Главное, ребята, сердцем не стареть

«Она будет себя разбивать, Пока полностью не разобьёт. Просто ей сложно принять, Что стекло сильнее неё.» Речная вода, впитавшая в себя всю прелесть ночной прохлады, отрезвляла и делала сознание мнимо и нарочито чистым, опустошённым от удручающих мыслей.  Ника сурово игнорировала мокрый и слипшийся в бесформенные комки холодный песок под ногами, заостряя рассеянное внимание на хаотичном узоре звёзд, раскиданных по небосводу. Где-то там, в клокочущей вире далекого космоса, ей лучезарно улыбается созвездие Ориона. А у Ники нет сил улыбаться в ответ.  Девушка дышит полной грудью. Почему-то именно на берегу Рейки дышалось удивительно легко. Здесь воздух чище, пахнет свежестью, а в затхлых корпусах воняет дешёвой хлоркой, которой приходилось надраивать полы два раза в неделю — четко по графику, висевшему на стене. Как ужасно воняют разбитые надежды.  Несветова заливисто кашляет в кулак — зябкие ночные прогулки раньше отдавались трепетом и жарким пламенем азарта, а теперь противным зудом под горлом — пришлось пожинать плоды. А ещё Вероника вот-вот выплюнет легкие, точно согласно пророчествам матушки Плоткина. Алевтина Петровна любила кидать на девушку жгучие неодобрительные взгляды с окна второго этажа, а затем не стесняясь этих самых открытых настежь окон и сидящей на дворовой лавке Ники, устраивать сыночку головомойку. По прогнозам женщины, Сашка должен был бросить совместные дворовые игрульки с Ничкой ещё до пятого класса, списывать у неё физику, многогранность которой не укладывалась в Сашкин гуманитарный ум (справедливости ради, Ничка умело скатывала у него английский) в восьмом, а робкие касания за руку в десятом в многострадальные планы Алевтины Петровны даже и не входили.  Вероника, кажется, Сашку любила. Любила кудрявые волосы, любила прямой нос и посиделки под старой шелковицей, с которой они детьми, бывало, срывали неспелые безвкусные ягоды, на той самой деревянной лавочке, раскрашенной в вырвиглазные цвета. Зато Ничка не любила глупо разглядывать кирпичи панельного дома, за стенами которого ей грубо, и как-то по-детски перемывали косточки. Обидно, конечно, но что она сделает — Ничка зелёная первокурсница, а Плоткина — представительница горкома. Саша в сердцах клянётся, что слова мамы для него ничего не значат, что он влюблён в Ничкины глаза и в её золотую серьгу в ухе, раздраженно смахивает с волос упавшую на него шелковицу и ковыляет в мамину квартиру, зубрить конспекты из универа, в который ему поступить заботливо помогла мама. А Ничка ещё немного сидит у подъезда и уходит домой, обещая, что больше себя в обиду не даст.  Наверное, связывает её с Плоткиным слишком много — вот и вся проблема. Серая и отчего-то грустая фотография первого «А» класса, и, как следствие, десять лет совместной учебы, соседние дома, один универ, но разные кафедры, и в будущем практика в пионерлагере «Буревестник». Ника устала, Нике больно, Нике надоело тянуть всё на своих плечах. А Сашеньке, кажется, даже лучше, когда встречи с Никой стали более пресными. Сашка решил, что они взрослые люди, что хочет с Никой семью. У Сашки почетное место в очереди на квартиру, телевизор, и даже на машину. Алевтина Петровна вымученно прячет лицо в ладонях, успокаивая себя мыслью, что у сыночка таких Вероник будет ещё много, пусть пока «эта» будет, но тихонько подзывает к себе будущую невестку и тихонько просит бросать курить, ведь ей нужны здоровые, а не синие внуки. Ника молча и нервно кивает, прокручивая в ушах сережку, а сама мечтает позабыть Сашеньку, и, желательно, безвозмездно для неё и семьи. Сашенька провожает её домой, и руки его кажутся девушке глыбами льда, а родные улицы Куйбышева, знойно дышащие городской пылью, пугающим пространством Антарктиды.  Фу, опять в голову лезут дурные мысли.  Ника зажигает сигарету спичкой и подцепляет её губами, вглядываясь в гладь чернющей, будто смолистой, матовой воды. Горький никотин и ещё букет бяки вредно царапают нежные ткани слизистых дыхательных путей — ну и пусть! Ника бросает вызов себе, Плоткину, доказывая, что прекрасно живет и без него, бросает вызов Игорю. Ника никому не признаётся, что однажды боится увидеть в Игоре Сашку, и обещает, что никогда больше не ранит себя.  За спиной отчётливо слышится хруст веток. На долю секунды страх поселяется гранитом в груди, но затем отпускает. Ничка обещает, что если к ней приперся Корзухин, то она собственноручно свернёт ему шею, а если он ещё и лыбится, как последний дурак, то заодно и прикончит.  Девушка резко обернулась и словила на себе взгляд томных, мудрых глаз, которые Корзухину при всем его желании принадлежать не могли. Ника бросает сигарету в воду, ощущая себя при этом ниже тунеядца, и слеповато щурится. Перед ней вообразился Серп Иваныч. Старик нависал над её фигуркой кривой тенью. Девушка почувствовала себя крайне неуютно — хорошо хоть, купаться не полезла.  — Добрый вечер.  — Доброй ночи, Вероника. Ночь уже. Третий час как.  Свою скрипучую песнь завели комары. Ветер гулял по камышам, заставляя тело Ники покрываться мурашками — то ли от палитры неожиданных звуков, то ли от холода. В воду звучно прыгнула лягушка.  — Ох, действительно? Часов, естественно, нигде поблизости не было — словам Серпа оставалось лишь верить.  — Бессонница у меня. — девушка вздохнула, кутаясь в пушистое полотенце. Холодно и сыро.  — Эх, бессонница, у такой молодой. У меня тоже вот. Воздухом лесным подышать хочется. Валентин Сергеич говорит, для сердца пожилого полезно.   Серп усмехнулся и закряхтел в попытке облокотиться об лакированную трость. Трость выскользнула из сухих рук и улетела в сторону камышей, оставив её обладателя в явно неудобном положении. Девушка, не раздумывая, выудила её из зарослей сухой травы и вручила пенсионеру. Серп незаметно принюхался — от Ники отчётливо  и навязчиво пахло переживаниями. А ещё цветами. И он так сразу не смог решить, какой аромат показался ему вкуснее и аппетитнее.  — Может вам по хозяйству помочь, а, Серп Иваныч? Тяжело вам, наверно, одному справляться.  — Поможешь, конечно, буду признателен, только не сейчас. — Серп быстро и негромко засмеялся. — У тебя, Вероничка, глаза уставшие, как у совы.  Вероничка тоже коротко посмеялась из побуждений вежливости.  Наверное, смехом она попыталась скрыть волну страха, нахлынувшую на неё, и скрыть не понятно от кого — от себя, забавного дедульки, или сразу от обоих. По отчего-то мокрой спине прерывисто забегали льдинки-мурашки. С чего бы ей бояться какого-то пенсионера, который и шагу без палочки ступить не может?  — Ну, я тогда пойду. Доброй вам ночи! Ложились бы вы спать, поздно уже.  Нике, по сути, на Серпа всё равно, но отвязаться культурно всё таки надо — им ещё в лагере видеться. Отвязаться и убежать в корпус, шарахаясь от кривых силуэтов деревьев, ветви которых схожи на острые лапы. Ничке хочется залезть под одеяло с головой и искренне радоваться, что живет она ни одна, ни по-царски, как Свистунова, а с мирно дрыхнущей на соседской койке Иринкой.  — Ник, ну ты куда?.. Я конечно всё понимаю, молодость-глупость, ну что ж ты делаешь ночью в лесу, одна, не страшно? — Серп понизил голос.  Очень страшно. Страшно настолько, что Ника обещает, что и носа ночью из палаты никогда не высунет, лишь бы оказаться сейчас на территории лагеря. Сердце сжимается и бьется настолько сильно, что отдаётся мышечной болью в груди. Так сладко.  — Опасно это, в конце концов. И какой пример ты подрастающему поколению подаёшь? Детки все анархистами повырастают, а у нас, в конце концов, пионерский лагерь.  — Серп Иваныч, такого больше не повториться. Я прекрасно всё понимаю. — Ника делает голос деловито спокойным, надеясь, что старик не заметит нотки дрожи в её словах. Заметил.  — Ник, ну ты чего? — голос пенсионера переменился и заговорил ласково. — Думаешь, я не человек? Я всё понимаю, не буду тебя никому выдавать. Хочешь — расскажи, что тебя так волнует. Я же вижу, переживаешь ты.  В воздухе повисла тишина. Ника подрагивала как лист каштана под ноябрьским дождем, и боролась с желанием выпалить все накипевшее. Наверное, подскочивший адреналин играет злую шутку. Захотелось рассказать и о первой любви, и о пестрой лавочке, и о заносчивых Игоревых глазах. А смысл что-то таить? Серп Иваныч, конечно, человек своего времени, но человек же! Человеку человек нужен, чтоб поддержать, выслушать, когда надо, подставить плечо.  Но девушка молчала. Что-то замерло в лёгких, не давая сделать вдох и вымолвить хоть что-то. Звенящая тишина давила на ушные перепонки. — Эх, Ничка-Ничка. — Серп грустно вздохнул, видимо, Ничкину боль понимая и даже разделяя. — Ну, что мы с тобой сделаем, такова жизнь.  — Почему же всё так сложно? Почему всё не может быть просто и понятно? — Ника вспыхнула, снова обретя возможность говорить и здраво мыслить.  Эмоции забурлили где-то внутри, подкатываясь к горлу и рискуя выйти наружу. Во рту стало горько-горько, и девушка шустро заморгала. Что-то гадко больно защемило в груди. Былая уверенность куда-то исчезла, расплылась да растаяла, оставив напуганную Нику одну-одинешеньку. Оставив Нику снова беззащитной маленькой девочкой, одной-одинешенькой перед страшным, безграничным миром. Девушка смахнула слезинку, оросившую лысую траву. — А так не интересно.  Серп приблизился близко-близко, окинув бледное лицо выразительным взглядом.  —  Я понимаю, что жизнь тяжела. Но всё можно сделать немного проще. На мир можно смотреть трезвее и хладнокровнее. Ты только ко мне прислушайся, пожалуйста. И поверь.  А Ника снова слово не сдержала и снова себя ранила — снова сделала больно и вновь предала себя. Предавала себя, пока по венам разливался горячий и тяжелый, как сталь, яд, обжигающий артерии, пульсирующий в висках и отдающийся замирающими ударами когда-то живого сердца.  Ничке хочется от боли кричать, но язык почему-то немеет. Волосы растрёпанны, а полуживое тело бьется в последних конвульсиях в кустах дикой ягоды. Крик наконец-то срывается с губ, и в нем слышится отчаянье остатков живого и победоносный рёв мертвечины. Сознание Ники разрывается на мелкие обрывки, и будто бы подхватывается ночным ветром да улетает ввысь — к вершинам столетних деревьев, к созвездию Ориона. Веронике не хотелось умирать в колючих кустарниках, оставляющих на запястьях кровоточащие раны. С глаза одиноко слетает серебристая слезинка.  Ника сидит в пышной беседке, пропахшей мармеладом и клубничной жвачкой. Днём девочки, окружённые живой изгородью из пухлых бутонов роз, рисовали здесь стенгазету, а вечером к ним присоединялись вожатые и мальчики, дабы обсудить планы на грядущий день, заодно принося с собой аромат непоседливости и луговой травы. Ника этого знать не могла, ведь за какой-то час совершенно отвыкла дышать, и лишь иногда, по старой привычке, глупо открывала рот. В руках надоедливо мнётся пионерский галстук.  — Между нами всё кончено.  Так коротко, а главное совсем не больно. Теперь Ника сильная. Тонкие пальцы сжимаются в кулаки, ногти покалывают кожу, оставляя белые следы-полумесяцы. В сердце ни чувств, ни эмоций, ни подозрительной, чуждой активности. Ничего не отвлекает от трезвости мысли.  — Что не так? — Игорь мягко ступил на ступеньку, случайно раздавив розовый бутон.  — Лучше не приближайся.  Ника прикрывает глаза. Вкус его крови кажется манящим и близким, уже играющим на дёснах.  — Я в чём-то виноват?  Виноват он в том, что на Никину голову свалился — перефразированные слова из небезизвестной басни. А ещё в том, что Нике до рвоты хочется кушать. Внутри было мертвенно пусто, и эту пустоту хотелось заполнить чем-то тёплым, горящим жизнью. — Ты тут не причём.  — Значит, проблема в Саше, или в его матери? — Не приближайся. Я долго думала и приняла решение. Теперь всё.  — Но почему?! — он разозлился, всё ещё не осознавая потери, и непонимание ошеломляло его больше утраты. — Связь с тобой — это не правильно. Ты и сам это понимаешь. Я поступила непорядочно, когда обманула Сашу. И теперь исправляю ошибку. — Да плевать на Плоткина!.. Я тебя люблю и не отпущу, поняла?  Игорь подошёл слишком близко, намереваясь обнять, напомнить о былой легкости прикосновений, пообещать и прошептать горячим шепотом на ухо, что они вместе, что всё будет хорошо, но Ничка вцепилась в свежевыкрашенную скамеечку, словно насильно удерживая себя на месте.  — Не подходи. — коротко прошипела девушка сквозь зубы.  Фигуру Игоря обволокла темнота ночи. Впитала, растворила, оставила после Корзухина лишь растоптанный всмятку бутон на ступеньке. Ничка смахивает с плеча нагло приставшую к ткани одежды продолговатую сосновую иголку и обещает, что никогда не выкрутит Игорю шею.  *** В прикроватном комоде без дела валяется золотая серёжка. Под ней пылятся тетрадные листы, исписанные синей ручкой и корявым почерком — это тексты песен Дэвида Боуи, когда-то переведённые Сашей на русский. Английский Ника на протяжении годов обучения в школе так и не выучила, хоть и знала несколько фраз-цитат из уже вышеупомянутых произведений, которые девушка выговаривала с явным акцентом. Язык никак не хотел мягко прижиматься к нёбу и выговаривать приторно-плавные звуки. А Сашенькины рукописи Веронике казались чёрствыми и предвзято сухими. Но что поделать, даренному коню в зубы не смотрят. Сашка вообще подобных вещей не очень одобрял. Ну и пускай не одобряет, пускай дуется, как бука — Ника задорно обнимает его шею и выхватывает конверт, нагло украденный Сашей из ящика маминого рабочего стола. На нём даже красуется деловая печатка. В желтоватом конверте и лежат расписанные бумажки, пропахшие импортной и дорогущей Ниной Риччи. Алевтина Петровна себя уважает, денег на себя не жалеет. Вероника уверена, что так быть и должно, потому аккуратно крутит в ладонях колбочку с крышечкой в виде двух белоснежных голубков, на секунду ощущает лёгкий аромат, а затем возвращает духи на законное место — среди винтажного хрусталя за стеклянной стенкой сервиза. Ника девушка культурная, в жизни чужим пользоваться не будет.  Рядом Саша заваривает чай, заливает напиток в милые чашки в красный горошек. К чаепитию присоединяется Алевтина Петровна, отчего-то недоверчиво зыркающая то на сына, то на излюбленные духи, покоящееся среди фигурок-зверей. Духи, кажется, зыркают на обладательницу в ответ. А затем женщина переводит взгляд на Нику, словно та была пойманной на горячем воровкой. Проверяет, видимо. Ника прикусывает кожу щёк, и отводит глаза на гладь напитка. Девушка помнит, как Сашка, шутя, обещал на свадьбу достать из-за границы такие же духи с прелестными голубями, даже лучше. Ника смущённо улыбалась и отмахивалась, мол, рано ещё им о свадьбе думать. Ника ж не меркантильная. Она если и выйдет за Сашку, то за Сашку, а не за его двухкомнатную квартиру в новостройке. От этих мыслей норовит выплеснуться и сорваться смех, но в груди отчего-то расцветает сирень. Однако пятнистые кружки, сирень, завалившаяся в открытое окно, и даже ароматные духи остались в мае. В майском дне десятого класса, когда лето пляшет у порога, обещая вот-вот вступить в свои права, экзамены сданы на отлично, а англичанка заболела, и весёлая классная незаметно отпускает выпускников домой пораньше.  Вероника шагает по Пионерской алее. Ей не страшно палящее солнце, её оберегает пионерский галстук. Ей не страшна вода из Рейки — она же не дура лезть купаться. Ей не страшно. Совсем. Ей спокойно.