Мерзавец и наглец

Воробей был наготове. Возможно, вне контекста это звучало странно, но ситуация в любом случае была абсолютно бессмысленной. Разумеется, все в племенах знали, что целители — неприкосновенные существа. Это правило было столь же нерушимым, как встающее на рассвете солнце, и как-то нарушить его обычно осмеливались лишь самые отъявленные мерзавцы. Воробей давно был лишён такой привелегии — так уж вышло, что с теми самыми мерзавцами ему приходилось сталкиваться намного чаще, чем ему самому бы хотелось. Маленькие бутылочки с ядом больше не покидали потайного кармана его сумки, и каждый вечер он долго боролся со сном, пока Звёздное племя снова не утаскивало его к себе. Из всего этого ясно, что Воробей привык как к тому, что жизнь его может оборваться почти в любой момент, если так захотят обитатели Сумрачного леса, так и к тому, что он, очевидно, не неприкосновенен. Но ситуация, о которой идёт речь, произошла даже до того, как он в полной мере осознал, что такое Сумрачный лес. Это произошло в тот же беспокойный год, когда Воробей ещё учеником вернулся с гор. В те дни ему казалось, что теперь перед ним открыт весь мир — не тот, в котором жили другие, полный забот о здоровье или пропитании, а совсем другой — мир, где понятие времени меркнет, где всё, что казалось правильным и нерушимым, расплывается и показывает другую свою сторону. Как он был увлечён в те дни! Порой Воробей искренне скучает по тому ощущению бесконечной свободы. Сейчас предел его мечтаний — хоть какой-нибудь выбор. Именно в тот год, вернее, в самом его конце, Воробей стоял в уголке поляны Советов, закутавшись в тяжёлую накидку, которая была во много раз больше его самого (она принадлежала Ежевике). Тогда люди собрались праздновать наступление нового года, предводители по очереди высказывали свои надежды на будущее, а он в те самые секунды, когда где-то там, в мире, где не существовало времени, всё начиналось заново, пожелал узнать всё, что только можно, дойти до самого конца мира, если таковой есть… …да, в то время он был очень и очень наивным. Очевидно, тогда Воробей был отвлечён. Даже в юности он всегда погружался в свои мысли слишком сильно, настолько, что не замечал ничего вокруг. Именно поэтому он уловил движение рядом с собой слишком поздно — человек уже был в шаге от него. Воробей даже не успел подумать, что это могли быть его брат или сестра. Сначала он почувствовал горячее дыхание на своём лице, а потом чьи-то губы коснулись его собственных буквально на мгновение. Мгновение это продлилось неожиданно долго; было ли это потому, что Воробей тогда замер, как испуганный олень, и всё его тело будто окаменело? Возможно. Но как только мгновение закончилось, человек (это точно был оруженосец, Воробей мог поклясться) отпрыгнул от него, а потом всё, что осталось от его присутствия — быстро исчезающее тепло рядом и звук бега по снегу. Воробей так и не смог сдвинуться с места, даже когда начали громыхать фейерверки. В следующем году вся его жизнь рухнула, как построенный малышами домик из листвы. Его сестра была мертва — он никогда не сможет забыть её короткий вскрик, прежде чем она оказалась погребена под грудой камней, — а он сам теперь был единственным целителем Грозового племени. Теперь то небольшое количество отдыха, что Воробей получал в качестве ученика, уменьшилось вдвое, и он был уверен, что мертвецы Звёздного племени выглядят во много раз лучше, чем он. Возможно, именно поэтому Воробья в последнее время почти ничего не радовало. Даже то, что они с братом нашли настоящую третью из пророчества, никак не утешало. О, он даже не хотел уходить от соплеменников, и всё равно каким-то образом Воробей оказался где-то на окраине поляны. Если честно, он даже представить не мог, где ему искать брата; гул стоял такой, что даже звонкий бас Львиносвета никак не удавалось уловить. В итоге Воробей остался на месте, пряча руки в пушистые рукава шубы. Он всё равно не собирался слушать преувеличенно-оптимистичные рассказы предводителей. Ещё чего не хватало. Мороз больно кусал его за щёки. Снежинки, летящие откуда-то сверху, контрастно мягко приземлялись на на них, и Воробей поднял лицо туда, где должно было быть небо. Безмолвные звёзды наверняка смотрели на него в ответ, но теперь он хотел, чтобы они отвернулись. Они не отворачивались. Где-то рядом скрипнул снег. Воробей сразу же повернулся в сторону звука. Шрам на боку смог научить его осторожности, так же, как и мрачный шёпот на ухо каждый раз, когда он оставался в одиночестве, собирая травы. Человек схватил его за плечи и вцепился в них пальцами, но интуиция Воробья подсказывала ему, что тот не несёт в себе смертельной угрозы, в отличии от обитателей Сумрачного леса, а интуиция его не обманывала никогда, и потому он не попытался бороться сразу. Где-то в глубине души Воробей понимал, что ситуация с прошлого празднования повторяется. Секунду спустя его грубо припечатали к дереву поцелуем. И всё-таки человек не знал, что Листвичка обучила его в первую очередь особым точкам на теле человека, даже слабый удар по которым будет сильно болеть. Человек отшатнулся. — Иди прочь, — зашипел Воробей, и вскоре он снова остался один. Отчего-то тогда найти брата стало удивительно легко — Воробей едва ли не бегом добрался до него, следуя шестому чувству, и больше не отходил. С того момента прошло два года, всё повторялось из раза в раз, и сейчас Воробей был наготове. Впрочем, не то чтобы у него не было идей, кто это был. Как раз-таки была. Во всех племенах было довольно мало человек, которые были бы настолько наглыми, чтобы из года в год тайком целовать целителя и убегать. Пусть у Воробья было довольно мало знакомых, он мог вспомнить о ком-то подобном. Пускай он и не хотел оставлять свою чудом выжившую сестру, у него было дело, и потому Воробей с лёгкостью нашёл пустующее, отдалённое от других место. Уж это ему всегда удавалось. Он рассеянно прислушивался к оглушающему гулу голосов, раздающихся у него за спиной, пока не почувствовал чьё-то приближающееся присутствие. Воробей совершенно не удивился, когда его привычным жестом развернули и припали к губам. Он лишь поднял руку, чтобы коснуться волос человека, и невольно ухмыльнулся. Под его ладонью были холодные и жёсткие кудри. От человека пахло мускусным запахом земли, сладким вереском и лёгким, пьянящим запахом крови. Теперь Воробей понимал, отчего ощущения были знакомы. Он схватил человека за воротник и торжествующе произнёс: — Ветерок. Мерзавец и наглец. Нахал. Ветерок поперхнулся и отстранился. Воробей чувствовал зарождающийся рокочущий смех в его груди, когда тот фыркнул: — Неужто это моё имя такое длинное? Значит, Ветерок тоже понимал, что сегодня его точно разоблачат. Нахал. Тем лучше. — Ну, может, хотя бы в этот раз ты не будешь сбегать и возьмёшь на себя ответственность, а? — спросил Воробей, к концу фразы переходя на шёпот. Ветерок хотел сказать что-то ещё, но где-то вдалеке загромыхали фейерверки, и он замолчал, так и не отстраняясь. — Чего же ты? Как тайком целовать, так ты горазд, да? Ветерок коротко рассмеялся и наклонился снова. Да, он был мерзавцем и наглецом, но сейчас Воробей не был против.