Без будущего

      Я уже давно думаю о смысле, но не могу его найти. Было желание закончить школу, чтобы потом поступить и пойти работать туда, где мне будет хорошо. Я вцепилась в эту мысль, чтобы держаться на плаву. Держаться на одном интересе, что же будет дальше, — это моя тема. Раньше с этим было проще, это было дальше. Я могла мечтать о чём-то, переносясь вперёд лет на пятнадцать. Туда, где я специалист в своём любимом деле, хороший друг в компании никогда не существовавших друзей, где у меня прекрасный скудный гардероб, крашеные волосы и приятная улыбка.       «Мечта слишком далеко, пф, я всего лишь в таком-то классе, а вот когда нужно будет, я непременно дотянусь до неё».       Ну что, дотягиваешься? Закончишь девятый класс, сдашь ОГЭ, потом ЕГЭ. Как ты это сделаешь? Какие предметы учить, куда ты пойдёшь? На медика, на филолога? Первое не потянешь, второе не пригодится. Остальное не сможешь вообще. Молодец.       Пропустила всего неделю, уже ничего не понимаешь. Нужно туда, нужно сюда. Тут поменять учебник, тут забрать тетрадь, тут поговорить с учителем. Отмахиваясь параллельно от раздражающей соседки и ища глазами светленькую макушку единственного дорогого здесь человека.       Чтобы после Нового года попробовать перейти на семейное.       Потому что не могу больше. Слабачка, я это признаю.       Вечером папа приедет с работы, а мама от подуги. И мне устроят скандал. Единственный раз осталась перед школой одна дома, и вот. Никуда не пошла, ничего не исправила. Неаттестация по нескольким предметам отстранённо взирает на меня со страшного табеля четвертных оценок.       Мне очень жаль.       Меня бы не ругали за плохие оценки. Простуда, смерть близкого родственника. Всё за одну неделю. Я имела право чутка скатиться, тем более до каникул полторы недели. Скатиться, а не остаться дома.       Родители бы не ругали, я бы сама себя ругала. А это гораздо страшней. Мой идиотский мозг не может правильно расставить приоритеты, потому что боится одну часть меня. Я и сама её боюсь, чего уже там.       Часть, которая любит наказывать и причинять боль, никем не контролируется.       И сейчас я понимаю, что перегородка между ней и мной трещит по швам. Знаете эти импульсивные мысли, когда едешь в такси и вдруг осознаёшь, что можешь открыть дверцу и выскочить прямо на трассу; когда идёшь по мосту с телефоном в руках, представляя, как зашвыриваешь его в самую даль; когда стоишь перед зеркалом и прикидываешь, с какого удара оно разлетится вдребезги; когда разговариваешь с кем-то, наблюдая в сознании сценку, где хватаешь его за космы и бьёшь о стену, пока не проломишь черепушку. Так вот, перегородка рушится. Я смогла остаться дома, даже понимая все гадостные последствия. Потому что я не чувствую будущего, даже ближайшего. Не могу представить серьёзный разговор с родителями вечером, не то что завтрашний день. Я могу прогнуться под любой импульс. Меня ничего не останавливает сделать пару шагов до кухонного гарнитура, открыть шкафчик, достать икеевский ножик с жёлтой ручкой, сжать его в ладони, чувствуя, как пластик удобно лёг в руку, и перерезать себе горло. Но горло не хочу, не получится. Можно попробовать заколоть сердце. Я читала про самоубийства: человек может ударить несколько раз, если одного не хватит, силы позволяют.       Я не раз проживала этот момент у себя в голове. И не только этот.       Я хочу сохранить чувства, остаться здесь навсегда. Застыть во времени, прямо как в янтаре. Именно в эту секунду, понимая, что я свободна, что есть только прошлое, настоящее утекает сквозь пальцы, а будущего не существует. Не из-за боли, не из-за страха. Просто остановить время я могу только так. Я не увижу родителей, не отмечу Новый год, не стану гениальной писательницей, не прочту книги, купленные неделю назад, не узнаю, как буду выглядеть через семь лет. Я возьму нож и прекращу эту бессмыслицу. Устраню ошибку, устраняя себя. Моя жизнь ничего не стоит: есть я, нет меня, кому какое дело? Всё это глупости, незаменимых нет. Родители переживут, а кроме них меня никто не интересует.       Но я продолжаю тупить в стену, не двигаясь с места. У меня пересохло в горле и опять заледенели вечно холодные руки. Я ощущаю себя двумя личностями: слабой, вечно ноющей девчонкой и грубой, очень ответственной мадам. Обе сумасшедшие, кстати. Вторая вовсе невменяемая, но почему-то разумная.       Когда они сольются, я перестану воспринимать себя так, как сейчас, и Вселенная схлопнется.       Я прекращу жизнь раньше, чем она прекратит меня; легкоатлет не добежал до финиша, потому что обосрался на старте. Добро пожаловать в дурдом, господа, моя койка слева, попрошу не занимать. Я не хожу под себя, не режу руки и не бьюсь в эпилепсических припадках, но каждой клеточкой тела подозреваю себя имеющей психические отклонения. Шарики за ролики заехали. Лошадь летит, а копыта разъехались, грубо говоря.       Сейчас я дохлебаю яблочный сок и дожую булочку, которую хотела взять в школу, но мозги мне это не вправит. Я ведь по-прежнему помню, в каком ящичке покоятся мои любимые ножички. Лимонно-жёлтая рукоятка по-прежнему может оказаться в сжатых ледяных пальцах.       А пойти на дно возможно в любом осознанном возрасте.       И мне правда очень тяжело наблюдать, как перегородка, отделяющая нытика от агрессора, медленно отстраивается заново, покрываясь колючей проволокой и посылая меня в известное место.       И самое ужасное — я не могу это прекратить. Теперь перегородка не позволит мне приблизиться к колюще-режущим предметам, не позволит застыть. Я снова буду барахтаться в стремительном течении времени, мне придётся в нём существовать. Момент упущен. Кина не будет: электричество кончилось.       Но даже так я ничего не изменю. Не стану отбитым гением-писакой, не пошлю бесячую подружку туда, куда меня послала собственная перегородка. Завтра я приду в школу, напишу проверочную по биологии, неловко улыбнусь милой светленькой однокласснице и скажу ей, что в порядке.       А потом всё повторится.

***

      И будущее по-прежнему не наступило. Настоящее вдруг ожило и молниеносно понесло меня вперёд, при этом оставляя возможность пялиться на догоняющее прошлое. Прошлое догоняет человека только один раз в жизни — когда он умирает. Жуткое зрелище, полагаю. Настоящее замедлилось, прошлое наскочило на него и придавило к поверхности, а будущее умчалось и с грохотом втемяшилось в стену, — я так ощущаю смерть своими мозгами девятиклассницы, перед зимним праздником сидящей на коленях у холодильника.       «Я обрываю провода, ну а потом лечу туда, куда б с мозгами никогда не залетел…» — сразу вспоминается маленький стишок.       Я сижу, и в этом нет ничего интересного. Интереса не существует в принципе, как не существует и всего остального. Холодильник? Да, белая гладкая поверхность прохладной температуры и едва ощутимое кряхтение заставляют поверить, что я заблуждаюсь в своих суждениях, но мне всё равно. Ощущение реальности пропало два дня назад. Теперь хожу как сомнамбула, благо на углы не налетаю, хотя и такое бывает. Шмыгаю носом, пока иду мыть посуду, и думаю, что так было всегда. Когда насморка нет, ты не можешь призвать его призрак, но как только он появляется, начинаешь вспоминать спокойные времена и корить себя за то, что не ценил их…       Руки постепенно становятся теплее. А куда им деваться, я же выкрутила кран с кипятком на полную.       И вот, наблюдая, как костяшки средних пальцев начинают краснеть, я пытаюсь ухватиться за любую беспорядочно мелькающую мысль, не забывая при этом, собственно, мыть посуду.       Этот день имеет столько же смысла, сколько и прошлый, — ноль. К такому привыкаешь, это естественно.       Сегодня последний вечер декабря.       Разве это что-то меняет? Я уже потеряла будущее, для меня его нет. Запечатлённое на камеру счастье предыдущих праздников осталось далеко за спиной — году в восемнадцатом-девятнадцатом. Сейчас пусто.       Я не хочу усугублять ситуацию размышлениями о прошедшем году, поэтому фокусируюсь на мытье кружки. Это поважнее, чем новогоднее самокопание.       Иронично, что рядом снова никого нет. Такие часы бывают крайне редко — мама не работает, всегда дома. Так и получается, что я либо в школе, либо здесь. Люди вокруг есть всегда. Но не сейчас.       Семь вечера, родители уехали в магазин, потом ещё заскочат кого-то поздравить — это надолго.       Через открытое окно в кухню проникает холодный ветерок, и я спешу его устранить. Заморожусь ещё, вообще веселуха будет.       На улице нет снега. Температура хоть и минусовая, но юг страны его не жалует. А в прошлом году был… Не снег, а водянистая грязная жижа, впоследствии благополучно застывшая. Выгодное предложение — прокатись на заднице и разблокируй три неведомых доселе магических выражения.       Фонарь светит аккурат мне в окно, освещая детскую площадку и моё унылое хлебало в отражении. Я на какое-то время забываюсь, крепко прислонившись к горячей батарее, и гляжу в чужие окна. Быстро прогоняю в голове банальнейшую тему о том, что в них живут люди и что у этих людей свои жизни, ни капельки не похожие на мою, после чего перехожу к более сложным.       Потом часы напоминают, что прошло полчаса, и я отлепляюсь от любимой батареи, чтобы бездумно послоняться по квартире до приезда родителей.       Но внезапно застываю посреди коридора.       О нет.       Я снова чувствую.       В душе зашевелилось тепло. Чтоб ему пусто было.       Верните мне мою безэмоциональность.       Я отлично знаю это чувство. Оно самое отвратительное из всех существующих, даже ужас на его фоне не такой противный. Это тепло рождает веру в лучшее, нагоняет злое веселье, заставляет поверить, что на всё способен. А потом исчезает. Так же стремительно, как и появилось. Опустошая настолько, что задумываешься о лимонной рукоятке.       В праздники эффект усиливается трёхкратно.       Сердце пропускает удар; я вою, заваливаясь обратно на кухню.       «Пришло время начать всё с чистого листа: забыть все позорные ситуации, все нерешённые проблемы, улыбнуться и потопать в осознанную счастливую жизнь», — требует это тепло. Я требую его немедленного удаления.       Оно лжёт. Говорит, что я могу изменить себя, сшить вместе свою слегка раздвоенную личность. А я не могу.       Я могу отказаться от себя, а изменить или принять не могу.       И мне жаль.       Пока тепло копошится и устраивается удобнее, я всеми фибрами души ощущаю его тревожность. Понимает ведь, что секрет раскрыт, но упорно продолжает наведываться.       Раньше мне казалось, что это вдохновение, предвкушение чего-то замечательного.       Теперь я осознаю, что это тревожное прикрытие сумасшедшего ужаса.       А ведь очень похожи, сволочи.       И я повинуюсь его желаниям. Не могу иначе. Немедленно натягиваю шапку и выскакиваю в подъезд, со скоростью света слетая по ступенькам со своего третьего этажа.       Дверь с коротким скрипом отворяется, и я спешу вдохнуть морозный воздух. Мне уже плохо.       Идиотский фонарь, идиотская площадка, идиотское всё. Я не могу исчезнуть, пройти сквозь текстуры этого мира и вывалиться в другой — моё мрачное проклятие.       Заглядывая в чужие окна, неторопливо бреду по асфальтированной дорожке. В моём районе трёхэтажки выглядят относительно новыми, но пройди чуть дальше — окажешься в стареньком спальном районе с противоречивыми балкончиками.       Я не знаю, куда направляюсь. Импульс тепла велел не сидеть на месте: выскочить из пустой светлой квартиры на холодную тёмную улицу, причём не менее пустую.       Телефон оттягивал карман, но в нём, конечно, только поздравления от малознакомых людей, отвечать на которые желания нет. Телефон вообще стал каким-то бесполезным в последнее время, я регулярно порываюсь его выкинуть. Но зачем мне это? Импульсы, грёбаные импульсы — моё любимое слово. Самое точное, что я могу подобрать для наименования сего процесса. Короткие толчки, побуждающие к действию, в моём случае непременно идиотскому и с суицидальной или садомазохистской окраской.       Мне плохо — этим всё сказано. Мимо плывут дома, гирлянды, а я вяло переставляю ноги, наматывая круги вокруг соседнего дома. Тепло только сильнее укореняется, и я чувствую, что оно останется со мной ровно до двенадцати, после чего покинет насиженное местечко. И разнесёт вдребезги мою перегородку. Опять.       В этот раз чувство решило задержаться на подольше и тревожной мыслью повитать в сознании. «Что-то вот-вот произойдёт, ослепит на мгновение и останется навсегда, — вещает оно. Просто иди дальше, и случится нечто особенное, оно перевернёт твою жизнь». Но ничего не случится. Я всего-то в двадцатый раз обойду одно и то же здание, оглядываясь на молодые подвязанные саженцы-берёзки, и пойду домой, когда мороз проберёт до самых костей. А дома сяду на диван, включу телевизор и со слезами на глазах стану смотреть любимых «Чародеев».       Потом. В эту минуту мне кажется, что домой я не вернусь больше никогда, что моё настоящее здесь, что будущее не наступит. Мне всегда так кажется.       И сколько бы ни было попыток контролировать свои ощущения, они всё равно сами по себе. Мы не макаки какие-то, мы в социуме должны вести себя прилично, то есть подбирать выражения и интонации, не орать и не плакать. За это мы отвечаем. Но за сами чувства, как и за их отсутствие, — нет.       Я резко затормозила возле красной низкой качельки. Почему бы не поморозить зад на холодной деревянной сидушке, скрипя несмазанными железяками на весь двор? Отличная идея, мне нравится.       В тщетных попытках отвлечься от тяжкой думы выпускаю ртом воздух, чтобы поглядеть на белый пар. Гляжу. Неинтересно.       Корчу рожицы, высовываю язык, щурю моргала; мне по-прежнему скучно. Только теперь скучно с привкусом отбитости. Мысленно отмахиваясь от колючего мороза, я взвинчено подскакиваю с места и короткими прыжками добираюсь до зелёной, припылённой белым налётом каких-никаких осадков, горки. Снега нет, есть пробник.       Прокатившись несколько раз, на ватных ногах ковыляю до ободранной скамейки и, — ни стыда ни совести, — беспардонно разваливаюсь по всей её площади, свесив все конечности, не считая левой руки. Левая рука драматично покоится на моей плоской из-за пуховика груди. Картина маслом. На которой я лошадь Алёши Поповича.       Разумеется, только я хоть как-то отвлекаюсь от возвышенных глупостей и переключаюсь на житейские истины, кто-то решает нарушить мой покой. Я лениво скашиваю глаза (импульс на время сожрал любую тревожность и стыд, кроме своей собственной) и вижу край серого плотного пальто. Его обладательница выразительно кашляет и чуть неуверенно начинает:       — Извините…       — Извиняю.       — Что?       — Что?       Выразительная театральная пауза.       Мне смешно. Всегда хотела так сделать.       Я не двигаюсь, только глупо улыбаюсь. Девушка поджимает губы, — вижу, что ей немного страшно, — и скрещивает руки на груди.       — Можете подвинуться? — наконец спрашивает она.       — Могу.       Продолжаю лежать. Меня распирает от рвущегося наружу хохота, но я упорно сдерживаюсь, чувствуя, что мышцы лица уже болят от настолько широкой улыбки.       В трезвом уме и твёрдой памяти… я заявляю, что издеваться над незнакомым человеком — это очень нехорошо. Но не могу остановиться. Никогда в жизни бы не позволила себе такой придурковатости: хоть импульс и казался настоящим, на деле он был картонкой, использовать которую невозможно в принципе. Ни смелости, ни решительности. Он дарил только ложные ощущения.       Сейчас всё иначе. Что-то изменилось. И мне тоскливо от понимания, что не навсегда.       Продолжаем блиц-опрос.       — У вас всё в порядке?       — Вполне.       — Тогда подвиньтесь, пожалуйста. Я с усмешкой приподнимаюсь, разминая затёкшую спину, и сажусь на левую сторону.       — С этого и нужно было начинать! А то вопросы какие-то подозрительные… Я уж думаю — маньяк…       Обхохочешься. Дурные каламбуры — моя страсть. Тупой юмор гораздо интереснее интеллектуального, его даже иногда сложнее понять. Да…       Девушка еле заметно выдыхает и присаживается на самый краешек, после сразу доставая телефон в милом, по моему субъективному мнению, светло-голубом чехле с облачками. В общем, нечего и надеяться на разговор. Мне сразу становится тоскливо. Человек занят, у человека есть дела. У меня нет. У меня есть подозрения на временную утрату адекватности. И придурковатое тепло. Оно уже почти не напрягает. Приелось. Я перестала замечать отсутствие трусливости, неловкости и стыда — как будто всегда так и было. Как будто всегда было нормой нервировать и пугать незнакомцев.       И тут у меня прорезывается голос:       — С Новым годом. — Сижу, улыбаюсь. Мне хорошо, мне обалденно.       Девушка на секунду отрывается от экрана, бросает на меня мимолётный взгляд. Наверное, чтобы убедиться, что я разговариваю по телефону. Но я смотрю на неё, чуть склонив голову, и чего-то жду.       Тёмные глаза задерживаются на моих окоченевших ладонях, предусмотрительно положенных на колени. Экран гаснет, когда телефон убирают в карман, но я успеваю заметить открытый мессенджер и кучу ярких смайликов в сообщениях.       Я пытаюсь уловить в чужом взгляде раздражение или страх, какой возникает при взгляде на не особо адекватных людей, но вижу искреннее человеческое любопытство. От неё веет схожим теплом, я чувствую.       И меня прошибает холодный пот.       Всё ясно.       И настолько просто, что аж слёзы почти наворачиваются.       Я понимаю…       Понимаю, что мне не нужно было ждать. Что этот импульс не ложный, настоящий. Что я сама могу лепить из своей личности любые загогулины. И именно сейчас могу вести так, как захочу. Перегородка снесена навсегда. Тепло разжирнело и проломило её к чертям.       — Да, с Новым годом, — доносится до меня как сквозь толщу воды слегка потвердевший голос. Девушка поправляет каштановую чёлку под широким капюшоном и уже тянется рукой в карман, видя, что я не обращаю на неё внимания.       Но меня выбрасывает из оцепенения. Доброе утро, Вьетнам.       — Как настроение? Кого-то ждёте? — спрашиваю я, снова расплываясь в глупой улыбке.       — Нормально. Да, приехала с друзьями отметить. Они забыли что-то купить и всей толпой попёрли в магазин, а меня некому впустить в квартиру, — почти на одном дыхании выпалила она и более спокойно добавила: — Как вас зовут?       Вдалеке пускают яркий фейерверк, и я залипаю на него в течение нескольких секунд, а потом мягко, но чётко проговариваю:       — А какая разница? Обращайтесь ко мне как хотите.       Любопытство в её глазах проступило ещё сильнее, так, что почти ощущается физически.       И я знаю, что дальше. У меня нет будущего, но я смогу создать его для любого, кто этого хочет.       У меня в руках ключ, мною же созданный. Ключ от любой двери.       Я не получу приключения, я стану тем, кто их производит. Потому что импульс пророс во мне, и его золотые нити будто бы оплели душу, чтобы потом взорваться. Энергия растеклась по телу, побежала по венам вперемешку с кровью, заполнила разум и расцвела. Стала магией, и теперь воспринимается мной как плесень, только необходимая плесень… Если такая бывает, конечно…       Я не стану кем-то, я уже кто-то.       Я исполню свою мечту: личность преобразуется, заострится, примет нужную форму, имеющую своё официальное название — Проводник, или в простонародье — «какой-то-юморной-глупый-чел-немного-не-в-себе-но-не-кусается». А пока то, что уже есть, начнёт собираться, лепиться и сшиваться в один комок, именуемый душой.       Я наконец-то нашла в себе силы посмотреть на девушку и разглядела своё отражение в её смеющихся глазах. Она тоже поняла, кто я, и терпеливо дожидается, когда я встану, звонко брошу весёлое «погнали» и отведу её туда, куда попросит.       И я уже знаю, куда именно       — Пойдём домой. Всё-таки праздник.