***
Странный грохот повторился. Сонливость и вялость посыпались друг за другом, а Иннокентия словно подбросила неведомая сила — он подскочил на лавке, завертел головой и лихорадочно оглядел пустой вагон. Электричка замедляла ход и тихо поскрипывала на повороте. Мигал свет. Хлопали раздвижные двери, выходящие в тамбур. Неприятное предчувствие сжало горло: Иннокентий сглотнул и кинул взгляд на окно, надеясь выхватить табличку с названием остановки. Но сквозь цветущий на стекле иней разглядеть что-либо было практически невозможно. «Вот тебе и здрасьте. Что за остановка-то, батюшки! Где я?! Неужели всё-таки проехал!». Поезд, затормаживая, издал угрожающий скрежет, дёрнулся и остановился. Воцарилась тишина. Ошарашенный Иннокентий перестал метаться у окна и замер, ожидая комментариев динамика. Сквозь бормотание машиниста он особенно ясно, до неприятных всполохов в груди, уловил смысл последних слов: «…конечная. Всем пассажирам просьба покинуть вагоны. Повторяю…».***
— Вот балда! — сердито крикнул он с платформы не то равнодушно удаляющемуся во тьму поезду, не то самому себе. — Растяпа, дурак! Как теперь домой-то попасть? А?! Последние слова Иннокентий выкрикнул уже не так уверенно. В нервном смятении переложил портфель из одной руки в другую и в очередной раз осмотрелся. Видимо, чтобы окончательно убедиться: на подмороженной станции он — единственный пассажир. Табличка с названием остановки была щедро присыпана снегом и только усилила нарастающее беспокойство. Иннокентий переступил с ноги на ногу, подумал и расстроенно опустился на лавочку. Точнее, на нетронутую подушку снега, которая её обрамляла. Платформа, на которую его занесла судьба, была абсолютно пустынной. Совершенно безмолвной, глухой, безмятежной. Она обрывалась всего в нескольких метрах от места, где он сидел: нахохлившийся и замечающий пока лёгкие, но уже бесцеремонные прикосновения стужи. — Да что же это, в самом деле… как же теперь… — вздыхал Иннокентий, пряча голые руки поглубже в карманы не слишком тёплого пальто. «Вот ведь как бывает…». Он повторял это про себя, пока ходил вдоль перрона: таращась во мрак железной дороги, безуспешно разглядывая сквозь тяжелые от снега ветви огни жилых домов, прислушиваясь к возможному звону рельсов. Чудом не соскользнув с узкой железной лесенки вниз, на подозрительную в темноте дорожку, он решил немного передохнуть возле крайнего фонаря. По обеим сторонам от купола блёклого света наваливалась тьма. Перемешавшись с холодом, беспощадно давила ознобом и унынием, разливала в душе что-то липкое, неповоротливое и колючее. — Что делать, делать-то что? Не могу же я всю ночь здесь сидеть! Иннокентий опять заговорил вслух: звук собственного голоса успокаивал и разбавлял тягучую атмосферу заброшенной на край земли остановки. Но вышло глухо и как-то обречённо-обиженно… С ветвей освещенной ели, будто в ответ на его отчаянный вопрос, беззвучно просыпался снег. Иннокентий вздохнул, помотал головой, снова прислушался, и, раздражённо поправив очки, досадливо протопал обратно к лавочке — забирать портфель. Оставался последний и самый неприятный вариант — спуститься вниз и попробовать выйти к городу. Делать здесь всё равно больше нечего — поезда не слышно, и неизвестно, будет ли сегодня вообще проезжать ещё хоть один… или уже завтра? Он даже не знает, который час! Да и куда отправится поезд? Остановка явно конечная для всех направлений… Бессмысленно торчать здесь — так и околеть недолго. Иннокентий, вновь горько удивляясь тому положению, в котором он оказался благодаря собственной глупости, начал осторожное схождение по обледеневшим ступеням коварной лесенки… И чуть не свалился с неё во второй раз! Потому что отчётливо услышал жалобное поскуливание из глубины тропинки. Цепляясь за перила, он всё же ступил правым ботинком на землю. Потом левым. К ногам бросилась какая-то тень. Иннокентий вздрогнул, присматриваясь: щенок! Темненький, с дрожащим хвостиком и сверкающими глазами. Твёрдо стоит на лапах, переливаясь в свете четвёртого фонаря. Пока он недоумённо рассматривал щенка, ночной гость закончил изучение ботинок, вопросительно поднял уши и негромко тявкнул. — Ты кто такой, а? — Иннокентий потрепал его по мягкой голове замёрзшей рукой. Щенок позволил себя приласкать, благодарно лизнул пальцы и поднял блестящие серьёзные глаза. — Кушать хочешь? Да, было же у меня что-то… Иннокентий, совершенно забыв про своё безрадостное положение, воодушевлённо полез в портфель. На дне, завёрнутый в газету, нашёлся нетронутый домашний бутерброд с «Любительской» колбасой: что-что, а уж кормили в «дружественной научной организации» отлично! Столовая у коллег оказалась невероятно светлой, уютной и просторной. А какая была солянка… эх… Да ради одной такой солянки можно, пожалуй, вернуться к ним ещё раз. Щенок колбасу одобрил и быстро съел. А хлеб не стал. Тот кусочек, что Иннокентий отломил ему на пробу, так и остался лежать на снегу. — Зря ты, хлеб отличный, — Иннокентий неторопливо дожевал горбушку и отряхнул руки. Ему вдруг сделалось чудовищно грустно. Неудивительно: стоит неизвестно где, в ночи, без горячей еды (термос он предусмотрительно забыл дома) и связи. Зато с щенком. Настоящее приключение, о котором Иннокентий никогда не мечтал. — Ну что, пойдешь со мной город искать? Щенок с готовностью ринулся вперёд, обнюхивая тропинку, и почти мгновенно растворился в лесной темноте. — Эй, не так быстро!***
Идти с новым другом оказалось немного веселее: впереди нёсся забавный щенок, то и дело оборачиваясь на едва поспевающего за ним Иннокентия. Блеск поднявшейся луны и светлое зимнее небо помогали в пути. Порой на дорожку или прямо на путников с ветвей обрушивались копны снега. Тогда оробевший щенок прижимал уши и подбегал к Иннокентию поближе. А тот совсем продрог и едва боролся с подступающим отчаяньем — тропинка и не думала кончаться, а всё петляла между деревьями, запутывая мысли, замыливая взгляд и оставляя всё тело в изнуряющем напряжении. Вокруг витала морозная тишина. Иннокентий очень любил тишину, но в нынешних обстоятельствах она только давила на уши и пробирала до самых нервов. «Так и заблудиться можно. Ага, ночью. Зимой! Ну ты Кеша, и дурак… а ведь учёный, черт тебя разбери!». В потёмках Иннокентий наступил в очередной сугроб, неловко потряс ногой и попятился в сторону. Пока он морщился, чувствуя в ботинке комья набранного снега, то услышал звонкий лай из глубины мерцающих в луне стволов. Иннокентий с трудом переборол тревогу и, сойдя с тропинки, двинулся на звук, крепче сжимая ледяной портфель в озябших пальцах и инстинктивно закрываясь им, словно щитом. Путь оказался коротким. За густой шеренгой молодых сосен, под огромной тёмной елью, лежал человек. Щенок подпрыгивал рядом, заливаясь возмущённым лаем. Заметив Иннокентия, пёс бросился к нему, поджимая хвост, и неуклюже затормозил у правой ноги. — С вами всё хорошо, товарищ? — робко спросил Иннокентий у неподвижной фигуры. Конечно, было не «хорошо». Но подойти ближе он боялся. Фигура зашевелилась. Иннокентий остался стоять на месте, хотя разум подсказывал бежать от ели подальше, а сердце настойчиво отбивало чечётку. Щенок тихо зарычал и ощетинился. Человек завозился, приподнимаясь. С грязноватого ватника осыпался приставший снег, а затем показалась растрёпанная голова без шапки. Сквозь неряшливые пряди мелькнуло бесконечно знакомое лицо. — Игорь?! — обомлел Иннокентий. Катамаранов резко уставился на него, вскинув брови и забыв про рукав, с которого он начал было счищать прилипшие снежинки. —Ты что здесь делаешь, Игорь? — Иннокентий удивился строгому тону и непривычной громкости, окрасивших вопрос, но поражённо уточнил: — Под ёлкой? От короткого облегчения у него окончательно спутались все мысли. Нет, Иннокентий мечтал увидеть сейчас любую живую душу, не то что старого приятеля! …Но Игорь Катамаранов… Теперь его придётся взять под свою ответственность — потому что Игорь вряд ли находится во вменяемом состоянии… Хотя бутылки рядом не видно, но… — Здравствуй. Твоя собачка? — прервал его размышления Катамаранов неожиданно ровным голосом. — Моя, — насторожился Иннокентий. Щенок, будто осознав, что говорят о нём, неуверенно завилял хвостом. — Славный пёсик. Гуляешь с ним что ли? Не знал, что ты любишь собак… Катамаранов потянулся, прокряхтел глуховато и тяжело поднялся, просыпав с рабочей одежды ещё немного снега. — Игорь, ты что под ёлкой делал? — не унимался Иннокентий. Как будто ответ на этот вопрос с ходу прояснил бы всё остальное… К примеру, почему Катамаранов стоит прямо, не качаясь, говорит связно и выглядит совершенно трезвым? Иннокентий отказывался воспринимать и то, что отряхивался Игорь тоже вполне осознанно. — Да что делал… На небо смотрел. Я живу здесь недалеко — вот вышел прогуляться. У тебя-то в порядке всё? У Иннокентия закружилась голова: «смотрел на небо», «живу недалеко», «прогуляться». Нет, он допускал, что у Игоря есть настоящая квартира — не может же он в самом деле спать и хорониться по любимым болотам и подвалам, как домовой или леший какой-нибудь, — но романтиком Катамаранов точно никогда не был. Кто, как не Иннокентий смог выучить всю палитру его характера ещё в школьные годы! — У меня? У меня, э-э-э… да как обычно, — зачем-то соврал он, ещё не до конца поверив тому, что видит и слышит. И снова пристально вгляделся в бывшего однокашника. — Игорь, а ты что, не пьян? Иннокентию тут же сделалось очень совестно за проскользнувшую бестактность, но он не мог не спросить. Потому что трезвый Игорь — это же история из фантастического раздела. Катамаранов печально улыбнулся и перестал оправлять чёрные взъерошенные волосы. — А почему я должен быть всегда пьяным? Это, знаешь-ли, маленько надоедает… Видимо, всё-таки не знает Иннокентий ничего про Катамаранова, закадычного школьного друга. Ответ был таким непредсказуемым, а Игорь говорил так спокойно и миролюбиво, что Иннокентий вконец растерялся от его необычного поведения и интонаций. — Ну, я пойду тогда. Раз всё нормально. Пора мне. Рад был повидаться. Катамаранов медленно прошёл мимо застывшего Иннокентия, наклонился, ласково почесал присмиревшего щенка за ухом и, не торопясь, побрёл прочь. — Игорь! — спохватился Иннокентий. Тот сделал полшага и развернулся. Иннокентий подбежал к нему с замиранием души. — Игорь, мне жутко плохо на самом деле. Я…это…заблудился! Замёрз ужасно! Нет, сначала уснул в электричке, представляешь… набегался за день… и на этой платформе… остался… а огней не видно совсем… вот я и пошёл… по чёртовой тропинке… Недотёпа, одним словом. Я… Серьёзный Игорь терпеливо выслушал сбивчивые объяснения. Спросил: — А пёсик? — Он сам ко мне прибежал. Не знаю, потерялся, наверное… или бросили… Иннокентий замялся, не зная, что ещё можно сообщить. Предложение Игоря, отрешённо потиравшего лоб, застало его врасплох: — История… Пошли ко мне. Ты вон задубевший какой. Я сразу заметил, просто навязываться не хотел. Затем молча подхватил оторопевшего щенка на руки и добавил: — Идём. Тут близко. Отогреешься.***
Оказалось, что если идти по страшной ночной тропинке вместе с Игорем Катамарановым, то она превращается в обыкновенную и ничуть не пугает. Лес будто расступался перед ним, принимая как старого знакомого, а Иннокентию только и оставалось, что следовать за перемазанной телогрейкой. Даже звенящая темнота больше не сжимала голову, а воспринималась как невесомое лесное украшение: благодаря легкости, с которой она обволакивала, словно шалью, бесчисленные ветви и стволы, выступающие перед идущими. Да и небо чуточку просветлело, и луна засеребрилась ярче — хотя, может Иннокентию показалось так потому, что за спиной Игоря он наконец почувствовал себя в безопасности… Лес, таинственно обрываясь, почти сразу переходил во дворы с аккуратными, заваленными снегом палисадниками и разноцветными островками детских площадок. Иннокентий не успел заметить, как именно они с Игорем оказались напротив одной из тусклых пятиэтажек. Пока он рассеянно обдумывал это и присматривался к незнакомому району, Катамаранов внезапно спросил: — Как назвал-то? Пёсика? Щенок, покорно сидящий у него в руках, навострил уши. — М-м-м. Да я, в общем-то, не успел подумать об имени… — промямлил Иннокентий, которого и вправду, вопрос о кличке для найденного щенка занимал сейчас меньше всего. — Помнишь, когда я учился в школе, у меня пёс был? — начал вдруг Игорь и отвёл взгляд в сторону. — Этот, честное слово, так на него похож… Мы ведь его тоже совсем маленьким взяли — папе на работе сотрудница подарила. Собака у неё тогда разродилась… вот все и брали, кто хотел. Я родителей еле уговорил… Игорь погладил щенка, а в мыслях потрясённого Иннокентия при слове «школа» пронеслась цветная молния приятных воспоминаний. Не только о добром чёрном псе. Вперемешку, перебивая друг друга, потянулись целые образы-истории. Например, о том, как семилетний Игорь поделился с ним ручкой на самом первом уроке, а в другой раз, на перемене, отважно заступился перед задирой-старшеклассником и помог отыскать сбитые с носа очки; о дружбе, которая началась тогда же; о любимом велосипеде, пробитую шину которого Катамаранов ловко починил в шестом классе; о стекающем по пальцам мороженом, когда смущённому Иннокентию не хватило мелочи, а подоспевший Игорь решительно доплатил из своих денег; о неровном городском катке, где раскрасневшийся Иннокентий гордо учил Игоря премудростям катания, и где оба хохотали, вместе падая на лёд… — Точно! А я всё думал — кого он мне напоминает! Морсика! Чудесный был пёс… — Иннокентий восторженно поглядел на щенка. — Так и назовём. Прекрасное имя, ему подходит. — Ты и кличку помнишь? — удивился Катамаранов, возвращаясь к нему недоверчивым взглядом. — Конечно! — на Иннокентия напало необычайное воодушевление, источником которого было тепло, разливавшееся по сердцу. — Как не помнить? Мы же часто гуляли втроём… Счастливая пора… — Очень счастливая… — легко согласился Игорь. Лицо у Катамаранова просветлело, глаза заблестели. Иннокентий смотрел очень внимательно и не переставал изумляться: таким Игоря он прежде не видел. Никогда. Разве только в те беззаботные школьные годы, о которых они сейчас вместе вспомнили.… — Надо же, а я думал, что ты всё забыл… — Ничего я не забыл, я всё помню, правда, — искренне заверил его Иннокентий и поёжился. Катамаранов моргнул, выныривая из собственных раздумий, и немедленно засуетился: — Пойдём-ка внутрь. Заболтались, — пробормотал он, открывая заляпанную объявлениями дверь подъезда одной рукой и бережно прихватывая Морсика другой.***
Тепло квартиры на последнем этаже одурманивало и оседало на стеклах очков. Иннокентий снял их негнущимися пальцами, неловко протёр о шарф и надел обратно. Перед ним сфокусировался коридор, переходящий в небольшую гостиную. Розоватые обои с полупрозрачным рисунком, местами стёртый, но отливающий глянцем, паркет; двери, густо закрашенные белой краской, — да обычная скромная квартирка, у него почти такая же, только цветов не так много… А здесь они были расставлены даже в прихожей: невероятное разнообразие флоры в аккуратных горшочках и баночках поражало не меньше чистоты и опрятности всего вокруг. Игорь спустил довольного Морсика на пол и тот сразу же умчался вглубь квартиры, потешно цокая коготками об пол. — Развешивайся, а я пока чай сделаю. Не стесняйся. Ванная, если что, за этой дверью… …Пока Игорь колдовал на кухне, откуда временами доносился радостный лай Морсика, Иннокентий раздевался у зеркала. Кстати, всё-таки заляпанного у рамы чем-то жирным, вроде… машинного масла. Канистра с жидкостью, обёрнутая грязной тряпкой, выглядывала с верхней полки самодельной этажерки в темноватом углу. Рядом с канистрой уместился ворох гаек, знакомые рабочие перчатки и отвёртка. Другие полки были доверху забиты чем-то совершенно неизведанным и понятным исключительно мастеру-Катамаранову. Ах да! В глубине одной из полок оранжевым загорелась каска. Иннокентий перевёл дух и немного успокоился. «Ну хоть какое-то присутствие того Игоря, которого я знаю. Или знал…». Пристраивая верхнюю одежду в узенький шкаф, из которого доносились волнующие запахи таинственных растений, сухой травы, грибов, влажной земли, и где витала знакомая по Игорю пряность болотной сырости, Иннокентий почему-то обрадовался, что внутри нет женских вещей. Второй раз он обрадовался этому в простенькой ванной комнате, пока с наслаждением грел окоченевшие руки под краном — щётка в стакане была одна, лишних флакончиков над раковиной не стояло, под полотенце был отведён единственный крючок. Женского присутствия в квартире совершенно не ощущалось… Явственно ощущалось лишь странное воодушевление Иннокентия по этому поводу. Впрочем, поразмышлять о загадочной радости он не успел — Игорь настойчиво позвал его на кухню.***
Иннокентий возился на раскладушке за прикрытыми дверями кухни, вздыхал и не мог остановить нескончаемый караван мыслей. Морсик спал с Игорем в гостиной — едва только Катамаранов постелил себе, как щенок прыгнул на раздвижной диван и торжественно улёгся между подлокотником и подушкой. — Эге… — почесал голову Игорь. — Шустрый. Ты ведь не против, если он побудет ночь со мной? Конечно, Иннокентий был не против. Его занимало совершенно другое: «Почему Игорь ведёт себя как прежде? Что он пропустил, избегая общения с ним?». Если бы только знать, что суматошный день с обычной (пусть и очень вкусной!) солянкой в обеденном перерыве и монотонным перебиранием бумажек в душном архиве обернётся таким… событием! Нет, происшествием… Встречей? Опять не то… Иннокентий перевернулся в очередной раз и хмуро уставился на подоконник с тремя алое в горшочках и потрёпанным кактусом в нарядной баночке из-под кофе. Игорь увлекается цветоводством — ну кто поверит! В школе бы попадали, точно. Такое хобби больше подходило тихому Иннокентию, чем его бесшабашному приятелю. Напористому, пробивному, шумному… Раскладушка нервно звякнула от нового беспокойного переворота, но Иннокентий или не заметил, или не услышал. Слишком разными они были, чтобы дружить. А дружили. Сошлись легко, как два винтика в одной детали. Неужели он так долго жил в равнодушии к бывшему другу, что забыл о том, каким он был. А помнил лишь, каким стал, и приучил себя хорошего от него больше никогда не ждать. Легко перевёл смелость в отвязность, уверенность в наглость, привязанность в навязчивость, настойчивость в упрямство… Да, он сам оттолкнул Катамаранова от себя, когда решил вдруг, что стал лучше и успешнее него. А уж когда тот взялся за бутылку, то отпихнул ещё больше, подальше от своего благоденствия. Какого такого благоденствия? В чём он лучше Игоря? Из каких глубин вылез этот гнусный сценарий, которому он неотступно следовал столько лет и думал, что прав? «…Так крепко вбил в голову! Избегал разговоров, при встречах раздражался, кичился своим положением… Ну а как же — зазнайка учёная, ценный работник НИИ…». А Игорь незаметно принял его игру, потому что не хотел ничего про себя доказывать. Катамаранов никогда не оправдывался ни перед кем, даже в детстве. А он его гордость в надменность перепилил… Совсем недавно, на этой самой кухне, пока разговор не клеился, а Иннокентий, стушевавшись, ковырялся в нехитрых ночных угощениях, Игорь признался, что не пьёт, когда ему грустно. Вот Катамаранов так Катамаранов! А на работе, значит, весело? Настоящий Игорь — почти все грусть и печаль «запивают», а он, наоборот, трезвеет. — Да мне как-то совсем уныло стало, тяжело. Будто случилось что-то дурное, или должно вот-вот случиться. Затосковал, в общем, — объяснял Катамаранов, накладывая Иннокентию новую ложку варенья и не слушая вежливых сопротивлений. — Пошёл я голову проветрить. Обычно помогало. Гулял, бродил… А легче не становится. Ну я и лёг, в снег зарылся. Тепло мне. Молчу, на небо смотрю, на луну… и это… медиа…татирую… — Медитирую, — невольно поправил его щепетильный Иннокентий и виновато осёкся. — Да, точно, — нисколько не обиделся Игорь. — А там уже и Морсик прибежал, затявкал, а за ним и ты подошёл… — Как же ты зимой и без шапки-то, Игорь? Простудиться можно… — Так не холодно мне, говорю, — весело сощурился Катамаранов. — Я, Кеша, полностью закалённый… Раскладушка всё еще скрипела, как чудной музыкальный инструмент, но Иннокентий не догадывался об этом. Сон наконец полностью одолел не только его тело, но смог бесследно остановить вертящиеся мысли. Он заснул с одной единственной, выловленной перед самым мороком: «Случай».***
— Вот, написал. Возьми, пожалуйста, — Иннокентий робко протянул Игорю сложенный тетрадный листок. Оказалось, что у Катамаранова даже не было его номера телефона. Нет, рабочий был — ведь он часто и очень умело поправлял что-нибудь в оснащении НИИ — однако вызывал подвыпившего Игоря обычно Лёшка, а Иннокентий, даже если и поднимал трубку, то ограничивался сухими благодарностями или быстрыми вопросами по ремонту. А вот чтобы поговорить по душам, как в школьные годы… — Спасибо. Мой домашний у тебя есть ведь? — Конечно, и давно. Игорь стоял в коридоре и теперь наблюдал за тем, как Иннокентий неуклюже зашнуровывает ботинки возле этажерки. Утром Катамаранов основательно покопался в недрах её полок и самодельных ящичков, а затем вытащил оттуда красный ошейник. Щенок восторженно обнюхал находку, позволил надеть на себя, застегнуть истёртую пряжку и сразу заважничал, хотя ошейник был ему пока великоват. Сейчас Морсик сидел на коврике у входной двери и оживлённо вилял хвостом. Игорь и Иннокентий решили, что щенка лучше оставить у Катамаранова. Решили, к изумлению друг друга, одновременно. И главная причина состояла даже не в том, что Катамаранов мог проводить с Морсиком гораздо больше времени, чем вечно озадаченный инженер из НИИ — просто Иннокентий ясно чувствовал, что с Игорем щенку будет намного лучше. Он вспомнил о кошке, которую облегчённо вернул Особе совсем недавно. Куда уж теперь ещё и щенка… А Морсика, по заверениям Катамаранова, он и так сможет навещать. — Отлично! Ты звони, как время освободится, — Игорь запнулся. — То есть, я хотел сказать: когда захочешь. В любое время. Иннокентий кивнул, потому что не придумал, что ответить. Он не знал, сможет ли набрать Игоря «просто так» и не хотел ничего обещать. Наоборот, Иннокентию показалось, что, едва он окажется за пределами гостеприимной квартиры, — волшебство развеется и всё станет нестерпимо-обыденно. И снова они закроются друг от друга, вычеркнут произошедшее из своих разных жизней, забудут об искрах доверительного, общего, личного… что вспыхнули между ними вчера… а сегодня гасли, тлели под ногами в прихожей… А может, ему вообще всё привиделось? — Игорь, спасибо тебе большое! Ты меня очень-очень выручил. Даже не представляешь, как. — Представляю, — улыбнулся Катамаранов, — всё утро меня благодаришь! А начал вчера. Прекратил бы уже в самом деле. И прибавил серьёзно, с лёгким оттенком смущения: — Я был очень рад с тобой встретиться и поболтать вот так. — Я тоже. Щёлкнул замок. Иннокентий огладил притихшего щенка и приоткрыл дверь. — Провожать точно не надо? А то мы бы прошлись с Морсиком… — Не надо. Ты всё хорошо объяснил. Иннокентий уверенно перешагнул через порог, развернулся, крепче сжимая ручку портфеля. Морсик беспокойно уселся на пол, переводя блестящие глаза то на одного своего спасителя, то на другого и словно недоумевая — почему они не уходят на прогулку втроём? — До свидания, Игорь. — Счастливо!***
Едва дверь закрылась, как Иннокентий тотчас же продолжил думать о том, что засело в его душе со вчерашней ночи. Думал, пока спускался по лестнице, пока искал по указаниям Игоря остановку автобуса до платформы: в свете она, припорошенная искрящимся снегом, наполненная спешащими людьми, показалась совершенно другой и нарядно мерцала в утреннем свете — эфирная, сказочная. С изящной лесенкой, заботливо усеянной песком, и понятной табличкой, где волшебным образом осыпался лишний снег и открылись все буквы. Иннокентий рассеянно бродил по преобразившейся платформе, встречал поезд, усаживался в остывший за ночь вагон и снова думал. «Дружил. Ну и что с того? Я в университете тоже со многими дружил — и где они все теперь?». А вокруг шумели пассажиры: листали книжки и газеты, смеялись, разговаривали. И звуки эти опускались слишком глубоко, вели туда, куда он даже не собирался заглядывать. Тянули к школьной доске, коридорам с зелёными стенами, просторным классам с расставленными цветами, перьевой ручке со звёздочкой. Захлёстывали, добирались до заветных уголков памяти, и в ней, как поплавки, всплывали поочерёдно то игры на жарком пыльном дворе, то пикник, то рыбалка, то праздничная ёлка в Доме культуры: с шарами, звёздами и бумажными гирляндами, то первые вечеринки у одноклассников, то матовый бугристый лёд катка в новогодние каникулы, то вкуснейшее лимонное пирожное, купленное в универсаме и съеденное по дороге со школы, то волнующий сеанс в кинотеатре взамен последнего урока, то костёр в пионерлагере, взлетающий искрами в тёмное небо… Но особенно ярко выплывал Игорь — юный, смешливый, взъерошенный, с лишним яблоком в портфеле, вычищенными ботинками и фиолетовыми пятнами чернил на руках. Картины, пропитанные звуками, ощущениями, запахами и чувствами, продолжали распускаться перед глазами и волновали, отвлекали от всего вокруг: а ведь он доехал наконец до вокзала и уже неторопливо шагал по снежному перрону. Иннокентий опаздывал на работу, но ему впервые за долгое время было всё равно. Он почти миновал остеклённый вестибюль, чтобы выйти в бушующий утренний город, но вдруг остановился и задумчиво посмотрел в сторону: на ряд телефонных автоматов. Обычно при взгляде на автоматы ему всегда хотелось позвонить Особе. Он и сам не понимал зачем ему это делать — видимо, для того, чтобы окончательно выяснить для себя: у них ничего и никогда не сложится. Но сегодня мысль об Особе так и не смогла просочиться в его замороченную голову и растаяла, повиснув в морозном воздухе. Иннокентий почувствовал, что ему необходимо позвонить сию минуту. Нет, секунду! Иначе обязательно разорвётся или голова, или сердце, или всё разом. Он кинулся к спасительной трубке, попутно раскрывая портфель, чтобы скорее достать мелочь и затасканную книжечку с номерами. Листая тонкие странички вспотевшими пальцами, он отчаянно надеялся застать Игоря дома, хотя прекрасно понимал, что его вполне могли вызвать по какому-нибудь неотложному делу. Номер Катамаранова нашёлся в середине: на погнутом листочке нетвёрдо значилось: «И. К., из школы. Дом. номер». Гудки тянулись бесконечно. Каждый унылый короткий звук эхом отражался у Иннокентия в рёбрах и неприятным холодком оседал в животе. — Да, слушаю. Он едва не выронил трубку, но вовремя уцепился за неё и вновь торопливо поднёс к уху. —…Алло? Кто это? — Игорь, это Кеша! Я тут подумал — ты только не удивляйся, пожалуйста — пойдём на каток сегодня, а? — выпалил Иннокентий, не обращая внимания на съехавшие некстати очки. В трубке помолчали. — Вечером? — осторожно спросил Катамаранов. Кажется, Игорь не верил собственным ушам. — Да, да вечером! В семь тридцать. Главный каток. Хочешь сходить? — Хочу. Правда, очень хочу! Я… эм, Кеша, а у тебя всё хорошо? — Теперь да! Тогда встретимся возле проката коньков. До встречи, Игорь! Иннокентий повесил трубку, медленно выдохнул, поправил очки и улыбнулся. На душе воцарился долгожданный покой.