Budapestről Párizsba

      Пройдя когда-то всю свою территорию вдоль и поперёк пешком, Сербия думал, что его уже ничего не может удивить и смутить. Суровые условия первых месяцев жизни притупляли детскую способность дивиться миру. Да и он сам уже не был ребёнком, — строго говоря, он им никогда и не был, страны все-таки не рождаются, — а государственная служба, к которой его готовил и отец, и дед, не предполагала способности теряться. А уж недолгая война вовсе истребила такое понятие, как страх или волнение.       Но сейчас Сербия был почти в ступоре. По сравнению с тем, что предстало перед его глазами, Белград был просто селом, к тому же не самым зажиточным. Будапешт огромный. Шумный, быстрый, дорогой. Не успел Сербия сойти с поезда из Белграда, как его окружили голоса, обладатели которых говорили на всех языках Европы, которые Сербия, конечно, понимал, но ориентироваться от этого легче не становилось. Он даже радовался, что ростом был выше большинства, иначе люди его бы уже снесли, и он бы опомнился только где-нибудь на берегу Дуная и, наверно, в отчаянии прыгнул бы в воду.       К счастью, в Будапеште у Сербии была одна только цель — пересесть на поезд, который идет в Париж через Вену. Билет на него отдал Сербии Австро-Венгрия, заявив, что в Вене к славянину присоединится один из австрийских подопечных. Сербию это вполне устраивало: даже если попутчик окажется не совсем приятным, ничего страшного, ведь до Парижа ехать вместе придётся всего чуть больше суток.       Оставалось найти поезд. Сербия снова глянул на билет: «Orient-Express», 1 класс. Прелестно. Должно быть, империя очень любит этого своего «подопечного», раз тот поедет в этом же поезде. Сербия поднял глаза и осмотрелся. Да. Вот он. Едва ли с чем-то можно спутать очень ухоженный, едва ли не блестящий, крайне дорогой на вид темно-синий поезд. К нему Сербия и направился. Он читал о нем раньше, его запустили уже около двадцати лет назад, и вообще-то он шел даже до Румынии. Но кто-то, видимо, решил, что Сербия просто обязан лично побывать на вокзале в Будапеште, да он и не возражал. Возле нужного вагона уже стоял кондуктор, которому Сербия, поздоровавшись, передал билет.       — Добро пожаловать на «Восточный Экспресс», господин, — возвращая документы, с вежливой улыбкой сказал кондуктор.       Сербия его поблагодарил и наконец поднялся в вагон. Внутри он был ещё роскошнее, чем снаружи, так что Сербия как чуткий ценитель прекрасного поспешил быстрее зайти в свое купе и закрыть дверь. Его взору предстала небольшая, но достаточно уютная комната с двумя диванами-кроватями, столиком посередине, парой полок и большим окном. Богатый интерьер мало интересовал Сербию, которому было достаточно и просто кровати или матраса на полу, но даже он успел восхититься. Те, кто был при деньгах, предпочитали не жертвовать своим комфортом и находиться в роскоши даже в таких небольших поездках. Сравнивать этот поезд с тем, на котором Сербия ехал из Белграда, было нельзя. Это были истинные противоположности от мира поездов.       Сербия положил чемодан под сидение, пальто повесил рядом с дверью, газету кинул на стол. До Вены ехать не так долго, всего четыре часа, но за это время серб мог поспать и наверстать полное отсутствие сна предыдущей ночью, в ходе которой ему вопреки его воле удалось стать участником игры в карты, политических дебатов, мастер-класса по игре на аккордеоне и небольшой драки. Веселье было невероятное, но глаза уже начинали сами по себе закрываться.       Выглянув в проход и попросив проводника не беспокоить его до приезда в Вену, Сербия наконец задернул шторы, упал на кровать и мгновенно заснул.       Громкий гудок паровоза выдернул Сербию из сна четыре часа спустя. Он нехотя разлепил глаза и поднялся с кровати. Открыл окно: поезд ощутимо снизил скорость и шел теперь по окраине города, приближаясь к вокзалу. Ацо пригладил пальцами волосы, чтобы выглядеть хоть немного более презентабельно при встрече с «таинственным спутником», и принялся разглядывать в окне аккуратные дома с двориками, широкие чистые улицы и красиво наряженных людей. Похожая картина была и в Пеште, разве что там все мужчины ходили в черных шляпах с разноцветными шелковыми лентами. Ну и еще Пешт — и видимая вдалеке Буда — были намного меньше Вены или по крайней мере таковыми казались, хотя с Белградом не шли ни в какое сравнение. Может, задумался Ацо, и наша столица когда-то станет таким большим богатым городом, по мощеным улицам которого будут ездить экипажи и ходить элегантно одетые женщины и мужчины, спешащие не в ближайшую кафану, чтобы бесплодно порассуждать на тему политики в стране, а в народные театры, музеи и библиотеки. Может, когда-нибудь мы, сербы, снова начнем так ценить сербство, что не задумываясь будем отдавать за него жизни и лучшие свои годы. Только тогда мы снова станем народом, с которым нельзя будет не считаться, не знать язык которого даже иностранцу будет стыдно, и достижения которого нельзя будет умалить.       Паровоз остановился у заполненной людьми платформы. Сербия видел и аристократического вида мужчин с большими саквояжами, и их прелестных спутниц в богато расшитых платьях и даже кимоно, и плачущих женщин, прощающихся с мужьями. Должно быть, это типичный пейзаж вокзала, подумал Сербия, и в Париже я увижу его снова.       Дверь купе открылась; серб обернулся. Одного взгляда на стоявшего в дверях человека было достаточно, чтобы понять, что это был венгр. Дело было даже не в пресловутой черной шляпе с синей шелковой лентой, которую мужчина держал в руке, а в самом виде и выражении лица этого человека. Он был не слишком высокого роста, отметил про себя Сербия, худой, но правильно сложенный, с русыми волосами и красивым аристократичным лицом. Увидев Сербию, спутник улыбнулся и протянул ему руку, в которой только что была уже повешенная на дверь шляпа.       — Добрый день, господин. Смею предположить, что Вы и есть Сербия? — заговорил незнакомец по-немецки, пожимая руку.       — Так точно. Меня зовут Александар Войиславич, — ответил также на немецком Сербия. — Очень приятно. А Вы…?       — Очень приятно. Мое имя — Венгрия. Фекете Лайош, — венгр поставил свой саквояж под кровать и сел напротив Сербии. — Я много о тебе знаю — мы же можем перейти на ты? — и очень неплохо знаком с твоим отцом и братьями. Пал и Матей говорили о тебе немало хорошего. Как и Иштван — на него, скажу честно, ты очень похож.       Сербия не совсем понимал, как общаться с человеком, который, очевидно, о нем знает гораздо больше, чем, во-первых, прилично знать, а во-вторых, больше, чем сам Сербия знает о Венгрии. Некоего Лайоша как-то раз упоминал отец, но в основном он всегда говорил о Матьяше Фекете. А со своими братьями Сербия виделся всего раза два в жизни, в остальном же они только иногда обменивались письмами, в которых опять же ни разу не был упомянут Венгрия с таким именем.       «Интересно, почему именно Фекете. Не Барна, не Зёлд, не Вёрёш, а Фекете… Но как же много он говорит. Боже, дай мне сил дожить до Парижа.»       — Короче говоря, Шани, я давно хотел с тобой познакомиться, — Венгрия выжидающе смотрел на Александра, и тому стало очень не по себе от взгляда его светлых глаз.       — Подожди-подожди, как ты меня назвал?       — Шани, — усмехнулся венгр. — Ты назвался Александар, значит, Шандор, значит, Шани. Если тебе не нравится, могу звать ещё как-нибудь. Ты в свою очередь можешь называть меня Лаци.       — Алекса. Или Ацо, — Сербия вновь посмотрел в окно, чтобы избежать взгляда Венгрии. Поезд уже отправился и теперь медленно набирал скорость. — Друзья зовут меня именно так.       — Nagyszerű! В таком случае, Аци, предлагаю в честь нашего знакомства вместе пообедать. Уж не знаю, как тут готовят, но я угощаю.       Александар кивнул и вместе с Лайошем вышел из купе. До вагона-ресторана дошли быстро, в поездах расстояния вообще очень условны. Интерьер оправдывал ожидания, все выглядело так же роскошно и богато, как и в настоящих ресторанах. По крайней мере Сербия так себе представлял дорогие заведения, ибо сам никогда в них не был. За застеленными крахмальными скатертями столиками сидели все те же представительные мужчины с женами и вели беседы, очевидно, об очень важных своих делах.       Путешественники сели друг напротив друга у окна. Глянув на Лаци, Сербия уже который раз за день почувствовал себя не в своей тарелке. В отличие от Венгрии, который в такой обстановке выглядел как минимум уместно и ничем не выделялся, Ацо был не так опрятно одет, у него были слишком взъерошенные тёмные волосы, он боялся забыть какое-нибудь из бесчисленных правил столового этикета, и ему было, мягко говоря, неловко. Лайош не мог не заметить эти внутренние терзания.       — Не стоит переживать, — мягко начал он, — ты выглядишь не так плохо, как тебе кажется. Ты держишь спину ровно и голову прямо, и этого вполне достаточно, чтобы на твою одежду не обращали внимания. А в Париже Австрия приказал купить тебе приличный костюм, так что тем более не волнуйся, — Венгрия задумчиво постучал пальцами по столу. — Если ты не против, я закажу нам что-нибудь.       — Не возражаю.       Лайош вновь улыбнулся и кивнул, и подошедшему официанту протараторил заказ, настолько быстро переходя в речь с немецкого на французский или венгерский и обратно, что Ацо едва успевал его понимать. У официанта — очевидно, тоже венгра — такой проблемы не было.       — És egy üveg száraz fehérbort kérünk, hát… Igen, Tokajit. Vagy Egrit? Nem, Egrit, természetesen. Köszönöm.       Официант кивнул и отошел от столика. Александар вновь повернулся к венгру.       — Ты всегда так быстро говоришь, или на это есть какая-то причина?       — Я всегда так быстро говорю, потому что есть причина. Не люблю терять время, когда у меня есть гораздо более интересный собеседник, — Лайош откинулся на спинку кресла и снова смерил Сербию странным взглядом. — И я бы хотел знать о тебе больше.       «Он всегда общается с людьми так, что становится непонятно, что он имеет в виду? Или это я опять придумываю?»       Принесший вино официант дал Ацо некоторое время, чтобы обдумать ответ. То же сделал и Венгрия, поднявший бокал.       — За наше здоровье, Аци!       — За наше здоровье!       Эгерское вино было весьма вкусным, Алекса даже чувствовал в нем цветочные и фруктовые ноты, что было удивительно для него, как для большого любителя более крепких и менее изысканных напитков. Но после бессонной жаркой ночи ничего не могло быть лучше, чем приятная кислинка белого вина.       — Ну как тебе? — негромко спросил Лайош.       Сербия ради приличия сделал одухотворенное выражение лица, задумался, неторопливо выпил ещё глоток вина и наконец ответил:       — Вкусное. Хорошо освежает, во вкусе чувствуется оттенок яблок и цветочного мёда, — с видом истинного ценителя ответил Ацо, крутя бокал в руке. Он не мог не заметить, как удивлённо поднял брови Лайош.       — Серьёзно? Hát… Может, ты и прав…       Кто бы подумал, усмехнулся про себя Сербия, что такого уверенного в себе человека можно вогнать в смятение всего лишь выдуманным описанием его же вина.       — Перестань, на самом деле я совершенно не разбираюсь в виноградных напитках! — Алекса попытался улыбнуться так приветливо и искренне, как только было возможно. — Я просто столько раз слышал, как «ценители» поют дифирамбы обычной браге, что не мог устоять. Но, — Сербия глянул на вмиг посмурневшего собеседника, — мне правда понравилось. У тебя отличный вкус в том, что касается вина.       — Хвала, — на мгновение смущенный Лаци даже перешёл на сербский. — Мои земли славятся отличными виноградниками и виноделами.       Наконец принесли блюда, и о Боже, Сербия в жизни не видел, чтобы еду выкладывали на тарелки так аккуратно. Перед Ацо стояло украшенное взбитыми сливками, брусничным вареньем и листиками какой-то душистой травы мясо с чем-то, сильно напоминающим хлеб, а перед Венгрией — тарелка с супом подозрительного желтого цвета с пахнущими чесноком гренками.       — Так. И что это такое?       — Это, — венгр взял в руку ложку, — свичкова на сметане. Тушёная говядина, проще говоря. С кнедликами. Кнедлики — это вот этот хлеб. Данное блюдо — как гуйяшлевеш, я не встречал ещё человека, которому бы не понравился его вкус. Только не удивляйся, я знаю, что это не похоже на привычную тебе сметану. Словом «сметана» дорогие наши чехи обозначают сливки.       — Кнедлик, кнедлик… — Сербия задумался. — Кажется, я слышал это название раньше. Только вот где?       Неожиданно Венгрия засмеялся, прикрывая рот рукой. Некоторые другие путешественники оглянулись на него, но быстро вернулись к собственным разговорам и еде.       — Я даже знаю, где! Господин Богемия, с кем твой отец водит большую дружбу, а с сыном которого нередко путают твоего брата Славонию, взял себе и обоим своим сыновьям на десять лет фамилию Кнедлик, что вполне согласуется с традицией чехов, — Венгрия весело хмыкнул, пытаясь успокоиться. — А ещё до недавнего времени моего папу звали Гуйяш Матьяш, что и с нашей венгерской традицией согласуется тоже. Короче говоря, весь венский дом очень долго потешался над «Гуйяшем с Кнедликами».       — Интересно вы живёте, австрийские отроки. А это что за подозрительное нечто? — кивнул Сербия в сторону тарелки Венгрии.       — Ну, вообще это зовётся французским луковым супом, — Лаци тоже недоверчиво посмотрел на блюдо. — Должно быть вкусно. Ну, приятного аппетита.       Обедали молча, разве что периодически поглядывали друг на друга. Венгрия не обманул и не ошибся: свичкова с кнедликами была действительно крайне неплоха, тем более после голодной ночи в дороге.

***

      — Так вот откуда у тебя такая любовь к чешской кухне. Меня всегда это удивляло.       Сербия допил кофе и глянул на Петра. Тот продолжил.       — А оказалось, и в этом замешан Лаци. Очень интересно. Как и интересно, почему он взял белое вино к мясу. Я не большой эксперт в этом вопросе, но красное подходит лучше.       — Твоя ирония неуместна. Как я уже сказал, я путешествовал не так много, как ты, и все заграничное было мне в новинку. Да, включая и еду. Мне просто повезло, что рядом был человек, готовый помочь и к тому же знающий все обо всех.       Черногория удивленно изогнул брови.       — Либо это изначально спланировал Австрия, чтобы через Венгрию подвергнуть тебя своему влиянию, — Сербия неуверенно покачал на это головой, и Петар вздохнул. — Понял. Ну ладно, так что было дальше? Говоришь, Лайош знал о всех?

***

      После обеда вернулись в купе. Венгрия закрыл дверь, сел напротив Сербии, положив ногу на ногу, и продолжил диалог.       — Итак, ты так и не рассказал о себе. Из разговора с твоими братьями я узнал только, что тебе двадцать шесть лет, и ты нигде не учился. Это так?       — Я учился в церковной школе, — Алекса принял ту же позу, что и его собеседник, — а потом — самостоятельно. Неужели ты думаешь, что можно быть неграмотным, но говорить на нескольких иностранных языках?       — Я не называл тебя неграмотным. Но раз уж ты завел об этом речь: на каких ты языках можешь выражаться?       Сербия усмехнулся. Он никогда не был за границей, но ему хорошо было известно презрительное отношение хотя бы сербских же «образованных элит» к тем, кто не говорил на плеяде иностранных языков. Однако сам Александар все же был страной, пускай и будущей, поэтому учил языки быстро и непринуждённо.       — Дай-ка вспомнить… На сербском, немецком, французском, английском, русском, немного понимаю польский и турецкий. Ах да, — Алекса сделал коварное лицо и широко улыбнулся, — magyarul is beszélek.       Ради выражения лица Лайоша стоило тянуть этот спектакль с самого момента знакомства. Такое искреннее удивление изобразить невозможно. Венгрия вскочил с дивана, взмахнул руками, все еще не произнося ни слова, и сел обратно на диван. Посмотрел в окно, громко выдохнул и ударил кулаками по столу.       — Почему ты говоришь мне об этом только сейчас?! — громкий звенящий голос выдавал тот факт, что Лайош не мог вернуть самообладание, да и не слишком пытался. — Почему я был вынужден с тобой говорить по-немецки, когда ты прекрасно понимаешь мой родной язык?!       Сербия наконец зашелся громким хохотом, падая на кровать, пока Венгрия лишь сильнее краснел и скрипел зубами. Когда спустя пару минут и Ацо наконец успокоился, и Лайош немного остыл, Алекса вновь смог заговорить.       — Ну так и ты знаешь сербский, но со мной тоже на нем не говоришь, — Сербия смахнул выступившие на глазах слезы.       Венгрия ничего не ответил и вновь отвернулся к окну.       — Да брось, — Ацо перешел на венгерский, — было бы, на что обижаться.       — Да. Ты прав. Извини, я, — Лаци вздохнул и неожиданно засмеялся, — я просто удивлен, что сам об этом сразу не подумал. Ты ж мой ближайший сосед, ты не можешь не говорить на моем языке! Очень непредусмотрительно с моей стороны, Вацлав и Ласло засмеют, если узнают. Как ты вообще смог его выучить, не общаясь с нами, с венграми?       — Постой-постой, кто такие Вацлав и Ласло? — прищурился Сербия.       — Вацлав Кнедлик — также известный как Венцель — это, как ты уже можешь догадаться, чех и первый сын Богемии — самого Богемию зовут Зденек, но это ты знать обязан. Ласло — он вообще-то Ладислав или Владислав, но черта с два я буду его так звать, — это его второй сын, словак. И я… почти уверен, что они вместе со Зденеком тоже приедут сейчас в Париж. Прошу тебя, не уходи от ответа, мне правда интересно, как тебе дался мой язык. Он ведь такой сложный и уникальный, не правда ли?       «У него такое гордое выражение лица, будто это он сам свой язык придумал. Хотя чем еще ему гордиться, раз военных побед у Венгрии уже сотни лет не было».       — Он забавный, да. Слова протяженностью в полстраницы, послелоги и приставки, совершенно меняющие смысл слова, два вида глагола…       — Это называется «спряжение».       — Да, два спряжения. А, и еще я забыл о непонятно откуда взявшихся словах, конечно. Вы их откуда заимствовали, из далеких азиатских степей? Вот и все, чем примечателен твой язык. Достаточно?       — Ты сказал почти о всем, чем славится мой язык, — Венгрия положил голову на руку и задумался, — только забыл про падежи. Неужели они тебя никак не смутили?       — Твои падежи почти всегда заменяют предлоги, в этом нет никакой сложности. А вот скажи пожалуйста, зачем нужно было делать такие притяжательные окончания, которые в третьем лице множественного числа будут такие, как в единственном числе, и наоборот? Зачем вообще, побогу, делать притяжательные окончания, а не местоимения?       — Ну это не так сложно! Просто нужно привыкнуть, и станет даже удобно и логично.       — Ха! Но тогда удобно ли тебе, господин венгр, использовать послелог и после указательного местоимения, и после слова, к которому он относится? И еще сокращая указательное местоимение, потому что целиком, видите ли, слишком долго? Как вы вообще до этого дошли? A felé a ház felé, amelyben lakik valaki…       Венгрия не ответил, пребывая в глубокой задумчивости и, видимо, тоже пытаясь понять логику мышления тех, кто создавал правила его же родного языка. Сербия, которого в свои рассуждения Лайош посвящать явно не собирался, достал из кармана сложенный в четыре раза листок бумаги, сверху донизу исписанный косым убористым почерком.       — Что это? — поднял голову Лаци.       — Отец дал мне список тех, кто будет присутствовать на конференции и приемах, — Венгрия сел рядом с Ацо и тоже взглянул на лист, — только я, должен признать, почти никого отсюда не знаю.       «И уж тем более не знаю, кому из этих людей можно доверять, а от кого стоит по возможности держаться подальше. Не говоря о том, что отец не подписал, кто от какой страны. Блеск».       — Очень интересно. У меня такой информации нет. Не будешь возражать, если я посмотрю? — Сербия протянул Венгрии список, и тот принялся еще внимательнее его рассматривать. — Хм… Интересная будет компания. Если хочешь, я могу рассказать, кто все эти люди, и с кем из них можно водиться, а с кем нужно быть осторожнее.       — Я буду очень тебе признателен. Давай пойдем по порядку. Кто такой Жан… Беланжер? Это ведь Франция?       — На фамилии даже не обращай внимания. Они нужны разве что в деловой переписке, а на такой случай у каждой страны есть справочник с актуальными фамилиями и адресами. Жан — это действительно Франция-старший, хозяин всего того мероприятия, на которое мы едем. Как и любая другая великая держава, любит, чтобы, во-первых, с ним говорили на его языке — однажды я заговорил с ним по-немецки, так он сделал вид, что вообще меня не знает, — и очень любит много говорить сам. Чтобы заслужить его расположение, просто внимательно его слушай и поддакивай иногда. А вот Филипп — его сын — общается только за карточным столом. Хотя на самом деле может вести себя, как подобает государству.       Отто, Вильгельм, Фридрих и Людвиг — фактически мой тезка, кстати, — это все немцы, от старшего к младшему. С Отто достаточно только лишь поздороваться, он не слишком общителен, а вот с Людвигом… Хм, ты знаком с философией Маркса?       — Да, я читал «Немецкую идеологию» и другие произведения, но, честно говоря, не все понял.       — Замечательно! Если заведешь с Людвигом разговор о Марксе — ты завоюешь его уважение. Попроси его разъяснить непонятные тебе моменты, и он будет говорить об этом весь вечер, достаточно занятно. Однако не считай его бездумным фанатиком, я еще не встречал более рассудительного и серьезного человека, чем Людвиг. Про Вильгельма и Фридриха скажу то же, что и об Отто, разве что они чуть более приветливы иногда. Ну и Фридриху не хватает харизмы Людвига, конечно. Хотя он тоже не глуп.       Джордж — Великобритания, крайне надменный и самолюбивый индивид, но недвусмысленно поглядывает в сторону твоего региона, так что будь с ним аккуратнее и на всякий случай клянись ему в вечном желании сотрудничать. Дальше Михаил…       — Россия, да. С ним я знаком. И с Алексеем тоже.       — Ага. У Алексея-то еще уйма детей есть, удивительно, что никто из них не едет, но ничего страшного. Моего «покровителя» Австрию-старшего тоже знаешь, а вот моего «брата», — на этом слове Венгрия презрительно скривился, — Франца ты, скорее всего, не видел. И слава Богу. Если все же тебе так не повезет, что придется с ним разговаривать, сделай ему пару комплиментов, и он твой. Но я бы на твоем месте его избегал.       — За что ты его так не любишь? Ну кроме того, что он шваб.       — Дай-ка подумать… — венгр сделал вид, будто действительно задумался. — Он каждый день мне напоминает, что без помощи его великих предков я был бы сейчас мусульманином и говорил бы по-турецки. Или я мог бы быть протестантом, и еще непонятно, что хуже. Ну и что в целом венгерский народ ничего особенного из себя не представляет, и способен существовать только как дополнение «великой немецкой нации». Он настолько часто об этом говорит, что даже Австрия-старший уже устал.       Продолжим. О, а ведь я был прав, — глаза Лаци недобро заблестели, — Зденек, Вацлав и Ладислав. Одному Богу известно о моей искренней к ним всем любви. Итак, Зденек. Выглядит так, будто и мухи не обидит, но не дай его внешности тебя обмануть! — Венгрия вдруг понизил голос. — Он всегда говорит не то, что думает. А думает он в первую очередь о себе и своем народе.       Сербия фыркнул.       — Неужели. Разве не все страны должны думать в первую очередь о своем народе? Как и наши монархи и другие управители государства.       — Нет, ты не понимаешь! Богемия готов идти на любые манипуляции, если это приведет к независимости. Я… поддерживаю его цели, но не хочу попасть под колеса его освободительного движения. И прежде, чем ты успеешь возразить: все хотят свободы, но не все готовы убивать себе подобных ради этого.       «Это объясняет, почему отец так с ним дружит. Я почти уверен, что Зденек манипулирует именно венграми. Забавно».       — Чех и словак немного проще. Вацлав очень громкий, немного грубый и крайне самоуверенный человек. Из авторитетов признает только Зденека и Иштвана. Ласло — вот самый очаровательный персонаж из них всех, — Венгрия откинулся на спинку дивана и мечтательно вздохнул. — Он не только внешне неплох собой, но и всегда очень скромен, приветлив, умен и внимателен, готов помочь и поддержать в любой момент… Я звучу сейчас как представляющая себе Рудольфа Фанни, но на самом деле так говорю о Ласло лишь с дружеской точки зрения. Он точно заслуживает твоего внимания, вы с ним легко сойдетесь и будете приятно общаться. Вот и вся причина, по которой я его ценю.       — А еще он немного венгр, и за это ты его и любишь, — резко закончил Сербия, но Лайош даже не обратил внимания и только улыбнулся.       — Может быть. Но когда познакомишься с ним, узнаешь, что я был прав. Но, — венгр снова сел прямо, — продолжим. О, ничего себе.       — Что такое? — Ацо наклонился к листу бумаги.       — Василий Зечевич. Ох, это будет сложно.       — Василий, который Черногория? Я видел его. Он приезжал к нам в Белград однажды. Но не смог с ним поговорить, я тогда на войну поехал как раз. До сих пор очень об этом жалею. Не о том, что поехал, конечно.       — В общем, это довольно странная личность. Во-первых, с ним тяжело говорить из-за его роста, — венгр бросил красноречивый взгляд на Ацо, — хотя ко всем вам это относится. Во-вторых, его лицо принимает иногда такое безэмоциональное выражение, что непонятно, что он о тебе думает. И это тебе говорю я, который на ежедневной основе общается с Австрией-старшим, который, однако, иногда хоть удивиться может или даже улыбнуться. Василий же — нет. Возможно, к тебе он будет относиться по-другому.       «Отец сказал мне с ним встретиться, когда приеду в Париж и попаду на первый прием. Думаю, Лаци не обязательно знать о моих планах. Чую, что это будет не просто дружеское знакомство».       — У него еще сын есть, твой одногодка. Ты его знаешь?       — Сын? — удивился Сербия. — Први пут чуjем.       — Я его видел один раз, он в то время ехал из Мюнхена в Варшаву и остановился у нас.       — У вас? В Вене? По пути из Мюнхена в Варшаву? Занятно. Я почти уверен, что можно было ехать по территории Германии без пересечения вашей границы.       — Ты у меня спрашиваешь? — возмутился Лаци. — В общем, он приехал. На вид — копия Василия, только без усов. Да и вообще он был побрит наголо, и от него за милю несло керосином. А, зовут-то его Петер, то есть Петар по-вашему. Он много говорил, рассказывал, что работал на немецких фабриках, и в Варшаву тоже ехал на работу. Я еще и удивился, я раньше никогда такого не встречал, чтоб страна работала на заводе. Он много шутил, Вацлав и Ласло всю неделю с ним ходили и травили анекдоты о непростом славянском бытии.       — Когда это было?       — М-м-м, лет пять назад? Да, точно, тогда как раз Энгельс умер. Твоих братьев в нашем доме еще не было тогда. Так вот, мы еще выяснили, что Петер хорошо стреляет и — к нашему безудержному веселью — отлично играет в карты. Я даже проиграл ему две своих месячных платы, но он отказался их брать, — венгр усмехнулся. — Примечательный индивид, пускай и совершенно необразованный.

***

      — Приятно осознавать, что некоторые вещи просто не имеют свойства меняться, — Черногория задумчиво жевал кислую капусту и смотрел на разносящих пиво официанток в дирндлях, — венгерская тактичность — отличный пример.       — Не могу не согласиться, хотя обычно он все же пытается облекать невежливые высказывания в излишне вежливую форму. Меня волнует другое. Почему от тебя пахло керосином? Это ведь не с работой на заводе связано, я знаю.       — Ацо, ответ ты тоже знаешь, — мягко произнес Петар.       Сербия посмотрел на стол и задумался. У него было предположение, и он очень хотел верить, что оно было неправильным.       — Хм… Запах керосина… Побрит наголо… Стой, — Сербия поднял голову. — Педикулёз?       — Ага, — горец отправил в рот очередную порцию капусты со шкварками. — Нет, у Словении еда все же вкуснее… О чем это я? А, да. В общем, пока работал, у меня завелись вши. Сам знаешь, в каких мы были условиях, я скорее удивлен, что чем-то серьезнее не заразился. У остальных рабочих обязательно был хотя бы туберкулез или что-то еще серьезнее. Я ещё и все свои деньги потратил тогда на этот несчастный керосин, и ходил потом неделю голодный. У меня до сих пор голова чешется, как вспоминаю, — горец поморщился. — Но это мне ещё повезло. Будь я человеком, умер бы от какой-нибудь болезни, хоть от простой простуды. Или от шальной пули в Москве, — Петар вздохнул. — Или на Вардаре… В общем, хорошо, что я не человек. Ну, рассказывай дальше.

***

      — Так, про Михая я тебе сказал… Про Яна тоже… Хм, видимо, это все, — Венгрия вернул список Сербии.       — Спасибо. Не знаю, что бы я без тебя делал. Я у тебя в долгу.       — Не за что. Хотя… — Лайош улыбнулся, — если вдруг захочешь уплатить этот долг, ты можешь как-нибудь съездить со мной в Будапешт. За австрийский счёт, естественно.       — Что? — Сербия смутился. — Нет, я был бы только рад, но почему ты приглашаешь меня? Ты видишь меня в первый раз, а уже принимаешь решение обречь себя на мою компанию и в дальнейшем. Я тебя не понимаю.       Лаци посмотрел на Александра, как на неразумного маленького ребёнка, не понимающего прописных истин. От этого взгляда Сербии стало ещё более неловко.       — Потому мне интересно познакомить тебя со тем, что такое Венгрия. Не Транслейтания, нет, а чистое венгерство, то, чем живёт каждый из нас. Тебе вряд ли понравится мой пример, ты найдёшь в нем непривлекательный для себя намёк, но величайший наш поэт и борец за свободу Петёфи Шандор — урожденный Александар Петрович.       «Ты прав, мне очень не нравится намёк, который я здесь вижу».       — Сын серба и словачки, он стал венгром по выбору, — продолжал Лайош, не смотря на Ацо. — Он сделал себя частью моего народа, а мой народ в свою очередь признал его своим. Не в этом ли венгерство? Он отдал жизнь за тех, чья кровь в нем не текла. За мой народ, понимаешь? Ведь чтобы быть венгром, — Лаци развернулся к Сербии, и тот неосознанно отодвинулся дальше к окну, — не обязательно рождаться венгром. Достаточно чувствовать мир, как венгр, и думать, как венгр.       — Очень интересно, — Ацо поразился своему самообладанию, потому что от подобных речей ему хотелось либо просто уйти, либо, что еще вероятнее, ударить Венгрию. Но он сдержался. — Я только ума не приложу, почему мы говорили о поездке в Пешт-Буду, а пришли к этому. Предлагаю вернуться к начальной теме. Я, в общем, согласен на твое предложение. Если ты мне расскажешь, чем меня может привлечь твоя земля.       «И не дай Бог ты продолжишь разговор о Петёфи, ибо я клянусь, что терпение мое на исходе, а ехать нам еще долго».       — С удовольствием, — к Лаци вернулся нормальный вид, и Сербия с облегчением выдохнул. — Начнем с главного. Ты любишь лошадей, Ацо?       — Лошадей? — Александар задумался. — Я никогда много не общался с лошадьми. Нам как-то горы ближе, а в горах, знаешь ли, на лошадях особо не поездить. Но я умею держаться в седле, если тебя это интересует. К тому же у лошадей умный взгляд.       — Полностью согласен! Значит мы обязательно поедем на конюшню! Я знаю неплохое место между Пештом и Дебреценом, там отличные лошади, большие равнины и живописные пейзажи. У меня была оттуда лошадь — ну и красавица это была! Черная словно ворон, сильная как медведь, преданная как собака и ласковая как кошка — загляденье! Я с ней не расставался дольше, чем на неделю. Ее Мишкольц звали, — венгр засмеялся.       — Мишкольц? — Сербия тоже улыбнулся. — Ну и фантазия у тебя, чтоб назвать лошадь в честь города…       — Неправда, отличная кличка для отличной кобылы! Мы настолько любим наших лошадей, что даем им имена самых дорогих нашему сердцу мест! Да и пускай будет тебе известно, — Венгрия принял крайне важный и гордый вид, — что даже Зденек и Иштван, когда вместе жили в австрийском доме, приезжали в мои края, чтобы упражняться в езде. Как настоящие венгры, ведь каждый венгр должен уметь держаться в седле!       — Даже когда по всему миру будут использоваться фёльдалатти и люди будут передвигаться с помощью машин? Кому тогда нужны будут лошади?       — Это будет даже лучше! Когда лошадей перестанут использовать для ежедневного передвижения, люди начнут еще больше заботиться об этих благородных созданиях! И лошади будут жить в свое удовольствие: пастись на изумрудных лугах нашей земли, бегать сколь им будет угодно, отдыхать под белым солнцем и прозрачным небом, — а человек от взаимодействия с ними будет лишь укрепляться телом и душой. Разве не прекрасен будет такой союз, обеим сторонам приносящий лишь благо?       — Наверно… Надеюсь, нас действительно ждет такое будущее.       — Ну, я стараюсь быть оптимистом. Я чувствую, что грядущее нам благоволит. Я не просто верю в лучшее, Ацо, я искренне убежден, что так и будет, — Лаци посмотрел в окно, на видневшиеся вдалеке горы и деревушки, и Сербия вдруг на мгновение тоже почувствовал, что Лайош не ошибается.

***

      — Ого! — Черногория усмехнулся, а затем и засмеялся. — Если б я не знал, что ты не умеешь врать, я б точно решил, что ты брешешь. Венгрия — оптимист?! Больше скажу, он бы сам сейчас удивился от такого заявления!       — Слушай, это было почти сто двадцать лет назад! — обиженно сказал Ацо. — На тот момент мир еще не пережил ничего похожего на то, что случилось позднее. А уж Лаци — особенно. В то время он еще не вспоминал о том, как хорошо было раньше и — ты не поверишь — не жаловался на все подряд. Хотя кому я это рассказываю, ты сам с ним тогда встречался. Пускай всего однажды, но все равно должен был заметить, каким он был.       — Воистину, он был похож на Словакию и Чехию по тому, как воспринимал мир. Но прошло двадцать лет…       — Да, прошло двадцать лет, и Венгрия-оптимист превратился в Венгрию-реваншиста. А еще через считанные десятки лет — в того Венгрию, который известен нам наиболее хорошо.       Черногория сделал паузу и невесело закончил.       — Все мы изменились, что уж там.

***

      Когда Солнце уже заходило за горизонт, было принято обоюдное решение поужинать. Теперь, сидя в вагоне-ресторане, потягивая кофе и смотря в окно — поезд уже давно ехал по территории Германского Рейха, хотя пейзаж почти не поменялся, — Сербия слушал, как Венгрия вслух читал газету и комментировал новости.       — У Австралии завершился референдум… Не очень интересно, что происходит в британских колониях. Так… О, Олимпийские игры! Посмотрим… К концу подходит крокет и теннис. Ты играешь в теннис, Ацо?       — Что? А, нет, не доводилось. Но мне говорили, что это весело, — Сербия перевел взгляд на Венгрию. — А ты?       — Да, мы с Вацлавом играем время от времени. Если поедем ко мне, обязательно попробуешь. Тебе точно понравится, к тому же ты выше и явно бегаешь лучше. А вот четырнадцатого числа начнется легкая атлетика, будет разыграно целых двадцать три комплекта медалей спортсменами из пятнадцати стран. Мои, кстати, тоже принимают участие, целых девять участников! Жаль, что на конные соревнования мы не успели. С другой стороны, все равно ни у кого нет таких лошадей, как у нас. А еще тут в теннисе участвуют женщины, ты знал? Фантастика!       Сербия почти не слушал размышления Лаци, продолжая смотреть в окно. Проводя время в бесконечных разговорах обо всем на свете, Ацо почти перестал волноваться о том, что ждет его завтра. Но чем ближе поезд приближался к французской границе, тем явнее становился страх. Как это странно, думал Александар, что после войны, где меня могли покалечить и убить, меня пугает перспектива впервые оказаться в большом городе. Более того, я не буду выделяться, ведь на Всемирную выставку съехались люди со всей Европы. В том числе и сербы там тоже есть, успокаивал себя Алекса, а господин Петрович даже медаль получил за свои исследования…       «Надо прекратить панику! Мне еще многие годы придется работать дипломатом, это не просто мое призвание, это то, для чего я существую. А я уже веду себя, как трус! Там будут люди, готовые мне помочь, тот же Василий, он ведь точно не желает мне зла! Ну или Зденек, на то он и хороший друг моего отца… Да и что мне могут сделать? Судя по тому, что рассказал мне Лаци, никто не представляет для меня угрозы».       — Србиjо, — тихо позвал Лайош, переходя на сербский.       Ацо вздрогнул и только в этот момент понял, что не заметил, как Венгрия перестал говорить. Кроме того, тот успел за это время вытянуть руку и прикоснуться ко лбу серба и до сих пор находился в таком положении. Теперь, обратив на себя внимание, Лаци наконец убрал руку и спокойно посмотрел на Сербию, делая глоток из своей чашки кофе.       — Боже, Лаци, прости, пожалуйста, я отвлекся и… — быстро начал извиняться Сербия, но Венгрия мягко его прервал.       — Не переживай, я понимаю. Ты так паникуешь… — Лайош снова отпил кофе. Александар заметил, что ближе к вечеру он стал задумчивее и тише, — и я знаю, почему, правда. Но не стоит. Ты же не один, ты со мной, а вместе мы не пропадем, — венгр очаровательно улыбнулся. — Как мне сказал Черногория, мы должны держаться друг за друга, и тогда сможем свернуть горы. Он, скорее всего, имел в виду славян, а я уж точно не славянин, но… Ха, не сильно отличаюсь. Психологически, конечно.       — Это уж точно, — усмехнулся Сербия.       — Ну вот. А я ведь тоже нервничаю, да и в Париже я не был раньше. Так что, — Венгрия решительно допил свой кофе и на его лице вновь засияла улыбка, — друг друга не бросаем, и пусть весь мир узрит восточноевропейскую солидарность! Ну, а теперь пойдем спать. Нас завтра ждет великий день, Александар Войиславич!

***

      — Как удачно я подобрал время, — ухмыльнулся Сербия, — нам тоже пора идти.       — Да, — ответил горец, поднялся со своего места и вместе с Ацо вышел на улицу. — Ты ведь расскажешь мне эту историю до конца когда-нибудь? Мне очень интересно, как вы с Лаци ходили по Парижу, и как так получилось, что он тогда смог соблазнить любовницу Франции.       — Естественно расскажу! Могу даже завтра, когда будет перерыв на работе. Хотя там произошло тогда столько всего, что хватит на большой роман.       — Во времени мы почти не ограничены, так что ловлю тебя на слове!       Уже стемнело, на дорогах почти не было машин, но по улицам еще ходили люди, среди которых особенно много было влюбленных пар или компаний молодежи. В этом не было ничего удивительного: день выдался достаточно солнечным, и теперь, когда жара спала, было лучшее время для прогулки. Из какого-то кафе доносилась негромкая музыка, и Ацо к своему веселью заметил, как Черногория почти незаметно качает головой в ритм.       — Тебе идет, — тепло произнес Александар, и Петар, смутившись, сначала непонимающе глянул на свою темно-синюю рубашку, а затем обратно на брата, — тебе идет быть таким… Спокойным. Расслабленным. Веселым.       «Сербским».       — А тебе очень идет быть без этой дурацкой повязки, — Ацо увидел озорные искорки в глазах Черногории. — Эх, знал бы ты, как я скучал по тебе, Алекса. Ты даже не можешь себе представить.       «Я думал о тебе каждый день. Я приезжал на все собрания, на которые мог, надеясь встретить тебя. И не встречал, потому что Черногория-политик это не мой, не настоящий Черногория. Это подделка и фикция, и ты тоже хорошо это знаешь.»       — Могу представить, Перо. Я тоже по тебе очень скучал. Тебя проводить до дома?       — А, нет, не стоит. Я снимаю квартиру на той стороне Изара, и туда идти не так долго. К тому же у меня есть еще дела по дороге, так что не хочу тебя задерживать.       Сербия понимающе кивнул и крепко обнял Черногорию. Они простояли в обнимку около минуты, но в конце концов пришло время прощаться.       — Спокойной ночи, Ацо. Увидимся завтра!       — Спокойной ночи.       Сербия развернулся и пошел в противоположную сторону. Чем быстрее он вернется, чем быстрее ляжет спать, тем скорее вернется к работе и снова встретится с Петром. От этой мысли и шагалось легко, и думалось весело.

***

      Зазвонил телефон. Петар тихо выругался и, убрав сигарету ото рта, ответил на звонок.       — Вечер тебе, господин Вёрёш. О чем хочешь мне рассказать?       С той стороны послышалось недовольное цоканье и вздох.       — Я бы не стал беспокоить, если б это не было важно. Мне самому уже очень надоело сидеть здесь до полуночи и разбирать вашу почту, а ведь я мог бы заниматься гораздо более приятными и полезными делами. США мне строчит жалобы по поводу того, что ты игнорируешь его письма.       — А он может нахер пойти со своими письмами?       — Фекетехедь.       — Что «Фекетехедь»? — Черногория чувствовал, как начинает терять терпение, но не испытывал желания начинать спор. — Он сам меня рекомендовал сюда в Мюнхен, чтобы что-то там, как-то там Евросоюз. А теперь я должен в своей командировке решать вопросы внутре-НАТОвских саммитов. Пусть сам этим занимается. Так ему и передай. Или пусть ждет, пока я вернусь. Всё, спокойной ночи, а я пошел к твоим вишеградским друзьям! Владиславу передам от тебя привет, не переживай! — громко и резко закончил Черногория…       …и отключил телефон. Пусть сидит в своей конторе и разгребает бумаги, а запланированную игру в карты с другими славянами Петар не был намерен пропускать, хотя настроение было уже порядком испорчено.       Ну и какое тут лучшее будущее?! Меня тянут в те связи, в которых я быть не должен, думал Петар, заставляя разрывать те, к которым принадлежу по праву рождения. Серб, славянин, рабочий, коммунист — нет, какая им разница, кто я на самом деле! Они сами придумают мне «идентичность» — и вот я уже черногорец, либерал, член НАТО, почти европеец. А ведь раньше за попытку нас изменить мы отрезали головы.