Попытка соблазнения

            Сириус — звезда. Во всех возможных смыслах. На него все смотрят снизу вверх и восхищаются. Молча, громко, томно, страстно, нежно и умиленно. Ему все равно как. Важен факт. Он сияет. И наслаждается вниманием к себе каждой клеточкой тела.       И ему бы успокоиться, искупаться в лучах всеобщей любви и насытиться ей под завязку. Но лишь один взгляд подспудно тревожит его. Терзает. Раздражает. Провоцирует. Спокойный взгляд вечно тихого и прилежного Римуса, чтоб его, Люпина. Тот смотрит своими теплыми янтарными глазами. Просто смотрит. Ровно. Как смотрит на Джеймса, как смотрит на Лили, как смотрит даже на Питера. Сириус недоумевает. Просто не может в это поверить. Раз за разом возвращается к Лунатику, но не видит там ни восхищения, ни обожания.       Ловит ореховый взгляд, выпендривается сильнее, говорит и смеется громче, трясет блестящими смоляными волосами чаще, выделывается на поле для квиддича все опаснее, иногда ловя встревоженные вскрики даже родившегося на метле Джеймса. Но Римус лишь рассеянно поднимает взгляд, убеждается, что все живы, и никто не умер, и снова упирается в свою книжку. Сириус скрипит зубами. Что там может такого быть в этой книжке, что может быть интереснее квиддича. Что может быть интереснее его самого на метле на поле для квиддича!       Сириус злится. Когда флиртует с Мэри, сидя ровно напротив Римуса в большом зале. А тот, мазнув по ним взглядом, о чем-то негромко переговаривается с Питером. Не напрягается ни единым мускулом тела, не сжимает в досаде кулаки, не дергает и бровью. Сириус смотрит. Пристально. Но видит одно сплошное ни-че-го.       Сириус досадует, что даже плохим другом Лунатика назвать не получается ни в одной из ситуаций и Вселенных. Когда ему в очередной раз приходит кричалка от родителей или он ругается с Регом, Римус наравне с Джеймсом и Питером помогают ему держаться, тянут гулять после отбоя, прокрадываются в «Сладкое королевство», подкидывают грязевые бомбы слизеринцам в коридорах, зачаровывают котлы Снейпа и его друзей на зельеварении…       Римус все так же идет позади Сириуса, прижатый почти вплотную из-за ставшей маловатой для четверых лбов мантии и дышит ему куда-то в макушку. Сириус прислушивается. Но дышит Лунатик спокойно, касается аккуратно и пальцы его не дрожат ни секунды.       Сириус бунтует. Все думают, что против семьи. И это тоже. Но подспудно он ждёт, что на новый прокол в носу, ухе или черный маникюр, новую татуировку Римус восхищенно присвистнет или осуждающе покачает головой. Римус же чертов Люпин лишь понимающе улыбается тонкими губами и бурчит что-то из разряда: раз тебе нравится. Сириусу нравится. Но он снова бесится.       Однажды он даже разрезает себе язык и, подойдя к Люпину, провокационно спрашивает, каково, с его точки зрения, целоваться, имея во рту два языка, но Римус лишь смотрит ровно и справедливо замечает, что так он похож на змею. Сириус язык заживляет обратно.       Сириус провоцирует все сильнее. Доходя даже до того, что заваливается в комнату, целуя ту же Мэри, развязно шаря руками по ее телу, прекрасно зная, что там сейчас только Римус. Мэри ойкает. А Люпин… бросая на них удивленный взгляд, лишь кивает и покидает комнату, оставляя их наедине. С Мэри тогда состоялся неприятный разговор. Она, конечно же, все поняла. Она то не Римус Люпин. Но на Сириуса злилась не слишком. Лишь посочувствовала и посоветовала говорить с таким человек как Римус прямо и откровенно, а не дергать кота за усы. Сириус лишь изумился. О чем говорить-то? Мэри цокнула, закатила глаза, назвала его кретином и ушла, застегивая мантию.       Сириус приходит в отчаяние. Навязчивая идея добиться внимания и восхищения Римуса все больше и больше походит на влюбленность, и даже у самого Сириуса отрицать это не выходит. Подумать только, Сириус готов взорваться, из кожи вон вылезти, чтобы только заслужить чужой взгляд. Как собака. Самому противно. Но и будоражаще одновременно.       В этом году ему грустно особенно. Джеймс, добившийся своей Лили, ходит в любовном угаре и тискается с той круглыми сутками, Питер пропадает в своих теплицах и бог знает чем там занимается. Может, тоже девчонку какую нашел. А Римус… Римус готовится к экзаменам. И на каждое приставание Сириуса, даже не отрывая взгляда от конспектов и книг, бурчит: «Бродяга, давай позже».       Однажды Сириус срывается. Не выдерживает такого пренебрежения к своей персоне. И громко заявив, что ему очень жарко, снимает мантию, за ней рубашку, оставаясь в низкопосаженных брюках, открывающих взгляду подвздошный кости, темные волоски, бегущие от пупка к ремню, сильные мышцы груди и тонкую талию. Римус же даже не поднимает взгляд.       Сириус поджимает губы и с размаху приземляется на чужую кровать, всю заваленную исписанными пергаментами и потрепанными учебниками. Он разваливается, заложив руки за голову и согнув одну ногу. Он знает, что выглядит бесподобно. Никто бы не устоял перед ним.       Римус же, лишь скользнув по нему удивленным взором, снова возвращается к прерванному чтению. Сириус буравит его взглядом.       — Ты что-то хочешь, Сириус?       Тот давится вздохом. Что он хочет… Римуса, разумеется! В смысле внимание Римуса! Которого не получает, что бы ни делал!       — Я же тебе не мешаю, Луни? Полежу тут?       — Лежи, — коротко кивает Римус и перелистывает страницу как ни в чем не бывало.       А Сириус вдруг залипает. Как завороженный следит, как длинные тонкие пальцы аккуратно подхватывают уголок страницы и бережно переворачивают, слегка оглаживая лист напоследок. Как быстро бегают зрачки по строкам, а брови чуть хмурятся, губы иногда шевелятся, будто повторяя то, что Римус только что прочитал. Как падает на глаза чуть кудрявая светло-рыжеватая челка, как он терпит, но когда та совсем надоедает аккуратно отодвигает ее пальцами другой руки. Римус изящный. Другого слова Сириус найти не может. И в груди что-то сладко и одновременно больно сжимается. Перед ним сидит невероятное сокровище, которое так хочется заполучить, но вот уже сколько лет это сокровище совсем холодное. Будто заточенное в темной-темной ледяной пещере и охраняемое лично созданным драконом из бережно взращенных и лелеемых комплексов.       Сириус слишком ясно для поддатого помнил их разговор курсе на пятом. Они обсуждали, как это и водится, конечно же, девчонок. Джеймс мечтательно трындел о Лили, Питер о какой-то пуффендуйке, с которой встретился в библиотеке, сам Сириус тогда не был всерьез никем увлечен, но разговор охотно поддерживал. А Римус молчал. Только забравшись с ногами на подоконник, все чаще прикладывался к кружке со сливочным пивом. Сириус терпел как мог, но, не удержавшись, спросил, нравится ли Лунатику кто-нибудь.       — Я оборотень, Бродяга, — едва слышно выдавил тот, не глядя ему в глаза и скривив губы, как он обычно делал, едва речь заходила о «пушистой проблеме». — У таких как я не бывает семьи. Я слишком опасен.       Сириус тогда рассмеялся и сказал, что ему нужно найти такую же пушистую подружку, в смысле не оборотня, а анимага, чтобы бегала с ним по ночам в образе какой-нибудь волчицы. Он нес такую ерунду, за которую сейчас ему было бесконечно стыдно. Хотелось стереть тот пьяный бред из своей и Римуса памяти, но, как и всегда бывает с такими воспоминаниями, они словно кошачьи волоски, прицепившиеся к одежде, уходят с трудом и легко возвращаются вновь.       Лежа сейчас на чужой кровати, Сириус вдруг смущается от мысли, что, описывая волчицу, представлял себя. Точнее, видел в воображении собственного черного пса.       Сириус думает, что он бы бегал с Римусом всю жизнь, не допуская, чтобы волк ранил себя, чтобы тосковал и скулил от одиночества, чтобы сходил с ума от ярости и невозможности присоединиться к стае. Он бы плескался с ним в лесном озере, а потом терпел вылизывания мокрой шерсти, с удовольствием, впрочем, вылизывая морду волка в ответ. Он бы с удовольствием катался в пряной осенней листве, весело отфыркиваясь и чихая. Он бы с удовольствием грел Римуса после обращения пушистым боком, пока тот искал бы в себе силы подняться.       Он знал о Римусе так много… Например, что тот терпеть не мог, когда вокруг него суетились, будто он больной. И Сириусу совсем не хотелось, чтобы кто-то знал о Римусе также много или даже больше. Он впервые задумался, как сильно это чувство похоже на ревность.       Недалеко спокойно лежит рука Римуса. Сириус привыкший вначале делать, потом думать, вдруг неожиданно даже для себя накрывает теплую кожу своими вмиг похолодевшими от волнения пальцами и ведет по всей длине розоватого шрама. Недавний.       — Сириус?       Римус хмурится в недоумении, но руку не убирает. Не напрягаются мышцы, предплечья, не дергаются пальцы. Сириуса же вдруг прошибает тоской. Неужели все безнадежно? И ни его внешность, ни личность, ни очарование не имеют для Римуса ровно никакой ценности? В груди противно ноет. Ничего не говоря, Сириус замыкается в себе и встает с чужой кровати, натягивая смущенно футболку. Теперь сотворенное кажется ему сущей глупостью и, наверное, он выставил себя полным идиотом перед Лунатиком.       Но Римус чуткий. Тогда, когда это не нужно. Потому что едва Сириус натягивает футболку, тот спрашивает:       — Сириус, у тебя точно все хорошо? Ты же знаешь, что всегда можешь поговорить со мной.       Повернуться у Сириуса не хватает сил. Ему больно, тоскливо и досадно. Как маленькому одиннадцатилетнему мальчику, ему хочется расплакаться, потому что он не получил желаемую игрушку, хотя ничего предосудительного не совершил. И это кажется ужасно несправедливым. Ужасно и то, что даже после всех прикладываемых усилий, желаемое не достаётся. Ему, Сириусу Блэку. Очаровательному до тумана перед глазами, красивому как король Артур. Что же нужно дурацкому Лунатику? Сириус понимает, что злится совершенно беспричинно. Он не обязан нравиться всем без исключения. Но лучше бы кто угодно был этим исключением кроме Римуса.       — Сириус?       — Все хорошо, Луни, — оглядывается через плечо Сириус, натягивая самую яркую свою улыбку. Люпин же хмурится, никак на нарочитую радость не реагируя.       — Ты врешь, — говорит он задумчиво, но тут же тяжело вздыхает, опустив глаза, — не хочешь не говори, я в душу не полезу. Но, если что…       — Спасибо, — тихо отвечает Сириус, подхватывая с кровати палочку и ретируясь из комнаты.       Но он был бы не Сириус если бы сдался так легко. Значит, у Лунатика за годы дружбы просто выработался иммунитет к очарованию Сириуса. Значит, нужно лишь чуть больше постараться. Хмыкнув себе под нос, Сириус спускается в гостиную, выискивая взглядом Мэри. Ему нужно посоветоваться.       На следующий день Сириус ходит такой загадочный, что даже Джеймс, не отрывающий полностью замыленного счастливого взгляда от такой же счастливой Лили, интересуется, что тот замыслил и ждать ли им сегодня розыгрыша. Сириус лишь качает головой, скрадывая улыбку.       Вечером, когда в их комнате они опять остаются вдвоем, он встает посреди комнаты, упирая руки в боки:       — Луни, мне нужен твой совет.       — Мгм, — неразборчиво отвечает тот, что-то сосредоточенно записывая на куске пергамента.       — Лунатик! — повышает голос Сириус, в отчаянии чуть не топая ногой как ребенок.       — А? Да? Да! Совет! Я слушаю, — и отрывая чуть расфокусированный взгляд от конспектов Лунатик наконец смотрит на Сириуса.       Сириус видит, как в удивлении дергаются брови. Слегка. И… все? Чертов непрошибаемый Лунатик медленно скользит чуть удивленным взглядом по обтягивающим, словно вторая кожа, черным кожаным штанам, по белой, чуть прозрачной рубашке с широкими свободными рукавами и расстегнутыми наполовину пуговицами, по его груди и ключицам виднеющимся в разрезе, что Мэри пятью минутами раньше назвала самым возбуждающим видом в мире, и, поджав губы, вздергивает бровь. Римус — равнодушный засранец — Люпин поднимает бровь, как это делает сам Сириус. И молчит. Лишь взгляд из равнодушного становится вопросительным.       — И? Мне помочь застегнуть тебе рубашку? Или завязать галстук? Ты знаешь, что я не слишком в этом хорош…       — Как я выгляжу? — Сириусу хочется не звучать жалко, как отвергнутая им на День святого Валентина девочка, но не получается.       В голосе на пару тонов звонче обычного, сквозит какая-то детская уязвленность, тонкая, скрытая грубоватым кашлем, но Сириус ее слышит. Наверное, слышит и Римус. Но тот никак не дает этого знать. Лишь продолжает сидеть со своими конспектами и барабанит пальцами по обложке книги, будто ему не терпится вернуться к учебе. Вернуться к гребанной учебе, когда с ним в комнате секс-символ гребанной Британии. Сириус психует. Бурчит себе под нос: «Ничего» и совсем не подозрительно выметается из комнаты, слетая с лестницы в общую гостиную под изумленный взгляд Мэри.       — Ничего? — одними губами произносит она.       Сириус раздувает ноздри от едва сдерживаемого гнева. Мэри щурится. В ее глазах мелькает так много эмоций, что Сириус даже не пытается их идентифицировать, считывая лишь опасный азарт от брошенного, будто бы лично ей, вызова. Кажется, в привлечении внимания Лунатика он теперь будет не один.       — Сириус? Ты куда это так вырядился? Решил сразить наповал всех девчонок замка? Ах ты проклятый дамский угодник! — Джеймс драматично прикладывает одну руку к груди, а вторую ко лбу.       Он совершенно отвратительно и похабно играет бровями, заставляя Лили захихикать и шлепнуть его по руке. Даже он заметил! Даже не-видящий-ничего-и-никого-вокруг-кроме-Лили-Джеймс! Но только не Римус!       Пробурчав что-то совершенно неубедительное, Сириус плюхнулся на диван и промолчал до конца вечера. Совершенно нетипичное поведение, но повинуясь выразительному взгляду Мэри, никто из друзей его в тот день не трогал.       Но долго унывать Сириус не привык. Спонтанно вспыхнувшая идея стала практически навязчивой. Он выведет Римуса на эмоции. Он его раскачает и вытащит из той брони, что тот сам себе выковал.       На следующую попытку они с Мэри, оставили те же облегающие штаны, но вместо рубашки магией укоротили и слегка посадили обычную черную майку так, что теперь она открывала пупок и обтягивала торс, скрывая, но и подчеркивая контур кубиков пресса. Оглядев свое творение Мэри сглотнула и замахала на него руками, чтобы Сириус поскорее убирался, а то недалеко время, когда она вспомнит, что потрахаться с ним было когда-то соблазнительной для нее идеей. Воодушевленный реакцией девушки, Сириус направляется в спальню, где по его расчетам Римус снова должен быть один.       Так и выходит. Но все снова идет не по плану. Лунатик один и смотрит весьма удивленно на Сириуса, который должен быть с Джеймсом на поле для квиддича, но увидев во что одет Сириус, лишь хмурится и закатывает глаза.       — Мне освободить тебе комнату?       — Что? — Сириус замирает на мгновение.       — Ну… ты же явно кого-то ждешь, разве нет?       — Нет. Все исключительно для тебя, Луни, — ухмыляется Сириус и облокачивается на столбик кровати, скрестив руки на груди.       Он жадно следит, как рассеяно Римус скользит взглядом по его красиво очертившимся в такой позе бицепсам, по чуть качающейся подвеске клыка на его груди, по оголенному животу…       А потом Римус пожав плечами, снова утыкается в конспекты, внимательно скользя по строчкам. Раздражение опаляет внутренности. Снова?! Снова ничего?       Ну ладно, Лунатик… Видит Мерлин, ты напросился на это сам.       День за днем образы Сириуса становятся все откровеннее и откровеннее. Майку сменяет почти прозрачная рубашка, затем сетчатая футболка, топ. Штаны меняются на рваные джинсы, обвешиваются цепями. Однажды Сириус даже надевает под самые дырявые в мире джинсы, посмотрев на которые, даже Мэри только лишь покачала головой, сетчатые колготки. Даже оглядывая сам себя, Сириус чувствует невероятную сексуальность и желание коснуться такого великолепия.       Лунатик же его будто бы опасается. Все сложнее и сложнее Сириусу становится поймать того в спальне. Все чаще и чаще Римус встает раньше всех и возвращается позже всех. И на какие только ухищрения Сириус не идет. Вызывает на себя гнев Поттера рассеянностью на тренировках и прогулами оных, гнев и недоумение учителей, тратя время, нужное для подготовки к занятиям, на подготовку совсем иного рода. Но все это будто бы не дает совершенно никаких результатов. Лунатик не соблазняется. А только отдаляется. Все реже и реже смотрит на него, отсаживается подальше на завтраках и ужинах, часто пропускает обеды…       Однажды ночью, когда Сириуса охватывает очередной приступ отчаяния, он тоскливо вглядывается в спокойное лицо Лунатика, скользит по взлохмаченным во сне волосам, по виднеющимся шейным позвонкам, по очертаниям лопаток, скрытых пижамной рубашкой, по руке, спокойно лежащей рядом с лицом…       Римус такой невероятно притягательный. Он не красив эталонно, как, например, сам Сириус, но легкое, эфемерное почти очарование мягко и ненавязчиво проникает в мысли, опутывает, плетет тонкие как паутинки сети. И ты просто не замечаешь, как эта вязь сплетается в крепкую, обволакивающую тебя привязанность, которая уже не развеется так же легко, как флер идеальной привлекательности обыденной красоты. Такая привязка глубже и намного сильнее.       Римус во сне хмурится, будто чувствует на себе долгий тоскливый взгляд, ведет рукой по простыне и сжимает длинные пальцы. Сириус на секунду перестает дышать, чувствуя как сжалось что-то внизу живота от мимолетной сладкой фантазии, как хотелось бы ему, чтобы так же Римус сжимал его тело.       В этот день Сириус, оглядывая себя в ванной с горечью думает, что все. Хватит. Кажется, он окончательно проиграл и в попытке привлечь внимание теряет Римуса как друга. Ему остро его не хватает. До зуда под кожей, до тоски, схватывающей сердце. Это в последний раз. Если уж не сработает это, то больше не стоит и пытаться. Хотя время совсем неподходящее. Близится полнолуние, и Римус, откровенно говоря, не в духе. Целый день хмур и лихорадочно бледен, огрызается на подтрунивания друзей и ни разу не смотрит на Сириуса.       И по-хорошему эту попытку соблазнения бы отложить до лучших времен, но Сириус устал. Невероятно вымотался от череды болезненных, ужасных для его самолюбия отказов, от равнодушия, от отдаления близкого человека. Вчера Римус отшатнулся от него, когда он хотел просто похлопать того по плечу…       Сириус в последний раз оглядывает себя. Черт. Это горячо. Лучшее творение Мэри.       Полупрозрачный, черный блестящий топ с парой обхватывающих его торс на талии ремней крест-накрест, короткие, не оставляющие места для воображения кожаные шорты с высокой посадкой и струящиеся по его длинным, безупречным ногам отрезы газовой ткани. Венчают это великолепие тяжелые ботфорты до середины икры. На неуверенность в этом элементе образа, Мэри цокнула и, закатив глаза, сказала, что это — весь Сириус во всех своих сочетаниях и противоречиях. Если честно он тогда понял весьма смутно, что она имела в виду.       Вздохнув, он в последний раз трогает художественный беспорядок на голове: небрежный пучок с выпущенными на лицо прядями, серьгу в виде небольшой луны болтающейся на длинной цепи, простой черный кожаный чокер на шее. Лучше точно не будет. Если и сегодня Лунатик никак не отреагирует, то все бесполезно. И лучше оставить его в покое. Сириус кивает сам себе и берется за ручку ванной.       — И чего ты добиваешься, Сириус? — практически рычит Римус ему на ухо, сжимая до боли запястья, прижимаясь всем телом в одном движении, давая чувствовать свое тепло, свой оглушающий запах.       Он прижимает его к двери, тяжело дышит и смотрит так тяжело и темно, что оглушенный Сириус, не успевший даже ничего толком сказать по приходе, теряется окончательно. Лишь смотрит в ответ растерянно, испуганно и, если честно, пиздец как возбужденно.       Такой реакции на свое появление он совершенно не ожидал. Едва только он закрыл за собой дверь и с нахальной улыбкой повернулся к Римусу, то был практически сразу сметен и прижат к той самой двери вызверившимся окончательно Лунатиком. Он сверкает золотым сиянием в глазах, раздувает ноздри, жадно или гневно втягивая его запах, он крепко сжимает запястья, которыми Сириус рефлекторно упирается в грудь Римуса.       Сириус чуть позорно не скулит, как пес. Это пиздец как горячо. Лучше, чем он мог когда-либо представить. Он задыхается. Кажется, еще немного, и его сердце просто не выдержит такого давления.       — Чего ты блять добиваешься, я тебя спросил? — чеканит Римус, склоняя голову и глубоко пропуская в легкие запах Сириуса у шеи. Кажется, Сириус все же скулит.       — Этого? — Лунатик больно кусает за ухом, скользя острыми клыками по нежной коже.       Сириуса передергивает. Но как бы Римус ни злился, в какой бы он ни был ярости, никакой опасности Блэк не чувствует. Не чувствовал никогда. Только не для него.       — Говори, Сириус, — протягивая «р», мурашками проходящую по ставшей вмиг чувствительной коже. — Ты же только и делаешь, что говоришь и говоришь. Говоришь так много, что твой голос мне даже снится… Не покидает меня, кажется, ни на секунду жизни. От тебя не продохнуть. Так что же ты теперь молчишь? Оттолкни меня.       — Ни за что, — хрипло выдыхает Сириус, и, чувствуя свободу в запястьях, тут же скользит руками по чужой чуть влажной шее, притискивая голову Римуса ближе. Но тот упирается рукой в стену, не давая их губам соприкоснуться.       — Если ты поцелуешь меня, пути назад не будет. И я сейчас не про секс. Если ты воспользуешься мной и затем бросишь, продолжая крутить хвостом, ты потеряешь меня навсегда. Слышишь, Сириус? Я тебе не очередное развлечение на одну ночь.       — Римус, я сохну по тебе с пятого курса. Ты же непробиваемая скала. — шепчет Сириус, открыто и как-то жалобно смотря в ореховые глаза, почти полностью поглощенные чернотой зрачка. — У меня вообще никого не было, Луни. И сосался я только с Мэри. Ты сильно преувеличиваешь мои заслуги, — он хмыкает, смотря как вытягивается лицо Римуса. — Репутация не всегда должна строиться на правде. А мне… никогда никого особо не хотелось. Даже поцелуи с Мэри были экспериментом, опытом, потом способом вывести тебя, но никогда не были тем, что описывают в книгах. Я всегда хотел…       — Как там, — заканчивает за него Римус, теряя всякий гнев.       Римус расслабляет плечи, позволяя рукам Сириуса притянуть его ближе. Он утыкается носом в уже изученное место на шее, ведет вверх, легонько касаясь, скорее поглаживая губами, чем целуя.       — Поцелуй меня, Римус, пожалуйста, — шепчет Сириус, вдруг как-то обмякая, смотря на него снизу-вверх почти умоляюще, поглаживая большими пальцами по шее.       — Думаешь, стоит? — хмыкает Римус, замечая опасные искорки в серых глазах. — Думаешь, только тебе можно изводить меня?       — Тебе все это время было все равно! Что бы я ни делал!       — Да? Вот так не было дела? — Римус качает бёдрами вперед, позволяя на секунду задохнувшемуся Сириусу почувствовать напряжение и твердость в чужом паху. Тот лишь прикрывает глаза, пряча в прикушенной губе стон.       Римус склоняется вновь, останавливаясь за пару дюймов от влажных чужих губ. Сириусу так хочется, что губы покалывает. Он уже буквально готов умолять, но Лунатик будто сжаливается над ним, подаваясь вперед и касаясь чужих губ своими.       Сириус — звезда. Но только сейчас он чувствует, что значит вспышка сверхновой. Как бежит по нервным окончаниям ток, как долбят в висках непередаваемые эмоции, как разливается лавой внутри тепло и желание. Как нежно и правильно ощущаются чужие губы на его. Сириус, кажется, умирает, а потом возрождается вновь. Ничего даже близко подобного он не ощущал, целуя Мэри. Там было, может, лишь слегка приятно, но не сносило голову так, как это было сейчас. Застонав он сильнее притягивает голову Римуса к себе, целуя более жадно, влажно, посасывая чужие губы и пробегаясь по ним языком. Римус на вкус, как яблочный пирог с корицей.       Сириус чувствует, как чужая нога втискивается между его бедер, как поднимается, упираясь ему в пах, рассыпая звезды под веками от приятного давления. Римус становится еще ближе, окутывая его собой, закрывая от мира. И Сириус мимолетно думает, что готов остаться в этом мирке навсегда. Лишь бы только его так сладко целовали, обнимали, скользили руками по топу, руками оглаживая голую кожу, посылая мурашки по его телу. Лишь бы только чуть шершавые ладони наконец соскользнули ниже, огладив изгиб поясницы, ягодицы, обтянутые шортами, скользнули еще чуть ниже, большими пальцами забираясь под ткань.       Сириус разрывает поцелуй, откидывает голову назад, приглашая. Ему так много ощущений. Хочется почувствовать все. Как понятливо припадает к его шее Римус, как его руки властно сжимаются, двигая Сириуса уже практически на нем сидящего еще ближе, притискивая пах к паху, сжимая ягодицы под шортами сильно, до приятного дрожания мышц.       — Не говори мне только, что ты без трусов, Сириус, — голос Римуса хриплый, низкий пробегается будто по оголенным нервам, устремляясь туда, где уже связных мыслей почти нет, отключая мозг полностью. — Мерлин… Ты невозможен. Иди сюда. Обхвати меня ногами.       Сириус беспрекословно подчиняется, почти уже не понимая под выброшенными в кровь гормонами, что делает. Подчиняется импульсу, подбросившему его под ягодицы, и оплетает ногами талию Римуса, схватившись за шею. Его куда-то несут, но все, о чем он может думать это, как правильно ощущается горячее дыхание и влажный язык, вылизывающий его шею и местечко между ключицами. Как приятно сжимают большие ладони его ягодицы, как горячо прижимается чужое тело, как нежно скользят меж его пальцев русые прядки, и как приятно оттянуть их назад и самому накрыть покрасневшие, любимые губы.       Его бросают на кровать, лишая уже ставшего родным и необходимым как воздух тепла. Сириус разочарованно стонет и тянет руки, призывая Римуса вернуться. Тот стоит над ним, упираясь коленом меж его ног, смотрит жадно, голодно, пылая таким спектром эмоций, каких Бродяга никогда у Римуса раньше не видел. И все для него одного, все ему одному.       Сириус дерзко улыбается, прикусывая губу, опускает руки к своей шее, изящно скользя ладонями вниз по своему телу, оглаживая оголившийся живот, пальцами пробегаясь по поясу шорт, расстегивая пуговку и шире разводя ноги в стороны.       — Боже, — выдыхает Римус, пожирая его голодными глазами, и склоняется, своими руками убирая чужие, накрывая горячими ладонями живот и бока, поглаживая, касаясь чужого подбородка короткой серией поцелуев и снова накрывая губы. — Какой ты восхитительный.       — Совсем недавно в твоих глазах читалось скорее блядский, — прерываясь на вдохи, отвечает Сириус. Уверенность возвращается к нему стремительно.       — Не без того, — Римус вредно кусает ключицу, зализывая место языком. У Сириуса в животе что-то переворачивается.       — Римус, пожалуйста. Я так тебя хочу… — Сириус чуть не хнычет, чувствуя как давят шорты, которые он теперь практически ненавидит, как чужеродно ощущается на разгоряченной коже ткань топа и как соблазнительно в голове видится коснуться Римуса всем обнаженным телом сразу. — Сними это с меня.       Римус подчиняется, поддевая пальцами задравшуюся майку и медленно собирая ее гармошкой вверх. Горячие ладони гладят кожу, и Сириус плавится от ощущений. Он закрывает глаза, отдаваясь ощущениям, закидывая руки за голову, прогнувшись в пояснице, чувствуя, как чужие ладони, словно акцио, притянул образовавшийся изгиб, как руки Римуса ложатся в ямочки на пояснице, а обжигающие губы касаются соска. Сириус выгибается, подаваясь вперед сильнее, не сдерживая стона, когда Римус подключает к делу язык.       — Блять, Сириус. Какой ты… ты бы видел себя, — Римус выдыхает ему прямо в сердце, екнувшее от этих слов.       — Какой?       — Ахуенный. Горячий. Красивый. Очень красивый. Сириус…       Римус аккуратно касается пояса шорт, пробегается пальцами по молнии, надавив на скрытую тканью головку. Сириус шумно выдыхает и качается бедрами вверх.       — Разрешишь?       Сириус кивает, ощущая укол в самое сердце. Тактичный, безопасный Римус. Какая от него может исходить угроза. На периферии мыслей думается, что никого иного он для себя выбрать и не мог.       Римус тянет шорты вниз, Сириус быстро снимает топ, отбрасывая его куда-то в сторону. Он лежит перед Лунатиком обнаженный, внезапно смущенный, хотя прекрасно знает, как отлично выглядит в целом и сегодня в особенности. Но под внимательным темным взглядом Римуса робеет, тянет прикрыться, но тот вновь склоняется ближе, окутывая успокаивающим теплом, и касается самыми кончиками пальцев члена, срывая с губ несдержанный стон.       — Луни…       — Тише.       — Пожалуйста…       — Пожалуйста, что? М?       Римус ласково улыбается, касаясь скулы Сириуса губами. Обхватывает ладонью головку, смазывая капли предэякулята, и медленно ведет вниз. Сириус несдержанно стонет, а затем тянет мягкий свитер Лунатика вверх.       — Сириус…       — Чего я там не видел. Я каждое утро после полнолуния вижу тебя голым уже много лет. Римус…       И Лунатик поддается. Стягивает свитер, аккуратно положив его на постель, упирается ладонями по бокам от головы Сириуса. Его лицо будто бы снова застывает, будто он снова пытается забраться обратно в свой панцирь. Сириус нежно касается руками груди, ведет вверх, оглаживая острые ключицы, обсыпанные самыми соблазнительными в мире веснушками, от одного вида которых слюна скапливается у Сириуса во рту, так хочется облизать каждую.       Сириус не врал, он множество раз видел Римуса обнаженным. Поджарое, хоть и худое тело, испещренный шрамами торс… Но для Сириуса это не было чем-то ужасающим, это был все тот же Римус, красивый, соблазнительный Римус с картой собственной истории на теле.       Сириус чувствует, как тот напряжен. Чувствует, кажется, каждую мысль и эмоцию. В нем нет жалости, лишь желание показать, как сильно ему нравится то, что он видит. Показать, как сильно он Римуса жаждет. Каким его видит.       Приподнявшись, Сириус опрокидывает Лунатика на спину, садится сверху тому на бедра. Гладит снова. Склоняется под удивленное «Сириус!» и проходится губами по самому страшному шраму, пересекающему ребра по диагонали.       — Знаешь, — тянет он игриво, покусывая губы. — Тут явно кое-что лишнее.       Сириус цепляет шлевку домашних штанов Римуса пальцем и дергает. Затем скользит рукой под свободную резинку, под пояс трусов, касаясь влажного, горячего члена. Прикусив губу, аккуратно ощупывает, размазывая смазку под судорожные выдохи Римуса.       — Не иначе мне досталась такая удача!       Римус фыркает, заметно расслабляясь и оглаживая игривого Сириуса нежным взглядом.       Сириус плавится. Чувствует, как растет в груди шар света и тепла, хочется, как собаке, лезть целоваться и лизаться, тереться, помечая своего человека.       — И все же это мы снимем, — он тянет штаны прочь.       Наконец обнаженный, прекрасный, возбужденный Римус лежит под ним и вряд ли Сириус чувствовал себя счастливее хоть когда нибудь. Вряд ли хоть раз чувствовал такой силы желание.       — Римус, я очень тебя хочу. Но я пока…       — Ничего без твоего желания, Сириус, — Лунатик кладет руки на обнимающие его бедра и гладит, скользя руками выше к тазу. Подтянувшись, он заключает Сириуса в объятия, крепко прижимая к себе.       Их члены соприкасаются, вызывая рваные выдохи у обоих. Римус тянется к губам, утягивая Сириуса в ласковый влажный поцелуй. ***       Сириус лежит на исполосованной шрамами груди, медленно и лениво обводит пальцем с облупившимся черным лаком каждую так завораживающую его линию. Ему хорошо. В теле разливается послеоргазменная нега, в его волосах шерудят ласковые пальцы, под носом ощущается любимый запах, а обнаженным телом чувствуется чужое такое же обнаженное, теплое, греющее.       Наверное, Сириусу вообще никогда не было так хорошо. Он лениво думает, что хотел бы остаться в этом моменте навсегда. А для патронуса прибавляется еще одно счастливое воспоминание. В нем словно море колышется — столько нежности, столько острого, щемящего чувства влюбленности и счастья, когда объект тебе наконец ответил. Кстати…       — Луни…       — М? — сонно отзывается Римус.       — Почему… почему так? — он замолкает, собираясь с мыслями, Лунатик ему не мешает. Никогда не мешает, не торопит. — Почему ты был так равнодушен ко мне? Ты… ты просто меня захотел? Из-за шорт этих дурацких?       Сириус не собирался вообще. Не собирался спрашивать именно так, но озвученная вслух мысль о равнодушии режет больнее, чем он ожидал. Он невольно напрягается, царапнув ноготками по груди. Римус обнимает его крепче и тихо смеется. Сириус вскидывается, вырываясь из кольца рук, возмущенно оглядывая веселящегося Лунатика.       — Ты один из самых умных учеников Хогвартса, Сириус. Неужели ты считаешь, что человек моего характера может просто переспать с человеком, к которому ничего не испытывает.       — Теоретические магические знания не имеют с этим вообще ничего общего, — обиженно бубнит Сириус. — Откуда мне знать.       — Иди ко мне, — Римус распахивает объятия и Сириус ныряет в них, ощущая, как теплые пальцы поглаживают его по внезапно такой чувствительной спине. Он прикрывает глаза, уместив подбородок на груди Римуса. Безумно хочется заурчать как коту. — Я, кажется, даже не помню себя в тебя не влюбленным. Наверное, как ты открыл дверь в мое купе в поезде, как коснулся моей руки и спросил, твой ли я родственник. Кажется, уже тогда я был бесконечно счастлив, что нет.       Сириус смотрит на него широко раскрытыми глазами.       — Но почему…       — Почему молчал? А как ты себе это представляешь? Я даже не знал, гей ли ты или хотя бы бисексуал. Ты всегда проявлял внимание исключительно к девушкам.       — Но обычно влюбленность всегда видна!       — Я же говорю. Я живу с этим чувством очень долго. Ты просто даже не знаешь меня без него, — Римус чмокнул пораженного Сириуса в кончик носа.       — Нет! Нет-нет! Сейчас я вижу эту л… это чувство в твоих глазах. Вижу нежность. Но раньше ты даже лишний раз на меня не смотрел.       — Все так. Я… Наверное, просто принял для себя, что никогда не смогу быть с тобой. Сначала, потому что ты Блэк, потом думал, что даже, когда ты отрицал, что Блэк, я все равно был тебе не ровней, тссс… Подожди, не перебивай. Потом ты стал интересоваться девочками. И я понял, что все совсем бесполезно. Мне не было больно, если ты об этом. Я уложил это чувство в себе, смирился с ним. Но никогда не думал, что ты почувствуешь ко мне хоть что-то близкое.       — То есть ты даже не ревновал меня?       — Иногда я тосковал, провожал тебя взглядом с какой-нибудь девчонкой, но быстро абстрагировался. Для меня дружба с тобой всегда была важнее моих чувств, — Римус задумчиво обводит большим пальцем зацелованные им буквально десять минут назад губы.       — А сейчас? Сейчас ты как себя ощущаешь?       — Я не знаю. Счастливым, безусловно, не щипайся. Но и растерянным тоже.       — Луни, пожалуйста, давай договоримся, что все свои чувства ты будешь мне говорить, потому что я и так доходил до всего слишком долго, чтобы потерять тебя из-за чего-нибудь, что я вовремя не смогу решить.       Римус ласково целует его в макушку. Сириус улыбается и закрывает глаза. Наконец-то все правильно.