Снега, снегопады, великие снеги!

Я не помнил, кто я и зачем. Даже с трудом понимал, где нахожусь. Кажется, я много времени провёл не то в забытьи, не то в алкогольном дурмане, не то в затянувшемся психозе. Я не помнил, как и почему, помнил только, что мне было больно и грустно. Очень грустно. Потом, кажется, я вспомнил, что я Макс и что я хочу есть. А значит, надо добыть себе еды. Так я очутился на улице. Оказалось, пока я пропадал в лабиринтах подсознания, наступила зима. Снег падал крупными хлопьями, и уже намело по щиколотку. Я не знал, какое сейчас время суток – сумерки, но предрассветные или вечерние – не мог понять. То время, когда фонари либо ещё не включены, либо уже выключены, но тяжёлое небо затянуто серой дымкой, и эта серость сглаживает реальность, делая дома, дороги, небеса почти одного оттенка, практически сливающимися друг с другом. Пока я хлопал глазами, ловил снежинки на ресницы и пытался осознать себя в пространстве и познать заново само пространство, заурчал желудок, напоминая, почему я вообще вышел в эту заснеженную серость. Пришлось сдвинуться с места и сделать шаг. Почему-то это было очень трудно – возможно, потому что снег был глубок, а может, я просто разучился владеть своим телом. Я вступил в эту белёсую мглу и побрёл, пытаясь сбросить последнюю пелену недавнего наваждения, что лишило меня самости. Город в снежном плену – периферическим зрением я уже не улавливал никаких чётких границ ландшафта, а потому казалось, что я просто окружён абсолютной пустотой. Ничто, из которого происходит всё. Хумгат. Это слово всплыло в голове случайно, а вместе с ним и всё то, что причиняло мне боль и вместе с тем не давало окончательно погрузиться в забытье – вереница образов, таких родных, таких необходимых, потерянных навсегда… Я ли их придумал, или всё было по-настоящему – колдовство, путешествия между мирами, невероятные приключения?.. Казалось, сделай я сейчас шаг – и снова окажусь в Ехо с его мозаичными мостовыми и разноцветными фонариками на разномастных домах… только почему-то я знал, что мне туда путь закрыт. Мне туда нельзя. Ну да, закрыт, потому что никакого Ехо и не существует, Макс, ты как ребёнок. Это всего лишь глюки, что привиделись мне в изменённом состоянии разума, и теперь я, как последний дурак, страдаю, не желая признавать их ненастоящесть. Это должно помочь, это всего лишь сгенерированный мной бред, но почему тогда так больно?.. От этого всего закружилась голова, и срочно захотелось закурить. Я сунул руку в карман – пальцы онемели, видимо от холода – и, достав оттуда сигарету, зажёг её и сладко затянулся. Город вокруг всё ещё был похож на морок – мне было сложно поверить сейчас, что Рига реальна, ибо снежная буря делает её куда более блёклой и иллюзорной, несопоставимой по реальности с моими образами-воспоминаниями-глюками. Возможно, мне стоит написать об этом книгу, чтобы избавиться от навязчивого ощущения, что я не принадлежу этому миру, что я застрял тут, словно увяз в этих бесконечных снегах. От тягостных раздумий меня снова отвлёк скучающий без еды организм. Я набрёл на какой-то фастфуд, взял там пирожок и кофе, а выйдя, заметил, что зажглись фонари, и тьма сгустилась – значит, всё-таки, сумерки были вечерними. Утолив наскоро голод, я отправился бездумно бродить по Риге, с каждым шагом старательно возвращая себя в реальность, в обыденность, где не существует колдовства, а вместо вкуснейшей камры мадам Жижинды – паршивенький кофеёк из ларька. Я шатался всю ночь под непрекращающимся снегопадом, чтобы прийти домой на рассвете и сразу завалиться спать, чтобы физическая усталость перекрыла все возможные раздумья и болезненные мечты о несбыточном. *** И снилось мне, что я чёрная ворона* и сижу на какой-то чугунной ограде, обозревая Ригу свысока. Снег так и продолжал идти, оседать тяжёлыми шапками на кронах деревьев, налипать на крышах домов и проводах, превращая город в одну сплошную белизну. Меня отчего-то завораживала эта снежная пустота и тишина, будто бы снежная подушка вбирала в себя все городские звуки. Я впервые наслаждался одиночеством, а не тяготился им, хотя лёгкая тоска продолжала сидеть где-то в сердце, но я уже будто смирился с этим чувством. Хронически, неискоренимо – мне суждено тосковать понемногу, рассудил я, но это больше не мешало жить. Взмахнув крыльями прямо перед моим носом, рядом со мной на ограду опустился белый голубь. Казалось бы – эка невидаль, голубь и голубь, но я сразу приметил его необычность. Он не сливался с окружающей белёсо-серой действительностью, а будто бы сиял белизной так, что его перья приобретали голубоватый оттенок. Голубь смотрел на меня, и мне на миг показалось, что в его глазах мелькнуло отчаяние пополам с надеждой – это странно, у птиц ведь не бывает таких чувств. Возможно, он примеряется, как бы ворона не напала на него, но с другой стороны, если он боялся бы, то и не уселся бы рядом… Я проснулся в слезах, сам не понимая, почему. *** Дни тянулись и тянулись, однообразно и уныло. Снег всё шёл, добавляя тягостности к мироощущению. Я старался отгородиться от этого за написанием книг, воскрешая в чёрно-белых строках столь важных и любимых мной людей – Джуффина, Мелифаро, Меламори, Шурфа… прекрасный мир, где я мог быть счастлив и был на своём месте – и Тихий Город, что подвёл черту в блуждании в этих фантастически счастливых грёзах. Голубь, что сидел рядом с вороной на чугунной ограде, ещё не раз встречались в моих снах. Сначала просто сидели и смотрели друг на друга своими птичьими глазами, а потом однажды сорвались и полетели в самый эпицентр снежного бесчинства, и от этого совместного полёта было так хорошо и спокойно, как никогда не было. А потом мне приснился Шурф. Я стоял почти по колено в снегу, вокруг меня было снежно-белое ничто, а напротив стоял самый красивый и самый лучший мужчина, которого я только знал, в бледно-голубом лоохи. Он просто стоял и смотрел, как тот голубь в первую нашу встречу, с надеждой и отчаянием, и молчал, словно не веря своим глазам. Я испытывал сходные чувства. – Ты настоящий, – наконец промолвил он, сглотнув. Его кадык дёрнулся, показывая, как сильно Шурф пытается удержать себя в руках. – С тех пор, как ты пропал, я уже начал думать, что ты – всего лишь сон или наваждение, что тебя никогда и не было в моей жизни. – Я думал то же самое, – признался я, всё ещё не зная, как быть. Я сделал шаг навстречу, но Шурф тут же отступил на шаг назад. – Что-то не так? – Макс… от тебя пахнет безумием, – со страхом и благоговением в голосе прошептал мой друг. Я безумен, и моя галлюцинация сообщает мне об этом. Замечательно. Почему так горько? Шурф покрутил головой, рассматривая проступающие из белёсого мрака очертания города. Сегодня он был несколько странным – трамваи стояли, как музеи, посреди дорог, болезненно-жёлтые шары фонарей покачивались, словно деревья от ветра, в кронах деревьев ветки образовывали причудливые фантасмагоричные узоры, которые словно были живыми и, я бы сказал, глазели на нас, если бы у них были глаза. – Где мы? – попытался перевести тему Шурф. – Это Рига. Мой город. – Твой мир? Я кивнул, потому что не знал, что есть правда – то, что я родился здесь и всегда жил, и Ехо мне просто привиделось, или то, что я был создан Джуффином для спасения Ехо и, по сути, никогда в этом мире не жил. – Я… скучаю, Макс. Лонли-Локли постарался сказать это ровно, но мне показалось, я увидел блеснувшие в его глазах слёзы. А потом сон заволокло туманом, и Шурф пропал из виду. *** Наконец-то я знал, чего хочу от жизни. Странная, но важная цель появилась в моей голове. Всё просто – чтобы понять, где правда, а где морок, надо колдовать. Надо видеть Шурфа во сне раз за разом, заставить его коснуться себя, сделать его таким же материальным и ощутимым, как тот снег, что прочно обосновался в нашем городе. И если однажды я проснусь, а он будет здесь, рядом, то это реальность. И тогда я смогу покинуть этот мир и отправиться куда-нибудь. Куда угодно, пусть даже не в Ехо, но снова стать собой – могущественным магом и «лихим ветром». Лишь бы Шурф был рядом. Я не писал об этом в книгах, потому что знал, что кому надо – прочтут между строк, а кто не будет готов – тот не поймёт, но кое-кому я должен был сказать всё прямо. И когда Шурф снова появился передо мной в моём сне, посреди заснеженной Риги, я сказал это вместо приветствия: – Я тебя люблю и всегда любил. С тех пор, как впервые встретил. И тогда Шурф, вместо того, чтобы отступать, подался мне навстречу, обвил меня своими совершенными руками, прижал к себе крепко, будто желая врасти в меня и остаться там навсегда. – Я тоже ужасно люблю тебя, Макс. Вот так просто. Пусть даже это галлюцинация – я выясню это со временем – никто не запрещает мне любить его здесь и сейчас и наслаждаться его прикосновениями и речами. Мы стали сниться друг другу каждую ночь – я показывал ему Ригу, мы бродили и бродили, не обращая внимания на глубокие снега, и я рассказал ему всё, что случилось со мной после исчезновения. – Тихий Город, – задумчиво протянул мой невероятный возлюбленный, когда я закончил свой рассказ. – Судя по твоему описанию, это и есть смерть. Абсолютная стагнация, абсолютный покой. Но ты – везунчик, Макс. Ты нашёл способ выбраться даже из смерти. – Да, для этого всего-то пришлось второй раз умереть, – пожал я плечами. – Хотя мне иногда бывает совестно. Всё-таки Тихий Город нас всех очень любил, а мне пришлось растоптать эту его любовь. Но для меня не могло быть иначе – ведь в моём сердце есть только ты. Я не смог бы пустить туда никого другого при всём желании. Шурф был ошарашен этим признанием, ведь, по сути, я выбрался из посмертия ради него одного. Он схватил меня, крепко целуя в губы, щёки, шею, и из его прикосновений сочилась благодарность и преданность. Я знал, что он чувствует то же самое, что и я, и что в моих снах он свободен ото всех своих масок, и потому может позволить себе порывистость и страстность, может позволить себе любые эмоции. Я отвёл его в свою квартиру, и мы без устали занимались любовью, словно давно уже были друг с другом и просто изголодались по прикосновениям после долгой разлуки. И я был в ужасе, когда проснулся в своей постели один. *** Всё-таки, значит, это всё – морок. Может даже так и правильно, ведь в реальности не существует таких идеальных людей и такой идеальной любви. Любить галлюцинацию – больно, но зато она всегда будет отвечать тебе взаимностью, всегда будет вести себя так, как ты того ждёшь. Всё лучше, чем ничего. За окном раздались крики и какие-то хлопки. Я выглянул, обнаружив толпы счастливых людей, что взрывали хлопушки и жгли бенгальские огни. Дети играли в снежки и с удовольствием плюхались в бездонные сугробы. – С Новым Годом! С наступающим! – кричали люди друг другу. Я покачал головой – вот же, в бесконечных блужданиях на грани яви и грёз я совершенно упустил, что уже прошло больше месяца, и приближается праздник. Мне не было весело. Да и куда я пойду? В компанию друзей, что абсолютно меня не понимают? К бывшей девушке, которая, наверняка, не хочет видеть психа на пороге дома в новогоднюю ночь? Затеряться в толпе людей, примыкая к праздничной суете телом, но блуждая мыслями где-то в своих мечтах о другом мире? Нет, мне здесь нет места. Есть только надежда на чудо. Я сидел на подоконнике и отсчитывал секунды до полуночи, ожидая сам не зная чего. Я всего-то хотел счастья, простого и в то же время такого невероятного – быть собой, любить и быть любимым. Почему мир устроен так, что это такие недостижимые материи? – Двенадцать, – выдохнул я, открывая окно и закуривая. Здравствуй, Новый год. Заходи, посидим вместе, сожалея о несбывшемся. Ведь это единственное, что теперь остаётся мне. Едва я выпустил струйку дыма в окно, как что-то яркое и сияющее спикировало прямо на меня. В следующую секунду яркая бело-голубая вспышка превратилась в крупного голубя, что опустился на подоконник моей квартиры, и моё сердце забилось где-то высоко в горле. – Здравствуй, Макс, – произнёс голубь и уже в следующий миг обернулся Шурфом Лонли-Локли, что сидел на моём подоконнике и счастливо улыбался мне, сияя своими серебристыми глазами. – Прости, что задержался – тебя оказалось непросто найти. – Ты – настоящий! – воскликнул я, чуть не плача от счастья. – А разве ты сомневался? – ещё шире улыбнулся Шурф. – Да, ведь… от меня пахло безумием. Я не знал, что и думать. Лонли-Локли заключил меня в объятия и провёл носом вдоль неистово бьющейся жилки на шее. – Сейчас не пахнет. Ты абсолютно здоров. – Тогда давай гулять! Гулять по городу! – внезапно воодушевился я. – Ты же хочешь увидеть, как Рига выглядит в реальности, а не только в моих снах? Сегодня праздник!.. Я заметался по квартире, взахлёб планируя нашу прогулку, а Шурф продолжал сидеть на подоконнике и улыбаться тепло и радостно. Казалось, весь мир начал искриться от нашего счастья. В странном порыве чувств я подбежал к шкафу с одеждой. Я сам не понимал, почему не сделал этого раньше, ведь доказательство существования Ехо висело здесь со времён моего возвращения – чёрное лоохи с золотыми кольцами на груди. Я поспешно облачился, и мы с любимейшим человеком отправились штурмовать заснеженный город, полный ярких огней, сияющего, красивого снега и человеческого тепла. В утреннем выпуске газет напишут о двух людях в «костюмах птиц» в чёрном и голубом одеянии, что гуляли в центре города рука об руку, радуясь Новогоднему чуду. Только вот нам уже будет всё равно – наутро мы отправимся в Город в Горах, завершив историю моих скитаний и сомнений. __________________ *Чёрная ворона – вид ворóн, живущих преимущественно в Европе. Это не вóрон, а именно ворона, по размеру чуть уступающая нашей российской серой вороне.