Сказка о Золотове и Рыбкине

— Чего уставился? К реке неси, говорю, — глухой голос с хрипотцой принадлежал существу, от которого я меньше всего ожидал услышать человеческую речь. — Не видишь, сохну?! Говорила со мной купленная в сетевом по акции рыба, на ценнике которой значилось: «Лосось дикий свежемороженый непотрошёный». Говорила голосом вполне человеческим, мужским, хотя и крайне неприветливым. Однако лососю, будь он хоть трижды волшебный, стоило вести себя повежливее. В конце концов, именно от меня зависела его дальнейшая судьба. В желудке настойчиво заурчало. Подходящий момент он нашёл, чтобы напомнить, — последний месяц приходилось до невозможности ужимать себя во всём, даже в еде. Как иначе бедному студенту выделить сумму, необходимую, чтобы побаловать себя на Новый год чем-нибудь вкусненьким. Вот так поел рыбки, нечего сказать. В магазине я даже не ломал голову над выбором коронного праздничного блюда — сверкающая серебром шкурка, вдоль которой шла алая полоса, безраздельно завладела моим вниманием. Тем более, почти двойная скидка! Взял, не думая. Не смутило даже, что выложили этого красавца на лёд прямо перед моим носом, одного-одинёшенька. Словно специально для меня, как приманку. Заглотил наживку, как голодный окунь. Хоть бы мозгами чуть шевельнул — какие двойные скидки могут быть в самый канун праздника. Это я уже, конечно, потом на спокойную голову рассуждал. А в магазине просто сразу попросил милую улыбчивую девушку засунуть в пакет соблазнительный деликатес, пока никто не опередил, и поспешил к кассе. Дорогу домой я, старательно игнорируя бурю в животе, провёл в мечтах о том, как будет славно запечь эту дивную рыбину под хрустящей сырной корочкой. На сыр при этом денег пожалел — ничего, и так обойдусь, луком и майонезом. Положил пакет на кухонный стол, повернулся за ножом, и тут за спиной раздалось: — Эй, ты! Вероятно, мне следовало удивиться. Испугаться, завопить, подпрыгнуть, ударить по говорящему пакету чем-то тяжелым. Но всё, что я испытал в тот момент, — это бесконечная усталость. Настолько привык, что служу любимым клоуном судьбы. Как что-то хорошее, вроде халявных зачетов — так нет, кому-то другому, кто и не учил вовсе, а то ли мордой вышел, как тот же Рыбкин, то ли просто умеет в нужное место преподу улыбнуться. У меня же ни морды, ни улыбки. Но как только какая-нибудь внезапная неведомая хрень случается, наподобие мокрых учебников в сумке или ракушки в кармане куртки, — нате вам, пожалуйста, Марк Золотов, получите и распишитесь. Не забудьте спасибо сказать, в следующий раз ещё веселее будет. Поэтому я повернулся к источнику звука и ответствовал: — Ну, допустим, я. Что дальше? Пакет прокашлялся и продолжил: — Повезло тебе, человече. Не простой я лосось, а волшебный. Отпусти меня — и, как водится, исполню твоё желание в обмен на свою свободу. Проси, чего твоей душе угодно. — А чего только одно желание? — закапризничал я. Раз в кои-то веки удача махнула плавниками в мою сторону, и то ущербно. — Три вроде полагается. — Мы же не в сказке, — отрезал рыб. — Одно! Я задумался, молча крутя в руках нож: — Знаешь, у меня выдался такой тяжёлый месяц. Учёбу еле тяну. В универе один придурок достаёт так, что хоть вешайся. Деньги — с ними вообще вечная проблема, даже говорить не стоит. И всё это время постоянно хотелось жрать. Я дотянул до тридцать первого, только благодаря мысли о том, что вкусно поем. Ничего другого я сейчас просто не хочу, так что извини. Придётся соответствовать. — Стой! — завопил лосось. Аж в ушах зазвенело. — Только отпусти, будет тебе еды полон стол, раз ты только этого хочешь. Да проще простого! Я и бонус от себя накину, да такой, что не пожалеешь, клянусь. Я взглянул на часы — они показывали половину десятого. Действительно, что теряю? В самом крайнем случае лишусь рыбины. У меня останется лук и майонез, да несколько картофелин в холодильнике. Такой салат соображу — язык отъесть можно. К тому же интересно, ради чего этот лосось так надрывается, не может же оно ничем закончиться. Или может? Ну не верю в сказки, особенно с хорошим концом, понимаете? Я сглотнул голодную слюну: — Хорошо, но если обманешь — как разбогатею, буду мстить всему твоему племени. Есть ваших нерождённых малышей. Ежедневно, — по моему мнению, это должно было нереально устрашить волшебного рыба. — Напугал. Я и икру-то метать не умею. Неси скорее к реке — и увидишь, что будет. Река, разделяющая надвое наш город, виднелась из окна. В любую погоду на льду, как пингвины, сидели отмороженные рыбаки. Эта ночь не была исключением, так что найти лунку, затянутую некрепким льдом, не составило труда. Я даже подумал, что стоит попробовать посидеть здесь с удочкой, если в следующем месяце не получится найти нормальную подработку. Лосось помалкивал, словно боялся спугнуть лишним неловким словом свою долгожданную свободу. Разбив каблуком хрупкую ледяную корочку, я вытряхнул над лункой пакет. Рыб сверкнул чешуёй в свете луны и скрылся под водой. Кажется, с ним упало что-то ещё, но я не успел разглядеть. Ничего особенного не произошло. Впрочем, на что я надеялся. — Даже не попрощался, — мне почему-то стало грустно. Надо было наплевать на пустые обещания и просто оставить говорящее чудо у себя. Было бы с кем ругаться по вечерам. А так снова возвращаться в пустую хату, встречать одинокий Новый год. Ни ёлки, ни мандаринов, ни настроения. Дурак я был, дурак я и остался. Только теперь без рыбки на праздник. Моя квартира находится прямо напротив лифта. То есть когда двери открываются с противным лязгом, можно повернуть налево — это ко мне, а можно направо — там окно с широким подоконником, на котором удобно сидеть, когда куришь. Так вот, по возвращении домой на этом самом подоконнике меня ждал сюрприз. С волосами лососевого цвета и двумя объёмными пакетами. Он понравился мне с первого взгляда. Вру. Я влюбился с первого взгляда. И сейчас смотрел на его розово-рыжие непослушные вихры и думал о том, как же несправедливо, что я не могу просто сказать этому парню, как он мне симпатичен. Как его глаза лишают мой разум воли, заставляя желать только одного, — сесть рядом с ним на подоконник, положить голову на плечо и просидеть так до самого утра. Можно даже не произнести ни слова. А можно переплести подрагивающие пальцы — больше любых слов. Вместо этого мне приходится в лихорадочной горячке ловить и растирать между пальцами тех бабочек, что вспорхнули стайкой в моей душе. Прекрасных, лёгких, так не вовремя сорвавшихся в беспечный полёт — всех до единой. Чудес не бывает. Никто и никогда не приходит, чтобы дать мне что-то хорошее. Никто не ищет, чтобы вручить ценный приз. Тот, кто неожиданно является под дверь, — это хозяин квартиры с новостью о повышении стоимости аренды или сосед, желающий набить мне морду за слишком громкую музыку. Иного не дано. Кажется, пыльца невинно убитых мною бабочек скрипела на моих зубах, когда я, чуть не сплюнув себе под ноги, попытался придать своему лицу презрительное выражение: — Ты… — Лосось. Волшебный, которого ты спас. — И что тут делаешь? — Вот, выполняю твоё желание, — он улыбнулся и приподнял один из пакетов, в котором тут же хрустально звякнуло. Поднял второй пакет и потряс его. В унылом подъездном воздухе потянуло чем-то мандариново-ванильным. — А к этим чудесным вкусняшкам в качестве бонуса прилагаешься ты, если я правильно понимаю? И как же получилось, что волшебный лосось оказался похож на моего одногрупника Рыбкина? — я скрестил руки на груди, не торопясь радоваться счастью, неожиданно постучавшему в двери. Кроме мандаринов, в воздухе запахло конкретным наебаловом. Очень сильно запахло. — Не знаю никакого Рыбкина, — захлопал глазами мой лосось. — Как же тебя зовут? — Леонид. Лёня. — Интересное совпадение, прямо как его. Тут мой несчастный желудок решил вмешаться в диалог, огласив коридор таким громогласным рёвом, что открывший было рот Лёня забыл, что собирался ответить. Что тут происходило, можно было разобраться и позже, а поесть мне требовалось немедленно. — Пошли, — скомандовал я. Лёня, послушно вскочивший с подоконника, определённо не мог быть тем Рыбкиным, которого я знал — вконец охреневшим хулиганьем, доводившим меня все три года совместной учёбы. Не было недели, чтобы он оставил меня в покое. Бумажки с обидными прозвищами, приколотые к спине, пошлые надписи на страницах моих учебников и тетрадей с конспектами, грязные записки с намёками на мою ориентацию. Несколько раз я был в шаге от того, чтобы отчислиться. Если бы не одно но. Я любил этого подонка. На кухне я молча наблюдал, как Лёня-лосось выкладывает свои волшебные дары — шампанское, сыр, мандарины и торт. Судя по этикеткам, складывалось впечатление, что по пути из своего подводного царства золотой рыб забежал в тот же сетевой напротив моего дома, захватив первое, что попалось под руку. — Торт зачем? — Думал, ты сладкое любишь. Разве нет? — глаза наивные, светлые. Точно такими же Рыбкин смотрел на меня, когда я спрашивал, какого члена в моих конспектах делают нарисованные хуи. — Лучше бы я тебя все-таки зажарил, — с театральным вздохом я отвернулся ставить на огонь свою картошку. На самом деле, осознание происходящего медленно заливало мои уставшие мозги, растекаясь пунцовым цветом по щекам. Не хотелось бы, чтобы он заметил. В конечном итоге дело вышло неплохо. Лосось подсуетился и наделал бутербродов, которые казались мне верхом кулинарного мастерства. Открыли бутылочку. Да и, если честно, было настолько охуенно, что я даже забыл про время, про куранты эти чёртовы. Всё растворилось в запахе мандаринов и искристом смехе Лёни-лосося, бьющем в голову сильнее, чем шампанское. — Торт будешь? — я снова искал возможность отвести взгляд, оторвать себя насильно, чтобы перестать пялиться на него. Было слишком нереально сидеть рядом с человеком, который выглядел, как тот, от которого ждёшь только неприятностей и к которому при этом не перестаёт болезненно тянуть. Я встал, шагнул к коробке на соседнем столике. — Давай помогу, — через секунду я оказался буквально вжат в столешницу грудью, животом, и… что это? Не лопаточка же для торта у него в кармане? Представление о том, как нужно есть торт, у Лёни было своеобразное. Приподняв крышку, он ловко зацепил средним пальцем белую фиговину из взбитых сливок и мазнул мне по губам. — Какой ты неловкий. Надо было открыть рот. Я же и виноват оказался. А как возразить, когда рот залеплен приторной гадостью, когда меня развернули к торту задом к себе передом. И мнения моего, похоже, спрашивать не собирались. Язык прошёлся по моему рту то ли убирая, то ли больше размазывая, а на щеке появилась новая порция крема, за которой снова последовал язык. Шурх, шурх — на ухо, на шею. Вот же он, негодяй Рыбкин во всей красе. Дорвался. Всё делает для того, чтобы унизить. Уже, не стесняясь, зачерпнул побольше крема ладонью, впечатал в мою рубашку и размазал по ней, не отводя наглых глаз от моего перепачканного лица. — Ой, извини. Запачкалось. Надо снять. Пальцы бесстыдные запутались в петлях, заскользили, задрожали. Губы торопливо накрыли мои, даже не пискнуть. Пятерня в волосах — тоже в креме. Уже всё равно. Уже ответил на поцелуй, растворился в сладком вкусе. Теперь тортом почувствовал себя я — новая порция несостоявшегося гастрономического удовольствия украсила волнистыми узорами мою спину. И это было так… знать бы, что в магазине водятся секси-лососи. Клянусь, совсем есть бы прекратил, но давно прикупил бы себе парочку. Снова развернул спиной к себе, уложил животом на стол. О нет, я не сопротивлялся. Дрожа от его языка, слизывающего сливки с лопаток, я боялся только того, что шутка скоро ему наскучит. — Грязнуля, — оказывается, лимит издевательств был ещё не исчерпан. — Что поделать, теперь придётся тебя помыть… Когда я открыл утром глаза, постель рядом была пуста. Прошлёпав босыми ногами на кухню, я обнаружил там засохшие шкурки мандаринов, изуродованный торт и пустые бутылки. Оставалось только гадать, чем всё это было. Вспоминать его шёпот, кипятком разливающийся по телу, когда он первый раз в жизни назвал меня по имени. «Марик», — когда входил бесконечно медленно и бережно. «Марик», — когда замер, чтобы я привык, прочувствовал. «Марик», — на выдохе дыхание по спине волнами, поцелуи по плечам электрическими разрядами. Я не мог ничего ответить, стонать не мог, продышаться не мог. Зубами впился в руку, с мокрыми глазами впитывал эти невероятные потоки нежности. Вчера я решил, что плевать. Что бы Рыбкин ни затевал, я поддержу эту игру. Пусть это очередной его нелепый розыгрыш, пусть я не могу надеяться на его любовь. Я возьму её сам. Столько, сколько смогу унести. Вернее, в моём случае справедливо будет сказать — столько, сколько мне позволят унести. Звонок в дверь. И на пороге мой лосось-Рыбкин. Запыхался, глаза виновато-счастливые. — Ты как? Проголодался? Я сосисок с яйцами взял, позавтракаем. — Что ты устроил, Рыбкин? — Ты догадался? — Сразу. Вариантов, знаешь ли, и не было. На прошлый Новый год я получил от тебя поющую рыбу. Когда при всех она заорала дурным голосом: «I kissed a boy and I liked it», думал, со стыда сдохну. От страха не смог выключить и пока тащил её к мусорке, она продолжала верещать на всю округу. — Жаль рыбёху, я старался. — А на первом курсе — килька за шиворот! Рубашка провоняла, а мне ещё зачет надо было сдавать. Препод нос морщил, ты бы видел. — Это был намёк, что хочу быть ближе к твоему телу. И вообще, я надеялся, что рубашку ты снимешь. — Три года подколов, Рыбкин! — Три года подкатов, Золотов! — Тупых подкатов. Ртом пользоваться не пробовал? — А ты позволишь? — Как тебе в голову эта идея с лососем пришла? — А что было делать, если ты не обращал на меня внимания? Холодный, неприступный. Подумал, что от золотой рыбки ты точно офигеешь и расскажешь о своих мечтах, и я тут как тут, что-нибудь придумаю. Дальше не загадывал. Сотовый дешманский купил. В магазине сестра двоюродная работает. Я там с утра дежурил, ждал, пока появишься. И ведь сработало — набрал номер, поставил на громкую, сестра положила тебе в пакет. Осталось скрестить пальцы, чтобы телефон не отрубился, пока ты своё желание не выдашь. — Сосиски с яйцами подождут, — осознание своего счастья сделало меня жадным и наглым. Я потянул его за собой в комнату, уточняя: — Те, что ты купил. Раз теперь для моих тайных грёз есть волшебный рыб, значит, я могу просить всё, чего только пожелаю? — Погоди, Золотов! Мы же договаривались — только одно желание. Забыл? — Лёня понизил голос, непривычно растерянный, соблазнительно смущённый. — Я помню, Рыбкин. Пусть будет одно. Но много-много раз, — промурчал я, опрокидывая его на диван.