Сухое и сладкое

      Эти двое многим казались братьями-близнецами из-за внешнего сходства и, казалось, очень тёплого общения между ними и некой родственной преданности. Но они не были близнецами. Не были ни братьями, ни даже дальними родственниками. Их даже не связывала дружба.       У них было общее дело, однако познакомились они не благодаря нему. И вряд ли бы они разошлись бы, приди ему конец. Всё-таки они были кем-то больше, чем просто "коллегами", если так можно назвать главарей преступной группировки. Вирус и Трип знали друг друга с детства. Уже тогда они являлись частью чего-то преступного, но не в качестве зачинщиков, а жертв. Тем не менее, им повезло. Повезло не только выжить и повзрослеть, но и получить возможность жить так, как хочется именно им. Можно ли назвать это свободой? Абсолютной свободы не было даже у них. И всё же они стремились стать свободнее тех, кто держал их в неволе. Они бы могли мстить. Иногда их действия делали их похожими на мстителей. Правда же была в том, что их ничего не волновало. Живя лишь в своё удовольствие, они не задумывались, кому приносили вред, а кому пользу.       Вирус был эгоистичен из собственного цинизма, Трип — из тупости. Последнему эмпатию недодала природа, Вирус же её просто где-то потерял. Или сам выкинул её за ненадобностью. В любом случае, он был рад не обременять себя чужими чувствами и так же радовался, что Трип такой же. Не обвинял и не удерживал, послушно шёл за ним шаг в шаг. Временами Вируса раздражало, что Трип копирует его во всём и во всём с ним соглашается. Такая преданность теряла всю ценность, больше походила на лизоблюдство и фанатичность. Из-за этого совершенно непохожий на Вируса Трип стал так на него похож, что их стали принимать за близнецов. Часто они произносили фразы одновременно, и Вирус долгое время думал, что в этом повинен Трип, но потом начал сомневаться. В конце концов, к нему пришло понимание, что лучшего напарника ему не сыскать, и убеждать его сепарировать от себя — только вредить самому себе. Уж лучше пусть копирует и гордится отсутствием собственного мнения, чем перечит и отстаивает собственную "личность".        Таким образом, Вирус был классическим эгоистом, а Трип... Был ли он вообще эгоистом? Сейчас можно было пошутить, что он эгоист не классический, а клинический, но можно ли вообще назвать эгоистом человека без эго? Из всего личностного у него были только потребности, желания и Вирус. Да и потребности с желаниями часто совпадали с потребностями и желаниями Вируса. С Вирусом он был ведом, до Вируса — просто неуправляем. Проблема заключалась в том, что Трип никогда не знал, чего хотел, и его это злило. В детстве он был драчлив и агрессивен, никого не слушался и только и делал, что бесконечно и всячески вредительствовал, досаждая всем вокруг. Его всё раздражало, ему все казались отвратительными и уродливыми тварями, каких надо стереть в порошок. Он ненавидел все лица и голоса, ему хотелось зажмуриться и заткнуть уши, но это не помогало, и он решил, что будет уничтожать их всех, своими кулаками и зубами, даже если придётся замараться.       Только Вируса он видел другим — совершенным, идеальным, кристально чистым телом и душой. Он пошёл за ним как за мессией, и тот подарил его сердцу смирение и любовь. Любовь — в очень широком, обобщённом смысле. Трип не знал, на что или на кого её направить, да и просто не умел. Он мог направить её на того же Вируса, но он не позволял себе его "любить" — он просто следовал за ним, как за лучиком света в темноте. Любовь, никуда не направленная, помогла ему поладить с миром, который всегда представлялся ему враждебным и полным чудовищ, именуемыми "людьми".       — Мы с тобой, как вино, — вдруг задумчиво промолвил Вирус, покручивая в пальцах бокал. — Как сухое и сладкое. Не узнаешь, пока не попробуешь.       — И кто из нас какое? — Трип никогда не понимал метафорических обострений в речи Вируса, но всегда стремился поддержать диалог.       — Говорю же: не узнаешь, пока не попробуешь.       — А как узнать или... попробовать?       Вирус вздохнул, как недопонятый философ, и встал с кресла. На журнальном столике остался его бокал с остатками вина, что отбрасывали у ножки мерцающий пурпурный круг. Такой же круг под бокалом Трипа был абсолютно неподвижен.       — Себя не испробуешь, а тебя я до сих пор не распробовал. Но, может, ты знаешь ответ, Трип?       Вирус внимательно на него посмотрел из-за спины, словно собираясь уходить, но дожидаясь ответа. Трип сосредоточенно молчал, делая вид, будто усердно думает, однако голова его была пуста. Он не понимал Вируса и даже не пытался понять. Всё, что было связано с ним, казалось таким далёким и непостижимым, отчего Трип считал кощунственным как-либо к этому приближаться. Или же он так оправдывал свою недалёкость.       — Я думаю, я безвкусен, как вода, — решил ответить Трип, избежав двух предложенных вариантов. — Только рядом с тобой я похож на вино.       Вирус хмыкнул. В этом коротком неприглядном звуке слышались одновременно усталость, смирение, раздражение, отвращение и удовлетворение. Ему не нравилось подхалимство Трипа, но он осознавал ценность этого и не мог быть ему неблагодарным. Лучше разбавлять собой безвкусную воду, чем выливаться на пол.       — Что ж, "вода", пригуби немного вина.       Вирус явно передумал куда-то уходить и направил пристальный взгляд на бокал Трипа с недопитым алкоголем. Этим взглядом он ему ясно дал понять, что говорит вполне конкретно, а не загадками, и под "вином" подразумевает именно "вино" в его бокале. Но самого Трипа назвал "водой". Его это сбило с толку. Может, и "вино не "вино".       — Отпей чуть-чуть, но не глотай, — уточнил Вирус, — просто подержи во рту.       — Какой в этом смысл?       — В этом главный смысл дегустации.       Трип пожал плечами, но сделал так, как его просили. Он набрал в рот вина — не так много, чтобы раздувались щёки, но при этом достаточно, чтобы ощутить вкус — и плотно сомкнул губы. Спустя пару мгновений он чуть не выплюнул всё фонтанирующим потоком. Дело было в том, что... Вирус быстро пригнулся к нему, схватил его за галстук и притянул к себе. Его открытый рот накрыл запертые уста Трипа. У того в голове смешались ошеломление и страх выплюнуть вино. Ошеломление оказалось сильнее. Терпкие струйки, как из пробоины в корабле, начали прорываться... Наполняя рот Вируса. Чужие губы живой присоской захватили часть его лица. Трипу действительно было жутко это ощущать. Это тепло, мягкость и влага не казались человеческими и принадлежащими этому миру. Такой странный и внезапный поцелуй будто пришёл из сна, странного бредового сновидения, в котором нет ничего неприятного или странного, но тебе всё равно хочется назвать его кошмаром.       Вирус ловко и активно двигал губами, но не ради удовольствия, а чтобы не упустить ни единую каплю вина. Он впивался и всасывал, прижимаясь всё крепче и крепче. От усиливающегося напряжения нежная плоть его губ становилась твёрдой. Некоторые капли всё равно просачивались и ползли по подбородкам обоих. Вкус вина мешался со вкусом слюны. Трип то ли случайно, то ли вынужденно глотал этот коктейль, а Вирус словно делился с ним, хоть и начинал как жадный до последней росы. Их языки переплетались. Вирус шумно дышал носом, а Трип не помнил, когда сделал последний вздох. Он даже сомневался, моргнул ли он хоть раз. Его глаза оставались открытыми и перед ними расплывалось лицо Вируса, на котором он мог различить сладко опущенные века за запотевшими очками.       Тот явно не желал ограничиваться одним лишь поцелуем, пусть и со вкусои вина и духом спонтанных изысканий. Его рука, сжимавшая галстук Трипа, ослабила хватку и легла тому на грудь. Требовательная ладонь ползла поверх рубашки, то отвлечённо поглаживая, то целенаправленно продвигаясь вверх, к вороту и узлу галстука. Пара пальцев его в миг ослабила. Одна из пуговиц расстегнулась.       Трип тоже положил на грудь Вируса ладонь, и сам не понял, зачем — чтобы отстранить его или чтобы приблизиться к нему. Вирус будто не замечал её: его грудь тяжело вздымалась под ней, его тело раскачивалось; удары сердца гулко отдавались в кисть Трипа. У обоих гудело в ушах. Шум крови сливался с клокотом слюны и шорохом одежды. На фоне этих непрерывных звуков чьи-то вздохи и мычание казались оглушительными. Остатки любых мыслей утекали, испарялись и исчезали, как глоток вина, с которого всё началось. От него не осталось даже запаха. Никто не помнил, сухое то было вино или сладкое. Никто не помнил, терпкие те чувства или приторные; пьянят они или отрезвляют до потери рассудка.       Одежда сваливалась и оставалась на случайных частях тела. Губы Вируса блуждали уже ниже шеи Трипа, руки Трипа ощупывали каждый участок кожи Вируса. Они нежно друг друга ласкали, в тайне желая раздавить, прокусить. Впрочем, им ничего не мешало это сделать. Они и раньше умудрялись превратить секс в драку, но чаще им удавалось драку превратить в секс. Вирус и Трип не любили друг друга в обывательском понимании, и их желания были эгоистичны, но обоюдны. Чистая похоть движила ими?       Скорее, скука. Этим вечером — точно она. Как правило, именно скука, если не загонит в депрессию, то взбудоражит чувства, ненужные и абсурдные, но такие обольстительные и приятные в роковой миг. Вирус и Трип часто скучали и так же часто делали глупости. Им это нравилось, потому что у них не было совести. Они не стыдились убийств, совершённых от скуки.       Сейчас они "скучали" вполне невинно, не причиняя никому вреда. Скрутившись в позе 69, они доставляли друг другу бесконечное удовольствие, такое же зацикленное, как их тела. Они сами не заметили, как перешли к этому. Это было так естественно и закономерно, как работа простейшего механизма, когда поворот ключа отпирает дверь. Однако всё же была вероятность превращения секса в драку. И это тоже было бы естественно. Нараставший и переполнявший Вируса и Трипа жар мог разжечь что угодно. В какой-то момент Трип решил перехватить инициативу. Это было сродни соревнования, перетягивания каната. Не желание обладать, а желание обойти. Азарт. Игра. Трип повалил Вируса на спину, сжал со всей дури его запястья, пригвоздив их к полу. Тот глупо улыбался ему в лицо, издевательски ухмыляясь. И, дразня, ёрзал бёдрами между его ног. Даже не прикасаясь к нему ниже пояса, даже не направляя туда свой взгляд, Трип знал, что чувствовал Вирус, потому что ощущал то же самое сам. Тяжесть, такая сладкая и такая невыносимая. Вокруг неё словно возникало гравитационное поле, хотелось притянуть что-то к ней. Хотелось притянуться к чужому гравитационному полю.       Притянулись рты. Это уже был не поцелуй, но страсти в этой действе хватило бы на сто горячих поцелуев. Каждый ощущал двойной экстаз и трепет, предвкушая кульминацию что свою собственную, что другого. Когда твоя жидкость вырвется из тебя в чужой рот, а твой рот наполнит чужая жидкость. Это так грязно и по-своему очаровательно. В этом даже есть некий интерес: кто же изольётся первым? Или это произойдёт с ними одновременно?       Этот момент ускользнёт от них, ибо, приблизившись к нему, они перестанут друг для друга существовать и что-либо понимать. Пусть и порывистые, но всё же осознанные движения превратятся в рефлексы. Плоть станет просто плотью, а не частью кого-то, частью живого тела, наделённого осязанием. Всё станет просто объёмным и плотным; тяжёлым, горячим и влажным; упругим, подвижным и мягким. Нежным и раздирающим. Всё закончится, пробивая голос и дрожь. Выводя из горячки в состояние отрешённости и помутнения.       Вдох. Выдох.       Сухое или сладкое?       Какой ты и какой человек рядом с тобой?       Полусухое, полусладкое...       Кто он, а кто ты?       Неизвестно.       Кто вы?       Неважно.       Бесполезные вопросы, как вопросы про вино. Ответом на вопрос про сухое и сладкое стал поцелуй. А его обоснованием стал секс, чуть не переросший в драку.