Живое поле

Мелкие травинки приятно щекотали ноги. Они были еще немного влажными от росы, хотя солнце уже плыло по безоблачному небу, посылая свои лучи согревать теплым светом Землю и все что на ней находилось. Все вокруг счастливо грелось в этих лучах. Поле подсолнухов позади меня особенно любовно провожали солнце миллионом зорких взглядов своих глаз-семечек, поворачивая огромные желтые головы ему вслед. Всё остальное, пусть и было не настолько влюбленно в солнце как подсолнухи, но тоже тянулось в попытке достать кусочек его внимания и погреться под теплыми лучами. Трава, вся без обычного исключения, красовалась таким теплым оттенком зелени, какой я не видел еще никогда и не увижу после. Но все же поле не было бесконечно, каким обманчиво казалось ,если смотреть лишь назад. По бокам его лениво разлегся лес. Он не дремал ужасающе темнея, а лежал в спокойном наблюдении, давая отшившим солнце укрыться в своей тенистой таинственной обители. Лиственные деревья с легким укором качали своими тяжелыми зелеными головами, а хвойные загадочно улыбаясь скрывали в тени своих крыльев сладкие головки земляники и маленькие цветочки. Я б неприменно направился туда, если бы был голоден, но голод-чувство неприятное, а я почему-то был четко уверен, что ничего неприятного здесь существовать просто-напросто не может. Вместо этого я пошел вперед. Впереди струилась небольшая речка, вытекающая из леса. С моего места ее было трудно разглядеть, и я не знал почему иду к ней, но что то тянуло меня вперед, как сильнейшим магнитом мелкий железный винтик. Сама река тянула меня, нежно обволакивала своими длинными мокрыми руками и притягивала к себе в объятия. Земля почти не задевала ног, лишь немного дотрагиваясь до них влажными пальцами-травинками, в краткий момент моего шага, коий тут же сменялся другим и с каждым последующим скорость моя все увеличивалась и увеличивалась, пока я не полетел над полем, отрываясь от земли. Я летел и летел, но река явно не была простушкой. Она игралась со мной, убегая, выскальзывая, прямо из моих рук, не позволяя прикоснуться. Она смеялась своим звонким голосом и кокетливо играла бликами на глади воды. А я все летел и летел. Летел непозволительно долго: люди так долго летать не умеют. Река кажется начала понимать это, поэтому сжалившись осталась на месте, резво раскинув свои руки-устья приглашая в свои объятия. Я прильнул к ней, с головой погружаясь в ее прохладное веселье. Только сейчас я осознал, насколько пекло солнце, насколько щедро оно одаряло своими лучами и жаром всех своих поклонников, собравшихся здесь и меня заодно, потому что я по сравнению с окружающими просторами был не больше пушинки. Пот струился по моему лбу ручейками, грозя превратиться в настоящую реку. Возможно все реки когда то появились из таких вот ручейков, но та что была передо мной вероятно появилась из слез радости прекрасной принцессы, спасенной любимым, так она была хороша. Я вынырнул лишь тогда, когда мой верный спутник-воздух преревнав к прекрасной реке начал покидать меня. Лишь на секунду отстранившись я тут же прильнул к ней губами, в попытки вытянуть из нее всю чистейшую влагу, втянуть в себя ее резвую жизнь, ее смеющейся перезвон, ее задорный блеск. Мокрые волосы липли к лицу, но я не мог даже подумать о том как это неприятно, ведь мокрыми они были от касаний реки, от ее влажных губ. Я целовал ее и целовал, выпивал из нее всю ее текущую душу. Я не замечал ничего вокруг: ни теплых, смущающихся вида камней, ни напыщенного солнца, ни перешептывающихся деревьев, ни мягко смеющейся травы, ни восхищенных вздохов подсолнухов вдалеке. Я не замечал ни времени ни погоды, весь мой мир сузился до чистой реки и ее влюбленной ряби. Наконец напившись я отпрянул от нее и тут же вернулся в этот мир. Почувствовал заснувшие камни под ногами, холодок вышедшего погулять ветра, слабые, прощальные лучи Солнца, шумящий, играющий с задорным ветром лес. Я в удивлении взглянул на небо, находящееся в нежном объятии одновременно дня и ночи и смущенно алевшим от двойной порции внимания подареной обычно самовлюбленным Солнцем и спокойной Луны. Я, приложив почему то огромные усилия, отвел взгляд от этого действа, что было слишком великолепно, но так интимно, что смотреть на него слишком долго было бы ужасающим грехом. Вместо этого я рассматривал все остальное. Все вокруг готовилось ко сну, так же как я тактично не обращая внимания на роман неба. Подсолнухи с горькой ревностью склонили свои головы, но еще не спрятались в своих домиках продолжая краем глаза глядеть на солнце. Трава пресоеденилась к игре деревьев и ветра. Лес медленно засыпал, укрываясь темно синей тенью и видя в своих снах все свои самые страшные загадки и тайны. Ветер постепенно успокаивался, давая отдых засыпающим, но продолжая заигрывать с вселящейся травой. Река, кажется уже забыла про меня. Она спешила по своим делам, утопая в своей свободной беспечности. И я внезапно почувствовал себя лишним рядом с ней. Я поднялся и пошел в сторону леса. Небо темнело, прощаясь с солнцем, передавая себя в руки Луны и ее детей: блестящих, ласковых звезд. Подсолнухи, преданные лишь Солнцу, закрыли свои глаза, укрываясь руками-лепистками и засыпая в ожидании следующего выхода своего кумира. Ветер стал потише, лишь легонько баюкая всех вокруг. Я приблизился к лесу, но в него не зашел, решая выразить уважение его терпимости и спокойствию. Я набрал веток елей и немного мха. И вернулся на поле. Выбрал самую примятую часть и соорудил над ней нечто вроде шалаша. Накрылся ветками, сунул руку под голову и заснул. Никогда раньше мне не спалось так крепко и так хорошо. Трава была приятнее тысячи матрасов, а еловые, внезапно совсем не колючие, ветки стали лучшим одеялом. Я спал крепко и спокойно. Я был готов проспать так всю жизнь, уйти навечно в царство Морфея, утонуть в его теплых объятиях. Спать вечно мне было не суждено. Я вышел из сонного царства, но глаз не открыл желая подольше растянуть этот счастливый момент. Над ухом звенела громкая и черезвычайно неприятная трель. Я никогда не слышал птиц, что пели бы так, но эта трель была мне невозможно знакомой. То на чем я лежал явно было вовсе не нежной травой, оно было плотным и холодноватым, но к счастью не твердым. Ветки тоже слились в одно тонкое одеяло и я начал замерзать. Наконец я нашел в себе силы открыть глаза и тут же глубоко пожалел об этом. Не было ничего: ни утреннего дремлющего леса, ни задорной реки, ни умытой росой травы, ни просыпающихся подсолнухов, ни вальяжно восходящего Солнца, ни легкого ветерка. Все это исчезло, растворилось, растаяло стоило мне только открыть глаза. Вместо этого передо мной предстала чисто убранная, но очень серая комната. У серой стены стоял серый шкаф за серым окном серело серое небо, на сером матрасе рядом лежал такой же серый телефон. Я взял его и тут же все вспомнил. Я вспомнил как меня зовут и имя это было настолько серым и скучным, что я поморщился. Я вспомнил свою работу: сидеть в офисе и расскладывать одинаковые с первого взгляда бумажки в и одинаково ровные стопочки. Вспомнил серые трубы заводов и темно серый дым, который они выдыхали в серый воздух. Вспомнил серую улицу, постоянное хмурое небо и не менее хмурые лица под черными зонтиками. Угрюмые серые лица с одинаковыми серыми глазами. Я взглянул в экран телефона и понял, что мое лицо и глаза были абсолютно такими же. Мне невообразимо сильно захотелось уйти отсюда, исчезнуть и вернуться на ставшее таким родным поле, сбежать из этого серого, неживого мира. На самом деле не все вокруг вовсе не было серым, но после живого поля умирающий мир не мог выглядеть по-другому.