Как же так получается?..

«Больше ничего» — polnalyubvi

Как же так получилось? Почему он тут оказался? Крепкая, сильная привязанность, нежные поцелуи, долгие объятья, письма, в которых размашистым почерком, чуточку криво было подписано: «с любовью, навеки твой, Миша». Навеки… С любовью… Такие громкие, такие важные слова, которые отнюдь не были фигурой речи. Почему же всё так быстро рассыпалось карточным домиком, а Романов теперь смотрит на остатки чего-то большого, теплого, но потухшего и уже навсегда утраченного?.. Почему же слова о любви так быстро потеряли срок годности? Почему теперь голубые глаза налились красным, а вместо нежности смотрели со злобой? Почему Саша остался совсем-совсем один? Как же так?.. Когда страстные поцелуи, произнесенные в яблоневом саду горячим шёпотом слова, которые были лишь для них двоих, превратились в хлесткие пощечины, громкие крики, ненавистные взгляды и презрительные оскорбления? Когда пропали неожиданные письма и подарки, случайные (и не очень) переглядки в дворцовых залах, смущенный румянец и приглушённый писк при чтении очередных слов от него? Когда вместо любви и радости при виде Москвы, появилось чувство страха, дрожь рук и тревога, расползающаяся по коже мерзкими мурашками, заполняющая мысли назойливыми словами. А ещё теперь была злость, много злости. Которая выходила отвратительными, очень грубыми и острыми словами. Собственно, Романов не скрывал, что целился ударить больнее. Как же сильно, до безумия, хотелось задеть и заставить почувствовать себя так же плохо в ответ. Как много удовлетворения приходило при виде отчаяния в красных глазах. А потом становилось от себя мерзко. Когда он сам стал таким? Как из благородного, красивого, умного, пылкого юноши с огоньком любопытства в глазах и живостью во взгляде получился худой, нездорово-бледный, с изрезанными старым кухонным ножом предплечьями, мелочный и мерзкий человек? Когда озорной огонёк потух, а вместо него глаза цвета свинцовых туч заволокло дымкой безразличия? Почему то, что строилось так долго… Доверие, когда Москва позволял видеть и зацеловывать старые (и не очень) шрамы на спине, с россыпями веснушек, а Петербург в письмах слегка трясущимся от волнения почерком писал о том, что съедает тревогой по ночам. Понимание и уважение, откровенные и честные разговоры, принятие чужого «нет», интерес и глубокая привязанность. Любовь. Поцелуи и объятья. Слёзы и слова утешения. Горячий шёпот и стоны удовольствия. Уютное молчание, когда не нужно слов, чтобы понять. Столько всего. Воспоминания, встречи, слова, эмоции, мысли. И так быстро обратилось в пепел. В ничто. Счастье разбилось на миллионы осколков и Саша не знал, как его собирать. А хочет ли он это делать?.. Почему же все так быстро исчезло? Как получилось, что его радость оказалась такой хрупкой, недолговечной? Отчего любимый человек стал причиной гнева, страха, тревоги и бесконечной боли? Рассыпались в пыль вовсе не розовые очки, а мир вокруг и он сам. Все стало таким незначительным. Таким безразличным. Таким безнадёжным и бесполезным. Серые дни сменяли друг друга, не принося ничего, кроме ссор, криков, злобных взглядов, синяков, расцветающих фиолетовыми цветами на теле, бугристых шрамов, на которые тут же ложились новые и бесконечного отчаяния. Слишком больно. Слишком плохо. А вокруг никого. Только холодные серые стены словно сжимаются, надвигаются сверху, заставляя чувствовать себя ещё ничтожнее. Забыться. Как же хотелось забыться и исчезнуть. Не думать, не чувствовать и никогда не любить. Избавиться от счастливых воспоминаний, что теперь больно резали израненную душу и казались лишь фальшью, цветастой обёрткой, за которой скрывалось настоящее лицо, смеющееся над глупыми людишками, что так смело поверили в сказку. Саше казалось, что всё вокруг рассыпается, уходя сквозь пальцы. И ему тоже хотелось уйти. Несколько нетвёрдых шагов в ванную, где в первом ящике лежит лезвие. Никто не придёт. Никто не поможет. Никто не спасёт. Он совсем один здесь, напротив зеркала, откуда смотрят с усталостью серые глаза. Забирается в ванну. Открывает ящик и неловко берёт лезвие негнущимися от холода пальцами. Всё тело дрожит и он включает воду. Шумный поток словно перекрывает мысли, отключая сознание. Саша проводит по руке, совсем не замечая, что надавливает сильней, чем обычно, а крови больше. Он вспоминает вечера в садах, роскошные балы и танцы в свете золотых люстр, слова любви тихим шёпотом, произнесенные на самое ухо лишь для него. Вода в ванной быстро окрашивается в мутно-розовый, плавают ошмётки свернувшейся крови. Как же не хочется думать. Он вновь проводит острым концом по когда-то фарфоровой, теперь серой, тусклой и несколько желтоватой коже. По худым бёдрам, впалому животу, острым плечам… Спокойно, будто так и надо. Будто так правильно. Накатывает эйфория, а сознание ускользает сквозь пальцы. Шумный поток воды мнится прибоем моря, и где-то там далеко окликает Миша. Его Миша. С голубыми, цвета ясного неба, глазами. Смотрит с нежностью, а Саша наконец видит во взгляде эту неуловимую, но так явно ощущаемую в воздухе, любовь. Сухие, потрескавшиеся губы растягиваются в улыбке. Соседей снизу, кажется, затопило, но теперь Романов его чувствует. Счастье. Москва улыбается до ямочек на румяных щеках и тихо смеётся. И Саше тоже хочется засмеяться в ответ. Вдруг становится так легко, так свободно. Романов оглядывается. Белые облака, яркое солнце, чистое лазурное море, неторопливо подгоняющее свои волны к берегу и любимый Миша, протягивающий руку. Дыхание медленно замедляется, а серые глаза цвета хмурых туч закрываются. Лишь на мгновение их озаряет умиротворение. Лезвие выпадает из окровавленных пальцев. Саша берёт радостного Мишу за теплую руку, улыбается в ответ и нежно целует. -Мне немного страшно. -Я буду рядом с тобой. Они медленно идут вдоль моря, аккуратно смывающего своими волнами следы. Последний выдох срывается с губ. Ресницы вздрагивают, а потом всё затихает. Теперь нет боли. Лишь бесконечное счастье. И вечная любовь.