***
Жар, исходящий от двух сплетенных тел, казалось, заполонил всю комнату, влажным, тяжелым, обжигающе горячим облаком осел на всех поверхностях, не давая возможности вдохнуть. Гинтоки трепетно обводит большим пальцем нижнюю губу Шинске, слегка оттягивает и целует невесомо, едва касаясь, словно крылом бабочки. Такасуги со всей силы вжимается в партнёра, заглядывая в полные нежности глаза. У самого Шинске во взгляде шторм, огонь, дикое желание и невозможная любовь. Руки Гинтоки везде, он гладит, сжимает, с силой проводит и слегка дотрагивается везде, где способен дотянуться, несильно сдавливает плечи, прогуливается вдоль ребер, сжимает бедро и тянет ногу брюнета на себя, чтобы открыть больше доступа. Не отрываясь от поцелуев, Такасуги одной рукой несильно хватает Гина за волосы и притягивает ближе, хотя, ближе, казалось бы, некуда. Он словно хочет вплавиться в Широяшу, стать с ним одним целым, и в этом желании он не один. Вся нежность миров соединяется в их поцелуе, в их касаниях. Упругая кожа под горячими пальцами плавится как теплый воск. Такасуги изгибается и слегка прикусывает бьющуюся жилку на шее беловолосого, чтобы тут же почувствовать приятную дрожь партнера и тихий вздох, с силой проводит ногтями по спине. Гинтоки берет его лицо в ладони и целует каждый миллиметр, каждую ямку, складку губ, подбородок, замирая на несколько секунд, спускается ниже, обводя языком соски, прикусывая так, что Шинске поджимает пальцы ног и сдавленно шипит от удовольствия. Саката улыбается, спускается еще ниже и играет с яичками, а затем берет в рот и пульсирующий от нетерпения ствол, втягивает сочащуюся головку и с силой проводит по ней языком, заставляя Шинске выгнуться и заметаться по скомканным простыням, потом с наслаждением заглатывает член полностью, втягивает воздух и сглатывает. Эту сладостную пытку брюнет вынести не может и резко притягивает Широяшу для очередного поцелуя, вторую руку просовывая между телами и захватывая истекающий член Гинтоки в кольцо сильных пальцев. От таких движений этих желанных рук можно было кончить в одну секунду, от этого хлюпающего смазкой звука и ощущений приятных настолько, что темнеет в глазах у Сакаты сносит крышу. Самурай одним движением притягивает Такасуги к себе, одной рукой обнимая за шею, второй не прекращая целовать, а второй начинает осторожно растягивать. Смазанный палец проходит на удивление туго и от этого Гинтоки хочется раскрошиться, раствориться и умереть в сладостной истоме оттого, что явно никого из мужчин у его любовника не было, это безумно заводило и еще он понял, что невозможно любить сильнее. Шинске прошелся руками по подтянутому торсу любовника, обвел пальцами шрам, оставленный обломком своей же катаны, царапнул соски, чем сорвал дрожащий вздох с таких желанных губ, зарылся в буйные кудри и притянул к себе эту любимую бестолковую голову, легко прикусил нижнюю губу, ткнулся носом в подбородок и, отстранившись, повернулся спиной. Саката провел ладонями по спине брюнета, наклонился, поцеловал каждый позвонок и плавно но напористо вошел до самого основания, тут же выцеловывая спину. Такасуги задрожал и откинул голову, прижимаясь к партнёру сильнее и стараясь соприкоснуться как можно большей площадью тела. Они двигались словно в диком танце, манящем, невероятно опасном, огненном, невероятно красивом и полным страсти. Гинтоки моментально нашел точку, толкнувшись в которую, заставил Шинске застонать в голос и потечь смазкой еще сильнее. Еще бы, они ведь знали тела друг друга до последнего атома, потому брюнет выверенным движением наклонился к одной из расставленных по бокам от него рук Гина и лизнув кожу на внутреннем сгибе локтя, немного прикусил кожу, за что получил в награду такой стон, от которого можно было кончить сразу. Шлепки становились все интенсивней, стоны все громче, Такасуги повернув голову, целовал все, до чего мог дотянуться, Гинтоки навалился на него и накрыл его руки своими, переплетая пальцы, наслаждение, как пружина, сжималось все сильней и выстрелило с такой силой, что казалось, сейчас Шинске потеряет сознание, Широяша, вскрикнул и излился сразу за ним. Обессиленные, они рухнули рядом на футон, не успев отдышаться, Гинтоки прижал к себе брюнета с такой нежностью, что почти невесомо, а лидер Кихейтая убрал от лица любовника слипшиеся пряди и приникнул лбом ко лбу. Снова стало так легко. Кровавые блики исчезли со зрачков, оставляя только тягучую негу и абсолютный покой. Кровавому липкому страху больше не захлестнуть и не запугать ни одного из них.Только не теперь. Гинтоки вздохнул так, будто огромная гора отвалилась от его сердца. Так оно, по сути, и было. Теперь все будет хорошо. Когда рядом ВСЕ близкие ему люди. Он не потерял никого, ему не надо никого возвращать больше, всё здесь, от этого пушистым комочком свернулась где-то под сердцем теплота. - Лучше бы мы этим все эти десять лет занимались, а не скрещивали мечи. – Широяша ткнулся носом куда-то Такасуги в висок, оттого речь была невнятной, но Шинске, конечно, разобрал. -Согласен, но скрещивать с тобой мечи ничуть не хуже. И я не раз еще это сделаю. У нас опять же ничья, черт бы её побрал. Жизнь в Эдо все равно не стала совсем уж спокойной. Всегда найдется еще один антагонист, которому срочно понадобилось захватить Землю, или уничтожить все живое, или затеять переворот. Но разве хоть кого-то хоть когда-то в Кабуки это пугало? А теперь стало еще на одного монстра-защитника больше, а значит, тем веселее. Такасуги вообще слишком хорошо вписался в этот мир, по мнению Гинтоки. Аж бесил. Мог спокойно спуститься к Отосе и весь вечер проболтать с ней за жизнь. Они вообще отлично спелись (читайте- скурились) и теперь за неуплату аренды Саката, к его вящему неудовольствию, кубарем летел со второго этажа, ускоряемый уже двумя пинками. -Ай -яй. Как ты мог пнуть любимого Гин-сана, а? Садюга. Вы забрали последние триста йен.- обиженно сопел Гинтоки, потирая ушибленный зад и при этом ластясь, положив голову к Такасуги на колени. - У тебя всегда триста йен. Ни больше ни меньше. – Насмешливо протянул Шинске, лаская мурлычащего Широяшу за ухом. – А еще я должен тебе доложить, что подчинённым тоже надо платить, так что доставай заначку, скоро придут твои детишки. Квартал кабуки пронзил звук умирающего тюленя. Да, Шинске вписался в Кабуки-чо и вообще в Эдо, как тут и был. Словно и не было этих лет терроризма, сумасшедших планов и всей той тьмы, что шлейфом вилась за Черным зверем. Сам зверь, кстати, молчал и вообще не подавал признаков жизни. В отличие от Такасуги, который обнаглел и с удовольствием пил с Отосе, а иногда с Сайго, щеголял перед Хиджикатой с очень крутым и редким табаком, заставляя того натурально пускать слюни, за что получил одобрение у Окиты и счастливо продолжал эту тенденцию, однако, при первом же прилёте Сакамото заказал у того коробочку и для замкома. Такасуги мог устроить часовой спарринг с Окитой, тот, кстати с какой-то радости сдружился с Камуи, так что Кагуре скучно не бывало теперь никогда, а вот в отсутствие рыжей Фитюлины Сого скучал по хорошей битве, потому самураи немного его баловали. Однажды Шинске видели с Кондо, о чем они говорили, никто не знает, но главнокомандующий Шинсенгуми абсолютно точно стал куда лучше относится к брюнету, а еще Отае в последнее время стала смотреть как-то по другому на Исао, но это никак не связано с вышеуказанным разговором, да. Шимпачи проникся к лидеру Кихейтая чуть ли не обожанием, потому как получил от него автограф некого Тсунпо ( «Откуда у тебя такое есть, аа? Такасуги-тяян?» Нужно ли говорить, как влетело всемогущему Широяше после этой фразочки?) А бывало и такое, что в Ёродзую мог заявиться весь Кихейтай. Свои дела Такасуги оставить до конца так и не удалось, хотя сейчас всем руководил Бансай и направление деятельности их группировки круто поменялось, Шинске приглядывал и все еще оставался сердцем Кихейтая и любимым лидером. Кстати, о любимых. И за Матако брюнет тоже приглядывал, хоть ему было и немного жаль её разбитое сердце, сердце самого Шинске свой выбор сделало и обжалованию этот железный выбор не подлежал. Гин не в курсе, но Такасуги уже давно строит огромный, обалденный дом чуть в стороне от района Кабуки. С кучей гостевых комнат, чтобы уместить всю эту толпень, что без спросу и так шляется у Гина дома каждый день, с огромной кухней, рассчитанной на кучу ято, собственным залом для тренировок, музыкальной библиотекой и просто библиотекой и еще кучей всяких приятностей. Он должен быть готов ко Дню Рождения Гинтоки. Половина Эдо сейчас занята подготовкой, задействованы все. Тридцать лет не каждый день случается, а Такасуги не припомнит, чтобы его любимый вообще когда-то отмечал свой праздник. Слишком приторный конец? Нет. Это начало. Совершенно новое начало. Абсолютно точно в Ёродзуе они все равно будут пропадать целыми днями, но иногда хочется уединения, покоя, а может и страстных дневных занятий и дом у них будет, настоящий, которого у Гинтоки никогда не было. И они с радостью будут принимать в нем всю эту огромную Гин-сановскую семью. Хотя, сейчас никого дома нет, все заняты приготовлениями к задуманному празднику, так что можно понежиться, пообниматься, с жаром расстегнуть пряжку ремня, намотать на палец прядь кучерявых волос, наклониться, чтобы поцел… - Я пришел жаловаться, Самурай-сан! Я сегодня прибыл в Эдо поиграть с этой садистской задницей или потренировать сестренку на крайний случай и был послан обоими на несколько некрасивых адресов. Они, видите ли, все чем-то очень заняты. А потому я требую компенсацию. – Камуи, обиженный на весь белый свет сидел на подоконнике, оттопырив губу. Ей-богу, даже его эта «антенка», как ее любил называть Гинтоки, уныло обвисла. Ох, похоже, сегодня снова не отделаться. Однако, в мирное время, это не вызывает неприязни. Это всего лишь вишневый ликер, забава, чтобы не потерять форму. А для Камуи Шинске найдет работку, задействовать в предстоящем празднике надо всех.Часть 1
24 декабря 2022 г. в 20:06
Примечания:
Пожалуйста, редактируйте, если что-то режет глаз.
Среди всего многообразия крови, которая, не успевая засыхать, вновь и вновь облепляла его хаори, Широяша все душой ненавидел красную - человеческую. Он мог без особого напряжения рассматривать пятна густой, зеленой или синей, или желтой, или вонючей и совсем жидкой, или совсем без запаха инопланетной субстанции, наляпанной то там, то тут, но тонкая вишневая струйка, медленно стекающая у виска его любимого, бросала Сакату в непроглядную пучину дикого отчаяния, неконтролируемой дрожи, потемнения в глазах и тошнотворного комка где-то под горлом. Впрочем, это касалось не только Такасуги Шинске, вид человеческой крови, ее густой, терпкий, железно-приторный запах, на ком бы из товарищей она не проступала, выбивала у Гинтоки дух, заставляя его задыхаться. Он не мог бы с точностью сказать, с каких пор это началось, возможно, еще оттуда, с эпизодов его кочевания по трупам, чтобы выжить. Когда еще совсем детские ладошки сжимали кусок заплесневелого хлеба, размокшего в чужой крови и упорно проталкивали его в рот.
Откуда у Такасуги появилась такая же фобия, никто никогда не узнает. Гинтоки любил шутить, мол, это передается половым путем, за что тут же получал в рог. Они научились подавлять это отвращение. В условиях войны не оставалось выбора, а командир Кихейтай и Широяша были сильнейшими. А вот в редкие моменты затишья они уходили далеко от наспех разбитого лагеря, уходили бесшумно, хотя, измученные солдаты, пригревшиеся у костра и дремавшие с недопитой склянкой в руках, вряд ли бы их заметили. Уходили к воде, а если такой возможности не было, в лес или, на крайний случай, заросли и нежно, трепетно,долго-долго целовали друг друга. Такасуги убирал с лица Гинтоки взмокшие пряди, обводил лицо загрубевшими ладонями, целовал веки, губы, шею, целовал руки. Гинтоки смотрел на него с бесконечной нежностью, и сильно прижимал к себе, шепча о чем-то далеком, называл родным. Движения их были плавными и страстными, наполненными болезненной горечью, бесконечной нежностью, сумасшествием и обожанием. Ни на минуту не прекращались поцелуи. На поле боя они могли ругаться, плеваться, а то и колотить одновременно с аманто еще и друг друга, чтобы потом, под грозное кудахтанье Кацуры продолжить собачиться, отлеживаясь в лазарете, обязательно рядом, на расстоянии вытянутой руки, чтобы касаться, гладить, сжимать пальцы.
А здесь, вдалеке от лагеря и шумного костра, мир был только их. Это был способ излечиться, забыть все те кровавые ужасы, что лились потоком со всех сторон каждый день и каждую ночь, вытолкнуть, высосать эту мерзость из вен и заполнить их чем-то сладостным, тягучим, теплым и бесконечно любимым. В эти моменты, подставляясь под бережные поцелуи друг друга, их отпускало. Резь и красные пятна в глазах, черное давление в висках и тремор по всему телу, что от вида крови захлестывал их как сильнейшая волна, ослабевали. Оставался лишь слабый озноб, что смешавшись с послеогразменной дрожью, покалывал пальцы ног. Они не трахались, нет, такое вульгарное слово не могло описать их отношения и раскрыть всю полноту чувств, они не делали это только ради того, чтобы забыться, они занимались именно любовью, просто так уж совпало, что это оказалось самым действенным способом «смыть» с себя всю кровавую грязь и тошнотворный морок минувшего дня. А потом Гинтоки ложил голову к Такасуги на колени, а тот, поцеловав Широяшу в макушку, перебирал струны сямисена. Инструмент попал к ним случайно, в одной из коробок, что притащил Сакамото. Это была, что странно, не особо опасная вылазка, они буквально нашли клондайк и загребли столько, сколько смогли унести, без разбора. Однако сямисен пришелся ой, как кстати, как и талант Шинске безупречно на нем играть. Брюнет виртуозно перебирал струны и мелодия разливалась золотистой трелью, мелодия о небе, нежном солнце, поцелуях, соленом ветре у моря и сладких булочках с начинкой, о сильном сердце, надежном плече, нежности, о китах и подводных жемчужинах, о поющей катане, справедливом короле и сокровищах пиратов, обо всем на свете и обо всякой дребедени. И самураев отпускало окончательно. До следующего боя, где они снова в мгновение ока обращали себя в бессердечные смертоносные машины. Многие в отряде даже не догадывались, что двух извечных соперников, казалось бы бездушных во всех отношениях, не касающихся войны, могли связать такие крепкие чувства, это было так не похоже ни на кого из них, так же как нельзя им было догадываться и о том, насколько болезненное отвращение к крови гнетёт их лидеров каждое мгновение.
А потом десять лет друг без друга… Насколько же тяжелыми они были, насколько страшными были не сами бои, а их последствия, если угодно «побочка».
Никто не сжимал твое лицо в ладонях, никто не сцеловывал запястья и не прижимался лбом к виску. Приходилось бороться самостоятельно. У Шинске был чокнутый Кихейтай, табак, Бансай и его мелодии, план по уничтожению Земли, и черный зверь, кое-как зализывающий язвы, которые открывались и саднили каждый раз, когда его катана выпускала кому-то кишки в очередной раз. У Гинтоки была Ёродзуя, Джамп, обросшая тысячами нитей связь чуть ли не со всем миром и умение уходить в себя настолько, что у долхой рыбы взгляд был и то осмысленней. Но как же ему было хреново. Саката не знал, насколько часто видит кровь Такасуги, не задумывался, однако сам о себе думал, что сдохнет. Бунт Шинсенгуми, бои с Ягью , Ёшивара, Якудза, грёбаный Паук и еще куча боев, от которых сводило зубы, немели руки и тело, горло сдавливало и тошнило так, что можно было выблевать лёгкие. И это позже, много позже, уже после битвы. В битве Гинтоки все еще был Широяшей, страшно,просто адски сильным, бесстрашным, с полностью отсутствующим инстинктом самосохранения и болевым порогом выше самого неба. На свою кровь Гинтоки было уже плевать, а на чужую смотреть так и не мог, пусть это и была кровь врага.
Не спасало, казалось, уже ничего. Хотел бы он сказать, в чем нуждается, да не мог себе позволить произнести это вслух. Это должно было быть давно забыто, этот самый страшный стресс от вида заполняющейся кровью левой глазницы пережит… Нет, не до конца. Эта картина все еще варится в котле, зарытом в глубине подсознания, и никакое парфе уже не спасет. Гинтоки не мог не вспоминать, как его буквально рвало кровью оттого, что он видел эту сочащуюся алым бездну, бывшую некогда левым глазом его самого близкого человека, как дрожали колени, резало сердце и от задышки темнело в глазах. Он должен был подбежать к Шинске, обнять его, с силой прижать к себе и шептать ему, не переставая « Прости, родной». Но будто это было возможно.
После казни Шое, Гинтоки не шепнул ему ничего.
«Что в сопливых дорамах значит ваша фраза «разлюбили»? Из-за какой такой глупости в девчачьей манге герои «расстались»? Что в дурацкой унылой подростковой песне значит «бросили друг друга?»» - так иногда Гинтоки размышлял, будто заново переживая в мыслях прошедшие годы. Чтобы они еще понимали. Да, так как бросили друг друга они с Шинске, точно не сочинил бы никто.
«Как ему там? В его сражениях без меня? Кто лечит его фобию? А может, ее и нет давно? Моя, вот, со скрежетом, но поддается. Представить, что кровь это вишневый ликер? Легко. Можно подумать…» – Гинтоки с отвращением подавил рвотный рефлекс. Как же он ненавидит кровь, никакие ассоциации со сладким алкоголем тут не помогут. Тот, кто помогал, тот, кто излечивал одним поцелуем, сейчас, десять лет спустя, за тысячу галактик отсюда, ненавидит его, Сакату, ненавидит его мир, тронулся крышей и вряд ли помнит о том, как сильно любил. Хотя, что не говори, а неприятие алой жидкости и, правда, поддалось с таким продолжительным отрезком времени. Затерлось, замылилось, перестало муторными толчками бить в легкие, Гинтоки искупался в крови по самую макушку и без привычной поддержки, привычного « обезболивающего» организм был вынужден перестроится, принять, впитать и подчинится. И возможно, самурай немного сожалел об этом, это была их связь, их личная, общая на двоих слабость, секрет, бережно оберегаемый ими двоими.
Широяша блуждал в своих мыслях, морально настраиваясь к очередному кровавому зрелищу, нервно покачивая ногой, как:
-Гин-сан? – из неспокойной полудремы его вырывает голос Шинпачи. -Мы скоро будем на месте.
А, да. Они на землях Ига, спасают этого гребан… В общем-то неплохого Сёгуна.
А потом Гинтоки прорвало. Фобия, так тщательно задвигаемая, закапываемая, заколоченная гвоздями и залитая бетоном, вырвалась наружу с устрашающей силой. Рецидив невиданной мощи случился, когда Такасуги, поднимая облако едкой желтой пыли, упал лицом вниз с торчащим копьем, как бабочка, насаженная на шпильку. В ушах зашумело, сквозь толстый слой шума прорывался какой-то писк, тяжелый грохот сердца долбил в виски так, что казалось, их вот-вот разорвет. Дыхание засвистело, затошнило, потемнело в глазах, стало очень-очень больно. Руки, сжимающие боккен, затряслись, все заколотилось, задребезжало и Гинтоки закричал…
А дальше был бой на чистом адреналине, Шинске тоже не собирался умирать и, словно продолжение самого Гинтоки, материализовался из-за его спины, чтобы дать этой облезлой птице отпор. Как когда-то. Вместе. А потом Широяшу спасло то, что он отключился.
Много позже была битва за Ракуё и бесконечно долгое сражение с армией освобождения, битва с Уцуро, в кои-то веки последняя. И случилось странное: после того, как останки лидера Нараку раскрошились и растворились в бурных потоках Альтаны, от Такасуги просто-таки повалил густой черный дым. Гнилая кровь бессмертного, что безжалостным ядом бурлила в его венах, в течение нескольких секунд просочилась через кожу, черными непроглядными комьями дыма взмыла вверх и растворилась бесследно, как и у всех оставшихся воронят, которых устранить теперь вообще не было проблемой. Шинске поднес к лицу свои ладони и, увидев родной, привычный некогда цвет кожи, вздохнул полной грудью и понял, что наконец-таки жив.
«А вот отвращение к крови никуда не делось» - С каким-то весельем подумал он, потому как к нему с боккеном наперевес уже нёсся на всех парах Гинтоки.
- Ах ты, одноглазая эгоистичная выскочка, скотина-недорослик! Ты сдохнуть решил, да? И здесь решил выпендриться и красиво самоубиться? Сейчас вот! – Широяша кричал, размахивал руками, а Такасуги смотрел на него и смотрел, уже чувствуя подкатывающую тошноту от вида вишневых густых пятен, что обильно покрывали любимое до скрежета белое кимоно. Конечно, Саката высказал брюнету все, что он о нем думает единственно верным способом- в матерной форме с приправой из хорошей взбучки. И только подоспевшие их разнять Кацура, Хиджиката, Бансай и Кагура с радостным удивлением могли наблюдать, как до неприличия счастливые самураи переглянулись и, дерзко ухмыльнувшись, закинули руки друг другу на плечи и синхронно пошагали в сторону выхода из этого адового строения.