Книга семи дорог

«Придурок» — фыркала Ната, когда Петруччо в очередной раз что-нибудь взрывал. «Шизик» — категорично заявляла Улита, когда Чимоданов случайно что-нибудь ломал. Например, входную дверь. В подъезд. «Я даже не спрашиваю: зачем. Я спрашиваю: как?» «Б-больной» — ойкал Евгеша, наблюдая, как Петруччо запихивал в рот полуживого мотыля. «Псих» — шипела Хаара, обнаруживая в своей чашке таракана во время одной из загородных поездок. «Можно я его убью? А если я скажу «пожалуйста»?» Одна лишь Даф всегда косилась на него с жалостью. Даже сейчас, когда Чимоданов вывалился из туалета с сообщением, что случайно расколол один из унитазов, она не изменила себе. — Ты не понимаешь, — в который раз принялась она доказывать Мефодию, — это такой метод самозащиты. Ну, превентивная мера: отравлю существование всем окружающим, пока не отравили его мне. Ты же видел его маму! Рядом с таким танком может вырасти только противотанковый ёжик. — Допустим, — согласился Меф. — Однако когда он в четырнадцать лет подложил тебе в карманы пальто петарды, ты воспринимала это немного по-другому. И потом, я не понимаю, как именно ты предлагаешь реагировать. «Молодец, Петрусик, что тайком запустил Зудуку в мой рюкзак, продолжай в том же духе»? Так, что ли? По-моему, идиотизму и наглости потакать нельзя. — А по-моему, он просто недолюбленный ребёнок. Как подросток, который всеми силами пытается привлечь к себе внимание. Не может по-хорошему, значит, пойдёт по-плохому. Будет кричать, материться, драться, хамить — лишь бы на него посмотрели. — А тебе не кажется, что в двадцать с гаком лет поздновато вести себя как недолюбленный ребёнок? — поинтересовался Мефодий. — К тому же, при Арее или Мамзелькиной он как-то себя контролировал. А рядом с тобой или Эссиорхом быстро наглеет. Мол, раз вы светленькие, значит, с вами можно вести себя как угодно. Ты же сама говорила: Свет — это не бабушка с котлетками, которой можно садиться на шею. А он специально ведёт себя по-хамски, чтобы проверить, где у Света заканчивается терпение. Провоцирует. Сидевший рядом Эссиорх, до того в разговор никак не вмешивавшийся, кашлянул, привлекая к себе внимание. — Суть даже не в этом, — произнёс он задумчиво. — Просто когда человек долгое время кем-то притворяется, рано или поздно он таким и становится. Помнишь, как у Высоцкого? «А вдруг кому-то маска палача понравится, и он её не снимет?» Ну нравится ему казаться хуже, чем он есть, грубить и есть козявки из носа — это его свободный выбор. Даже сейчас он выбрал Мрак, — грустно кивнул Хранитель за сетку. — Да, граница тут символическая. Но тем она и ценна. Те, кто стремятся к Свету — тут. А те, кто сознательно отвергают его — там. И как ты не кривляйся, не глумись, — сам выбрал Мрак, сам потом и расхлёбывай последствия. Это обычный путь клоунады. Дафна грустно кивнула. Потом, вытащив из рюкзака Депресняка, устроила его на коленях и принялась наглаживать. Это был единственный способ сделать так, чтобы «наглая бандитская морда» ((с) Меф) не сбежала разбираться с Добряком. — А можно поподробнее про путь клоунады? — осторожно спросила Даф, уловив особенную интонацию Эссиорха. Хранитель огляделся. Корнелий лез что-то рассказывать Варваре, мешая ей вычёсывать у Добряка клещей. Через сетку Зигя, отобрав у безотказного Евгеши мобильник, увлечённо во что-то играл. Виктор Шилов с очень нехорошим выражением лица полировал свой меч. Рядом Прасковья пальцем рисовала что-то на пыльных матах. — Можно. Книга семи дорог называется так не случайно. На её страницах пролегают семь дорог света и столько же мрака. Создатели книги считали, что человечество идёт именно этими путями. Семь путей мрака — это пути силы, удовольствия, страха, клоунады, отрицания, приспособления и равнодушия. Дороги света: милосердия, мудрости, обучения, исправления ошибок, терпения, простоты и любви. Буслаев соображал быстро. — Ага. И ты считаешь, что каждый из нас воплощает какое-то светлое и какое-то тёмное качество, так? Эссиорх прикрыл глаза в знак согласия. — В общем-то да. Понятно, конечно, что все эти качества переходят одно в другое, часто встречаются вместе и усиливают друг друга, но у тех, кого выбирает книга, обычно легко выбрать доминирующие. — Да ну? — не поверил Мефодий. — Ну, с Чимодановым понятно, ты сам назвал, путь клоунады и глумления. А Мошкин, например? Эссиорх замялся, прикидывая, не будет ли это расцениваться сплетничеством и осуждением ближнего. Хотя… не он ведь начал этот разговор. К тому же Хранитель уже давно понял, что, когда обсуждаешь кого-то постороннего, нередко ловишь себя на мысли, что говоришь о себе. И Мефодий вполне мог бы извлечь из его рассказа пользу и для себя. — Бич Мошкина — равнодушие. Не то чтобы трусость, скорее, это именно равнодушие. Когда человек вроде не злой, очевидных гадостей не совершает, но сам к Свету не стремится. А зачем? Ему и в серости хорошо. Бьют кого-то на улице? Наверное, за дело. Кто-то валяется на остановке? Наверное, пьяный, сам виноват. Слышал, небось, что зло делается с молчаливого согласия большинства? Возьмём, например, какой-нибудь класс самой обычной средней школы. Есть какой-нибудь очкарик-отличник, над которым издеваются… ну, пять человек от силы. А остальные двадцать? Почему не вмешиваются? Ведь ясно же, что если объединятся двадцать, то приструнить пять хулиганов — легче лёгкого. Но нет. Моя хата с краю, ничего не знаю. Такими равнодушными легче лёгкого управлять. Своих убеждений у них нет, а «за компанию» они способны, к сожалению, на многое. Буслаев слушал с интересом. — Наверное. Я-то поначалу подумал, что у Мошкина — путь Силы. Ну, в смысле, Слабости — как обратной стороны медали. Эссиорх усмехнулся. — Нет. Путь Силы — у тебя. — Чего? —поразился Меф. — Того! — передразнил Хранитель. — Мне Даф рассказывала про твой спор с тем же Мошкиным. Как ты его подбивал пойти с озеленителями драться. Буслаев озадаченно провёл по лицу рукой — имелась у него такая привычка. — Не помню такого. — Это давно было, — подала голос Дафна. — Ещё до смерти Арея. Помнишь, Евгеша к нам пришёл, пожаловался, что ему на лестнице нагрубили? А ты стал ему на часы показывать, потом форменный допрос устроил, начал орать, зачем он тебе уступил… — Всё, вспомнил, не надо, — поморщился Буслаев. — Ну, вспылил немного. Молодой был, горячий… Даф едва удержалась, чтобы не хрюкнуть от смеха. Молодой! Четыре года назад! Сейчас, можно подумать, старик! — То-то и оно, — продолжил Эссиорх, в отличие от Дафны, на полном серьёзе. — Ты его дожимал, почему он не стал вступать в драку. По твоему мнению, кто кого замесит — тот и прав. Или в споре: кто громче крикнет, за тем и правда. Всё с позиции силы, кто кого сумеет подмять, кто кого сломает, кто кого переупрямит. Свет в таких категориях не мыслит, — строго сказал Эссиорх. Меф кивнул, немного задетый словом «переупрямит». — А у меня что? — спросила Дафна, желая, по-видимому, отвлечь начавшего заводиться Хранителя на себя. — У тебя — гордость. Да, гордость, и не смотри на меня так. Долгое время ты жила в резиденции Мрака, где, вполне логично, на фоне других была самой светлой. Но чёрные перья-то прибавлялись? — Прибавлялись, — убито признала Даф. — Ты долго не была в обществе других стражей. Более талантливых, более старательных, лучше летающих или играющих на флейте. Для Буслаева ты, естественно, свет в окошке. Но сама ты так на себя смотреть не должна. Самодовольство, гордыня, противопоставление себя другим — не путь Света. Любые мысли, что ты кого-то лучше — той же Прасковьи, например — нужно гнать поганой метлой. Свет милосерден к другим, но требователен к себе. Эссиорх вытащил из ближнего ящика бутылку минералки. Открывая, поторопился, и вода, зашипев, пролилась ему на руки, майку и брюки. — Кстати про Прасковью. Дай угадаю: путь удовольствия, да? — спросил Мефодий. — Да, — сразу же согласился Хранитель, сделав несколько глотков. — На этот раз ты прав. Лигул своей вседозволенностью действительно сделал из неё чудовище. Её избалованность, неспособность себе отказывать, болезненная идея, что она может получить всё, что пожелает, готовность идти по головам… Мраку и делать-то ничего не придётся, чтобы получить её эйдос. Её эгоизм сам её загубит. Дафна, задумавшись о Прасковье, утратила бдительность. Депресняк, немыслимым образом извернувшись, выскользнул из её рук и помчался к Добряку. Но тут Варвара, проявив неожиданную ловкость, перехватила его за одну из лап. Корнелий восторженно зааплодировал. — А у Варвары что? — спросила Даф. — У Варвары отрицание. Вспомни, что она сказала, когда улеглась под сетку. «Свет, Мрак, чушь какая!» Здесь как с Чимодановым: сначала ты только притворяешься циником, который ни во что не верит, а потом и впрямь, заигравшись, утрачиваешь веру! Меф кивнул, загибая пальцы. Потом разогнул мизинец обратно. Безымянный распрямил наполовину, взяв пальцами другой руки. — Седьмой Шилов. Что там ещё осталось? — Путь приспособления. Ты же знаешь, за что он попал в Тартар? И за что Лигул согласился его оттуда выпустить? Мефодий кивнул ещё раз. Новости в магическом мире распространялись быстро, особенно содержащие чьи-нибудь «скелеты в шкафу». — У людей вообще психика очень гибкая, склонная к бесконечным самооправданиям. «Это не мы такие, жизнь такая», слышал? Тому, кто предал один раз, второй раз это сделать намного легче. А предавший дважды, сделает это в третий раз с вероятностью… процентов так в девяносто девять. На вашем месте я бы ему не доверял, — озабоченно сказал Хранитель. Буслаев хмыкнул. — Что, правда что ли? А так хотелось… Дафна хихикнула. — Ничего смешного, — сурово посмотрел на неё Эссиорх. Улита называла этот взгляд «а сейчас Эсичка начнёт глаголом жечь мозги людей». — Более чем уверен: в Семидорожье Шилов освоится быстрее всех. Он приспособился к жизни в Тартаре, где убивает буквально всё, потом так же быстро подстроился под условия лопухоидного мира, потом привык к жизни с Прасковьей и Зигей. Он-то, конечно, выживет где угодно, но мне бы хотелось, чтобы не за ваш счёт! Такой позиции Меф высказал горячее одобрение. — Если уж на то пошло, то как там выжить нам? — спросил он. Эссиорх пожал плечами. — Странный вопрос. Ты же, надеюсь, не думаешь, что я буду давать советы из разряда «как всех переубивать»? — мягко поинтересовался он. Буслаев обиженно засопел, но промолчал. Хранитель задумался, взвешивая, стоит ли передавать слова Троила. «Шансы на победу будет иметь лишь тот, кто связан с одной из мишеней узами любви и заботы. Только это помешает ему атаковать того, к кому привязан». Решил, что не стоит. А то получается, будто двое влюблённых, так и быть, останутся, а остальных всё равно придётся убить. Вряд ли Троил имел это в виду. Тут другое. Может, «ваше оружие — это любовь»? Нет, не так. — Я думаю, — начал Эссиорх, — что слишком озадачиваться вопросами «как выжить» и «как победить» вообще не нужно. Этого ведь Мрак и добивается: чтобы вы, оказавшись в книге, друг друга перерезали. Вам очень хочется сделать Лигулу такой подарок? — Нет! — в один голос ответили Меф и Даф. — Значит, нужно играть по правилам не Мрака, а Света. Найти себе союзников и вместе с ними выбираться из книги. Помогая друг другу, а не препятствуя. — Как? — с досадой спросил Меф. Хранитель улыбнулся. — Вспомни про семь дорог Света. В любом из вас есть и плохие, и хорошие качества. Попробуйте наладить контакт именно со светлой стороной каждого. Дафна кивнула. — Итак, что мы имеем? Терпение, обучение, милосердие, мудрость, простота, исправление ошибок, любовь. Уже на первом пункте засада! Терпеливостью у нас никто особо не страдает! Эссиорх улыбнулся. — А как же Петруччо? — Чего?! — вытаращил глаза Буслаев. На его взгляд, Эссиорх выбрал наименее подходящего кандидата. Вспыльчивый Чимоданов, чуть что хватающийся за топор, в представлении Мефодия недалеко ушёл от Корнелия с его бесконечными «на шесть и по шлепку». — Конечно, Петруччо. Вы забыли, сколько времени он тратил на своих бесконечных фигурок? Как оживлял их, согревал собственным дыханием, говорил с ними? Бегал по магазинам в поисках лучших материалов, переделывал отдельные части много-много раз… Что это, если не терпение и созидательность? Даф кивнула. Задумалась. — Обучение — это, наверное, Мошкин. Во-первых, больше никто из нас не подходит. Во-вторых, насколько я помню, он всегда много читал. И, что ещё более важно, читал правильно. С пользой. Не ради галочки. Много думал, размышлял о прочитанном. И себя он также со всех сторон анализировал, копался в себе, бесконечно самосовершенствовался… Даф сдула с плеча Мефа муху. Именно сдула, а не прихлопнула. Даже комаров она никогда не убивала. — А милосердие кто? Даф? — спросил Мефодий. Эссиорх покачал головой. — Не угадал. Варвара. Достаточно вспомнить, как она Добряка выхаживала. И вообще, она намного добрее, чем кажется. Сигареты, ругань, берцы, шрамы — это всё внешнее, наносное. На неё можно положиться. Я уже вспоминал Высоцкого? «А когда ты упал со скал, он стонал, но держал…» Вот и Варвара. Выдержит. Не предаст. — А Даф тогда кто? — ещё раз спросил Меф. — Даф — это мудрость. Мудрость не как количество прочитанных книг, холодный ум, логика или что-то в этом духе. Скорее мудрость глубинная, спокойная. Например, умение возвыситься над ситуацией и оценить её объективно. Способность извиниться, уступить в споре, пойти на компромисс, в общем, смирить своё Эго. Почему-то это качество иногда называют «женской мудростью», хотя от пола оно, на мой взгляд, не зависит. Меф покачал головой. — Что хорошего в том, чтобы постоянно уступать и позволять всем вытирать об тебя ноги? — проворчал он. — А ты что, вытираешь о Дафну ноги? — вскинул брови Хранитель. — Ты меня не понял. Смирение не отменяет самоуважения. Я говорю скорее про те случаи, когда понимаешь: спор зашёл слишком далеко и грозит перейти в ссору. И перед тобой выбор: либо настоять на своём, «додавить» собеседника — и тогда он, скорее всего, тебя возненавидит, — либо уступить, но сохранить хорошие отношения. И ты выбираешь уступить. Даже если уверен, что прав именно ты! — Скорее это называется правило ДДД: Дай Дорогу Дураку. С некоторыми людьми легче сразу во всём согласиться, чем что-то пытаться доказать, — уже почти сдавшись, буркнул Меф. — Да. И именно это и будет самым мудрым решением в такой ситуации, — без тени юмора подтвердил Эссиорх. Мефодий, запутавшийся в сгибании и разгибании пальцев, встряхнул ладонь. — Осталась простота, исправление ошибок и любовь. Что-то мне подсказывает, что простоту сейчас припишут мне, — проворчал он. — Да. Но почему в таком траурном тоне? Простота здесь не в значении «глупость» или даже «наивность». Простота — это отсутствие притворности, фальши, лжи, нетерпимость к подлости, интригам, сплетням, тому, что называется «подковерной возней». Простота — это инстинктивное разграничивание «что такое хорошо, что такое плохо». Вот ты, например, можешь убить человека, которого ты видишь впервые в жизни, и который тебе ничего не сделал? — Спятил? — воскликнул Меф. — А во Вторую Мировую было и не такое. Те же концлагеря, в которых ещё на входе людей сортировали — кого на исправительные работы, а кого сразу в газовые камеры. Расстрелы, терроры, сожжённые деревни, бандеровские марши, изнасилованные женщины, убитые младенцы… Такая жестокость, такие мерзости просто противоестественны. Нормальный, простой человек этого ужаснётся. Ему и в голову не придёт, что это в принципе возможно. Дафна поёжилась. — Давай какой-нибудь другой пример! Во-первых, не хочется такое обсуждать. А во-вторых, многие люди не приемлют насилие и зверства. Получается, простота как положительное качество очень распространена? — Не совсем. Простота — это больше, чем просто неприятие насилия. Это честность, это благородство, это, например, неспособность ударить со спины или поднять руку на слабого. Просто потому что это противоречит принципам простого, здорового человека! Тьфу, опять про «ударить»! Какой бы мирный пример… — задумался Эссиорх. — Ну, скажем, межполовые отношения. Вот есть Корнелий, — только ему не говорите, а то он меня своими воплями замучает, — который вокруг Варвары просто скачет. Сам пошутил, сам посмеялся, выдал триста слов в минуту, попутно на что-то обиделся и убежал. Производит впечатление ответственного человека? С которым девушка будет «как за каменной стеной»? Дафна и Мефодий синхронно замотали головой. — Вот и я о том же. Гораздо важнее простота. Быть рядом, не мельтешить, помогать по мере сил, не разбрасываться на громкие слова и клятвы, а просто делать жизнь другого человека лучше, не требуя благодарности. В молодых семьях ведь какая проблема? Любовь переводят в товарно-денежные отношения. Ты мне — борщ и тёплые тапки, я тебе — шубу раз в десятилетку. Это не любовь, а… я даже не знаю что. Дафна опустила голову. Совершенно некстати ей вспомнился Варсус. За те три месяца, что она была в Эдеме, не было и дня, когда он каким-либо образом не проявил себя. То она обнаруживала за порогом поднос с завтраком, то одну-единственную алую розу, то свиток с посвящённым ей стихотворением или списком типа «Сто комплиментов самой лучшей девушке Эдема». Часто они вместе летали, пару раз Варсус даже ухитрялся добыть пропуск на Второе Небо. Говорить с ним было легко, интересно и приятно, кругозор у него был огромный. Общие знакомые, прочитанные книги, лопухоидные фильмы, новости с Лысой Горы, путешествия, музыка, живопись... Кроме того, Варсус, в детстве застенчивый и робкий, вырос в галантного кавалера. Казалось, перед ней — сама услужливость и предупредительность. Прекрасная внешность, великолепные манеры, блестящее чувство юмора и страстный (в пределах приличий, разумеется) взгляд. И всё же, было в нём что-то, что Дафну смущало. Безошибочный женский инстинкт распознавал тревожные звоночки. Интуиция подсказывала Даф, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а долгие и пылкие ухаживания подразумевают вознаграждение. Кроме того, Варсус иногда слишком мудрил с психологией. Игры по типу «горячо-холодно», когда ты несколько дней не отходишь от человека ни на шаг, а потом неделю не появляешься на горизонте, ограничиваясь розами под дверь, хороши в пятнадцать тысяч лет, но никак не в двадцать. Так же Дафне не нравились попытки Варсуса самоутвердиться, на её глазах ухаживая за другими девушками. Вместо того, чтобы восхищаться его популярностью (чего, вероятно, ожидал от неё пастушок), она начинала задумываться, что стоит ей сдаться, как и она станет всего лишь «одной из» его многочисленных побед. Мефодий, хотя не слагал стихи и не пел серенады, по-прежнему нравился ей больше. Как минимум, он не бросал слов на ветер. Сказал «буду стоять на кулаках» — начал стоять, сказал «ухожу от мрака» — ушёл. Пусть его ухаживания и ограничивались по большей частью демонстративной «ловлей в свитер» на глазах у других сАмЦОв, а цветы он дарил ей приблизительно никогда, Даф ни за что бы не променяла его верность и надёжность на красивые жесты Варсуса. И потом, завтрак в постель котировался у неё намного меньше, чем, скажем, ежедневно выкидываемый мусор или убранный за Депрей лоток. — Даааф! Даф! Ты меня слышишь? — безнадёжно, видимо, уже не первый раз спросил Меф. Дафна вздрогнула. Поправила волосы. Улыбнулась, радуясь, что у Эссиорха и Мефодия достаточно порядочности, чтобы не лезть к ней в голову. — Прости, я задумалась. Кто у нас там остался? Прасковья и Шилов, да? У них что? — Начну, если не возражаешь, с Шилова, — понизив голос, начал Хранитель. «Понизив голос» — потому что Виктор как раз убрал меч в ножны и пересел поближе к Прасковье. Вид у них был заговорщический. Эссиорх понадеялся, что они не заняты планированием нападения. — Дорога, по которой Виктор идёт к Свету, — это исправление ошибок. Когда-то он оставил Зигю… то есть, тьфу, что за дурацкая кличка! Оставил Никиту в подвале. Фактически предал. Сейчас же он заботится о нём, причём без халтуры так заботится. Когда-то он по приказу Мрака убил свою птицу, а сейчас защищает от Мрака Прасковью. — По-моему, жить с Прасковьей в одной квартире и терпеть её выходки двадцать четыре на семь — уже искупление всех грехов, — не удержался Мефодий. Эссиорх усмехнулся. Даже ему, с его почти бесконечным терпением, за последние три часа не раз хотелось огреть наследницу чем-нибудь тяжёлым по затылку. Даже Улита, далеко не паинька, по сравнению с Прасковьей казалась безобидной овечкой. — Согласен. Тем лучше для них обоих, пусть друг об друга свой характер смиряют. Но вернёмся к теме исправления ошибок. Если у человека есть тяга к мраку, иногда ему стоит позволить дойти до самого дна, а потом оттолкнуться и попытаться всплыть. Только Мрак, конечно, этому будет мешать, цепляться за ноги, опутывая сетью старых привычек, точно водорослями. И тут уже от внутренней силы человека зависит, выплывет он или нет. Лично я надеюсь, что Виктор выплывет. У него, помимо его внутренних качеств, есть ещё и мощный импульс: чувство вины. Поразительный случай! Совести практически нет, а вот чувство вины есть! Дафна, кивнула, высказавшись, что это не только чувство вины, но и чувство долга. — Конечно. И кроме того: ответственность. Качество, на самом деле, очень редкое. Особенно у современных молодых людей, — прибавил Эссиорх. Буслаев поморщился, уловив в этом намёк на его сожительство с Даф. Ему показалось неправильным, что об ответственности ему вещает Эссиорх, сам вступивший с Улитой в брак только после её беременности. С другой стороны, по сути Хранитель был абсолютно прав. Дафна вскинула голову, что-то сообразив. — Погоди! Остались Прасковья и любовь! Ты же не хочешь сказать, что это её дорога к Свету? — А что тебя смущает? — поинтересовался Хранитель. Меф взглянул на Прасковью. Та настойчиво показывала Виктору какую-то надпись в блокноте, видимо, что-то требуя или доказывая. Тот после непродолжительных колебаний что-то буркнул, неохотно пожал плечами и отошёл к Зиге. Дафна наконец собралась с мыслями. — Ну как! Свет же утверждает, что любовь — это всегда про созидание, самопожертвование, желание всё отдать, ничего не требуя взамен, готовность прощать другому человеку его несовершенство! А желание обладать — не любовь, а эгоизм и потребительство. — Я и не спорю, — примирительно поднял ладони Эссиорх. — Я сам всегда утверждал, что то чувство, которое Прасковья испытывает к Мефодию, — не любовь. Просто ты, Меф, уж прости за откровенность, стал той самой игрушкой, которую она не смогла получить от своего дядюшки. Буслаев улыбнулся и прикрыл глаза, показывая, что не обиделся. — Ты же видела Прасковьин эйдос? Яркий, не правда ли? — продолжил Хранитель, обращаясь уже к Дафне. — Особенно для девушки, выросшей в Тартаре и обладающей Тёмным Даром. Она ухитрилась сохранить в себе очень много Света. Большинство людей на её месте скатились бы во Мрак намного быстрее. А она держится. Представь, какой силой её эйдос обладал бы на Земле! — Представила. Ну и что? Причём тут любовь? — спросила Дафна. Она, конечно, догадывалась, к чему клонит Эссиорх, но хотела услышать всё от него. — При том! Свет — это и есть любовь! Любовь не только романтическая, но и любовь Создателя к любому своему творению, любовь стража-хранителя к его подопечному, любовь валькирии, погибающей в бою, любовь солдата к Родине, любовь дружеская, любовь материнская. Любовь делает эйдос человека чище, ярче, сильнее. И наоборот — чем лучше эйдос, тем изначально больше способность любить. Эссиорх сделал паузу. С удивлением увидел зажатую в своей руке минералку. Отпил. Давно уже Мефодий и Дафна не видели его таким воодушевлённым. Сейчас перед ними был не байкер Павел Никитин, не художник, не будущий отец — настоящий Светлый Страж. — У Прасковьи в этом плане потенциал огромный. Даже эта жалкая имитация любви, раздутая суккубами страсть, желание добиться Мефодия — короче говоря, суррогат Мрака, — обладает колоссальной силой. Пусть и чувство это наполовину выдумано, но страдает от него Прасковья по-настоящему. А страдание, как известно, облагораживает. Даф кивнула. Ей пришла в голову интересная ассоциация. — Знаешь, меня как-то Ната озадачила. Сказала, представь, что, мол, есть выросшие на острове дети. Нормальные, без тараканов в голове, с одним только НО. Не знают, что такое любовь. Вот не слышали никогда про это понятие. Так вот, вопрос: смогут ли они любить, или нет? Я сказала, что да. Смогут. Мефодий хмыкнул. — Конечно, смогут. Биологию-то никто не отменял. — БУСЛАЕВ! — зашлась от негодования Дафна. Эссиорх положил ей руку на плечо, успокаивая. На Мефа же взглянул с укором. — Дело не в биологии. Вопрос был про «любить», а не «желать». Но эту историю Даф вспомнила кстати. Прасковья и Шилов — действительно как те дети на острове. В Тартаре нет ни любви, ни Света. И всё же! Виктор и там ухитрился привязаться к птице. А Прасковья, оказавшись на Земле, фактически стала Зиге мамой. То есть даже они, никогда никем не любимые, имеют потребность к чему-то привязываться и о ком-то заботиться. Думаю, что если Прасковья когда-нибудь кого-нибудь полюбит — по-настоящему полюбит, я имею в виду, а не захочет в качестве очередной игрушки, — то это её окончательно вытащит из Мрака. Меф вспомнил, с каким упорством Прасковья добивалась от него того самого поцелуя на крыше. Вспомнил и сам поцелуй, вспомнил вкус её обжигающих губ. Вспомнил, как во время его редких визитов Прасковья пыталась класть ему руки на плечи, шею или даже щёки. Вспомнил её наивную попытку вызвать его ревность, улёгшись на колени Шилова. Вспомнил, наконец, её затягивающий взгляд, и снова — призывно алеющие губы. Вспомнил — и содрогнулся, представив, насколько, должно быть, изголодалась по любви и ласке эта хрупкая и печальная девушка. «Да уж. Врагу не пожелаешь быть объектом такой сильной любви. Как там у Грибоедова? Минуй нас пуще всех печалей…» — подумал он. Из задумчивости его вывел крик Корнелия. — Дафна! Мефодий! Пиццу привезли! Идите сюда! Первым к столу рванул, естественно, Зигя. Убедившись, что Шилов и Прасковья последовали за ним, Даф дёрнула Мефа за рукав. — Скорее! — шепнула она одними губами, пользуясь тем, что Эссиорх замешкался, пробираясь между ящиков. Приблизившись к мату, на котором сидела Прасковья, Дафна торжествующе сжала Буслаевскую ладонь. Среди рисунков на пыли особняком выделялась подслушивающая руна. — Я знала! Уж больно часто на нас Прасковья посматривала! Когда мы говорили про Виктора, она его подозвала, а потом, когда разговор перешёл на неё, прогнала! Не хотела, чтобы он про неё слушал! Мефодий кивнул. Отошёл туда, где минуту назад стоял Виктор. Поманил за собой Дафну. На стене была процарапана точно такая руна. — Два сапога пара, — хмыкнул он. — Ну, значит, у нас никакого преимущества не будет. Как мы знаем про светлые и тёмные качества каждого, так и они теперь тоже. Ну ладно. Мы их вроде сильно грязью за спиной не поливали, будем надеяться, что они нас не убьют. Дафна улыбнулась. Она сообразила, что Меф не понял главное. — Да, — сказала она. — Будем надеяться, что всё будет хорошо. У всех. И пусть в каждом победит Свет! И пусть все будут счастливы! — Ура! — ответил Меф. И губами коснулся её виска.