Ты – не она

Щелчок камеры и вспышка. Джефферсон навис над ней со злобной ухмылкой, сумасшедшими глазами и шприцом в руках. Он смотрел на нее так, словно она была ценной вещью, произведением искусства, которое можно поместить на стены музея. Его муза — так он ее называл. Муза. Объект. Вещь, с которой можно играть. И в один нездоровый, больной момент она тоже почувствовала себя таковой. — Невинность, — прошептал он. Она все еще могла видеть его лицо во всех мельчайших подробностях, даже когда его покрывала темнота. Узнаваемое так же хорошо, как и собственное. — Ты. Невинность. Цветок. Макс всхлипнула, не столько от страха, сколько от изнеможения. Она хотела, чтобы все это закончилось. Но у этого ада не было конца, и он со своими идеальными зубами, идеальными волосами и идеальными глазами был в этом убежден. Он излучал мрачное совершенство, в то время как она была наполнена неприятным, тошнотворным чувством, словно была связана, прикована к земле, к самым темным ямам, не в силах ни подняться, ни попросить о помощи, утопая в немоте. «Когда же это кончится?» — хотела сказать она. Но ее рот и тело были неподвижны. Она была парализована. Заморожена. Застыла. Под его взглядом. Под его наркотиком. Под ним. Щелчок, вспышка, что стала сильнее, резче и угрожающее. Ее запястья и лодыжки, стянутые клейкой лентой, болели. Ее хрупкое, легкое, слабое тело, слившееся с металлическим стулом, обмякло. — Развращаем невинность. Невинность. Не более. Щелк, щелк, щелк. Пара рук, грубых и мозолистых, нависла над ее лицом и осталась там, пока его немигающие, дергающиеся глаза смотрели на нее, заставляя чувсвовать себя незащищенной. Он будто бы высасывал из нее все, чем она дорожила, все, что у нее было. Он заставлял ее чувствовать себя грязной и голой. — Максин. Никогда Макс. А тьмы больше не было, когда появился шторм; клубящийся вихрь, черная дыра, последствия ее действий, ее игры с силой, со временем, с реальностью. Она разбилась с хаотичным изяществом. Джефферсон стоял и продолжал смотреть на нее, даже когда разрушение было направлено к нему, к ним обоим. Он приковал ее своим взглядом. — Максин Колфилд. Аркадия Бэй. Смерть. Уничтожена. Уничтожена. Невинность, не более. Его слова не должны были иметь смысла, но имели. Щелчок камеры в последний раз. — Зачем тебе убивать нас, Макс? — хныкал Уоррен. — Я думала, мы были друзьями, — размышляла Кейт. — Я знаю, что у нас были разногласия, но… — Виктория. — Почему ты приняла такое решение? — Джульетт. — Ты же знаешь, Макс, я не хотел этого, — Нейтан. — Пожалуйста, дорогая, — Джойс. — У меня впереди было целое будущее, — Эван. — Ты отняла у меня жизнь, мое будущее, — Дэниел. — Я не хочу умирать. — Что я тебе сделал, Макс? — Макс. — Макс. — Макс. Она не могла — не могла сказать… — Макс. …кто это был. — Макс. Ей было все равно. Она просто хотела выбраться из этого кошмара, который называла своей жизнью. — Макс. Она больше не хотела бороться. Она хотела уйти. *** — Макс. Макс наконец проснулась в объятиях Хлои, в ее глазах стояли слезы, пот покрывал каждый сантиметр кожи, волосы были влажными, а мысли были явно где-то в другом месте. Потребуется много времени и сил, чтобы успокоить ее. Впрочем, Хлоя была готова к этому. В конце концов, подобное происходило не в первый раз. Хлоя прижалась к щеке Макс и поддержала ее за руку, стараясь не касаться запястья. Никогда не касаться запястья — туда где он приклеил ее скотчем к стулу, чтобы она не увидела свет. — Эй, эй, Макс. Это всего лишь сон. Лишь сон. Хлоя поудобнее разместила оцепеневшую Макс на кровати, в темноте, в одиночестве ночи, где только маленький ночник и луна за оконной занавеской, были их тусклым источником света. — Эй, эй, спи. Я здесь. Я здесь с тобой, Макс. Хлоя уравновесила ее мысли, заземлила, вернула в реальность; позволила Макс прижаться к ней и спрятать лицо, уткнувшись лбом в ключицу Хлои. Макс плакала. Хлоя — нет. Макс хлюпала носом и задыхалась: — Я думала, тебя больше нет. — Нет, Макс. Я здесь. — Я убила их. Я убила всех. Хлоя хотела сказать, что это она убила их, будучи живой, выжив, живя и находясь с девушкой, которую всегда любила, в то время как остальные были гнилыми трупами, скоро ставшими землей. — Не убила, Макс, — сказала Хлоя вместо этого. Макс успокоилась спустя долгое время. Хлоя была терпелива. Она не привыкла, но после всего, что произошло, ей нужно было научиться терпению, больше ради Макс, чем ради себя. Она подождала, пока та снова не обмякла, не пришла в себя и не была охвачена паникой. Они лежали бок о бок. Макс все еще пряталась в Хлое, слишком напуганная для встречи с миром. — Я думала, мне лучше, — пробормотала бредящая Макс. — Так и есть. Это была ложь, и Макс тоже это знала. Она хихикнула и еще сильнее прижалась к Хлое, желая убежать от мира. — Прошел год, а я все еще не могу жить без тебя. Это было 6 октября 2014 года. Или ночь, как она предполагала. 364 дня с тех пор, как все началось. Не то чтобы она считала их или вроде того. — Тебе становится лучше. — Конечно, — горькая усмешка на ее лице. Вскоре Макс уже крепко спала, а Хлоя осталась смотреть на часы на телефоне, которые дразнили ее временем — 23:57. Это напомнило ей, что прошел почти год, ровно год, и вот они здесь, в Сиэтле, в доме родителей Макс; Макс не в школе, она не может, потому что школы напоминают ей о Блэквелле, а она не может держать в руках фотоаппарат и тем более фотографировать. Райан и Ванесса уехали в командировку, а значит, им не придется беспокоиться о том, какого хрена их дочь продолжает видеть кошмары. Они были только вдвоем. Они были вдвоем уже долгое, долгое время. Потому что Макс ощущала Джефферсона позади нее, и не могла быть вдали от Хлои слишком долго, слишком долго. Потому что тогда подумает, что с ней что-то случилось, Хлоя снова умерла, и она снова должна спасти ее, но она не может, не может использовать свои силы из-за теории хаоса, теории бабочек, какой бы то ни было теории… 11:53, — безразлично напомнили часы. Хлоя отстранилась от Макс, встала и посмотрела на нее сверху вниз. Она прикусила губу и, не колеблясь, коснулась одеяла, чтобы подоткнуть его. Она посмотрела на Макс. Милая, маленькая Макс. Невинная девочка. Только она уже не была такой невинной. Нет. Подождите, нет. Макс все еще была невинна. Просто сломлена. Сломана тяжестью мира на ее плечах. Сломлена подавляющей силой, которой она обладала. Сломленная призраками Аркадии Бэй, Джефферсоном, Рейчел, всеми. Хлоя наклонилась и поцеловала ее в висок, пальцами убрав каштановые пряди с лица Макс. — Я бы хотела, чтобы ты знала, что это никогда не было твоей виной. Потому что почему это должно быть так? Не было никаких реальных доказательств того, что ураган, разрушивший этот дерьмовый город был прямым результатом того, что Макс облажалась со своими временными способностями. Даже если это была вина Макс, это просто не так. Макс не знала, к чему приведет эта возня со временем. Это никогда не была ее вина. Смерти, разрушения. Хлое было трудно поверить, что во всем этом есть вина Макс, которая продолжала думать о том, что она пожертвовала Аркадией Бэй ради Хлои, но Хлоя знала лучше — у Макс не было выбора. Она была в ступоре, не в силах сделать выбор, и вот результат. Хлоя была дурой, полагая, что Макс способна выбрать и настаивала на том, что Макс была единственной, кто мог это сделать. И когда Хлоя вышла на улицу, чтобы покурить и побыть одной, подальше от Макс, погоревать, покурить и выпить, она увидела лань. *** Макс говорила о лани много раз. Слишком много для того, чтобы это была обычная лань, чтобы она была нормальной, чтобы все было нормально (Хм… Нормально. С каких пор это слово встречается в их жизни?). Лань, которую могла видеть только она. Олень, которого она считала духовным животным, что много раз уводил ее от опасности. Макс считала его своим спасителем, своим ангелом-хранителем. Возможно, олень имел какое-то отношение к ее способностям. Иногда Макс говорила о нем так, как будто это была сама Рэйчел, но Хлоя знала лучше — не имело значения, кем или чем был олень. Важно было то, что он разрушил их жизни. Олень должно быть то, что дало Макс эту силу, эти проклятия и обременительную, удушающую ответственность, которая пришла вместе с ними. Олень не был ангелом, и взгляд на него вызывал гнев. — Какого хрена ты здесь делаешь? Олень не ответил, потому что это был гребаный олень. Он не дергался. Он не моргал. Он был неподвижен, как статуя. Да, каким еще волшебным оленем был этот кусок дерьма. Хлоя нахмурилась и топнула босой ногой по траве. Была середина ночи — или несколько минут от нее — и Хлоя находилась на заднем дворе Колфилдов и была в ярости. Она не хотела разбираться с этим прямо сейчас. — Убирайся, — она снова топнула ногой и стиснула зубы, когда дерьмовое травоядное никак не отреагировало. — Оставь нас в покое! Потому что Макс снова говорила об олене, и не только об олене, но и о ее множестве видений. А Хлоя игнорировала ее, потому что так было нужно. В течение года они стремились к чему-то нормальному и пытались забыть. Никому из них больше не нужна была сверхъестественная чушь, меньше всего Макс. — Теперь ты счастлив?! Из-за того, что Макс больна! У нее чертово ПТСР или как там это называется! Она… — Хлоя остановилась. Она не хотела этого говорить. Не хотела, чтобы это было правдой. Всхлипы заставили ее задохнуться. — Из-за тебя она больше никогда не возьмет в руки фотоаппарат! Даже от одного взгляда на него ее тошнит! — Хлоя изо всех сил старалась не заплакать, потому что фотография всегда была большой частью Макс, тем, что делало ее такой удивительной, такой особенной, тем, что делало ее Макс, а теперь Макс больше не Макс, а Хлоя больше не она сама, потому что ни одна из них не могла находиться отдельно друг от друга, и ни одна из них не могла нормально спать, ни одна из них не была в порядке. — Ты этого хотел?! Олень пошевелился. Он просто дернул ухом. Хлоя ахнула и попятилась назад, прижимая руки к груди, понимая, что мир слишком неподвижен, слишком тих, и не колышутся листья, нет ветра, никто не пришел проверить, что это за шум, а олень смотрит прямо. На. Хлою. Время остановилось. Хлоя, бессильная, беспомощная и так уставшая от необходимости заботиться о Макс, видеть, как любимая девушка превращается в такой беспорядок, сдалась и упала на колени, вглядываясь в траву мутными глазами. — Она была просто ребенком… Чертовым ребенком. Хлоя провела пальцами по прядям волос, которые теперь отросли и касались плеч до самых рук, и только нижняя их часть имела хоть какое-то подобие синего цвета. И даже тогда это был выцветший, потертый синий цвет, старый и уже не яркий. Хлоя все не красила их, даже когда у нее было время. Она никогда не задумывалась о своих волосах, да и вообще о чем-либо. Ей было трудно найти в себе силы, наплевать на это. Почему это должно ее волновать? Ничто не имело значения. Ничего кроме Макс и того, как она была разбита, и Хлои, неспособной помочь ей. Хлоя подняла голову: — Что ты выиграешь от того, что разорвешь ее на части? Олень пригнул голову, как бы торжествуя, опечаленный таким исходом. Хлоя была на волосок от истерики. Она разговаривала с чертовым оленем. — Это не должна была быть она. Олень вскинул голову, его глаза смотрели прямо на Хлою, ожидая, побуждая ее продолжать. Или, может быть, Хлоя проецировала. — Ты… У Макс впереди жизнь. Хорошая жизнь. А это… — Хлоя жестом указала на оленя, на мир вокруг нее, который остановился, на все, — это… разрушило ее. И Аркадии Бэй больше нет, потому что ты, блять, позволила ей расправиться с этим, когда она даже не смогла сдать гребаную фотографию на гребаный конкурс. Она не может справляться с дерьмом! Она слишком хорошая! Хлоя, ошеломленная и будто не в своем уме, с отвращением уставилась на оленя. Или она смотрела на отражение в его глазах, на почерневшее, зеркальное отражение себя? Трудно сказать. — Это не должна была быть она. Она… хорошая. Она слишком хорошая. И это было проблемой. Потому что хорошие люди заботились о жизни каждых в этом дерьмовом городке, даже о жизни наркоторговцев-педофилов, таких как Фрэнк Бауэрс, таких уродов, как Нэйтан, и даже таких выгоревших ничтожеств, как Хлоя Прайс. Макс была слишком чиста душой, чтобы не чувствовать себя виноватой за каждую жизнь и не отвечать за случившееся. И в этом была проблема. Это всегда было проблемой с самого начала. Олень подошел к ней, пока они не оказались лицом к лицу, а его вытянутый нос не навис надо лбом Хлои. Хлоя уставилась на него, слишком сильно переживая, чтобы задаваться вопросом, что он делает и желая как-то помочь Макс, любым способом. Олень уткнулся носом в лоб Хлои, и Хлоя обнаружила себя внутри своего грузовика, средь бела дня, на стоянке у залива Аркадии, причем на месте для инвалидов. 00:00, 7 октября 2014 года. Полдень 7 октября 2013 года. Начало той роковой недели.