В глазах смотрящего

— Чего? Че такое? — хмуришься ты, неловко вырванный из приятного полусонного состояния. Вот-вот ты со старательно скорченным безразличием на лице любовался своим МЕЙТСПРИТОПАРНЕДРУГОЛИДЕРОМ, который нежно окучивал твои рожки, пытаясь то ли усыпить тебя, то ли незаметно переключить в полувозбужденный режим, а теперь замираешь, совсем растерянный. Джон как-то слишком задумчиво хмурит брови. Это скандал. СКАНДАЛИЩЕ! Что-то явно не так. Потому что твой мейтспритопарнеобосрыш НЕ УМЕЕТ ДУМАТЬ. Кажется, произошел криминал. — Эгберт, ты кони двинул? Что случилось, спрашиваю? — внутри стремительно вскипает беспокойство. Его проблемы — твои проблемы. Что могло произойти? Вы не выключили утюг и кухня горит? Он забыл о чьем-то дне выкручивания? ТЫ забыл о чьем-то дне выкручивания? О ЕГО дне выкручивания? Снисхождение за ногу, если да, то ты очень херовый мейтспри… Нет, сейчас декабрь, какой, еб его об стенку, день выкручивания? Вы свое уже отгуляли. А что тогда? Кто-то умер? Нет, как бы он узнал, что кто-то умер, если последние минут двадцать он (без единой мысли в лохматой башке) лапал тебя во всех возможных местах и только изредка бурчал «мур-мур-мур» (дразнящим, запредельно глюкозным и откровенно влюбленным тоном, от которого у тебя бежали мурашки), когда твое троллье нутро, наплевав на все законы приличия, начинало довольно урчать? — …У тебя что-то с глазами? — то ли уточняет, то ли констатирует Джон. Ты моргаешь. Не похоже. — Не знаю. Наверное, мне кажется. Хоть убейся не могу понять, что. Просто… Что-то. Посмотри потом сам в зеркало, угу? Ты киваешь, откровенно сомневаясь, испытывать ли тебе облегчение. Ты и правда не чувствуешь ничего необычного в своем организме, с другой стороны, мало ли раз тебе казалось, что все идет по плану… — Если что-то не так, мы пойдем к доктору, — тут же предупреждает Джон. Ты скалишься. — А-а-а, милашка, не сработает! Ну же, тетенька доктор тебе ничего не сделает, просто посмотрит… — он хитро улыбается, — не то что я. Мистер Вантас, — говорит твой МУДАКСКОТИНАУРОДИЩЕЗНАЕТЖЕ, — для того, чтобы поставить диагноз, мне нужно, чтобы вы полностью разделись и прошли на крес… Ты, красный до корней волос, зажимаешь ему рот и неловко ерзаешь. Смертельно необходимо убедиться, что Доктор Эгберт никогда не узнает, что делает с тобой своим приказным тоном. А вброс про глаза как-то забывается. Этак на час — ровно до тех пор, пока ты не идешь в ванную, чтобы смыть с себя следы акта активного забывания. Джон, будь он проклят (не считая того, что нет, не будь, будь он счастлив всю жизнь и желательно под твоим боком), умеет заставить тебя пройти через триллиард ощущений одновременно, опустошить твою голову полностью, занежить бережными прикосновениями, а потом довести чуть ли не до потери сознания от смеха, потому что он обязательно сделает что-нибудь очень странное и глупое, но до тупого очаровательное, и, гогже блядский, ты так сильно его любишь, что, возможно, тебе нужно ополоснуть лицо прохладной водой и немного подыша… Ты сталкиваешься взглядом с самим собой в отражении и пазл в голове щелкает мгновенно. Смешное щекотное ощущение влюбленности по всему телу испаряется. Нет, нет, нет, нет, нет, блять… Вот, о чем говорил Джон, пытаясь выяснить, что же не так с твоими глазами. Как он вообще умудрился понять?! Еще и раньше, чем ты?! Чертов Эгберт с его чертовой безусловной любовью! Ты оттягиваешь веко вниз и наклоняешься ближе к зеркалу. Обосраться и не встать. Ты стареешь. *** Возможно, тебе стоило лучше обдумать, как правильно пиздеть офтальмологу, потому что скептический взгляд нефритокровной в черном халате наводит на мысль, что она не сильно-то прониклась твоей историей о гогподи-каком-ужасном зрении. Ты почему-то думал, что какой-никакой статус местного «Иисуса Христа», как выражался Страйдер, заставит первого же врача, к которому ты придешь, расплыться в лужу и прописать тебе что угодно, что ты попросишь. Выяснилось, что из всех, к кому ты мог попасть, ты попал именно к той, кто ни в какую не хотела прописывать тебе даже пластырь. — Мистер Вантас, — произносит она (и у тебя в голове совершенно не возникает никаких ассоциаций, не-а, ни одной), — это нормальные возрастные изменения. И у меня все же складывается впечатление, что у вас нет проблем с глазами. Простите, если я не права… «Вы не правы, — хочешь сказать ты, — у меня полно проблем с глазами. Главная из них заключается в том, что как только мой человекодурень допрет, что они больше не похожи на «пуговки» и что мне больше не восемь, он меня бросит. Ну, вы знаете, тот самый парень, которого обожают абсолютно все, потому что он самый добрый, искренний и заботливый, а еще ужасно умный, хоть я никогда этого и не признаю, и без него моя, ваша да и чья угодно еще жизнь превратилась бы в Ад, и наплевать, если вы видели его только в газетах и изредка по телеку, он, между прочим, наполняет ваше существование светом, так что вам лучше бы быть в курсе!..» — Мне нужны линзы. Цветные, — повторяешь ты. — Сейчас. В чем вообще вопрос? В деньгах? Вы же отлично знаете, что!.. — Я отлично знаю, — кивает она, отчетливо напоминая тебе… нет, не Канайю, а Лалонд-младшую, — но дело не в этом. Мы в принципе не прописываем и не рекомендуем линзы для троллей, находящихся в переходном этапе. Инородное тело на поверхности глазного яблока помешает проходить процессу возрастных изменений. Лучшее, что я могу сделать — прописать очки, но они вам не нужны. Поверьте, что бы ни служило причиной вашего желания перекрыть цвет глаз, этому лучше подождать около… — она задумчиво отводит взгляд. Ее радужка сверкает благородным зеленым, почти изумрудным, и ты изо всех сил стараешься не заорать. — Я бы сказала, как минимум полугода. В идеале, конечно, даже дольше… От стресса ты сначала даже не можешь вспомнить, сколько это — полгода, пока не смотришь на календарь. Ох ты ж блять. Блять. Ты в такой заднице… Джон точно тебя бросит. Дома ты перерываешь весь Интернет, но легального способа сохранить и отношения, и глаза не находишь. Идиотский организм! Почему бы ему просто не… не оставаться таким, как в юности, всегда? Таким, каким он нравится Джону? канцероГенетик [КГ] начал троллить мрачногоАссистента [МА] КГ: ХОРОШО, Я ЛУЧШЕ НАПИШУ ТЕКСТОМ, ПОТОМУ ЧТО ПО ТЕЛЕФОНУ Я НАЧИНАЮ ЗВУЧАТЬ КАК НЕВМЕНЯЕМАЯ РОЗОВАЯ СОПЛЯ. КГ: БЛЯТЬ. КГ: КОГО Я ОБМАНЫВАЮ, Я И СЕЙЧАС БУДУ ЗВУЧАТЬ КАК РОЗОВАЯ СОПЛЯ. НАСТОЛЬКО СИЛЬНО, ЧТО ПРОЩЕ СКАЗАТЬ, ЧТО Я БУДУ РОЗОВОСОПЛЯТЬ. КГ: ИЛИ НЕТ, ПОГОДИ, «РОЗОВЫЙ» У ЛЮДЕЙ — ЭТО ЖЕ ПРО МЕЙТСПРИТ? КГ: БЛЯДСКИЕ КРИВОЕБИЩА. КГ: ХОРОШО, ТОГДА ПРИДУМАЙ САМЫЙ ЖАЛКИЙ ЦВЕТ НА СВЕТЕ САМА. КГ: «ЖАЛКИЙ» — КАК УБОГИЙ, А НЕ КАК ПРИВЛЕКАЮЩИЙ К СПАРИВАНИЮ. МА: Хорошо Каркат Ты Нервничаешь Это Очень Заметно МА: Но Я Уверена Что Что Бы Там Ни Случилось Мы Разберемся МА: Пожалуйста Попробуй Объяснить Мне Еще раз МА: И Прости Если Я В Процессе Буду Задавать Уточняющие Вопросы КГ: НЕТ, ЭТО МОЖНО ПОНЯТЬ. КГ: ХОРОШО, В ОБЩЕМ, У МЕНЯ НАЧАЛОСЬ. КГ: ТО САМОЕ. КГ: ТЫ ПОНИМАЕШЬ. МА: Если Честно Нет МА: Что Началось КГ: БЛЯЯЯЯЯЯЯЯ. КГ: ОНО, КАН. КГ: Я ВЗРОСЛЕЮ. МА: О МА: Ты Имеешь В Виду Твои Глаза И Рога Верно КГ: ДА. КГ: ЭЙ, ТЫ ВСЕ ЕЩЕ ТУТ? МА: Да Конечно МА: Я Просто Надеялась Что Смогу Слегка Сократить Количество Своих Дурацких Вопросов Говорящим Молчанием Намекающим На То Что Я Бы Хотела Услышать Больше О Том Почему Это Проблема КГ: ПОЧЕМУ ЭТО ПРОБЛЕМА? КГ: ОХ, БЛЯТЬ, ПОДОЖДИ, ОТОЙДУ, ПОТРЯСУ СВОИ СРАМНЫЕ ШАРЫ В НАДЕЖДЕ НА ТО, ЧТО В НИХ ПРОГЛЯНЕТСЯ ПРОЗРАЧНОЕ ОКОШКО С «ДА», «НЕТ», «НЕ ЗНАЮ». КГ: ИЛИ НАСРУ В ЛОТОК ТРИЛЛИАРДУ КОШЕК ЛАЛОНД И ПОИЩУ ТАМ ПРЕДСКАЗЫВАЮЩИЕ БУДУЩЕЕ ФОРМЫ. КОРИЧНЕВОЕ УХО ФАРАОНОВ, КИТОВЫХ БОРОЗД НА ГРИФАХ ОСНАЩЕНИЯ НЛО С ПОДОПЛЕКОЙ ЗРЕЛОСТИ, ВСЯ ХУЙНЯ. КГ: ОТВЕТ ВЕДЬ ТАКОЙ СЛОЖНЫЙ, КАН. МА: Нет Правда МА: Не Мог Бы Ты Объяснить Так Будто Я Маленький Человеческий Несмышленыш МА: На Которого Не Получается Орать Потому Что Он Очень Милый КГ: ГРРРРРРРРРРРХ. КГ: ЛАДНО. МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ НЕСМЫШЛЕНЫШ. КГ: ВИДИШЬ ЛИ, МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ НЕСМЫШЛЕНЫШ, У ДЯДИ КАРКАТА ЕСТЬ МЕЙТСПРИТ. ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ПОТРЯСАЮЩИЙ МЕЙТСПРИТ, ЗА КОТОРОГО ОН ГОТОВ ГОЛЫМИ РУКАМИ ДРАТЬСЯ С ДЖЕКОМ, СНИСХОЖДЕНИЕМ, МИЛЛИОНОМ ТРУТНЕЙ И ОГРОМНОЙ, НАДУТОЙ КАК ВОЗДУШНОЙ ШАР ЗАДНИЦЕЙ ДЖЕЙКА ИНГЛИША, КОТОРАЯ ВЫГЛЯДИТ ТАК, СЛОВНО ВОТ-ВОТ ПРОЛОМИТ ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ ЭКРАН СО ЗВУКОМ ТИПА «ЧАВК», «ЧПОК» ИЛИ «ШМЫГ», КАК В ДИАЛОГОВЫХ ОБЛАЧКАХ В ПОЗОРНЫХ МАНГАХ, КОТОРЫЕ ТЫ, ВООБЩЕ-ТО, НЕ ДОЛЖНА ЗНАТЬ, ЧТО Я ЧИТАЮ, И ОСЛЕПИТ ТЕБЯ К ХЕРАМ. КГ: О, КСТАТИ, В НЫНЕШНЕЙ СИТУАЦИИ ЭТО ДАЖЕ НЕПЛОХОЙ ВАРИАНТ. МА: Человеческий Несмышленыш Слишком Мал Для Подробностей О Степени Эротичности Частей Тела Его Столь Же Человеческих Приятелей КГ: ДА, ЛАДНО, БЛИЖЕ К ТЕМЕ. КГ: ТАК ВОТ, ДА. ЕСЛИ ЭТО НЕ ОЧЕВИДНО, Я ОЧЕНЬ НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ДЖОН ЭГБЕРТ МЕНЯ БРОСАЛ. КГ: НО ОН БРОСИТ, КОГДА УВИДИТ, КАКИМ Я СТАНОВЛЮСЬ. КГ: КУДА ТЫ ОПЯТЬ ПРОПАЛА? МА: Хорошо Я Окончательно Убедилась Что Мое Намекающее На Продолжение Молчание Не Работает Поэтому Буду Прямолинейна МА: Я Не Понимаю Почему Джон Должен Тебя Бросить КГ: А Я НЕ ПОНИМАЮ, ПОЧЕМУ ЭТО НЕ ОЧЕВИДНО. КГ: КОРОЧЕ, РАССКАЖУ НА ПРИМЕРАХ, РАЗ УЖ ТЕБЕ, КАК СЛИШКОМ ДОБРОМУ И ЗАБОТЛИВОМУ ТРОЛЛЮ, ЭТО НЕЯСНО. КГ: ПУНКТ А) ЕМУ ОЧЕНЬ НРАВЯТСЯ МОИ ТЕМНЫЕ ГЛАЗА. КГ: КОГДА МЫ ТОЛЬКО ЗАПОЛНИЛИ АЛЫЙ КВАДРАНТ КГ: ТЬФУ, СЛУЧАЙНО ОТПРАВИЛ. Я ИМЕЛ В ВИДУ, АЛЫЙ И ЕДИНСТВЕННЫЙ КВАДРАНТ. НЕ ДУМАЙ НЕ ТОГО, Я НЕ ХОЧУ ЗАПОЛНЯТЬ ХОТЬ ОДИН ИЗ ОСТАВШИХСЯ. НИ ЗА ЧТО. КГ: ТАК ВОТ, В САМОМ НАЧАЛЕ ОН ПОСТОЯННО ПРО НИХ ГОВОРИЛ. ХЗ, КАК Я ПОНЯЛ, ЭТО ОН ТАК ПРОПЕРЛСЯ ПО ПРИШЕЛЬЧЕСТВУ. КГ: ПИЗДЕЛ И ПИЗДЕЛ. И СЕЙЧАС ИНОГДА ПОПЕЗДЫВАЕТ. КГ: ДЛЯ ТВОЕГО ЖЕ БЛАГА НЕ БУДУ ПЕРЕСКАЗЫВАТЬ. ЭТО НАСТОЛЬКО АЛЫЙ БУБНЕЖ, ЧТО ЕСЛИ БЫ ОБ ЭТОМ УЗНАЛИ ПОЖАРНЫЕ, ОНИ БЫ ПОГОЛОВНО УВОЛИЛИСЬ, ПОТОМУ ЧТО ТО, НАСКОЛЬКО АЛЫЕ ВЕЩИ ЭГБЕРТ ИНОГДА ГОВОРИТ, ПРИСТЫДИТ ЛЮБУЮ ПОЖАРНУЮ МАШИНУ. КГ: И ПОМИДОР, И СВЕТОФОР, И ДАЖЕ МОЮ УБЛЮДСКУЮ КРОВЬ. МА: И Почему Ты Думаешь Что Ему Не Понравится Красный КГ: ПУНКТ Б) ОН ТАЩИТСЯ ПО ТОМУ, ЧТО Я ПИЗДЮЧНОГО ФОРМАТА. КГ: МОЖНО Я НЕ БУДУ В ЭТО ПОГРУЖАТЬСЯ? ЭТО ПИЗДЕЦ КАК ПОЗОРНО. КГ: ТЫ УЗНАЕШЬ СЛИШКОМ МНОГО О НАШИХ С ЭГБЕРТОМ БРАЧНЫХ ИГРИЩАХ. КГ: ПОД КОТОРЫМИ, КОНЕЧНО, ПОДРАЗУМЕВАЮТСЯ АДЕКВАТНЫЕ ВЗРОСЛЫЕ ОТНОШЕНИЯ. МА: Я Не Могу Тебя Вынудить Конечно Но Звучит Это Все Весьма Озадачивающе МА: Я Была Бы Благодарна За Объяснение МА: И Я Не Расскажу Роуз КГ: БЛЯТЬ. ЛАДНО. КГ: НО ТОЛЬКО В НАДЕЖДЕ ПОЛУЧИТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ДЕЛЬНЫЙ СОВЕТ. КГ: И ЧТО ВЫ С ЛАЛОНД ДЕЛАЕТЕ ЧТО-ТО РАВНОЗНАЧНО ПОЗОРНОЕ. КГ: ТИПА, Я ИМЕЛ В ВИДУ, ЧТО ЭГБЕРТ ПОСТОЯННО СО МНОЙ СЮСЮКАЕТСЯ. КГ: ИНОГДА ЭТО БЕСИТ И МНЕ ПРИХОДИТСЯ НАПОМИНАТЬ ЕМУ, ЧТО Я ВПОЛНЕ В СИЛАХ ОТЫМЕТЬ ЕГО В ЖЕЛУДОК И ЗАСТАВИТЬ ЕГО ЭТИМ НАСЛАЖДАТЬСЯ, НО В ОСНОВНОМ ЭТО ПРОСТО ОБОСРАТЬСЯ КАК МИЛО. КГ: И НЕ ТОЛЬКО СЮСЮКАЕТСЯ. ОН ПОСТОЯННО БЕСПОКОИТСЯ ОБО МНЕ, ЗАБОТИТСЯ, ДЕЛАЕТ ДУРАЦКИЕ ВЕЩИ, ТИПА, ХВАТАЕТ МЕНЯ НА РУКИ, ЕСЛИ НА УЛИЦЕ ГРЯЗНО, ЗАВЯЗЫВАЕТ МНЕ ШНУРКИ, БОЛТАЕТ ПОЛНОЧИ, ЧТОБЫ ОТОГНАТЬ СТРАХОУЖАСЫ И ВСЕ ТАКОЕ. МА: И Ты Думаешь Что Он Ведет Себя Так Потому Что Воспринимает Тебя Как Младшего КГ: НУ ДА. А ПОЧЕМУ ЕЩЕ? МА: Ты Же В Курсе Что Технически Ты Старше КГ: ЭТО НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТ. МА: Каркат МА: У Меня Подозрение Что Джон Просто Испытывает К Тебе Чувство Которое Люди МА: Да И Тролли Теперь Тоже КГ: О ВРЕМЕНА, О НРАВЫ. МА: Да Уж МА: Которое Люди И Тролли Обычно Называют Любовью МА: И Джон Выражает Его В Такой Забавной Манере Потому Что Он Просто Такой МА: Роуз Иногда Моет Мне Руки МА: Просто Так МА: Потому Что Хочет Сделать Что-то В Данный Конкретный Момент Даже Если Это Вызывает Некоторое Недоумение И Сильно Смущает МА: Когда Мы Последний Раз Виделись Вы Буквально Соревновались За То Кто Сможет Совершить Больше Актов Абсолютно Не Необходимой Помощи МА: Это Едва Ли Связано С Тем Что Он Считает Тебя Младше Или Меньше Или Что Угодно КГ: НАВЕРНЯКА СВЯЗАНО. КГ: ЛАДНО, ПЛЕВАТЬ. КГ: ПУНКТ В). КГ: ДЖОН ПИЗДЕЦКИ БОИТСЯ СТАРОСТИ. КГ: И Я ПОНИМАЮ. КГ: ОН БЕССМЕРТЕН. КГ: Я НЕТ. КГ: ЛУЧШЕ ЕМУ БРОСИТЬ МЕНЯ СЕЙЧАС, КОГДА ОН ПОЙМЕТ, ЧТО Я ВЗРОСЛЕЮ, ЧЕМ ПОТОМ, КОГДА ОН БУДЕТ ПРИВЯЗАН КО МНЕ СЛИШКОМ СИЛЬНО, И Я УМРУ. МА: О Гогже КГ: АГА. МА: Ты Там Плачешь? КГ: НЕТ. С ЧНГО БЫ. МА: Не Сомневалась МА: Каркат Мы Не Можем Знать Наверняка МА: Роуз Работает Над Этим МА: И Остальные Тоже МА: Но Высока Вероятность Что Мы И Так Бессмертны МА: Стали В Момент Когда Ступили На Землю С КГ: МОЖЕТ БЫТЬ. НО ПОКА МЫ ЭТОГО НЕ ЗНАЕМ. МА: Джейн Игрок Жизни МА: А Дейв Времени МА: Я Думаю Если У Кого-то И Есть Шанс На Бессмертие То У Нас КГ: НЕ ЗНАЮ. ВОЗМОЖНО. КГ: Я НЕ ХОЧУ РАССТАВАТЬСЯ С ДЖОНОМ. МА: Все Будет Хорошо Я Клянусь Чем Угодно Каркат МА: Джон Тебя Не Бросит МА: Только Не Делай Глупостей МА: Не Вздумай Бросать Его Первым МА: Или Выколупывать Себе Глаза МА: Или Еще Чего КГ: ЛАДНО. КГ: ПОГОВОРИМ ПОЗЖЕ? МА: Береги Себя И Не Волнуйся Из-за Подобного КГ: АГА. канцероГенетик [КГ] прекратил троллить мрачногоАссистента [МА] Хорошо. Канайя очень старалась быть помогающей. У нее даже частично получилось. Теперь ты знаешь, что сказать Джону, если он захочет бросить тебя из-за того, что ты можешь окочуриться этак на бесконечность раньше, чем он. Но проблема того, что ты станешь уродцем в его глазах, никуда не девается. Блядский всратобрюхий песий сын. Что еще ты можешь сделать, чтобы он не заметил, нервно соображаешь ты, разглядывая еле заметно отливающую на свету красным радужку, что же еще… — Тебя покусал Дейв? — смешливо фыркает Джон, когда ты появляешься на кухне в солнцезащитных очках. На улице декабрь, но, надо сказать, погода ужасно солнечная, и лучи, успешно протолкнувшиеся сквозь шторы, словно население целого штата утром в дверях вагона метро, заставляют Эгберта щуриться и морщиться. Он потрясающий. Вы начали встречаться, сколько, два оборота назад? Почти два с половиной? Неужели это оглушительное ощущение внутри, стоит тебе взглянуть на него, не пройдет никогда? Ты совсем не против. — Не напоминай мне про это чучело, — вздыхаешь ты как можно более естественно, — я проспорил. Желание. И вот мы здесь. Джон весело смеется, а тебя внезапно начинаешь тошнить от страха и вины. Ты обманываешь его. И ведь он однажды узнает, точно узнает, ты не можешь скрывать вечно. Вечно, конечно, и не надо, всего несколько месяцев, пока радужка активно набирает цвет, рога костенеют, кожа темнеет, пряча незаметные пятнышки и веснушки… Но это все Джон едва ли заметит, оно проходит медленно и почти неощутимо даже для самого тролля. А вот новый цвет глаз, пусть даже проявившийся не в секунду… — Тебе идет, — улыбается Джон и целует тебя в кончик носа. Ты жмешься к нему жадно, не играешь в невинность ни секунды — кто знает, сколько еще этих нежных моментов тебе осталось? Он любовно почесывает твой затылок, бормочет сладкие бездумности тебе в уши, легонько прихватывает губами мочки, и ты млеешь. Джон. Джон Эгберт. Может, раздумываешь ты тремя днями позже, когда Джон рядом с тобой засыпает, а черные очки отправляются на прикроватную тумбочку, он тебя и не бросит, но ты точно будешь нравиться ему меньше. И это еще повезло, что ты вряд ли сильно вырастешь. Может, пара сантиметров, но точно не как Гамзи какой-нибудь… Ты переворачиваешься на другой бок, чтобы посмотреть на Джона. Он спит с приоткрытым ртом, едва не пуская слюни, но твое сердце так или иначе трогает теплотой — он такой тупой, и смешной, и ласковый, и понимающий, и никто не заставлял тебя чувствовать себя так хорошо, как он. Может, думаешь ты нервно, махнуться с ним квадрантами? Если он решит, что с красными глазами ты нравишься ему меньше, ты мог бы стать его мойрейлом, например. Почему нет? Или… нет, черная романтика вне игры. Ты не можешь ненавидеть его. Даже если он постоянно забывает про свою смертельную аллергию и пугает тебя до усрачки, кривляется, когда ты показываешь ему очередной (их действительно много) шедевр кинематографа, смущает тебя своей нежностью почти до слез и слишком часто говорит тебе, что ты самый лучший, заслуживающий всего на свете, и наверняка обманывает и себя, и тебя — хотя иногда ты чувствуешь, что начинаешь в это верить, потому что когда ты берешь его за руку, он улыбается так, будто выиграл лотерею, а еще он носит твою фотографию в своем кошельке и жадно пожирает тебя взглядом даже когда ты, сонный, сгорбленный и ворчливый, упрямо доказываешь ему, что нет, Эгберт, утрись, меня совсем не заводит, когда ты демонстрируешь, что можешь буквально приковать меня к кровати своими дурацкими дыхательными силами… И все остальное. М-да, непохоже, что у вас сложится удачный мойрейл — ты предложишь ему массаж, и он потребует твою выпуклость в своей заднице в следующие три минуты. Вот Канайя бы никогда!.. С момента страшного обнаружения проходит неделя с копейками, когда Джону, наконец, опостылевает эта катавасия с очками. Первые пару часов он пытается убедить тебя перестать «играть по правилам Дейва» самостоятельно, потом не выдерживает и прячет очки один гог знает куда, но окончательно останавливает тебя только то, что он грозится поговорить с Дейвом, чтобы тот посбавил обороты со своими желаниями. Хотя тебе может повезти и Дейв может подыграть, он не согласится обманывать Джона слишком долго, а подставлять его тебе тоже не слишком-то хочется. Хороший план, который предлагает тебе Канайя — поговорить с Джоном и честно признаться в своих страхах. Плохой план, которому ты следуешь — не позволять Джону смотреть тебе в глаза слишком долго. Приходится пожертвовать многими вещами, но… вы хотя бы все еще мейтсприты. И это главное. В первую ночь ты притворяешься спящим. Для успешного выполнения операции ты весь вечер зеваешь, даже изображаешь клевание носом, а затем, когда Джон уходит в душ, ныряешь в вашу общую постель и закрываешь глаза. Ты надеешься по-настоящему уснуть, потому что тогда получится, что ты не врешь Джону, но сон как назло не идет. Тем не менее, притворяться ты не прекращаешь ни на секунду. — Каркат? — тихо зовет Джон и, видимо, заметив, что ты уже спишь, умиленно мычит. — Устал, балда, — полувопросительным тоном шепчет он и устраивается в кровати рядом. Свет от его телефона не гаснет еще некоторое время, то есть Эгберт не засыпает мгновенно, но тем не менее, каждую секунду своего бодрствования он бережно гладит тебя по голове, стараясь не разбудить, водит пальцем по твоей спине, оставляя невидимые рисунки на ткани футболки или просто прижимается ближе. Он очень тебя любит. До странного сильно. Встаешь ты первым — ставить будильник нельзя, поэтому когда ты просыпаешься, чтобы сходить в туалет, ты больше не ложишься, хотя за окном еще темным-темно. Конечно, ты готовишь завтрак для своего возлюбленеадекватного, и, еще бы, тоскуешь по ощущению его тепла рядом. Если бы не это тупое взросление, ты бы не встал до одиннадцати, а после пробуждения обнимался бы с ним до посинения… Кажется, Джон думает о том же, потому что когда он видит, что тебя нет рядом с утра, он бросает вам в диалог короткое «занят?», и ты, скрепя сердце, отвечаешь «ТИПА ТОГО.», хотя на деле больше всего на свете хочешь вернуться в постель и как следует понежиться в руках своего совершенно великолепного парня. Джон спускается на кухню минут этак через двадцать. Хотя ты ужасно боишься, что он спросит, чем же таким ты был занят, что отказался поваляться с ним хотя бы немножко, он, самый лучший мейтсприт на свете, не ставит под вопрос твои решения. Только ласково целует в щеку. Лучший мейтсприт на свете. Ты притворяешься, что очень устаешь на учебе — время, в конце концов, к концу полугодия, и хотя заочка ебет совсем не так, как джоново очно-заочное, в целом, ты даже не так уж и врешь. Но Джону все равно обидно. Может быть, он расстроен не из-за тебя, а в целом из-за ситуации, как бы он там ее ни представлял, но ты все равно чувствуешь себя отвратительно, когда в один из дней Джон снова находит тебя «уже спящим», тяжело вздыхает и бормочет себе под нос тихое «может быть, завтра». Ты ранишь его. Это однозначный факт. Остается только надеяться, что все это во благо. Когда Джон не целует тебя на прощание, причем будто не из обиды или мести, а в принципе выглядя так, словно вообще не рассматривает вариант, что ты хотел бы этого, ты понимаешь, что отдаляться от него было худшей идеей на свете. О том, что вы расстанетесь из-за твоего взросления, говорил в первую очередь твой страх. О том, что вы расстанетесь из-за того, что ты непроходимый мудак, говорили факты. Ты покупаешь черные линзы на барахолке, абсолютно осознавая, насколько херовая это идея. Возможно, у меня вытекут глаза, думаешь ты, откручивая крышечку контейнера, возможно, я ослепну, возможно, нет, однозначно, я тупейший тролль на планете и мне стоит ненавистожениться на себе прямо сейчас… Возиться приходится долго — маленькие мягкие кружочки просто не хотят крепиться к твоим глазам, они скользят, падают в раковину, собирают, наверное, всю грязь на свете, хоть ты и усердно промываешь их в растворе, но в конце концов одна из них все же неохотно встает на место. Перелив красного за ней совсем незаметен. А еще тебе в глаз будто насыпали песка, и ты терпишь секунду, две, три, десять, пока, наконец, не предпринимаешь жалкую попытку вытащить орудие пыток из глаза. Не получается — слезы текут слишком обильно, ты едва можешь удержать веки распахнутыми хоть секунду, а потом агония начинается снова, и от обиды, отчаяния и боли тебя совсем разносит. Ты рыдаешь — картинно, со вздохами, шумными всхлипами и нервными вдохами, дрожащей рукой почти вырывая линзу из глаза. Коготь царапает нежную поверхность, но ты и без того жмуришься и ревешь, так что ситуацию, в общем-то, это не то меняет. — Каркат?! — слышишь ты через дверь и заливаешься еще сильнее. — Каркат! Конечно, он открывает дверь — повернуть замок снаружи можно даже ногтем, — и тут же прижимает тебя к себе, только потом приглядываясь. — Что такое? Глаз? — Его голос срывается. Все еще волнуется за тебя, безмозглый идиотина. — Дай посмотрю. — Не трожь! — кричишь ты, вырываясь из его объятий, крепких, защищающих объятий. Джон предпринимает вторую попытку подойти ближе. Ты почти забиваешься в угол, пряча лицо в руках. — Не подходи, Эгберт, пожалуйста, не подходи! Ты не слышишь этого из-за гула в ушах, но догадываешься, что он уходит. Хуже всего — когда ты выползаешь из ванной, разбитый, заплаканный и неспособный открыть глаза шире, чем на четверть дюйма, Джона нигде нет. Ты шаришься по дому — заглядываешь в спальню, проверяешь весь первый этаж, включаешь свет, выходишь на лужайку перед домом и зовешь его (тихо и опасливо). Ты на его месте не захотел бы возвращаться. Ладно, возможно, захотел бы. Просто убедиться, что Джон жив, но не более. Он имеет полное право не разделять твоих желаний. Ты сворачиваешься в комочек на диване, оставив дверь распахнутой — ты ждешь его, ты очень хочешь, чтобы он вернулся, и ты извинился перед ним и все снова стало нормально, но если в дверь вломится сумасшедший джаггало с кеглями, ты также не будешь против, — и затихаешь. Глаза режет. Тебе плевать. Хотя у троллей отменный слух, ты слышишь шаги только когда они раздаются уже совсем близко. Дверь захлопывается с громким стуком, и ты вскидываешься. Джон? Джон?! Это Джон. Он зол — ты видишь то, как нервно он двигается, как краснеют его уши и чувствуешь, как кислорода становится одновременно больше и меньше, будто ветер окутывает тебя, только чтобы оставить здесь бездыханным. И, что ж, он имеет полное право злиться. Тем не менее, вместо того, чтобы уйти наверх в спальню или в гостевую комнату, Джон садится на корточки рядом с диваном и предлагает: — Капли для глаз. Успокаивающие. Дашь мне закапать? Ты прячешь взгляд и трясешь головой. Уходя наверх, Джон хлопает дверью так громко, что ты пугаешься, а затем наверху что-то громко бьется, стучит и перекатывается, и тебе безумно страшно и стыдно, потому что Джон до последнего хотел быть с тобой, Джон до последнего хотел помочь, Джон никогда не пытался причинить тебе вред, Джон… Наверняка соберет вещи и уйдет к Дейву с Джейд. Или к Роуз с Канайей. Куда-нибудь подальше от тебя. И будет прав. Ты засыпаешь на диване, свернувшись в клубочек в поиске защиты и обняв маленький пакет из аптеки, будто когда Джон уйдет, он станет твоим новым мейтспритом. И ни секунды следующего дня не достается тебе на блаженное неведенье — воспоминания накрывают сразу раздраженным глазом, головной болью и тошнотворным страхом. Ты открываешь глаза и минуту боишься даже пошевелиться — вдруг если ты не встанешь, окажется, что все хорошо, и Джон не ушел, и сейчас ты под одеялом не один, а… Стоп. Ты под одеялом. Ты мацаешь мягкую знакомую ткань ладонью. Точно. И под головой больше не шероховатая обивка дивана, а подушка, хотя носом ты определенно уткнулся в спинку, пропахшую сырным попкорном и бог еще знает чем, столько всякого происходило в этой гостиной. Веки опять влажнеют. Получается, даже во вчерашнем состоянии он позаботился о тебе, а все, что делал ты последний месяц… Выбираясь на кухню, чтобы утолить нестерпимую жажду, ты совершенно не ожидаешь встретить там Эгберта, причем обычного, одетого в домашнюю футболку и шорты, будто бы и не собирающегося никуда уезжать. Ты замираешь в дверном проходе, как олень в свете фар. Джон хмуро указывает на стол одним движением головы. — Серьезный разговор, — констатирует он. — Или мы расстаемся. И протягивает тебе стакан с прохладной водой, будто только что побывал в твоих мыслях. Ты всхлипываешь. Джон не делает с этим ничего. — Я… Джон, я… — Сначала я, если ты не против. — Эгберт выглядит очень строгим. Ты и так знаешь все, что он может сказать, но все равно киваешь. — Я не понимаю, что произошло. Сначала это было забавно: ты зачем-то придумал этот спор с Дейвом, начал носить очки, все такое, и я такой: «окей, может, это заготовка к розыгрышу, мой парень ведь такой весельчак!», но потом ты перестал проводить со мной время, смотреть фильмы, ходить к друзьям, есть вместе… Каркат, даже обниматься, — внезапно очень разбито добавляет он, и ты хочешь начать извиняться в ту же секунду, лишь бы он не расстраивался, лишь бы понял, лишь бы дал тебе объяснить. — А вчера не подпустил меня, когда я хотел помочь и когда тебе была очевидно нужна помощь. И не объяснился. Ничего. И так уже сколько, две недели? Месяц? Каркат, что случилось? Это я что-то сделал? Что-то на учебе? Я не… — сердце падает в желудок. — Я тебя люблю, Каркат, пиздец как люблю, я хочу прожить с тобой рядом всю жизнь, мы живем вместе четыре года, я думал, что мы скоро обвенчаемся! — тебя бросает в жар. Блять. Бля-я-ять. — И это… Я просто ничего не понимаю. Я думал, этот период у тебя пройдет сам. Он не прошел. — Джон тяжело вздыхает и отворачивается. Его глаза мокро поблескивают в утреннем свете. — Поэтому я очень хочу, чтобы ты объяснил. И никакие «ничего не происходит» не принимаются. Ты отпиваешь большой глоток из стакана и вновь опираешь голову на руки, не в силах посмотреть на любовь всей твоей жизни. Ты жалеешь его больше всех на свете. — Иди сюда, — просишь ты вместо ответной речи. Джон вскидывает бровь, но послушно встает из-за стола и подходит к тебе. Ты пошире распахиваешь здоровый глаз. — Смотри. Джон нежно и знакомо кладет ладони на твои щеки, но озадаченное выражение на его лице не меняется. — И? — уточняет он спустя несколько секунд гляделок. — Что? — Внимательнее, — рычишь ты. — Глаз. Джон еще недолго всматривается, даже поворачивает твое лицо, едва не ослепляя тебя солнечными лучами, но прозрение его так и не настигает. — Я не понимаю, — говорит он просто, — опять. — Глаз, Джон, — торопливо повторяешь ты раньше, чем он успевает вновь разочароваться. — Он… у всех троллей в определенный момент радужка глаза из черной становится красной. В плане, не красной, а, типа… цвета крови. И рога твердеют и снова начинают увеличиваться, рост меняется, все такое, кожа может… ну, не суть. А я помню, что ты говорил, что тебе нравятся мои глаза… Такими, какими они были. Черными. Как пуговки, — бездумно вспоминаешь ты. Это так страшно, и нежно, и стыдно, что ты почти не видишь лица Джона, даже если все еще смотришь прямо на него. — И тебе нравится, что я маленький. И ты боишься, что я повзрослею и умру, а ты останешься тут. Вы все… останетесь. Эгберт, я бездушный эгоистичный мудак, и я очень боюсь, что ты меня бросишь. Если я могу что-то сделать, чтобы быть с тобой — я это сделаю. В разумной степени, конечно, — вскидываешься ты, чувствуя, как он напрягает руку на твоей щеке — он очень не хочет, чтобы ты не представлял без него жизни. Ты не уверен, что у тебя получается. Не после двух оборотов вместе. — Я уебан, у меня нет мозгов, и я как обычно был во всем неправ, но ты ненавидишь, когда я принижаю себя, поэтому, чтобы ты знал, я просто очень сильно за нас боялся и не понимал, что делаю. Я не хотел тебя обидеть. Прими мои извинения, — ты приоткрываешь и второй глаз и смотришь прямо на Джона, все еще напряженного, но гораздо менее хмурого, — сделай все, что ты хочешь со мной сделать в обмен на недели стресса и одиночества, и давай будем решать проблему того, что я вот-вот перестану тебя привлекать. Пожалуйста, Джон… — ты становишься таким тихим, что это просто унизительно. — Дай мне второй шанс. Пожалуйста. Я буду умолять на коленях, если это возможно, — ты замолкаешь. Джон тоже молчит. — И я уйду, если ты хочешь, чтобы я ушел. Это твой дом. Джон легонько поворачивает твое лицо на свету и смотрит прямо в глаза, пока ты бормочешь ему жалкое «я тебя люблю, и я очень расстроился, когда ты не поцеловал меня перед выходом из дома». Он лишь поджимает губы. — Каркат. Это все из-за глаз? — спрашивает он неверящим тоном еще через минуту, будто такой очевидный факт никак не может уложиться в его голове. Ты неловко пожимаешь плечами в околосогласии. — Ты… ты же понимаешь, что я заметил давным-давно? — Ты… что? Джон тоже пожимает плечами. Выглядит он так, словно его стукнули сковородкой по голове. — Давно. Наверное, как минимум месяц. Может, даже больше. Каркат, я… как ты вообще мог думать, что я не знаю?! — Не знаю?! — отвечаешь ты ему возмущенно-шокированным тоном, что очень комично, а еще ты чувствуешь столько же облегчения, сколько стыда и злости. — Я!.. Я думал ты меня бросишь! — Я собираюсь сделать тебе предложение! — возмущенно ахает Эгберт, и в его голосе внезапно много нервного веселья. Собираюсь, не собирался. — Я тебя обожаю, Каркат, я не представляю свою жизнь без тебя, мы с Роуз фактически придумали рецепт вашего бессмертия, а ты думал, что я брошу тебя из-за цвета твоих глаз?! Ты шутишь?! — Я идиот! — рычишь ты, вскакивая со стула. — Я тупой и ненавижу себя! Я бы бросил сам себя в первый же день! — Я! Собираюсь! Выйти! За тебя! Замуж! — Джон бьет кулаком по столу. — …Если ты сам меня не бросишь, — задумчиво добавляет он куда-то в сторону. — Но если нет!.. — Я люблю тебя больше, чем любой романтический фильм на свете и стебаться над Дейвом! — заявляешь ты так же агрессивно. — И если ты не бросаешь меня!.. — Я не бросаю тебя, черт подери! Я заберу тебя в кровать и залюблю тебя до такой степени, что ты не сможешь двигаться! Во всех смыслах! — руки Джона, которыми он гневно размахивал, внезапно натыкаются на тебя, и он прижимает тебя к себе так крепко, что ты едва можешь дышать от счастья, любви, облегчения, злости и слегка слишком сильной хватки твоего мейтспритопарнепочтижениха. — …Значит, прямо сейчас мы (…или как минимум я) начинаем плакать, потому что я так люблю тебя, что сейчас взорвусь, а потом проводим вместе ближайшую неделю, желательно в кровати, положив на зимнюю сессию, — ставишь точку ты. Джон вдруг подхватывает тебя на руки, прижимает к себе близко-близко и крепко целует твой рот, пока ты не выдаешь в поцелуй жадный любовный полустон. — Нет, сначала мы идем в кровать, а потом начинаем плакать, — констатирует Джон. — А потом я буду очень долго доказывать тебе, что ты можешь хоть весь стать красным, как вареный рак!.. И он доказывает. А через неделю (когда вы оба обласканы достаточно сильно, а семейная идиллия восстановлена на двести процентов, потому что от страха и злости не остается совсем ничего) Джон, смеясь, дарит тебе букет маков. И где только достал, растерянно думаешь ты, стараясь одновременно красиво отыграть недовольство и не умереть от смущения. — Такие же, как и твои глаза. Почему-то подумалось, — неловко объясняет Джон. Ты прячешь слезы в его плече. «Это не от грусти?» — спрашивает Джон мягко, и ты качаешь головой так бешено, как только можешь, чтобы не залепить рогом ему в подбородок. Не от грусти. Мягко говоря.