять за руку с до ужаса банальным ‘ты сможешь’. А вот Мина колбасило не по-детски. Его натурально разрывало от очередной невыносимой боли, подкинутой свиньи от той самой суки, которая предпочитала, чтобы её называли ‘жизнь’. Ему уже на стены хотелось лезть от непривычно пустующей части кровати, где обычно лежал его Хосок, свернувшись клубочком и негромко сопя, при этом периодически бормоча что-то бессвязное. Без рисунков выступающих позвонков в полночь, без вишневого, слишком сладкого, дурацкого пива, без мармеладок-коровок и без грушевого йогурта. Посуду он научился мыть сам, а вот жить без того, кто исправно терпел, сжимал губы от обиды и сдерживал слёзы, но терпел, не научился. С того дня в его доме побывала одна лишь только девушка и то для того, чтобы узнать показания счётчиков. Он не знал, что делать от слова совсем, потому что никто не научил дворового кота находить путь к решению проблем любовных. Никто не рассказал дворовому коту, как быть, если последний оплот спокойствия исчезает вот так резко, даже словом не обмолвившись. И никто, чёрт подери, не научил, что делать, если тот, кто до последнего сжимал его руку, не давая упасть, вот так резко, наконец, сдался. Юнги честно готовил себя к такому, как делал с каждым человеком в своей жизни, боясь обжечься снова, но, видимо, не помогло, раз он сидел за столом перед скетчбуком с бутылкой макголи и рисовал шестнадцатилетнего Хосока, который до ужаса ехидно хихикал, поднося к его щеке облизанный чупа-чупс, чтобы знатно побесить. Мин помнил практически всё, что связано с его заносчивым, терпеливым и невозможно чувствительным Чоном, который не постеснялся назвать своего хёна ‘уёбком’ в первые минуты знакомства, чем и зацепил обозлённого на жизнь Юнги. Наверное, своей простотой, искренностью и самой что ни на есть настоящей солнечностью. Господи, блять, как же он проебался в надежде, что Хосок в очередной раз молча его простит, поймёт, не осудит, но, кажется, не прокатило. Никогда за их долгое, ну, то самое, что дружбой зовётся, не было таких перерывов в общении. Хосок всегда беспрекословно возвращался, стоило лишь пальцем поманить, а теперь в его глупом ‘инстаграме’ с завидной частотой появлялись фотографии с грёбанным Чон Чонгуком, который идеальный ‘бойфренд’, который журналы с динозаврами, который клубничный чай и секс на завтрак. Вот так просто. Без загонов Юнги, без его комплексов, надменности, пассивной и не очень агрессии в качестве защитного механизма и игнорированием любых проблем между ними. Ну, что ж, по заслугам, всё честно и рано или поздно это должно было случится, таймер неумолимо тикал, но Мин не осознавал, насколько был близок к 00.00.00. Поэтому он решил идти пока что единственным возможным путём и написал единственному ученику Хосока, которого знал, и напрямую спросил, когда у них будет следующее занятие. И поймал Чона, летящего на всех парах, с развевающимися на ветру светлыми волосами, блядски подведёнными глазами, запыхавшегося, в явно чонгуковом тёмно-сером пуловере, потому что огромный до ужаса и с хипстерскими ‘cage the elephant’, на ногах идеально выглаженные чёрные брюки со стрелочкой. А Юнги был похож на разрушенное дерьмо, чем, в принципе, и являлся, в своей камуфляжной безразмерной толстовке и рваных на коленях голубых джинсах. Он схватил донсёна за хрупкое запястье, и тот мгновенно испуганно дёрнулся, оборачиваясь на свой ночной кошмар, и в глазах мгновенно считалась боль таких масштабов, от которой захотелось врезать самому себе с размаху. Хосок молчал и вырвал руку резко, так грубо незнакомо, что страшно, потому что его Чон не такой, его Чон всегда на прикосновения подаётся, всегда ластится как любвеобильный щенок, но, кажется, его тут больше не было и в помине. – Хочешь мармеладных коровок? – о да, это самое тупое, что мог выдать Юнги из всего своего репертуара в надежде, что солнечный донсён рассмеётся от этой глупости, но тот лишь поджал губы и в ответ отрицательно помотал головой. – Откуда ты узнал, что я тут буду? – отстранённо поинтересовался Хосок, потирая своё предплечье и выглядя враждебно, будто пытаясь защититься, что заставило сердце Мина сжаться от боли, ведь это в очередной, мать вашу, раз, когда подобное – лишь его вина. – Хосок-а, мне жаль, – Господи, так трудно было выдавливать это из себя, так трудно идти на компромисс, страшно чувствовать себя будто униженным, хотя никого не унижает признать свою неправоту. Но Юнги этого не знал, потому что он был дворовым котом, не привыкшим к такого рода вещам, но всё бывает в первый раз, а Хосок – именно тот человек, ради которого стоило попробовать снова. Снова быть тем, кем он был до того, как сломали, как покрошили всё, что было внутри, как харкнули в душу, да так, что запомнилось, кажется, навсегда. – Я в этом не сомневаюсь. Тебе жаль не потому что мне больно, а потому что больше некому пресмыкаться перед тобой и терпеть любое дерьмо, которое ты предложишь схавать. Ни одна твоя, безусловно, чудесная мадам, которых ты, кстати, тоже не заслужил, раз позволяешь себе ими пользоваться как кусками мяса, не сможет потянуть тебя. Пошёл ты нахер, Мин Юнги. Я восемь лет старался вытянуть тебя с самого дна и получал лишь ‘поешь говна’, ‘тебя никто не держит’ и ‘славно, уёбывай к хуям’. Я просто человек и я просто хочу быть нужным, а не посланным на все четыре стороны. И, знаешь, у меня есть люди, которые хотят быть рядом. Я желаю тебе того же, – каждое слово Чона давило на больное, его голос срывался, играл, как скрипка в руках неумелого скрипача, но Хосок не мог остановиться, потому что действительно наболело, потому что осело горечью внутри, потому что он, блять, не заслужил такого отношения и не собирался его терпеть, – Ты никогда, блять, меня не ценил, слова хорошего от тебя не дождёшься. И я знатный терпила, этого не отнять, но у всего есть предел. Ты играешь мною как йо-йо, а я не игрушка, я единственный человек, который был всегда с тобой, когда остальные клали большой и толстый. Слышишь, никто! Никто! Никогда! Не делал для тебя так много, как я. И тебе придётся жить с этим, Мин-долбоёб-Юнги. Я ставлю сотню баксов, ты никогда не встретишь человека, как я. Мы оба это знаем. И поэтому ты тут. Пришёл-таки спустя два, мать его, месяца, хотя у тебя были все возможности! – Ты же знаешь, – просто произнёс Мин, и донсён действительно знал, что ‘у меня кроме тебя никого нет’, ‘ты же понимаешь прекрасно, это было на одну ночь и несерьёзно’, ‘я не хочу тебя терять, пожалуйста, не уходи’. И, если это самое ‘ты знаешь’ работало раньше, то сейчас, хоть и делало невероятно больно Чону, душа которого так и тянулась снова в то, родное, привычное и любимое, но он больше не хотел испытывать невероятную боль, через которую заставлял его проходить хён восемь грёбанных лет, за которые не смог сделать из их очевидного ‘что-то’ настоящее, осязаемое, правильное. – Кажется, нет, Юнги. Кажется, я, нахуй, больше не знаю ничего. Я не знаю, за что ты так со мной. Я не знаю, чем заслужил всё это. Я не знаю, почему должен отдуваться за того, кто сделал тебе больно. Я, если честно, Юнги, я… – Хосок задыхался от эмоций, его распирало, ещё чуть-чуть и захлестнуло бы, потому что глаза уже блестели глубинной печалью, тем же самым невысказанным, но Мин видел, что там ещё была привычная привязанность, тепло, ласка, – Я берёг тебя всю нашу дружбу, я старался не причинить тебе боль, хотел подать руку, когда совсем хреново, и когда рядом ровным счётом никого, но твоя отдача заключается лишь в том, чтобы рисовать меня по ночам, – грустно хмыкнул Чон, задрав подбородок и позволив скупой слезе скатиться по щеке, а хён замер, когда его, сокровенное, тайное, что за тремя слоями пыли, раскрыли и сделали это таким очевидным образом, что даже стыдно, – Конечно, я знаю, блять, Юнги, я не тупой, – Хосок раздражённо закатил глаза, – А вот ты – да. – Я люблю тебя, – впервые за восемь лет выдал Мин на одном дыхании и с груди упал центнеровый камень, ухая вниз, и оставляя за собой свободу, давая сделать, наконец, глубокий вдох и, кажется, жить. Всё показалось простым как дважды два. – Я знаю, Юнги, – просто кивнул Хосок, грустно улыбаясь, голос звучал невероятно обречённо, а в глазах появилась ещё большая тоска, – Но ты опоздал, – Мину будто обухом холодной воды по голове ударило. Что значит ‘опоздал’? – Я слишком долго ждал тебя, чтобы сейчас садиться в этот поезд. Перестань мучить нас обоих, давай прекратим это. Пожалуйста, – кто бы знал, насколько тяжело ему давались эти слова, царапающие изнутри битым стеклом, но он слишком многое переосмыслил за эти два месяца, слишком многое понял и принял. У этой истории действительно не было хорошего конца. Никогда не было. Юнги не знал, что ему, чёрт возьми, делать, потому что впервые в жизни в нём играл не эгоизм ‘присвоить’, а дать волю. Освободиться от такого поломанного, неправильного и уродливого себя. Хосок действительно заслуживал лучшего, большего светлого, потому с горечью на языке, в душе, сердце и везде он произнёс: – Хорошо. *** Тем же вечером Хосок выл белугой навзрыд, предварительно попросив Чонгука не приходить на ночь, потому что ему, якобы, нужно было многое успеть: подготовить материал для детей, закончить курсовую и добить те рефераты, что он торчал преподавателю по социологии. Он забился в угол своей спальни, выпил всё, что осталось от виски в его холодильнике, хотя он, чёрт возьми, ненавидел виски, виски любили только Юнги и Чонгук. Впервые увидев Мина за два месяца, в нём в очередной раз что-то сломалось с настолько громким оглушающим хрустом, что, казалось, ему заложило уши. Хосок читал все сообщения, которые оставались на ‘мьюте’ во время игнора хёна, и его натурально прорвало. 18:36 уёбок. (не брать) приходи, я включу дарью Юнги, блять, никогда не включал ничего, кроме своего плавящего мозги артхауса, как бы Чон слёзно не просил. 20:54 уёбок. (не брать) хоба, обиженных в жопу ебут* На этом донсён засмеялся вслух, не прекращая рыдать как маленькая девчонка, которой не купили дурацкого слонёнка на индийской выставке, потому что тот стоил больше, чем акции от ‘эппл’. 13:14 уёбок. (не брать) message me back partner howdy….* О, Господи, этот человек был невыносим ровно настолько же, насколько обожаем. Хосок честно признавался себе, что до дрожи обожал Юнги всем своим естеством, всеми оставшимися полудохлыми бабочками и тем, что, кажется, было с ним будто бы всю жизнь. Любовь к Мину была безусловной константой. Хрен с места сдвинешь. Потому что когда ты в свои шестнадцать с небольшим видишь взрослого, острого на язык, дерзкого и такого похуистичного хёна, разве есть шансы не вляпаться по самые уши? У Хосока отвратительнейшие отношения с отцом были просто всегда, а Юнги своим дерьмовым характером на него так походил, что хотелось закрыть дурацкий гештальт, заставить разум подумать, что он действительно нужен, а совсем не бесполезен и достоин любви. Вот только Мин оказался уж слишком похож на отца и так и не дал себя приручить, любить, дышать собой. Хосоку со временем уже и не хотелось играть в дочки-матери, хотелось лишь разобраться в их ‘что-то’, не ходить по кругу и наседать друг другу на нервы из-за недосказанного. Хён не был готов к ответственности, не был готов признать существующее, боялся обжечься снова, и его можно понять, ведь Чон понимал и принимал, но когда это только одностороннее постепенно становится всё сложнее и сложнее, ведь восемь лет – не шутки, почти целый десяток ссор по пустякам, невыносимого притяжения и больной до ужаса язвительности. Хосок мог иметь сейчас всё то, чего так долго страстно желал, ждал, холил и лелеял, вот только изменится ли что-то? Где гарантии, что Юнги действительно был готов что-то менять, а не затих лишь на время конфликта? Ведь он мог и делал это тысячи раз до. Мин в любой момент мог загнаться снова, закрыться в себе и оттолкнуть, а Чон просто не вывез бы снова всего себя собирать заново, потому что с каждым разом было всё сложнее и сложнее, и он не был уверен, что в следующий раз получится снова. По другую руку был Чонгук, который весь ему себя Чонгук, который бесхитростно отдавал и не просил взамен Чонгук, отличный секс Чонгук, общие интересы Чонгук (никаких тебе бесконечных непонятных артхаусных нарезок, насилующих мозг), забота Чонгук и, вроде как, наконец привязанность Чонгук. С одной стороны можно было попытаться возродить всё из пепла, как феникса, заново, с другой же – с самого начала построить тот самый пресловутый идеал. Хосок – он ведь простой, хочет самой обычной заботы, тепла, ласки и любви, хочет покорить хотя бы одну вершину, и больше не искать в партнёрах неудавшегося отца. Утирая нос рукавом, Хосок написал простое: 23:47 просто хосок-а вызови мне такси Он знал, что вызовут, потому надел самую гигантскую голубую рубашку с белыми облачками и синие свободные джинсы с кучей карманов, чтобы прыгнуть в потрёпанную машину эконом-класса и испуганно закусить губу, боясь совершить самую огромную в своей жизни ошибку, которая вот раз и стоит перед ним с распахнутой дверью. Юнги был чертовски помят, немного нетрезв, и, как, в принципе, и всегда, невероятно красив. На нём смотрелся идеально даже чёртов мешок с картошкой, а затасканная болотного цвета толстовка с ‘crystal castles’ и подавно. Смоляные волосы в беспорядке, губы искусаны до крови, глубокие мешки под глазами. Чон видел, как тому было плохо и по привычке тянулся, но так боялся обжечься, кто бы знал – насколько. – Вот мы и встретились, пердун*, – издевательски уверенно хмыкнул Хосок, вызывая негромкий смех хёна, который впервые, кажется, выглядел настолько уязвимым перед ним, открытым, честным с самим собой, наконец-то. Донсён стоял на пороге, не решаясь пройти, боясь переступить грёбанную грань, которую, он был уверен на все сто блядских процентов, уже нельзя будет покинуть без очередных пробоин, перееханных чувств самосвалом и привычного стекла, стекла, стекла. Юнги просто вышел первым и резко потянул его за руку, впечатывая в себя со всей силы и выбивая громкий вздох. Он смотрел на него сверху-вниз так по-своему преданно, по-настоящему, и, вроде как, наконец, понятно. – Красивый, – выдохнул тихо Мин губы в губы. Горячо, очень горячо. Как и всегда с хёном, – Ты для меня накрасился? – нагло так улыбнулся, ведь заметил, что оленьи прекрасные, сияющие, всё ещё стойко не потухшие глазки были подведены ярко-ярко, а по Хосоку было видно – плакал, чёрное не течёт, значит нанесено недавно. – Ты только сейчас понял, Мин-тормоз-Юнги? – бесстыдно фыркнул Чон, чувствуя, как внутри в очередной раз скрипел привычный проржавевший механизм, оповещающий о том, что опасный элемент был слишком близко, кожа к коже, почти губы в губы. А пахло от хёна прекрасно: опять какой-то одеколон с бергамотом, петигрейном и кислым-кислым грейпфрутом (точно побрызгал буквально несколько минут назад, паршивец), сигаретами и дешёвым виски, опять дурацкий виски. Хосок постыдно подметил, что Мин пах мужчиной в самом настоящем его личном понимании этого слова, ну, и мудачиной, конечно же, куда без этого. – Я, блять, так боялся, что ты не придёшь. Просто пиздец как боялся, что никогда тебя больше не увижу, – надрывно прошептал Юнги, наконец-то честно, открыто, прямо как на ладони. У донсёна от этого лавой по венам, током, пузырьками шампанского и всеми сопливыми выдуманными существительными, по факту к чувствам, крови и живому организму не относящимся, но иногда ведь так хочется ванили? Чону уж точно. Да побольше, не жалейте. – Куда я денусь от тебя, недотёпа, ты ведь мне ещё жвачку торчишь. Апельсиновую, – так чисто и искренне произнёс Хосок, когда понял, что действительно по-другому и не могло быть. Ведь Юнги его честно выстраданный, вырванный зубами, потом и кровью дом, самый родной и близкий, куда без него? Ведь через огонь, воду и медные трубы. Без друг друга никуда, как грёбанные сиамские близнецы. – Не дождёшься, мелюзга, – язвительно хмыкнул Мин, нежно-нежно поглаживая чужую стянутую от слёз щёку, так, как хотелось, мать его, всегда, каждый день недели и каждую секунду дня. Пальцы шершавые, холодные, узловатые. Как доктор прописал. Чон смотрел в глаза напротив и беспробудно, так неосторожно, как и всегда, отдавался всем собой, падал. Ему нравился весь Юнги. Его колючий Юнги, его угрюмый Юнги, его задумчивый Юнги, его ворчливый Юнги, его самый-самый Юнги. – Дверь закрой, дружище, – едко, так, как умеет только язвительный Хосок, протянул. Мин улыбнулся. Тепло, по-настоящему, что видно, наконец, душу: да, истерзанную, да, не идеальную, да, уродливую – ну честно, но Чон всегда был готов принять её целиком и полностью, таскался хвостиком за старшим умным хёном и радовался любой мизерной капельке внимания. Видимо, всё не зря. Восемь потерянных лет, хотя, может, не таких уж и потерянных, им всегда вместе хорошо было ведь, грёбанные родственные души, ни дать ни взять, – И чайник включи, будь добр. Холодно у тебя пиздец. Самовыпил посредством орви? – Язва, – констатировал Юнги, отпуская донсёна из своих рук. Его сердце нещадно колотилось от осознания того, что поговорить придётся и как можно скорее, чтобы расставить всё по слишком запылившимся полочкам. Лучше поздно, чем никогда. Самое важное, что Хосок был тут, не у Чонгука, не у Тэхёна, не у любого другого своего сказочного ёбыря, а рядом с ним, потому что всё равно был важнее всех в любую погоду, любой одежде и с любым количеством денег в кармане. Вот так просто. Чон прошёл в привычное холостяцкое логово, позорно принюхиваясь, нет ли очередных сладеньких духов, а ещё бегал глазами, не забыла ли какая чудесная мадам нижнее бельишко, как бывало ой как нередко. Чисто. Пусто. Обычно. Значит, хён не врал. Он действительно ждал его, не пытался забыться в ком-то, подавить чувства беспорядочными половыми связями и не бегал от себя. Ещё и посуду помыл, какой молодец. Первое, что увидел Хосок на кровати в комнате, – три пачки мармеладок с коровками, новые пособия по английскому, которые донсён упоминал лишь однажды, мол, не хватает денег, чтобы детям купить, и яблочный чай, – хотел отличиться от Чонгука, ну какой же ребёнок. – Размазал суке айс-крим по лицу, ведь я люблю ваниль*, – насмешливо произнёс Хосок, заглядывая через плечо и смотря на Юнги, который мирно размешивал растворимый кофе: стопроцентно какая-то гиперсладкая откровенная параша, но и так сойдёт, честно, с Мином можно хоть землю заварить и пить при этом с довольной лыбой на всё лицо. – О, да, Сок-а, – нагло ухмыльнулся хён, поднимая совершенно бессовестный взгляд на Чона, и им, мать твою, горячо, слишком горячо, чиркни спичкой и обшарпанная пятиэтажка подорвётся к чертям собачьим. Донсён думал, действительно ли поступал правильно, снова предавая доверие очередного партнёра, который был лишь попыткой замены того, кто не подпускал к себе слишком долго? А ведь Юнги мог украсть его не первый поцелуй, конечно, но первый секс уж точно, если бы не тормозил безбожно, ну, и если бы это слегка не походило на педофилию, шестнадцать и восемнадцать в юный период нормальная разница. Хосок остался в дверном проёме, чтобы проверить, что произойдёт, и не разочаровался, потому что Мин подошёл сзади, глубоко вдыхая его запах: обычная, дешёвая, химозная малина и какой-то не менее химозный шоколадный гель для душа, но для хёна это казалось даром свыше тогда, и, наверное, всегда. Он аккуратно наклонился, и произошло то, от чего чего у Чона скрутило все внутренности к чертям собачьим, – мокрый, горячий и долгий поцелуй в место между шеей и плечом с грузным дыханием. Хосок негромко застонал, потому что ждал этого, кажется, всю жизнь. Они ведь даже по пьяне не смели поцеловаться или перепихнуться, потому что, да, Юнги настолько боялся ошпариться до волдырей и ожогов четвёртой степени, что контролировал каждое своё действие, взгляд и чужие тоже. Донсён завёл руку назад, кладя её на коротко выбритый затылок Мина, настойчиво притягивая ближе и чувствуя тихий снисходительный смех в свою шею, который чертовски смутил до вспыхнувших щёк. Восемь лет. Смущаться до вспыхнувших щёк? Чон Хосок, тебе двадцать четыре, окстись. Он внутренне умирал, когда почувствовал крепкие руки на своей талии, которые прижали к себе вплотную, ни миллиметра между, и стало очень горячо везде. Юнги гладил, сжимал, тяжело дышал, продолжал целовать изгиб шеи, после мягко залезая под рубашку и вот тут уж точно всем стоило попрощаться с поплывшим донсёном, потому что это финишная прямая. Его сердце гулко билось и, кажется, готово было разорвать грудную клетку к чертям собачьим в щепки. Мин просто не мог себе отказать в том, о чём мечтал, кажется, вечность и ещё две в довесок, поэтому указательным пальцем аккуратно потрогал блядский хосоков пирсинг в пупке, нежно перебирая холодное украшение. Хосок почувствовал, как чужое дыхание потяжелело, а что-то очень однозначное упёрлось ему в задницу, и громко рассмеялся, потому что, ну, чёрт возьми, дурак, ты же мог сделать это сто лет назад. Серьёзно, пирсинг в пупке? – Блять, наконец-то, – облегчённо выдохнул Юнги, добравшись до одного из главных своих фетишей в отношении донсёна, вторым было, ясно как день, чёрные подведённые оленьи глазки, которые периодически становились до ужаса блядскими. Мин видел много макияжа и на женщинах и на мужчинах в своей постели, но то, как делал это Чон не мог делать никто. Небрежно, непринуждённо и не уделяя слишком много внимания, тратя на это жалкие секунды, но получая лучший результат на свете. Просто факт, – Он розовый? – Ты же знаешь, какой. Грязненький сталкер. Эдвард, мать его, Каллен, ни дать ни взять, – дерзко хмыкнул Хосок, поворачивая голову чуть сильнее к хёну, чтобы они могли разделить одно дыхание, достаточно не романтично спиртованное. Губы слишком близко, и Чон было подался вперёд, но Мин отступил, по-глупому хитро улыбаясь. – Я хочу на трезвую, – неожиданно хрипло произнёс Юнги, мягко толкая Хосока в поясницу, и тот мгновенно почувствовал себя неимоверно особенным, наверное, потому что он и был особенным. У хёна было слишком много секса в принципе, а под градусом или чем похуже – тем паче, а то, что он так долго холил и лелеял столько лет не хотелось очернять даже если алкоголя было немного. Они ждали долго, и могли ещё подождать. – М-м, старый пердун у нас ‘гудбой’. Оппа саранхэ, – хихикнул Чон, с разбега прыгая на кровать, чуть ли не падая на свои очаровательные подарки, – Мои подноше-ения от главного говнюка планеты Земля, – он начал счастливо перебирать все упаковки по очереди, после привычно, ну естественно, вскрывая мармеладки и закидывав в рот сразу три, – Сто лет их не ел. Только у тебя продаются, – с набитым ртом сказал донсён, и Юнги тепло рассмеялся, ложась рядом и рассматривая неимоверно милого, наконец-то настоящего спустя два месяца, родного Хосока. Хосока, который мелюзга. Хосока, который Хоба. Хосока, который язва до ужаса, но зато своя. – Вот незадача. Придётся тут жить теперь, – сощурился Юнги, до ужаса мерзко флиртуя, так по-детски, как не делал уже слишком давно. За два месяца ужасающего самокопания ему пришлось буквально вывернуть себя наизнанку, чтобы понять, наконец, свои приоритеты и желания. Казалось бы, слишком просто – откройся, доверься, позволь вам быть, но человеку с его складом ума, принципами и страхами это представлялось практически невозможным. Только вот выбора особо и не было, потому что Хосок собирался резво упорхнуть из его рук, так и не дождавшись того пресловутого ‘долго и счастливо’, которого они, безусловно, заслуживали. – А-а, посуду мыть не буду. И вообще, на поведение твоё посмотрим, Мин-я не знаю, как выражать свои эмоции и сказать тебе, что ты мне нравишься-Юнги, – Чон уже вовсю оттаял и лежал на кровати на спине, ярко улыбаясь, привычно похожий на домашнего ласкового щенка, достойного всей заботы, внимания и интереса на свете. Именно так. И хён честно пообещал себе попробовать, хотя бы попытаться, чтобы не прожить всю дальнейшую жизнь с горьким ‘а если бы’. – Ты мне не нравишься, – покачал головой Мин, и они оба прекрасно знали, что он имел в виду, поэтому произносить вслух было необязательно. – Ты мне тоже, – заливисто рассмеялся Хосок, подтрунивая и перекатываясь, чтобы оказаться близко-близко, – Покажешь скетчбуки, наконец, Штирлиц? Или так и будем делать вид, что у тебя нет двух стопок с рисунками моей задницы? – привычно кокетничал он, строя светящиеся глазки. И Юнги чувствовал, как его распирало к чертям собачьим. Чёрт бы побрал этот виски, но принципы есть принципы, куда хён без них, поэтому он лишь взялся за талию донсёна, перехватывая так, чтобы тот оказался лежащим на нём. Ну, и на его всё ещё позорно стоящем члене. Господи, за два месяца ему даже не удалось перепихнуться ни с кем, потому что ужасно грызла совесть, впервые в жизни он просто не мог так поступить, хотя делал раз сто до этого. Потому что Хосок ясно дал понять – если изменений не будет, его не будет тоже, а без Хосока никуда, совсем-совсем. – Кто ещё тут Штирлиц, – хмыкнул Юнги, до ужаса ласково заправляя прядь слегка подпорченных светлых волос за ухо, а после мягко целуя в лоб. Чон понятия не имел, что существует такой хён, который не прячется за маской пассивной агрессии, который не посылает на три чудесные буквы и который умеет проявить что-то кроме молчаливой заботы. Его от этого ужасно мазало, куда сильнее алкоголя, и ощущение было такое, что совсем чуть-чуть, и он расплывётся по постели смущённой лужей, – Как ты узнал? – Ты слишком громко ворчишь себе под нос, кощей. И, ну, ладно, я просто один раз специально проверил, что же ты там такое тайное промышляешь, пока я сплю. Вдруг, очередной зловещий план какой-нибудь придумываешь? Ну, как, например, разбить мою любимую кружку с ‘джой дивижн’! – Хосок прищурился одним глазом как бы не уверенный, стоит ли говорить дальше, – Ладно, я подглядел туда! Ты сам его оставил на столе! И никогда не показывал! Я не мог ничего с собой поделать, это было выше моих сил! Он так и манил меня! – Сто раз тебе говорили – не трожь, всё равно лапы загребущие свои тянешь, – цыкнул Юнги, но по-доброму. На донсёна ведь злиться он не умел никогда серьёзно, – Покажу. Если будешь паинькой. Но не сегодня, – он мягко повёл по чужим бёдрам вверх, до талии, после сжимая собственнически, какими и были все его действия по отношению к Хосоку уже слишком давно – так, что было сложно припомнить, когда не, – Пойдём курить, пить кофе и спать, Сок-а. Денёк сегодня выдался отпадный. У меня чуть, блять, приступ сердечный не случился. Мне кажется, я поседеть успел на наших аттракционах. И тахикардию заработать. – И правильно. Будешь берега видеть хотя бы, старпёр, – буркнул недовольно Чон, но всё равно мягко чмокнул хёна в щёку. Это, чёрт возьми, слишком быстро войдёт в привычку. И он точно об этом ни капельки не жалел. *** Утро следующего дня было до ужаса пасмурным, нещадно лил дождь, серые густые тучи затянули небо, не давая пробиться и лучику солнца. Люди шныряли недовольные, держа в качестве защиты от хлёстких капель зонты, газеты и портфели. Какая-то беспризорная, что характерно для данного района, ребятня прыгала по лужам и ковыряла палками землю, доставая длинных розовых червяков и поднося их к лицам друзей, чтобы те, визжа, убегали. Хосок недовольно сощурился от проникающего через окно с распахнутыми шторами света и потёр тыльной стороной ладони заспанные глаза. Он пошарил рукой по правой стороне кровати, которая уже стала холодной, и разочарованно не обнаружил там никого. На секунду в голове пронеслось всё то, что произошло вчера вечером, и он поджал губы, вдруг подумав, – что, если это был сон? Чертовски реалистичный, сказочный и прекрасный. Узнать можно было лишь отправившись на звонкие звуки жизни, доносившиеся с кухни: какое-то шварканье, шипение и бурлящий чайник. Чон, одетый лишь в свою вчерашнюю рубашку с белыми очаровательными облачками и боксёры, пошатываясь, выбрался из кровати, по пути хватая со стола телефон, чтобы глянуть на время. 13:46. Слава Господу Богу, суббота, иначе эти числа означали бы только одно – кромешный пиздец. А ещё несколько сладких-сладких, таких приятных и добрых сообщений от Чонгука. Хосок почувствовал плотный ком в горле. Вот дерьмо. Он ведь тот ещё мудак, получается. Придётся объясняться со своим пока ещё молодым человеком, и разговор этот будет не из лёгких, а пока разобраться стоило с тем, кто бесстыдно шумел на кухне, как обычно перебудив и всех остальных в лице донсёна. У Юнги вообще отсутствовало ощущение того, что он мог кому-то мешать своим топотом, грохотом и громким недовольным бурчанием на в очередной раз не работающий чайник. Ну, с этим было не так сложно мириться, как с остальным букой-хёном. Хосок проскользнул за угол и опёрся о стену плечом, наблюдая за сосредоточенным Мином, одетым в поношенные, серые, привычные спортивные штаны и висящую на его плечах чёрную футболку с очередной группой… М-м, кажется, ‘deep purple’? Он сердито наморщил нос, пытаясь совладать с непонятного вида варевом в кастрюле, умудрившись не уследить за кофе в турке, который благополучно сбежал. Юнги зло сматерился себе под нос, и вот теперь уже донсён, не удержавшись, задорно захихикал, потешаясь, обращая на себя внимание слегка вздрогнувшего Мина. – День добрый, ворчливый капитан, – отсалютовал Хосок двумя пальцами, сложив руки на груди и слегка виляя бёдрами, направляясь, чтобы посмотреть на творение хёна. – И вам не хворать, спящая красавица, – хмыкнул Юнги, снова морщась и глядя в кастрюлю с нескрываемым отвращением, – Кажется, что-то пошло не по плану. – Выглядит погано, дружище, – хохотнул Чон, рассматривая разваренную субстанцию тошнотного болотного оттенка, – Ты опять не справился с твенджан ччигэ, криворукое чудовище? Дождался бы меня. Давно встал, что ли? – Часа два назад. Это должен был быть романтический завтрак, Хоба, – недовольно пробубнил хён, заставляя Чона рассмеяться во всё горло. Ну, получается, вчерашнее, кажется, прекрасное происшествие не было сном, и это, наверное, вызвало детский трепет в груди донсёна. – Кто делает на завтрак твенджан ччигэ? Очевидно, что только ты, Мин-руки-из-задницы-Юнги, – беззлобно ехидничал Хосок, убирая кастрюлю с огня и пытаясь понять, жизнеспособно ли вообще получившееся месиво, зачёрпывая столовой ложкой немного и пробуя на вкус, после давясь от омерзения и сплёвывая обратно, – Твою мать, старый гриб, как ты умудрился испортить то, куда нужно было просто накидать овощи? Талант не пропьёшь. Хотя, время покажет, – он задиристо шлёпнул хёна по заднице, будучи на старте убегать или уворачиваться от кухонной тряпки, тут уж как повезёт. – Старый гриб? – с каменным выражением лица приподнял тёмную бровь хён, удивляясь, как только Хосок успевал придумывать ему миллиард прозвищ к ряду, переиначивать и делать акцент на их разнице в возрасте. А Юнги прекрасно знал, что для Чона, чем больше, тем лучше, так что с удовольствием накинул бы себе ещё пару годков. – Старый гриб, – невозмутимо кивнул донсён с важным видом, и они просто уставились друг на друга как истуканы, – А ещё мухомор, древняя калоша, развалина, пенсионер и… – начал пуще прежнего подначивать Хосок, пока хён не притянул его к себе за талию крепко, приподняв свободной рукой подбородок, чтобы настойчиво поцеловать. Чон громко удивлённо выдохнул, распахивая глаза и замирая на мгновение. Блять. Первый, мать вашу, поцелуй. За восемь лет влюблённости. Первый, чёрт возьми, поцелуй. Он не мог в это поверить, хотелось ущипнуть себя или умыться холодной водой, потому что донсён уже и не надеялся на такой расклад вовсе. А стоило лишь дать понять Юнги, что его нервы не железные, что его тоже стоило бы поберечь и что он не константа, и тоже может покинуть поле игры. Хосоку всегда было интересно узнать, какие на вкус губы его любимого хёна, и возможность, наконец, выдалась: сигареты, еловая паста и чёрный крепкий чай. Ничего лишнего, идеально. Чон отвечал на поцелуй жадно, пылко и с чувством. Их тёплые языки касались друг друга до невозможности идеально, вязкая слюна смешивалась. Донсён громко ахнул, когда почувствовал, что его подхватывают под бёдра и резво усаживают на кухонный, скрипящий, деревянный стол, натурально зажимая. Юнги трогал его везде. Наконец дорвавшись, Мин не терял времени, грубо цеплялся за бёдра, лез под рубашку мгновенно, хватался за талию, чтобы ещё ближе притянуть, хотя куда уж ближе, между ними и миллиметра не было. Хосок блядски, довольно и бесстыдно стонал только от этих прикосновений и жёстких поцелуев, и имел на это полное право, потому что ждал столько времени, за сколько нормальный давно слетел бы с катушек. Хёну казалось, что его рассудок задорно попрощался, собрал свои вещички с ним и вышел в окно, потому что всё было именно так, чёрт возьми, как он и представлял. Потому что Чон оказался податливым, легко прогибался, был мягкий, как пластилин, и громкий до невозможности. Когда Хосок отстранился, чтобы отдышаться, его губы были красные, припухшие и блестящие, вид такой, будто он вообще не в курсе, где находится, волосы спутанные ещё со сна, но теперь пуще прежнего, а дыхание громкое, густое и шумное. – Какой же ты охуенный, – низким голосом выдал Юнги, бегая глазами по знакомому лицу, которое открылось ему будто бы с новой стороны. Самое горячее, что мог сделать в этот момент донсён, так это грязненько ухмыльнуться с приоткрытым ртом. Мин улыбнулся ему насмешливо, и сейчас они были похожи на соревнующихся дураков. – Знаю, – медленно утвердительно кивнул Хосок и состроил свои блядские глазки, карандаш на которых размазался ото сна, сделав всё это безобразие ещё более пошлым, хотя, казалось бы, куда уж вульгарнее? – Вау, ‘бэдбой’, да ты влюбился, – язвил он, закусывая губу и начиная провоцирующе глядеть исподлобья. – Не делай так, – серьёзно предостерегал Юнги, на что донсён лишь свёл свои лодыжки за его спиной и прижимал ближе-ближе-ближе. Их стояки упирались друг в друга, и Мину впервые в жизни казалось, что всё происходило слишком быстро, ведь обычно он был только за, но сейчас совсем иная ситуация, потому что с Хосоком хотелось другого. С Чоном хотелось попробовать то, что когда-то сделало ему слишком больно, да так, что донсёну пришлось ждать целых восемь грёбанных лет. Юнги хотелось сделать всё дотошно, идеально, правильно. Впервые в жизни. Это так страшно, пугающе, до невозможности ново, но в этом и весь сок, верно? – Не делать как, – интонация не вопросительная, Чон игрался, откидывая светлые волосы назад и открывая вид на свой кадык. Он выглядел донельзя раскрепощённым, совершенно ничего не смущался и откровенно хотел продолжения банкета. – Сок-а, я хочу повременить, – аккуратно произнёс Мин, и донсён тут же издал измученный стон, раздражённо закатывая глаза и возмущённо фыркая. Ну серьёзно? Куда уж дольше. Сюр полнейший. – Ещё восемь лет, Мин Юнги? – выгнул бровь Хосок. Вот он уж точно не сдастся так просто сейчас, потому что сегодня были железобетонные планы на потрахаться конкретно вот с этим внезапно ставшим принципиальным, совестливым и честолюбивым человеком. Кому расскажешь – не поверят. Это у Мин Юнги проснулись позывы морали? – М-м, как насчёт пары недель? – довольно улыбнулся хён, опираясь на руки по обе стороны от Чона. Между их лицами было пару сантиметров, и, пользуясь этим, донсён максимально громко, нарочно и негодующе цокнул языком. Ему такой настрой был совершенно не по душе. Нет, это всё, конечно, очаровательно, Юнги хотел сделать им всё пушисто, ватно и сахарно, но почему перед этим нельзя отменно осквернить вот этот полумёртвый стол, например? Добить его окончательно, чтобы бедняга не страдал. Сделать доброе дело, так сказать. – И что ты собираешься делать со мной на протяжении этих пары недель, стесняюсь спросить? Чего мы, блять, с тобой не делали за восемь грёбанных лет? Мы даже сову поймали под лсд, Юнги-а! – рассерженно восклицал Хосок. Мин громко рассмеялся, откидывая голову назад при одном только воспоминании о том, как они упоротые, в гостях у давнего друга, прыгали по диванам и столам, чтобы достать с гардины небольшого домашнего сыча, у которого явно не входило в планы времяпровождение с двумя ошалелыми подростками, желающими во что бы то ни стало заполучить его. – Ты так говоришь, будто мы в лесу на неё с копьями охотились, – продолжая посмеиваться, говорил Юнги, встречаясь своим взглядом с хосоковым. От этого возмущения, искренности и упрямства внутри в очередной раз скрипело то самое, что когда-то, казалось, разрушилось окончательно и вклочья. Донсён умел создавать чудеса, только этот человек был достаточно терпелив и настойчив, чтобы кропотать над ним днями, неделями, месяцами и годами, чтобы собрать во что-то стоящее. – Но сам факт! – горделиво произнёс Хосок, забавно задирая нос, – И она насрала тебе на голову, вредина, – начал абсолютно очаровательно хихикать он, прикрывая рот ладошкой. – Это была целиком и полностью твоя вина, язва. Если бы ты так нещадно не кормил её яблоками, подобного казуса не произошло, – осуждающе покачал головой Юнги, когда донсён резко притянул его за ворот футболки, чтобы настойчиво поцеловать, плотно обнимая лицо руками. Чон нажал на его поясницу лодыжками, их стояки встретились и Хосок выдал громкое, до невозможности сексуальное и протяжное ‘м-м’ на свете. Донсён прогнулся в спине, стоило только положить руки на его талию, сжимая. И-де-аль-ный. Мин подумал, что поиграться с Чоном было бы в любом случае неплохой идеей, потому отлепился от его губ и начал спускаться влажными грубыми поцелуями по шее, попутно расстёгивая непослушные мелкие пуговицы рубашки, чтоб им пусто было. Хосок зарылся в его густые волосы пальцами, не отпуская от себя, и тихо стонал, закусив губу. Сам Господь Бог взялся за создание донсёна, не иначе, и постарался на славу. – Пойдём в комнату. Тут неудобно, – прошептал Чон, и Юнги знал, что это была кривая дорожка, что дело неладно и имеется неплохой подвох, но отказать не мог, подхватывая того под бёдра, чтобы после упасть вместе на кровать, здорово запыхавшись, годы курения не шли на руку. Хосок был совсем варёный под ним, его вело от этой близости, его просто так очевидно влекло, что до невозможности. Мин смотрел на него, оперевшись по обе стороны от головы и сходил с ума от того, насколько тот был крошечный, хрупкий, точёный и покорный. Всевышний, дай сил. Донсён использовал запрещённых приём – нарочито невинные оленьи глазки. Они блестели, как две бисерные бусины, брови были слегка заломаны, а припухшие губы искусаны. – Ты ведь знаешь, что делаешь, – сварливо подметил Юнги, наблюдая всю эту картину точно маслом писаную. Его член безбожно стоял, отказываясь подчиняться какому-либо здравому смыслу и новообразовавшимся принципам Мина. Вообще побоку. – Твоё люби-имое, – издевательски протянул Хосок, наизусть выучив все слабые места своего хёна, – Ты такой скрытный, когда дрочишь в душе на это, – не выдержав, громко рассмеялся Чон, что заставило Юнги подавиться воздухом от удивления, – Ты что, думаешь, я не знаю, как выглядит только что качественно подрочивший мужик? – продолжал заливаться хохотом донсён от одного только вида ошарашенного Мина, который, кажется, сейчас переосмыслил всю свою жизнь зараз. – Так ты специально это всё? – возмущённо выдал хён, чуть ли не начиная супиться от осознания того, что им всё время умело крутили и вертели как юлой. Ну где такая подлость видана? – С йогуртом-то и толстовкой? – игриво сощурился Хосок, снова кокетливо закусывая губу, очевидно нарочно. Провокатор. Юнги угрюмо кивнул, – Ну, конечно, тупица! – и хохотал пуще прежнего, – Видел бы ты своё лицо! – Самая настоящая блядь, ни больше ни меньше, – констатировал хён, цокая. – Я действую на тебя благотворно, Юнги-а. Ты становишься до ужаса чистоплотным во время наших ночёвок, – не переставал подтрунивать Чон, давясь неконтролируемым смехом, чем подстёгивал смеяться и Мина тоже. – Больше никаких йогуртов, – сурово заявил хён. – Ты уверен? – Хосок закрыл рот обеими ладонями, пытаясь не расхохотаться во всё горло, придумав до ужаса пошлую шутку, и Юнги понял её, сначала приоткрывая рот от крайней степени изумления, затем же заливаясь смехом, откидывая голову назад, – Айс-кри-им, – издевательски тянул донсён. Мин всё. Его нет. То, какой Чон был под ним раскрепощённый, до ужаса сексуальный и открытый, заставляло в очередной раз дать себе оплеуху за медлительность, за угловатость и отвержение. Видимо, пока Господь занимался лепкой совершенного Хосока, забыл наделить юродивого Юнги умом, – Иди сюда, – донсён потянул Мина вниз так, чтобы тот навалился всем телом, и перекатился, оседлав его, горделиво хмыкая, – Вот ты и попался, красавица нецелованная, – он опёрся руками по обе стороны от головы хёна и хитро сощурился, ухмыляясь, – М-м, вы гляньте, какая мне тут попалась недотрога, – язвил Хосок, наклоняясь, чтобы мягко, чувственно и глубоко поцеловать Юнги. Тот сжал его мягкие бёдра, не выдерживая и толкаясь своими, чтобы их стояки снова потёрлись друг о друга. Раздалось синхронное негромкое мычание. В этот момент Мин молил всех богов мира, чтобы ему дали терпения, потому что у него грёбанных два месяца не было секса, а на нём сидел самый горячий на свете Чон Хосок, который пытался откровенно совратить. С плеча донсёна спала рубашка, оголяя выпирающую костлявую ключицу, и Юнги мгновенно принялся осыпать её и остальные доступные участки плеча с шеей бесконечными поцелуями от которых Чон чувственно стонал, откинув голову назад и всецело отдаваясь процессу. Его смуглая блестящая от пота кожа отливала золотом на свету, светлые волосы спутались, а на лбу появилась испарина. Мин приподнял их в вертикальное положение для удобства и расстегнул рубашку, резко распахивая её, чтобы открыть себе вид на голую грудь, очаровательный небольшой животик, но, что самое главное – чёртов пирсинг пупка с серебряным украшением и двумя блядски сверкающими камешками розового цвета. Юнги застонал, потому что это было против всех правил на свете. Слишком горячий Хосок должен был быть запрещён на законодательном уровне за свои густо подведённые чёрным глаза и этот до ужаса вульгарный пирсинг. Ну, правда, очень вульгарно. Думал ли Мин в свои восемнадцать, когда ему в тогда ещё мятного цвета волосы прилетела огроменная жвачка, что её наглый отправитель с гордым лицом будет сидеть на его бёдрах спустя восемь лет в невероятно неприглядном положении? Вряд ли. Потому что тогда хён думал только о том, как быстрее бежать, не выплевав при этом свои прокуренные лёгкие, по школьным коридорам за юрким надоедливым подростком, который исправно мстил ему за то, что Юнги не одолжил ему грёбанную апельсиновую жвачку. И главное не успокаивался никак! Чай на него пролил в столовой! Подножку подставил так, что Мин распластался по всему этажу! Стикеры клеил на спину с ёмким ‘главный гей школы’! Хосок был юным задирой желающим получить внимание своего новоприобретённого ‘краша’, который оказался жуткой задницей в жизни, но уже тогда Чон с этим начал мириться. А думал ли Юнги в свои девятнадцать, когда, раздражённо закатывая глаза и недовольно ворча, шёл по улице, пока Хосок тащил его за руку в самый замызганный клуб на свете, чтобы посмотреть на очередного рэпера-однодневку, по которому тот фанател, что через семь лет этот назойливый подросток будет стягивать его футболку через голову, чтобы с особым рвением обсыпать плечи пылкими поцелуями? Скорее всего – нет, ведь тогда он думал лишь о том, как отвязаться от мальчишки, что так сильно хотел с ним подружиться, прямо-таки проходу не давал, поджидал у курилки, выпрашивая сигареты, но получал лишь кислую мину в ответ. Чон написывал ему в ‘какао’ всякую разношёрстную чушь от информации, чем же он там позавтракал, до того, какой сорт помидор выращивала его прабабушка в третьем колене. Донсён напрашивался в компанию друзей Юнги, мельтешил тут и там, заставляя приятелей Мина пускать шутки в его сторону. Хосок просто не оставил хёну никакого выбора, кроме как влюбиться в него по самое не хочу. Импозантный, болтливый и харизматичный юнец очаровал, покорил и растопил лёд Юнги, заставил больше не иметь возможности представить свою жизнь порознь с ним. Если поначалу Мину просто хотелось поскорее отделаться от прилипчивого, болтливой, подростковой катастрофы, который таскался за ним хвостиком, то в один момент, когда вдруг Чон стал чаще пропадать с другими друзьями, некоторыми даже, кто был в компании хёна, стало даже поначалу непривычно и уже после – тоскливо, что, естественно, Юнги старался тщательно скрывать, но всё равно принялся понемногу интенсивнее писать сообщения, далее как бы невзначай приглашая то покататься в новый скейт-парк, то в гости, то на концерт, то просто пропустить по баночке пива. Он понял, что привязанность достигла критической отметки, когда Хосок вдруг уехал на месяц в Чеджудо пожить к друзьям. Мин места себе не находил, не хотелось никуда выбираться, ходить на вылазки с друзьями. Ещё и донсён стал всё меньше и меньше донимать его своими бесконечными рассказами, пропадая в общении с другими. Юнги никогда не пытался обращать на себя внимание, если кто-то прекратил делать это, но тут уж другого выбора ему не оставляли, поэтому, как бы он не сгорал от стыда, приходилось, как ему казалось, унижаться и ‘навязываться’, просить о видеозвонках, рассказах о времяпровождении и обмене фотографий. Мин не влюбился в Хосока в первый год общения, не влюбился и на второй, но третий стал переломным. Чон изменился, превратился из шкодливого мальчишки в симпатичного парня, который неустанно ходил на свидания несмотря на свою влюблённость в Мина, когда понял, что ловить было нечего, и хён воспринимал его только в качестве друга. Лучшего друга, если быть точнее. И тогда Юнги познакомился с новым ощущением, ранее не испытываемым по отношению к своему донсёну. И этим ощущением стала жгучая ревность, начавшая натурально отравлять ему жизнь. Наблюдать за тем, как Хосок хихикал, кокетничал, целовался и начинал знакомиться со всеми прелестями сексуального опыта. Личная жизнь Чона цвела и пахла, чего нельзя было сказать о Мине, который заводил лишь кратковременные интрижки для удовлетворения собственных потребностей. Юнги стал беспричинно злиться, показательно игнорировать и ссориться с донсёном в пух и прах до тех пор, пока Хосок не осознал, в чём была причина. Естественно, никто из них не озвучивал это вслух, но очевидное понимание ситуации очень скоро повисло над их головами. Чон знал про прошлый крайне негативный опыт хёна в делах любовных, потому осознавал – пока тот не разберётся с путаницей внутри себя, из них слепить не получится ничего и нужно просто ждать, только вот это ожидание тянулось и тянулось с годами. Хосок пытался переключиться, свести общение на минимум и попытать удачу на стороне, но насильно мил не будешь, и все партнеры просто отметились со временем. Но, кажется противный, до ужаса вредный и упёртый лягушонок превратился в какого-никакого принца, которому для этого просто пришлось дать хорошего пинка, ведь именно сейчас Чон стягивал с хёна штаны вместе с боксёрами, чья защита с треском пала под напором Хосока, всегда старавшегося получать всё то, что он хотел. – Какой же ты упрямый, – негодовал Юнги, шипя, когда ткань неприятно коснулась вставшего члена. Он наблюдал за тем, как донсён откинул одежду в сторону и стянул с себя нижнее бельё, оставаясь полностью нагим. Мин уже видел Чона голым и не раз, ведь они практически жили вместе, но дыхание всё равно замерло, стоило лишь посмотреть на невероятно красивое, стройное и точёное тело того, кто сейчас, кажется, собирался хорошенечко его оседлать, ничего не стыдясь. – А ты сварливый дед, но мы же сейчас не занимаемся озвучиванием всем известных фактов, а собираемся качественно потрахаться, верно? Тем более, если бы не моё упрямство, мы бы сейчас даже не общались, так что, как говорится, ешь что дают, дружище, – последнее слово Хосок произнёс особенно язвительно, при этом сощуриваясь, передразнивая, – Где у тебя всё лежит, Ромео? – он выгнул бровь. – Нижний ящик стола, – Юнги кивнул вправо. Чон резво направился к своей цели и добрался до бутылька смазки и, – удивительно – полупустой пачки презервативов, кидая Мину и плюхаясь на спину. Хосок нахмурился и приподнялся на локтях, когда хён спустился с кровати, поднимая его рюкзак и начиная что-то там активно искать. – Стесняюсь спросить, что ты делаешь? – непонятливо поинтересовался Чон, когда Юнги передал ему чёрный карандаш и небольшое зеркальце. Донсён громко расхохотался, осознав, что Мин хочет от него, – Оки-доки, старый извращенец, будь по-твоему. Хён оказался между ног Хосока и принялся за растяжку, пока тот подводил глаза. Мысленно Юнги фыркнул, когда понял, что внутри было не так уж узко, – видимо, Чонгук времени зря не терял за его отсутствие, чёртов гормональный переросток, чтоб ему пусто было. Он понимал, что возмущаться не имел как такового права, потому что сам был виною затянувшегося цирка с конями, пуделями и всеми остальными очаровательными зверушками, который устроил им с донсёном, но контролировать поток ревнивых мыслей, атаковавших его бедный разум не мог. Ну, что ж, в любом случае Чонгук должен был со свистом покинуть лигу, проиграв ему по всем фронтам, так что повода для переживаний в скором времени быть не должно. – Мне неловко об этом спрашивать, Юнги-я, и тебе, скорее всего, будет не слишком приятно, но твой м-м… Так сказать, ‘лайфстайл’ вынуждает, – Хосок сдул прилипшую ко лбу прядку, – Ты чист? Резинки дело не самое надёжное. – Чист. Месяц назад проверялся, – ответил Мин, практически не почувствовав себя оскорблённым, потому что всё было, по сути, честно. Гулянок у него было много, этого не отнять. Чон сконфуженно прочистил горло, продолжив: – За месяц много чего могло произойти. Ты уверен? – Я ни с кем не спал, Хосок, – лицо Юнги оставалось каменным, пока он добавлял уже третий палец, заставляя донсёна шумно выдохнуть, – Все два месяца. Чон удивлённо хмыкнул, совершенно не ожидая такого ответа. Видимо, хён был действительно расстроен разладом в их отношениях, потому что даже сам Хосок не мог подобным похвастаться. – Дева Мария, ни дать ни взять. Да ты действительно был паинькой, донжуан. Похвально, – донсён протянул руку, чтобы пропустить чёрные волосы сквозь пальцы, аккуратно проведя ноготками по коже, массируя. Юнги аккуратно вынул пальцы с громким влажным звуком, когда понял, что можно приступать к остальной части банкета и разорвал упаковку презерватива зубами. Хосок протянул руку. – Хочу сам, – Чон толкнул хёна так, чтобы оказаться сверху и медленно раскатать презерватив по его члену, после довольно ухмыляясь, закусывая губу и создавая зрительный контакт с Мином, который помогал ему насадиться до упора. Раздалось два громких стона. Юнги почувствовал, как внутри было невероятно горячо и тесно. Он смотрел на Хосока и в груди замирало дыхание, потому что всё выглядело точно так же как в его бесконых фантазиях: разгорячённый, хрупкий, кокетливый, провокационный донсён, глаза которого были густо подведены чёрным, а его блестящий пирсинг привлекал внимание. Идеально, чёрт возьми. Господи, один вид такого Чона заводил пуще любого секса до. Мин привлёк его к себе за тонкую талию, чтобы мягко поцеловать, при этом грубо толкнувшись внутрь, чтобы создать контраст. Хосок звучно застонал, вцепившись в его плечи, оставляя после небольшие красные лунки. Юнги крепко прижал его к себе, чтобы зафиксировать в одном положении, и начал сильно толкаться быстром темпе. Донсён распахнул блестящие глаза, встречаясь ими с глазами Мина, и, Господи, хёну показалось, что он жил только ради этого момента, потому что та искра, глубокое чувство и шипящая химия, что образовались между ними, были невероятно горячими, заоблачными и прекрасными. Хосок ощущал то, как часто член проходился по простате, то, как слишком заворожённо и сосредоточенно, будто находясь в трансе, за ним наблюдал Юнги и то, как атмосфера накалилась до предела, что заставило его щёки вспыхнуть, став пунцовыми. Естественно, эмоциональная привязанность делала своё дело, потому что даже если бы Мин лежал бревном, этот секс всё равно был бы лучше, чем то, что он имел с прошлыми половыми партнёрами. Хосок являлся именно тем человеком, для которого основополагающим фактором для идеальной интимной близости являлись чувства, и, несмотря на то, что к людям, с которыми он вступал в отношения или просто занимался сексом, симпатия имела место быть, это казалось совершенно другим уровнем, не сравнимым ни с чем. Чон грезил об этом целых восемь лет! Ему было, чёрт возьми, шестнадцать, когда случилась их встреча с Юнги, на которого он запал чуть ли не с первого взгляда! Ну естественно Хосок оказался даже не на седьмом, а на восьмом небе от счастья! Грёбанный Мин заставил их потерять столько времени, это было главное упущение, но машину времени ещё никто не произвёл, потому оставалось жить моментом и наслаждаться тем, что они наконец сдвинулись с мёртвой точки, а не продолжали топтаться на месте из-за личных загонов хёна, который не мог отпустить травматичный опыт, чтобы быть счастливым. Юнги заправил блондинистую прядь волос за ухо, после зарываясь в нежную шею для того, чтобы начать целовать её с напором, когда донсён аккуратно отстранил его, получая на это непонятливый взгляд. – Не оставляй ничего, мне ещё нужно будет поговорить с Чонгуком, – когда Мин услышал это имя, то едва сдержался, чтобы не закатить глаза, – Я не хочу, чтобы он узнал об измене. Как бы справедливо это ни было, хёну всё равно было неприятно осознавать, что, по сути, сейчас он занимался сексом с ещё занятым парнем. И, если бы это был любой другой человек, ему было бы абсолютно на это всё равно, но это был именно Хосок к которому Юнги испытывал собственнические, устойчивые и крепкие чувства, что не делало ситуацию лучше от слова совсем. А вот донсён, вспомнив про своего молодого человека, испытал вполне логичный укол вины за неверность. Чонгук был отличным, внимательным и просто чудесным парнем, не заслуживающим, чтобы им так нагло воспользовались, и, вероятно, Хосок ещё очень долго будет корить себя за это, а уж во время момента с тяжёлым разговором про расставание – тем паче. Он боялся даже представить, что испытает бедняга и как будет выглядеть в тот момент, ведь подобное разобьёт ему сердце, потому что, судя по всему, Чонгук сильно привязался, полюбил и имел достаточно серьёзные намерения по отношению к нему. В прошлом Хосок никогда не грешил изменами, единственным и самым ужасным его поступком было лишь враньё про великие глубокие чувства, а ещё он, естественно, умалчивал о том, где проводил большинство ночей, потому что это явно посеяло бы нехилый раздор в отношения. Чон взял лицо Юнги в руки и приблизил к себе, чтобы мокро, напористо и пылко поцеловать, подключая язык и ласкаясь им с языком Мина, пока тот двигался в нём то грубо, резко и жёстко, то сменял темп на более размеренный и щадящий. Смазка громко неприлично хлюпала, воздух стал спёртым, густым и тяжёлым даже несмотря на приоткрытое окно. Хён звонко шлёпнул Хосока по упругой заднице, вызывая протяжный стон. Донсён вернулся в вертикальное положение, чтобы самому управлять процессом и откинул взмокшие волосы назад, тело стало блестящим от пота, по виску скатилась прозрачная капля. Юнги взял его за мягкие бёдра, сильно сжимая, пока Чон начал неторопливо подниматься и опускаться, прислушиваясь к ощущениям, прикрыв глаза и откинув голову назад. Он нахмурился, закусив губу, и охнул, видимо, найдя свой ритм и вцепившись ладошками в подтянутый торс Мина, царапая ноготками. Хён внимательно осматривал то, что ему раньше никогда не удавалось видеть вблизи: небольшие белые растяжки на бёдрах, родинки на плече, будто бы собравшиеся в созвездие Кассиопея, два круглых шрама под левой грудью и один длинный чуть ниже и правее. Ему хотелось подмечать каждую деталь вплоть до мелочей. Хосок походил на картину, написанную старательным художником в порыве небывалого вдохновения. Такие, как он легко могут подцепить кого угодно, завоевать любое сердце и привлечь практически каждого, но Чон выбрал именно его и ждал грёбанных восемь лет, лишь бы быть вместе. Сокровище, ни дать ни взять. Чёрная как смоль подводка уже слегка подтекала в уголках глаз. Донсён двигался самозабвенно, порядком ускорившись, и заставляя Юнги громко застонать, зажмурившись, потому что Хосок сжал его внутри особенно сильно. Чон откинул голову назад, приоткрыв рот и глотая им воздух, будто рыба брошенная на сушу. Мин повёл руками вверх до рёбер, сжимая и как бы пересчитывая, надавливая на каждое указательным пальцем. – Посмотри на меня, – позвал хён, и Хосок медленно, будто в трансе опустил голову, переводя на него мыльный взгляд, которой он долго не мог сфокусировать, с поволокой возбуждения. Юнги застонал от этого вида и резко поднялся в вертикальное положение, чтобы притянуть того к себе для порывистого поцелуя, явно неожиданного для донсёна, потому что тот удивлённо замычал, но довольно быстро ответил, хватая его за плечи и притягивая ещё ближе. Их влажные от пота тела потирались друг о друга, скользя. Мину донсён казался невероятно крохотным таким, словно если сильно сжать, тот мог и сломаться как тонкая веточка ивы. Юнги запутал свои пальцы в волосы Хосока, с силой оттягивая назад, второй же рукой останавливая его движения и начиная сам вбиваться со всей силы резкими хаотичными толчками. Чон вскрикнул, жмурясь до звёзд под веками. – Хорошо, – запыхавшись, выдал донсён, создавая зрительный контакт с Мином, – С тобой хорошо, – он мягко, с небывалой лаской погладил щёку хёна, слегка улыбаясь и лениво моргая. Было ощущение, словно всё происходило в замедленной съёмке, хотелось запомнить каждый кадр, отпечатать на подкорке сознания навсегда. Господи, Юнги подумал в тот момент, что он мог умереть от всепоглощающей любви, которая окутала его с ног до головы, заполнив каждую клеточку тела. Казалось, будто Хосок вложил в эти четыре слова больше, чем сам Мин не смог бы даже за все сто. Сердце пропустило удар, сжавшись, он остановился, чтобы прислониться своим лбом ко лбу донсёна, стараясь вложить в свой взгляд как можно больше нежности, после мягко целуя в нос. Их привычная связь в этот миг чувствовалась острее обычного, её будто можно было потрогать. – Ты прекрасный, Сок-а, – негромко прошептал Юнги, несмотря на то, что их никто не мог услышать, ни единая душа, просто сейчас это казалось правильнее, интимнее, сокровеннее. Хён крепко сжал тонкую талию и неожиданно перевернул их так, чтобы оказаться сверху. Чон изумлённо ахнул, распахнув глаза и издавая протяжное мычание, когда Мин зашёл под правильным углом одним резким движением. Донсён скрестил лодыжки за его поясницей, ногтями впиваясь в лопатки и соскальзывая по влажной потной коже, оставляя за собой красные яркие царапины. Темп выровнялся, становясь интенсивнее, грубее и жёстче, движения граничили с дикими. Со лба Юнги градом капал пот, давление било в голову. Он опустился вниз, чтобы провести по созвездию из родинок широкую мокрую полосу языком, Хосок зарылся в его взмокшие практически насквозь волосы пальцами, притягивая так, что между ними не осталось и сантиметра. Их горячие тела скользили друг по другу. В лёгких не хватало воздуха, дыхание стали обрывистым, казалось, будто в комнате не осталось кислорода от слова совсем, всё заполнил углекислый газ. Они цеплялись друг за друга, словно от этого зависела, чёрт возьми, их жизнь. Юнги с силой всосал кожу на плече, оставляя бордовый засос, затем второй и третий, создавая хаотичную россыпь багровых пятен, что уже завтра нальются и потемнеют. Мин обходил шею, учитывая просьбу Хосока. Он схватил одной рукой талию донсёна, другую же сунул между их животами, начиная надрачивать ему. Чон выгнулся в спине настолько сильно, что позвонки захрустели, его брови заломились, когда донсён кончил, пачкая белёсыми каплями их животы. От ошеломляющих ощущений оленьи глазки жалостливо заблестели, наполнившись крупными бусинами слёз, которые потекли вместе с чёрной подводкой по вискам. Хён закусил губу настолько сильно, что та лопнула, оставляя за собой вкус металла на кончике языка. Изо рта вырвался невероятно громкий стон, потому что, чёрт возьми, именно это он представлял каждый грёбанный раз, когда видел на донсёне косметику, именно это было одним из самых главных его фетишей, Мин передёргивал на подобные фантазии несчётное количество раз, мечтая воплотить в реальность, и как раз таки поэтому по его телу прокатилась волна жара, сравнимая с крутым кипятком, в кончиках пальцев зарябело, оргазм нахлынул резко и неожиданно. Хён впился рукой в упругое бедро Чона так, что там явно останутся фиолетовые синяки, но сейчас это не имело совершенно никакого значения. – Господи, блять, Хосок, – выругался Юнги, кончая и жмурясь. Ему казалось, что душа к чертям собачьим вышла из его бренного тела и, вроде как, даже удалось увидеть любимую покойную прабабушку, пока он пытался оклематься. Воздух накалился настолько, что, если подкинуть яйцо, оно бы мгновенно превратилось в отменную яичницу. Все простыни промокли насквозь и выбились из углов, открыв вид на клетчатую обивку дивана. Мин перевалился набок, чтобы упасть на кровать по правую сторону от Хосока, громко дыша и уставляясь невидящим взглядом в потолок. Грудная клетка быстро вздымалась, внутри спирало так, будто все внутренности решили скрутиться как старая новогодняя гирлянда, которую впервые за долгое время достали с пыльной полки кладовой. Немного подташнивало от переполнявших бурных эмоций, которые пчелиным ульем атаковали его голову. Упс. Кажется, произошло что-то неимоверно важное. И, возможно, в жизни случился довольно крутой поворот, – Сок-а, – позвал он негромко, нарушая звонкую тишину комнаты, которая обволакивала их белым шумом. Чон хлопал длинными ресницами, пытаясь избавиться от огромного оранжево-синего пятна, что маячило перед глазами. Его лицо окончательно измазалось в чёрной подводке, и сейчас, говоря начистоту, донсён напоминал поддатую портовую шлюху. Сексуальную, очаровательную и невероятно харизматичную поддатую портовую шлюху. Он думал о том, что секс с Юнги немного всё-таки отличался от его фантазий: Мин был куда более чувственным, эмоциональным, не таким грубым, как предполагалось. Их первый раз отдавал приторностью, скрипящей на зубах, мармеладными коровками и апельсиновой жвачкой. Хосок ощущал, как тело стало слегка ватным, каждая конечность чувствовалось так, будто ему удалось хорошенечко её отсидеть. Получается, стекловата? – Ау, – отозвался Чон ласковым голосом, поворачиваясь на него с яркой солнечной улыбкой. Господи, да он весь светился изнутри. В принципе, как и всегда. Юнги прищурился одним глазом. Ну, вот опять. К горлу подкатили шипящие как только что вскрытая алюминиевая банка ‘спрайта’ сантименты, вставая плотным комом и мешая говорить, адекватно излагая свои мысли и в принципе функционировать. Похоже на то, что испытываешь, когда высовываешь голову из окна машины на высокой скорости, в лицо бьют хлёсткие, быстрые, нескончаемые потоки ветра, удушая, не давая сделать и глотка свежего воздуха, а всё, что тебе остаётся – терпеть, лишь бы насмотреться на быстро сменяющиеся живописные пейзажи, смазанный закат и густые леса. – Кажется, я только что впервые переспал с человеком, которого любил последние шесть лет, – буднично сообщил Мин, совершенно не меняясь в лице. Хосок понимающе ему улыбнулся, после братски похлопывая по плечу. – Бывает, – хмыкнул донсён, приподнимаясь на локтях и оглядываясь по сторонам, – Малышка, будь так добра, передай сигареты, – издевательски выдал он, в блестящих глазах плескались привычная насмешка, желание игры и веселье. Юнги протянул ему белую пачку с золотой стрелочкой – ‘мальборо голд’, – Премного благодарен, сла-адкая, – саркастично протянул Чон, после кокетливо подмигивая. Хён попытался сдержать улыбку, но не смог, как бы не старался, потому что – да, видимо, он влип по самые уши и даже больше. В едкую язву, не умеющую держать острый язычок за зубами. И ради такой язвы, наверное, можно ещё шесть лет подождать, если потребуется. Хосок подкурил себе, тут же с наслаждением глубоко затягиваясь и выпуская большое серое облако дыма. Донсён кинул Юнги пачку, чтобы тот последовал его примеру. Зажигалка чиркнула второй раз. Из приоткрытого окна доносились подростковое улюлюканье, звон стекла и шум магистрали. Солнце, наконец, соизволило выйти из-за густых хмурых туч, теперь неприятно опаляя лоснящиеся лица и накаляя и так горячий воздух в комнате пуще прежнего. Дождь прекратился, оставив за собой лишь глубокие лужи, теперь отражавшие уродливые блеклые пятиэтажки, скрипящие качели и вывески круглосуточных ларьков. Мин дотянулся до подоконника, чтобы достать прямоугольную упаковку от молока с вырезанным окошком, – импровизированная пепельница. Чон обернулся на него через плечо. – А ты всех так трахаешь? – как бы между делом поинтересовался Хосок, щурясь от солнечного света. – Как – так? – Юнги выгнул тёмную бровь. – Ванильно, – ехидно улыбнулся Чон, строя глазки. Кажется, у этого человека на генном уровне был заложен непоколебимый флирт там где нужно и не очень. – Нет, только тебя, красавица, – Мин протянул руку, чтобы ухватить донсёна за тонкое запястье и повалить на свою грудь так, чтобы тот лёг на неё подбородком, и они могли оказаться друг напротив друга, создавая зрительный контакт. – А можно потом меня как всех? – бесстыдно выдал Хосок, игриво закусывая губу. Ему и правда хотелось воплотить в жизнь побольше своих влажных мечт о хёне, которыми он грезил столько времени, представляя того донельзя жёстким, грубым и холодным. Не то чтобы его не устроил их секс, всё вышло более чем отлично, но не хватало сочной вишенки на торте, идеально дополнившей бы картину. Юнги подавился дымом, громко рассмеявшись и откидывая голову на подушки. Господи, Чон Хосок был самой настоящей сексуальной катастрофой. Очень сексуально катастрофой. В любом случае, you order, we deliver. – Можно, – кивнул Мин, успокоившись и протягивая свободную руку, чтобы заправить блондинистую прядку за ухо, после нежно поглаживая бархатную щёку шершавыми пальцами, – но не всегда. – Забились, – довольно хмыкнул донсён, приподнимаясь, чтобы оставить звонкий поцелуй с табачной горечью на чужих, сухих, прокушенных губах, которые тут же передали металлический привкус на кончик языка. Сейчас жизнь казалась безмятежной, будто бы они вовсе остановились во времени, которое стало совершенно неосязаемым, оно текло сквозь пальцы как подтаявшее на солнце желе. Хосок думал о том, что будет дальше? Что изменится? Как будет выглядеть невероятно размытое будущее? Потому что всё это было, чёрт возьми, совсем не запланировано. Единственное, к чему он был готов, так это к существованию без Юнги. К тому, чтобы пережить свои чувства окончательно. К тому, чтобы строить личную жизнь без оглядки на прошлое. По крайне мере, постараться. А теперь Чон лежит в кровати с человеком, в которого был влюблён восемь грёбанных лет. И не просто лежит в кровати, а лежит в кровати после отменного секса. На его плечах россыпь багровых засосов и, видимо, его ожидает очень серьёзный разговор с Чонгуком, от которого тот явно будет не в восторге. Возможно, Чонгук даже влепит ему пощёчину или что-то вроде того, может, устроит скандал, а может просто молча уйдёт. В любом случае, Хосок бы не хотел этого, потому что ему действительно нравился Чонгук, ему бы хотелось, чтобы этот парнишка остался в его жизни хотя бы в качестве друга, но это крайне маловероятный исход. Однако, Чонгук был отличным человеком, возможно всё не будет настолько плохо, кто знает. Донсён нарочно выпустил очередную серую струйку дыма в лицо Мина, который тут же громко возмущённо фыркнул, начиная игриво ерошить волосы на голове донсёна, запутывая их окончательно в большое непослушное гнездо. – Какая же ты противная гадостная язва! – недоумевал Мин, пока Чон хохотал во всё горло, перекатываясь на спину. – Ты считаешь, что жизнеспособен для отношений? – спустя пару мгновений Хосок решил задать вопрос, который волновал его больше всего в данный момент. Хотелось прояснить ситуацию окончательно, чтобы не осталось недомолвок. А ещё, чтобы потом никому не было больно. – В каком смысле? – Юнги повернулся к нему лицом. – В прямом. После твоих м-м… Похождений, сможешь ли ты влиться в обычный темп однообразных моногамных отношений? На некоторое время повисло неловкое молчание, прерываемое лишь детским визгом, доносившимся из окна. – Хосок, ты спрашиваешь, буду ли я тебе изменять? – Мин приподнял брови. – Именно это я и делаю. Потому что я не строю воздушных замков, где пресловутый ‘бэдбой’ становится паинькой, завидев принцессу в замке. Я взрослый человек, который знает тебя ни больше ни меньше восьми лет, на протяжении которых ты, будем говорить прямо, откровенно блядствовал, поэтому было бы неплохо уточнить заранее, сможешь ли ты действительно в моногамные отношения, или нам стоит ограничиться чем-то попроще? – Чон не решался посмотреть на Юнги в ответ, потому что тот буквально сверлил его своим взглядом, это можно было ощутить даже кожей в которой, казалось, уже прожглась дыра. – Чем-то попроще? Ты предлагаешь мне трахаться без обязательств, Хосок? – тон Мина стал холодным. – Ну, это знакомая тебе схема и, быть может, всем будет легче, если мы будем называть вещи своими именами, а не разбираться потом с кучей дерьма, – Хосок пожал плечами, после слегка неловко ими передёрнув. Сигарета в руках догорела, и он затушил её в близстоящей упаковке молока. – Я с тебя хуею, – присвистнул Юнги, падая обратно на подушку и удивлённо уставляясь в потолок, – Если бы мне хотелось просто ебаться, думаешь, я бы пришёл вчера? Думаешь, я бы сказал то, что сказал? – в голове не укладывалось, что донсён вот так просто говорил о его возможных гуляниях налево, но Мин понимал, что, по большей части, это была его вина. Чон боялся обжечься, боялся понапрасну возлагать слишком много ожиданий, боялся быть преданным и прыгать с разбегу в карьер. – Я говорю не об этом. Не о чувствах. А об умении держать свой член в штанах. Ты не привык ограничивать себя. В этом дело. – Хосок, ты знаешь, почему я делал то, что делал. Теперь ситуация поменялась. Надеюсь, я ясно выразился? Диалог себя исчерпал? Мы можем закрыть данную тему? – Юнги нахмурился, он звучал оскорблённо и строго. – А чего ты злишься сразу? Извините меня, конечно, ворчливый старый дед, но если бы я такой блядушник был, ты бы не поинтересовался наперёд? – Чон приподнялся на одном локте и внаглую щёлкнул хёна по носу, получая в ответ испепеляющий взгляд. – Откуда я знаю? Ты же у меня вон какая целомудренница. Прямо-таки мать Тереза, – похабно ухмыльнулся Мин, приобнимая донсёна за плечи и мягко целуя в пушистый висок. – Мать Тереза была отвратительным человеком, необразованный придурок. Она забирала все деньги, которые получала с пожертвований и давала людям умирать в мучениях в своём хосписе. Там даже обезболивающих не было, – фыркнул Чон, закатывая глаза. – М-м, ну значит Дева Мария, – Юнги лениво рассматривал лицо донсёна, ощущая, как по-детски замирало дыхание от одного только вида разваренного от утреннего секса, летней жары и долгожданного выходного Хосока, который бесконечно влюблённо пялился на него в ответ. – Очень сомневаюсь, что Дева Мария полгода сидела на амфетамине, случайно выткнула своему хомячку глаз карандашом в детстве и переспала с преподом по экономике за зачёт. Извиняюсь, два зачёта, – ехидно произнёс Чон, щурясь. – Я бы не говорил так уверенно про человека, который не знал, от кого залетел, а потом ещё и родил чувака, умеющего делать вино из воды, – Мин приподнял брови с намёком, принимаясь аккуратно поглаживать бок донсёна, после с нажимом проходясь по рельефным рёбрам, чувствуя разгорячённую мягкую кожу. Он собирался трогать Хосока часами, днями и неделями, восполняя нужду в прикосновениях, что накопилась за целых шесть лет. Да, Юнги определённо внёс это в список своих самых важных планов. – Справедливо, – пожал плечами Чон, укладываясь подбородком на сложенные руки. Солнце играло в его волосах, ласкало румяные щёки и создавало светящийся нимб над головой. – Ты правда выткнул своему хомячку глаз в детстве? – Мин удивлённо выгнул бровь. – Я просто хотел достать его из домика! – расхохотался Хосок, слегка краснея от стыда, – Мама была в ужасе. Мне кажется, тогда она подумала о том, чтобы сдать меня в приют. А ещё мне запретили гулять неделю. И забрали ‘нинтендо’. – Головорез, – покачал головой Юнги, притягивая к себе донсёна, чтобы поцеловать его со всей нежностью, на которую он только был способен.