догоревшее

вдохновение появляется по ночам, садится тихо на подоконник, спрашивает, мол, как ты тут? я жалуюсь на герань и на внутреннего злобного палача, на небосвод, держащийся на плечах, и понимаю: никто не придет. они. не. придут. никто не появится, чтобы меня спасти. вдохновение тянет к себе, шепчет, гладя по спутанным волосам, дети, мол, любят вписывать страдания в каждый свой стих, и любая дама — от шестидесяти и до шести — говорит опрометчиво: «сделай сначала сам». и ты делаешь. я киваю, что, конечно же, в этом есть смысл. смысла, как такового, здесь нет. я улыбаюсь, вдохновение говорит, мол, небосвод всегда держали великие умы, и выкинь герань, заткни палача! я снова киваю: это отличная мысль. и утром вскакиваю на парапет, скандирую революционные лозунги, опрокидываю небосвод, рвусь куда-то на волю за порывом своей души. вдохновение смеется, обещает прийти: через день, две недели, год. я спрашиваю: как справляться мне без него? и оно говорит: пиши.