***
Поначалу Джисон был замкнут, сдержан, несмотря на то, что был громким и вел себя так, что его поведение казалось погранично самоуверенным. Минхо видел это с самого начала — это был защитный механизм. И Минхо всегда был неравнодушен, пытаясь разрушить эти самые механизмы. Как если подойти к испуганному бродячему котенку, то не стоит его пугать, нужно стремиться к доверию. И, возможно, сначала для Минхо это был проблеск любопытства: что же скрывается за всеми этими стенами, — но вскоре это стало чем-то бóльшим, гораздо большим. Он многое узнал о Джисоне: кое-что путем наблюдения, а что-то благодаря тому, что Хан охотно делился с ним тихими вечерами, укутавшись в одеяла в уединении маленькой кровати или на прогулке, подставляясь теплому летнему воздуху. Джисон был… Он был замечательным. Искренне хорошим человеком. Но в нем было много демонов, тревоги, сожаления и сомнения в себе, о чем Минхо узнал еще до того, как тот заговорил об этом. Джисон был умным, социально ориентированным и очень хорошо работал с людьми, что означало, что он не позволял себе показывать это; не другим людям, по крайней мере, пока все не достигло той точки, когда он больше не мог ничего скрывать. Впервые они заговорили об этом после долгой фотосессии. Минхо заметил: Джисон был суетлив и рассеян. Он увидел беспокойство в его глазах, которое тот пытался скрыть за принудительной улыбкой. А вечером, когда все разошлись по своим делам, Минхо подошел к кровати Джисона с купленной в магазине пачкой чипсов со вкусом лука — самые Джисона любимые. Он не был уверен, стоит ли говорить о том, что во время съемок у Хана дрожали руки, а дыхание было учащенным и неглубоким. Но если бы выбор был между тем, чтобы расстроить Джисона из-за слишком пристального наблюдения за ним, и тем, чтобы ситуация вышла из-под контроля, Минхо всегда выбрал бы, чтобы гнев Джисона был направлен на него. — У меня это выходит лучше, в основном, вся эта штука «притворяйся, пока не прокатит». Но бывают дни, когда я просто… Джисон не стал продолжать. Несколько мгновений длилось молчание, когда он избегал взгляда Минхо, но он не выглядел расстроенным из-за поднятой темы; возможно, он был расстроен только самим собой. — Я не понимаю, почему ты должен это делать, — сказал Минхо. — Притворяться, я имею в виду. Возможно, это пустые слова, но ты замечательный, Джисон-а. Талантливый, красивый и добрый. Минхо никогда не понимал этого — притворяться, пока не прокатит. Он знал, в чем он хорош, знал, в чем ему еще нужно совершенствоваться, пока он не станет уверенным в себе. Но Минхо знал и о других недостатках своей системы мышления, поэтому он не понимал, к чему клонит Джисон. — Не поможет просто услышать что-то подобное, — сказал Джисон с болезненной улыбкой, как будто ему не очень хотелось говорить это, а может быть, он не хотел расстраивать Минхо, отрицая его добрые слова. — Сколько бы люди ни хвалили меня за то, в чем я не уверен, это только заставляет меня чувствовать себя еще более виноватым. Это должно идти изнутри меня, я имею в виду перемены. Все детство я ненавидел свои щеки, несмотря на то, что люди всегда называли их милыми. Только недавно они стали мне нравиться, и не из-за слов людей, а потому что я увидел персонажа из мультика с круглыми щеками и подумал, что они милые, а когда я посмотрел в зеркало, то осознал, что лицемерно не думать так же о своих собственных, и они стали мне нравиться. Джисон делал больше, чем Минхо предполагал, когда ему пришлось столкнуться с этим. Он все еще был немного напряжен, но он говорил, он открывался, и Минхо это нравилось. Он впервые за весь день увидел искреннюю улыбку на губах Джисона, и это наполнило его теплом. — Не-е-ет. Только не щеки квокки! Как они могли тебе не нравиться? Он ткнул в него пальцем, прямо туда, где родинка, — довольно милые щечки. Джисон рассмеялся и отмахнулся от его руки после третьего тычка. Минхо заметил, что теперь он расслабился. — Ну, трудно будет найти мультяшного персонажа с убойными рэп-навыками и восхитительной улыбкой, так что тебе придется искать другой способ, — Джисон снова рассмеялся от услышанного, и это был настолько приятный звук. — Скажи мне, когда у тебя будет один из таких дней. Даже если тебе не нужны слова поддержки, лучше иметь компанию, чем сидеть в одиночестве и позволять своим жестоким мыслям поглотить тебя.***
На протяжении всей своей жизни Минхо всегда называли разными вариантами «странного». И хотя это не всегда было приятно, теперь он носит это как почетный знак, теперь думает об этом так: он лучше разбирается в людях, чем люди разбираются в нем; это рычаг давления. То же самое относится и к участникам группы. Осознанно или нет, Минхо создает в своем сознании списки всего, что он знает о них, наслаждаясь их удивлением, когда он правильно читает их или предсказывает что-то, что им нужно. Однако Джисон — это совсем другая история. Джисон бросает ему такие неожиданности, которые он никогда не сможет предугадать. Спонтанный, непредсказуемый и полный энергии. И Минхо решает, что ему нравится, когда его держат в напряжении, нравится удивляться собственным реакциям, когда Джисон бросает ему в лицо что-то неожиданное. Впервые это случилось, когда он назвал его своим соулмейтом, может быть, через месяц или два после начала их дружбы. Минхо пришел в компанию, присоединился к группе, думая, что будет просто чьим-то коллегой по группе, в лучшем случае — другом. Он никогда не думал, что станет чьим-то соулмейтом. И дело в том, что это был не случайный комментарий, не легкая шутка или что-то в этом роде. Это было произнесено с такой убежденностью, что немного потрясло Минхо. «Хен, у тебя такие красные уши!» — произнес Джисон с самодовольной улыбкой, потому что он знал, он точно знал, верно? Но в том-то и проблема, что Минхо никогда не был уверен, знает ли Джисон. Потому что он делал что-то такое, от чего мозг Минхо мгновенно поджаривался, и при этом выглядел невинным, как ребенок. Он обнимал его за спину, обвивал его конечностями, когда тот спал, и говорил ему, что его глаза красивые, после слишком большого количества соджу. И Минхо не был уверен, потому что Джисон, возможно, знал, что он делает, с каждым словом, с каждым прикосновением, но, наверное, он был совершенно не в курсе. Минхо не знал, что было бы хуже. Морозной ночью, когда отопительная система была сломана и все надели на себя дополнительные слои одежды, Минхо и Джисон прижались друг к другу, чтобы согреться. Попивая третью чашку горячего ромашкового чая, Джисон высунул руку из кармана, чтобы поставить на паузу аниме, идущее на ноутбуке между ними. — Кажется, я гей, — сказал он, и Минхо подумал о том, как же ему повезло, что он не умер, подавившись горячей ромашкой посреди ночи. — Круто. — Круто? Минхо пожал плечами, а после сглотнул, прежде чем заговорить снова, чтобы его голос не дрожал. — Да. Круто, хорошо — неважно. Я всегда ненавидел, когда люди делали из мухи слона, когда я говорил им, что я гей, — он взглянул на Джисона. — Ничего такого в этом нет. Хан моргнул, а его рот был приоткрыт, словно он хотел что-то сказать. Минхо знал, что он не может быть серьезным, чтобы увернуться, но, возможно, это было слишком. Когда Джисон замолчал, он попробовал снова: — Ты хочешь… поговорить об этом? Джисон отвернулся и снова уставился на экран. — Нет. Думаю, я просто хотел рассказать тебе. И на этом все закончилось.***
Джисон бросался в него мячами неожиданности направо и налево. А Минхо бегал вокруг, вытягивая руки то тут, то там, пытаясь поймать их. Но проблема с вытягиванием рук, чтобы поймать мячи, заключается в том, что в процессе ты теряешь опору. И Минхо стал падать лицом вниз. Джисон… Его много. С его красивым лицом, подтянутыми мышцами и заразительной энергией. А Минхо — очень самосознательный человек. Так что он знал, конечно, знал. Он когда-то уже был влюблен. Или, по крайней мере, так он думает или думал. Но это было совсем другое. Это был трепет от тайны, хранимой от остальных ребят из танцевальной команды. Удовольствие от множества совместных моментов. Это был адреналин, страсть, но еще — недолговечность. И это было совсем по-другому. Любовь к Джисону пришла легко, как естественный результат всех моментов жизни Минхо, которые к ней привели. Любовь к Джисону была теплой, тихой и всепоглощающей. И она проникала внутрь, глубоко внутрь, до самой впадины груди Минхо, где рыла себе все бóльшую и большую яму, пока не стала достаточно огромной, чтобы проглотить Минхо целиком. А Джисона было очень много с его блаженным неведением и полным пренебрежением к чувствам Минхо. Он называл его «малыш», держал за руку и демонстрировал свой пресс во время видеозвонков. Что Минхо должен был сделать? Не упасть лицом в грязь? Поддразнивания и прикосновения были разработаны как ответная атака, метод защиты. Он не позволял себе воспринимать что-либо слишком серьезно, потому что если бы он это сделал, падение переломало бы ему все кости. Джисон был его самым близким другом. Его соулмейтом, даже если он никогда не признавался ему в этом, даже если он никогда не говорил этого в ответ. И Минхо понял, что ему конец, как только осознал, что если он даст волю своим чувствам, то рискует потерять самого любимого человека в мире. И если бы выбор стоял между невозможностью поцеловать Джисона в любое время, когда заблагорассудится, и полной потерей Джисона, Минхо выбрал бы тоску по призрачному поцелую, которого никогда не будет.***
Единственный раз, когда он огрызнулся на Чана, случился из-за Джисона. Он извинился, ему не нравится думать об этом, но он знает, что если бы был шанс вернуться в прошлое, он бы ничего не изменил. Дело в том, что на плечи Чана возложена огромная ответственность, и он справляется с ней лучше, чем Минхо когда-либо считал возможным. Но еще одна особенность Чана в том, что он склонен считать все своей ответственностью. И Минхо. Минхо ненавидит чувствовать себя под чьей-то ответственностью. Поэтому, когда Чан усадил его, чтобы поговорить с ним об осторожности в его чувствах к Джисону, Минхо огрызнулся. Несмотря на то, что он предвидел это, несмотря на то, что он ожидал этого разговора с того момента, как Чан прислал ему сообщение с просьбой встретиться в студии в конце дня, и даже раньше. Это был долгий день тренировок. Утром с Хенджином и Феликсом, пока у Сынмина и Чонина были уроки вокала, а Чан с Чанбином и Джисоном часами торчали в студии. Затем групповая практика вечером. Минхо был очень напряжен, дни перетекали в ночи, когда он занимался рутиной, запоминал, учил и оттачивал хореографию. Но у него всегда была хорошая выносливость и способность к адаптации. Он всегда ждал конца долгого танцевального перерыва, пока не позволял себе вздохнуть. У Сынмина были проблемы с частью хореографии. Пока остальные собирали вещи, чтобы вернуться в общежитие, Минхо еще раз повторил эту часть с Сынмином. Некоторые уже уходили, а Феликс был полусонный. Он посмотрел на свой телефон. Было три часа и двадцать минут ночи. Минхо бывало и хуже, он всегда напоминал себе об этом, но он был на пределе сил. И после долгого дня тренировок он не чувствовал, что у него остались силы, чтобы встать и вернуться в общежитие. Прислонившись спиной к зеркалу и закрыв глаза, Минхо почувствовал руку на своем бедре. Разомкнув веки, он увидел Джисона, который пихал ему в лицо бутылку с витаминной водой. Ты хорошо поработал. Пожалуйста, береги себя, казалось, говорили его глаза. Это был чистый инстинкт, на сто процентов необузданный и совершенно не контролируемый им — то, как он реагировал на те крохотные моменты, когда Джисон заставал его врасплох. Одна его рука сжимала ладонь Джисона на его бедре, другая принимала бутылку. Джисон опустился, чтобы сесть рядом с ним, и глаза Минхо нашли Чана, который стоял в углу, надевая пальто и устремляя свой взгляд на Минхо, как он и думал. Это было не в первый раз. Джисон что-то делал, начинал взаимодействие с Минхо, а Чан смотрел на него, а не на Хана. И Минхо жалел, что не может сказать Чану, что когда ты тратишь всю свою энергию, тренируя тело не тянуться к Джисону, когда оно так отчаянно этого хочет, ласковый взгляд или ослепительная улыбка обязательно ускользнут время от времени. Минхо искренне считал, что хорошо справляется со своей работой, но глаза Чана буравили его даже тогда, когда он не мог их видеть. И он знал, что разговор не за горами. Рассказ Чану о том, что он гей, был не самым приятным воспоминанием для Минхо. Не потому, что он жалел, что сказал ему об этом, а потому, что он сказал ему об этом из чувства долга. В самом начале знакомства с Чаном, который поверил в него и выбрал его в группу, которую создавал с нуля; Минхо постоянно находился под лупой, он собирался присоединиться к группе парней-айдолов, и он был геем. Рассказать Чану, лидеру, было обязанностью. В то время он не знал, что неприятности, которые он доставит лидеру, будут заключаться не в том, что он когда-то переспал с танцором или рискует быть пойманным. Проблема была гораздо глубже, гораздо хуже. Наводнение заполнило его грудь, пока он не погрузился под воду и не задыхался. И конечно, Чан имел полное право беспокоиться. Потому что одна ошибка была смертельно опасна. Один промах — и конец. А Чан был лидером. Чан имел полное право беспокоиться, но все же Минхо огрызнулся. Только «не лезь в мои дела» с соответствующим взглядом. А затем, сделав вдох, он извинился, отвесив поклон и все такое, и ушел, прежде чем Чан успел что-то добавить.***
У Минхо всегда были проблемы с авторитетом. Если кто-то говорил ему, что он должен что-то сделать, он находил способ не делать этого или делать по-своему. В школе он старался не пропускать уроки, будучи самым большим кошмаром учителей. В танцевальной команде его нога скользила по ноге его тогдашнего парня под столом, пока они слушали проповеди своего руководителя о морали и неписаном кодексе танцора. В JYPE он освоил основные танцы за пару недель и дебютировал даже после того, как его исключили в шоу на выживание. А в Stray Kids был Джисон. Но впервые ему было страшно нарушать правила или гнуть их. Ставки были выше, чем он мог видеть. Речь шла о его карьере и карьере семи других участников группы. Риск был потери всего, что Stray Kids дали Минхо, и, что хуже всего, потери Джисона. Поэтому Минхо провел линию. Такую толстую, что он почти физически мог ее видеть. Он дразнил и трогал, но никогда не позволял своим пальцам задерживаться. Он называл Джисона «дорогой» и делил с ним постель, но никогда не придавал этому значения. Он заботился о Джисоне и позволял ему заботиться в ответ, но никогда не давил на него, чтобы тот ответил ему взаимностью. Эта стратегия работала. До тех пор, пока не перестала. Потому что Джисон через что-то проходит уже давно. И Минхо давал ему пространство, в котором, как он знает, тот нуждается, даже если оно разрывает его плоть, словно он подвешен в вакууме космического пространства. И вот, после двух дней отсутствия сообщений от Джисона, после долгих дней без встреч с ним из-за карантина, Джисон звонит ему по видеосвязи, сонно надувая щеки, и говорит: «Я скучаю по тебе». Только на этот раз это не звучит непринужденно или дразняще. Это звучит до ужаса искренне. И Минхо паникует, потому что он ищет и ищет, но не находит шутки за слогами. Он смотрит на Джисона, смотрит на маленький квадратик собственного отражения в углу экрана, и на нем написаны две вещи: любовь и паника. Он пытается рассмеяться и списать все на шутку. И разговор, к счастью, переходит на что-то другое, чего Минхо, честно говоря, не помнит. Потому что так было всегда, так будет всегда. Потому что защитная сетка из поддразниваний и шуток едва держится на нем после многократных подколов и прощупываний. И боль в груди после того, как он положил трубку, сильнее, чем способность видео с его кошками успокаивать. Боль в груди ощущается так, будто кости грудной клетки сломались от удара при падении.***
В день окончания карантина Минхо решает, что ему физически невозможно удержаться от того, чтобы не пойти в другое общежитие. Он принимает душ и идет с Сынмином, который приготовил достаточно кофе для целой армии, и пытается сделать дыхательную гимнастику, как перед концертом, чтобы успокоиться. Минхо думал, что он уже достаточно хорошо читает Джисона, понимает, что ему нужно, и дает ему это без его просьб. Но, должно быть, между тем первым «соулмейт» и нынешним произошел чудовищный просчет, потому что вот он, Джисон, в поношенной толстовке и спортивках, с волнистыми только-только вымытыми волосами, стоит у окна на кухне, куда проникают солнечные лучи и мерцают на золотистой коже. Здесь стоит Джисон и говорит ему, что хочет слышать его голос и чувствовать вкус его губ, говорит ему, что он… нужен ему. Минхо думает, что должен чувствовать растерянность от того, что не заметил этого раньше, или разочарование от того, что не смог дать Джисону то, в чем он нуждался, гораздо раньше. Но все, что он чувствует, — это облегчение, всепоглощающее и всеохватывающее облегчение. Он нужен Джисону. Джисон хочет поцеловать его. Желает больше. Минхо хочется кричать. И он думает: может быть, теперь он наконец-то сможет позволить своим пальцам задержаться. Он протягивает руку, чтобы потрогать красивый красный цвет, распространяющийся по его коже. Его уши, его щеки, боже, его щечки. Джисон такой теплый, такой красивый. Минхо хочется плакать. Позже Чанбин зовет их вместе с остальными на тренировку. И пока Джисон застегивает молнию на куртке в своей комнате, Минхо наблюдает за ним, прислонившись к дверной раме. Джисон ведет себя несправедливо мило: четыре раза поправляет волосы под шапочкой и бегает по комнате, чтобы собрать необходимые вещи, что он почему-то не успел сделать, несмотря на то, что его буквально заперли в комнате на несколько дней. Но вот Джисон смотрит на него, и на его лице появляется улыбка, эта нервная улыбка. — Хен, я чувствую… Я просто хочу… — он разводит руками, как будто хочет что-то сказать или его тошнит, Минхо не уверен. — Я люблю тебя. В своих самовольных фантазиях Минхо представлял, как Джисон говорит ему эти слова по разным сценариям, и как он сам отвечает ему по-разному. Но теперь, когда это наконец-то произошло, Минхо понял, что это всегда было за пределами его воображения. Потому что Джисон произносит эти слова, выглядя как самое прекрасное, что Минхо только доводилось видеть, а сам он… замирает. — Я просто хотел попробовать сказать это. Боже, так приятно наконец-то сделать это. Я люблю тебя, Минхо-хен. Я люблю тебя. Я люблю тебя, — Джисон хихикает между каждым признанием, и Минхо кажется, что его сердце бьется с такой силой, что хватит на всю Корею, но он все равно замирает. — Скажи это в ответ, хен, — говорит Джисон, надувшись. Минхо, наконец, не выдерживает и смеется. — Ну же. Становится как-то неловко. Скажи уже. И как теперь Минхо должен сопротивляться желанию поддразнить его? Это невозможно из-за его надутых губ и плаксивого голоса, который так мило звучит. — Даже не знаю. Думаю, ты сказал достаточно для нас обоих. — Хен! Минхо позволяет себе еще немного посмеяться; все нутро бурлит от счастья. И тогда он наконец говорит шепотом: — Я тоже тебя люблю. Джисон улыбается ему. Эта великолепная улыбка. Та, что излучает солнечный свет. Он хватает Минхо за руку и тянет его к остальным. В этом нет ничего нового — держаться за руки и хихикать. Но опять же, это правда что-то новое, совершенно новое, потому что Минхо теперь знает. Джисон любит его. Джисон любит его. Минхо может умереть от радости. — Хен, — шепчет Джисон, когда они уже подходят к двери здания. На несколько шагов позади стоят Сынмин и Хенджин. — Твои уши все еще красные.***
Минхо, конечно, не умирает. Но он чувствует себя чертовски близким к этому благодаря интенсивности следующих нескольких дней. Промоушен снова в полной силе. Они тратят больше времени на наряды и макияж, чем на отдых или сон. Но Минхо находит время, чтобы рассказать Джисону после того, как они заканчивают снимать видео для YouTube или TikTok или чего-то еще. — Я хочу сказать Чану, если ты не против. И вот они рассказывают Чану в студии, когда уже далеко за полночь. И Минхо думает о том, как много лет назад он оскалился на Чана за то, что тот спросил о Джисоне. Он вспоминает еще дальше, когда он впервые сказал ему, что он гей. И, возможно, по его коже пробегают мурашки. — Когда это случилось? Чан улыбается. Они все трое улыбаются. Это может быть заразно — облегчение и чистая радость. — Первый день после карантина. Чан кивает, достает свой телефон и немного возится с ним. Минхо и Джисон обмениваются растерянными взглядами, и младший пожимает плечами. — Три года, девять месяцев и двадцать четыре дня, — говорит Чан, оторвавшись от телефона. — Именно столько времени это заняло у вас, двух идиотов. И это считая с того дня, когда я впервые это заметил. Джисон смеется так застенчиво, облегченно и так красиво. Минхо кажется, что он парит. — Ты засекал время для нас? — Очень даже засекал. Просто чтобы увидеть выражения ваших лиц, когда я скажу, сколько времени вам обоим понадобилось, чтобы увидеть то, что видели мы, — Чан протягивает руки: — А теперь идите сюда. Минхо не сопротивляется и обнимает его.***
Они в тренировочном зале: только что закончили снимать зомби-версию видео с танцевальной практики. Было весело. Они собираются поужинать все вместе после того, как закончат свои планы. Минхо счастлив. Он наблюдает за ними краем глаза. Джисон снимает макияж — фальшивая кровь вокруг рта и на щеке, но еще и на его руках. Он ноет об этом, как будто самое худшее в жизни айдола — это немного грима. — Просто заткнись и иди вымойся с мылом, — говорит ему Чанбин, после чего Джисон уходит в ванную. А Минхо счастлив. Последние несколько дней подарили ему то, о чем, как он думал, будет мечтать всю жизнь. Он счастлив, несмотря на то, что все они вымотаны, а с Джисоном у него не было ни минуты наедине после того дня. Промоушен скоро закончится. У него будет больше времени с Джисоном, и он пригласит его на свидание, или они проведут целый день под одеялом Хана — все, что он захочет. Это не так много, но это гораздо больше, о чем он когда-либо грезил. Он счастлив. Тем не менее, Минхо встает и идет за Джисоном. Когда он заходит в ванную, младший смотрит на него через зеркало. Минхо изо всех сил старается сохранить нейтральное выражение лица, пока моет руки. Джисон вытирает лицо полотенцем, кожа красная от скраба и теплой воды. — Я хотел спросить, — начинает он, снова глядя на Джисона через зеркало, — не ты ли говорил, что умираешь от желания узнать вкус моих губ? Глаза Хана расширяются. Он оглядывается по сторонам, но Минхо, конечно же, проверил, прежде чем открыть рот. Однако его полусмущенное-полувозмущенное выражение лица того стоит. — Хен! — Что? — Сейчас ты об этом заговорил? — и вот она, эта застенчивая улыбка. Боже, Минхо хочет ее поцеловать. — Ты бы предпочел, чтобы я заговорил об этом, когда мы будем на сцене? Или перед десятками людей из стаффа? — Хен! Минхо делает шаг ближе. Джисон сглатывает, но потом останавливает его. — Я не… Я не хочу, чтобы наш первый поцелуй был в ванной. По мнению Минхо, он мог бы поцеловать его у врат ада, и все равно это было бы идеально. Но Джисон, его Джисон, уже думал о том, каким он хочет видеть их первый поцелуй. Он думал об этом. Он хочет этого. Минхо все еще почти не может поверить. Теплое сладкое чувство наполняет его грудь, и он просто улыбается. — Хорошо, мистер главный герой седзе-аниме. Спустя несколько часов они завершают все запланированные дела. Мемберы решают не забрасывать планы по ужину, собирают свои вещи и выходят из тренировочного зала. Феликс и Чан обсуждают что-то на английском; Хенджин прижимается к Чонину; Джисон держит его за руку. Минхо счастлив. Хан внезапно останавливается на месте. — Черт, я забыл… — говорит он, поворачивается и бежит в противоположном направлении, таща Минхо за руку. Минхо ловит взгляд Чана, прежде чем повернуться и пойти с младшим. Вернувшись в тренировочный зал, Джисон улыбается. И прежде чем Минхо успевает спросить, что он забыл, он понимает, что это одна из его любимых улыбок — застенчивая. И ему кажется, что он знает, что забыл Джисон, который обхватывает его шею свободной рукой. — Я просто подумал, какое место лучше для первого поцелуя, верно? Здесь мы встретились, здесь мы стали ближе. Минхо следит за каждой деталью, щеки окрашены в красный цвет, ресницы трепещут. И он бы подумал, что это будет робкий первый поцелуй, символический, церемониальный в некотором роде. Но инициатором поцелуя стал Хан Джисон. Хан Джисон, айдол, рэпер, постоянно заваливающий мячами неожиданностями. Так что да, Минхо прижимается к его губам, жаждущим и немного отчаянным, пока Джисон целует так, словно знает его губы так же, как свои собственные; так, будто ждал этого всю свою жизнь. И Минхо думает: три года, девять месяцев и двадцать четыре дня. Но, конечно, это было куда дольше, потому что Минхо не может вспомнить, не может представить себе время или реальность, где он не любит Джисона и не хочет его поцеловать. И когда спустя несколько минут они разрывают поцелуй, Джисон выдыхает «вау», а Минхо думает, что да, вау. Он наконец-то поймал брошенный мяч, и две его ноги твердо стоят на земле.