догоревшее

Он появлялся здесь каждую вторую среду каждого третьего месяца. Всегда не позже десяти утра, но не раньше семи тридцати. Пересекал черту города с видом человека, понятия не имеющего, что он тут забыл. Это было видно невооруженным взглядом: чуть сгорбленную спину, опущенные плечи, шаркающую походку. Он проходил примерно четверть мили, прежде чем останавливался у большого гладкого валуна, еще не нагретого солнцем, и присаживался на него. Ветер приносил с собой клубы пыли, оседающие на мятом костюме-тройке — черном в серую полоску, — ящерицы огибали начищенные когда-то туфли, за время пути потерявшие весь блеск. В этом городе было знойно примерно двести пятьдесят шесть дней в году, и каждый визит человека сопровождался густым, будто мед, смогом, прибивающим к земле не хуже гвоздей. Может быть, этот человек приносил смог с собой. Может быть, этот человек выбирал дни, когда смог опустится на город ниже обычного, и тогда, возможно, у жителей будет оправдание для прогула работы и учебы. Рядом с валуном росли вечно пыльные кусты бересклета, густые, частично скрывающие валун за своими багряными листьями. Человек сидел около часа на валуне, не двигаясь, наблюдая только, как ветер колышет тонкие ветви. Ближе к полудню приходили дети. Останавливались неподалеку, но не решались подходить слишком близко, опасаясь, должно быть, что человек разгневается и прогонит их. Но он не обращал ни малейшего внимания на маленьких гостей. В начале первого пополудни человек доставал из внутреннего кармана костюма чуть смятую синюю пачку сигарет, долго смотрел на нее, не решаясь сделать что-то еще. Сигарета, в конце концов, всегда оказывалась у него во рту, зажженная под звонкий щелчок зажигалки. Человек аккуратно тер ладонью свой идеально-белый череп, проводил кончиками пальцев под темнеющим провалом правой глазницы, и только после этого делал первую затяжку. Зубы, не скрытые тонкой пленкой кожи, медленно покрывались пеплом, он прожигал дыры на пыльном костюме, осыпался на пальцы. Человек курил, уставившись вдаль черными дырами пустых глазниц, выдыхая дым через прорези ноздрей и не заботясь о том, чтобы стряхнуть пепел; дети подходили все ближе, наблюдая, как тлеет кончик сигареты, как человек устало сгорбливается, упираясь локтями в колени, как вздыхает тяжело, и дым выходит сквозь сжатые зубы. Ветер трепал кусты бересклета, солнце грело валун, потухал окурок на пыльной земле. Человек уходил ближе к вечеру, когда горизонт наливался румянцем. Просто вставал, с трудом переставляя ноги, и шагал к черте города, надеясь, должно быть, что его остановят, окликнут, или спросят хотя бы, что ему нужно здесь, в этом богом забытом месте. Но никто так и не сделал этого. Только дети смотрели в спину удаляющемуся человеку, перешептывались, забирались на остывающий валун, отмахиваясь от пыли. Смог уходил вслед за человеком, как и полуденный зной, и дышать становилось самую чуточку легче. В этом богом забытом городе живых людей не бывало уже много лет.