Тошнотворная

Самая большая ложь, которую может предоставить тебе мир, — это вера в то, что для гармоничного существования тебе нужен человек, которому ты будешь дороже жизни. Как будто без этого невозможно прожить тот короткий век, что тебе отвела природа твоего появления. Эгоизм и себялюбие презирается, желание женщины быть кем-то большим, чем любящей женой и матерью, тоже. Казалось, нет ни малейшего желания жить в подобной атмосфере. Верно? Но Уэнсдей черта с два пойдет по шаблону этого прогнившего мира с фальшивыми улыбками и гримасами счастья. Ее бледное, практически мертвое, лицо, на котором приветствуются лишь эмоции злорадства и темного ликования, ворвется в их жизнь отравленным яблоком, тем самым, что по неосторожности однажды откусила Белоснежка. Уэнсдей хотела войти в историю, как ее пугающий, но вместе с тем и заслуживающий уважения, элемент. Ее мечтами стали звание лучшего детектива, с наклонностями неуправляемой маньячки, написание великой серии книг и… приручение щеночка? Что? — Энид! Возможно, с обычным бы щеночком все обошлось в разы легче, но, к сожалению, этот оказался с характером и ужасно ярким, тошнотворным вкусом в одежде, от которого Уэнсдей в скором времени могло вырвать чертовой радугой. — Знаешь, улыбаться — это не больно, — усмехается девчонка-оборотень, демонстрируя «Лунную походку» Майкла Джексона под какой-то безвкусный попсовый мотивчик. Шумная и неуправляемая. Уэнсдей не нравится. — А, хотя, тебе же нравится боль. Какая жалость, улыбки не дождусь! — смеется она, демонстративно погружаясь под импровизированную воду. И это по ее мнению танец? Уэнсдей презирала столь бессмысленные и глупые кривляния, которые хотелось прекратить, отрезав соседке пару конечностей. Прыгая на одной ноге, она и то была бы более грациозна в плане танца. И Уэнсдей, кажется, пошла тараном исполнять надуманное, но у Энид есть свои примочки, которые она демонстрирует, выпустив когти. — Хочешь поиграть? Собачка царапается. И больно. — Хоть что-то интересное в твоих кривляньях, мало походящих на потуги в танец. — Сказала та, кто вообще кроме позы чучела на Хэллоуин, больше никаких движений и не знает! Уэнсдей смотрит исподлобья, выглядит рассерженной, практически злой. Мало кто мог вывести ее на такие эмоции. Точнее, совершенно никто, но Энид! От нее выворачивало, трясло, буквально бурлило все внутри. И Уэнсдей была не уверена, противно ей это чувство или, наоборот, нравится. И она думает об этом еще долгое время, попутно развивая свои отношения с Тайлером, втаптывая в грязь отношения с Ксавьером и пытаясь разгадать главную, на тот момент, загадку. Кто является монстром? Это занимает все ее мысли, в которых точно не место девчонке в яркой одежде и с просто ужасным вкусом в музыке. А когда та идет на бал с сыном мэра, Уэнсдей и вовсе находит чертов предлог, чтобы сбежать с Юджином обследовать пещеру. Но… чертова Вещь. Он буквально вставил палки в колеса, а ведь Уэнсдей была уверена, что точно не пойдет на эти подростковые бессмысленные пляски. И, уж, если и пойдет, то точно не с Тайлером. Слишком примитивен для нее, но отличный источник информации, для чего Уэнсдей и использовала его периодически. Слишком опрометчиво, чтобы терять. Она пообещала после протащить Вещь по всем кругам Ада, а пока играла роль готической принцессы, то и дело заостряя внимание на девчонке с разноцветными концами волос. Та как всегда выглядела тошнотворно ярко, но почему же в последнее время это стало привлекать Уэнсдей? И она бы легко убрала ненужные эмоции, но кое-что сделать была обязана. И Аддамс пригласила Синклер на танец, желая наглядно продемонстрировать свои умения в танец, на начальном этапе которых девчонка-оборотень была в замешательстве, но все еще старалась урвать первенство (наивная), а в середине и вовсе смотрела с раскрытым ртом. Шок, уязвленность, неуверенность? Уэнсдей хотела видеть эти эмоции на ярком личике, но и тут Энид не дала ей и шанса на ликование. Она смотрела с восхищением, широко улыбаясь, а после и вовсе вошла во вкус, подражая танцу Уэнсдей, но и привнося свои движения. И это было неподражаемо, когда с потолка полилась «кровь». А Энид весело улыбалась, вся залитая этой бутафорской краской. — Вау, чучело стало марионеткой! — весело хохочет девчонка. И как же так вышло, что Уэнсдей… влюбилась? Это буквально поставило под удар все. Она стала вести себя отстраненно, погрузилась в расследование, пытаясь казаться более холодной и эгоистичной, чем раньше, подвергла Энид опасности. Та имела право злиться, Уэнсдей же имела полное право на ненависть к себе и этим чувствам. У нее была уверенность в том, что она приручит этого щеночка, но что же получается? На деле приручили ее? И, все то время без Энид, она тосковала, желала вернуть себе обратно тот яркий свет, который слепил ее с другой половины комнаты. Но все же держалась в стороне. Боялась быть раскрытой, боялась не сдержаться, она… боялась. Кто бы мог подумать, что такая, казалось бы, холодная и сильная личность на самом деле боится собственных чувств. Но послушно им сдается, делая первый шаг к примирению. — Почему ты такая? Неужели и правда не боишься одиночества? — спрашивает однажды Энид. Она вновь расстроена, ведь с Аяксом все же не сложилось. И сын мэра оказался тем еще говнюком. — Все мы умираем в одиночестве, — отвечает Уэнсдей ровно, неотрывно глядя вперед, но, все же, взгляд то и дело смещается в сторону. Если бы эта девчонка знала, как это делается, то точно покраснела бы. — А как насчет жизни? Мир не склеп и не погребальная яма. И жизнь не обязана быть похожа каждый раз на то, как будто ты завтра уже кони двинешь! Умирать так вместе! — смеется Энид. И ее слова не имеют совершенно никакого смысла, но Уэнсдей вспоминает именно их, когда оказывается прижатой к дереву огромной лапищей монстра. Вторую тот занес для удара, и Аддамс готова смириться с тем, что умрет здесь, в одиночестве, покинутая всеми. Она просто хотела в последний раз увидеть Энид. Уэнсдей даже представить не могла, какая сильная между ними связь, когда оборотень буквально снес монстра с ног, не дав тем самым навредить подруге. И тогда, именно в этот роковой момент, когда их взгляды встретились, Уэнсдей поняла простую истину в том, что не обязательно подстраиваться под общество, которое никогда не будет благодарно твоим жертвам. Однако твой человек в любом случае найдет тебя. Ну, или не совсем человек… Уэнсдей хотела приручить щеночка, но сама оказалась в ловушке, пытаясь сбежать и даже не подозревая, что вся эта игра была похожа на Дьявольские силки, которые затягивают тебя лишь туже, если ты пытаешься хоть как-то им сопротивляться. Ей с самого начала следовало расслабиться и плыть по течению, и Энид бы попала к ней в руки. Как сейчас. Подруга была готова за нее драться. До самого конца. — Мне надо в школу! Именно это и должна была сделать Уэнсдей, как некое подношение данным чувствам. Спасти школу, спасти учеников Невермора, стать героиней в глазах своей преданной волчицы. — Прошу, не умри, — лишь шепчет она, устремляясь прочь. Поддалась эмоциям, пошла на поводу. Ха! Ворон обречен на одиночество, но Уэнсдей привыкла плевать на предписанные правила и рамки. Она выживет, она покажет, на что способна. И лишь ей будет подарен полный надежды взгляд и крепкие объятья. — Прости, — Энид, в прочем, слишком быстро отпрянула. — Ты же не любишь обниматься. Уэнсдей поджимает губы и смотрит почти с обидой, а после и вовсе хватает подругу за руку и тянет на себя. Прижимает так крепко, как только может. И совершенно не хочет отпускать, потому что теперь она чертовски любит обнимать одну раздражающую, тошнотворную девчонку.