С любовью, Фёдор

      Снежинки царапают кожу, оседают влагой на красных щеках и открытых ладонях, пока королевство, застывшее в густых красках ночи, постепенно ловит крышами домов первые лучи восходящего солнца. Голубые флажки на верёвочках тянутся паутинками между домов, шевелятся, блестят от колючего инея, словно чудное ожерелье из сосулек.       Год назад Дазай мог сосчитать пару десятков, точно так же выглядывая из окна своих покоев. Сегодня он с трудом насчитывает пять треугольных лоскутков, по ошибке спутав один из них с мимо пролетающей пташкой.       Удручающее открытие для того, кто только-только оторвал лохматую голову от подушек.       Мурашки ползут вверх по рукам, сводят плечи дрожью под рубахой. В последний раз пытается задержать взгляд на елях вдалеке, прежде чем вдохнуть морозный воздух, прогнать по венам утро и закрыть окно с массивными резными рамами покрепче. В хрупкой тишине скрип собственных зубов кажется оглушительным. С накатившим раздражением задёргивает тёмно-синие занавески, лишь чудом не сорвав те с золотых ободков под потолком, погружая спальню в холодный полумрак. Разбавляет его лишь слабое мерцание огонька в керосиновом фонаре.       Одинаковые дни сводят концы, превращаясь в чернильное пятно на пергаменте под названием «Будни в лабиринтах замка». В положении принца грех жаловаться, но, хей, это становится скучным.       Не так. Смертельно тоскливым.       Но размеренность жизни должна только радовать — заявляют все вокруг. Королевство дышит и цветёт пушистым мхом под слоями снега, не ввязываясь в войны, успешно налаживая торговые отношения с соседями — в глаза сперва бросается скудность и однообразие, но тёмные леса и по сей день богаты пушниной, под корками льда воду волнует рыба, а в шахтах под звон инструментов добывается металл. Всё идёт своим чередом, поэтичный и трудолюбивый народ восхваляет добрых правителей, отпивая горячие напитки, согревая своих близких песнями и объятиями.       Вот только Дазаю внутренне противно от неспособности разделить подобное счастье. Чувствовать себя не в своей тарелке, словно он не часть единого целого организма, а надоедливый кашель.       Ледяные пальцы справляются с пуговицами на шёлковой рубашке с особым трудом. К этому нельзя привыкать, с этим нужно бороться всеми силами, которых с каждым днём становится всё меньше. Остаётся только не падать духом.       Но есть вещи, с которыми ты не справляешься и никто в этом не виноват.       Правителям не свойственно сдаваться.       Дазай ужасный правитель.       Ходит туда сюда, сверлит взглядом поблёскивающие узоры ковра под ногами, то и дело задевая угловатым телом крупную мебель. Неприятная вялость в теле растёт как на дрожжах с каждым днём. Шипит на собственную неуклюжесть, ругаясь тихо-тихо — стены услышат — и проходясь ладонями по ушибам, синякам, разглаживая на себе мягкую ткань голубых одежд. Чувство вины сдавливает виски крепким железным обручем. Дазай не в силах справляться с этим каждое утро.       Потому что раньше действительно было лучше. Притворяться дальше — невыносимо. Тело протестует, вольничает, отказывается подчиняться. Навязанная собой же улыбка искажается в болезненном оскале.       Одиночество не было страшнейшей на свете вещью, но где он теперь? С кем он теперь? Запертый в четырёх стенах с самым ненавистным ему уродом из всех возможных.       Урод глядит на Дазая из зеркала. Белесые шрамы под глазами выгибаются вместе с нижними веками, расползаются вниз по щекам, создавая кривые полумесяцы. Сплетаются между собой в вихре из крохотных кривых снежинок, словно вьюга на бледном пергаменте кожи. Лишённый всякой заинтересованности взгляд в отражении душит — уводит его, смотрит выше с гнилым чувством, что ему нужно спешить, хоть времени и предостаточно. Тревога сжимает горло. Меж мягких каштановых прядей выглядывают острые и чуть ветвистые края полностью чёрной короны. Поправляет её небрежно и каждое прикосновение к металлу обжигает ответственностью.       Раньше это приводило в чувство, заставляло взбодриться и воспрянуть духом.       Сегодня Дазай не выдерживает на себе собственного взгляда и отворачивается, спешно справляясь с манжетами и чуть звеня кольцами на пальцах, когда те сталкиваются друг с другом.       Не помнит, когда раны успели затянуться, но помнит боль, которая призраком следует за ним по сей день, расползается языками пламени по щекам в самых реальных ночных кошмарах. Прошедший год оказался вычеркнутыми из памяти, размытым — рукопись пару раз окунули в воду, грубо смяли. Чернила расплылись и прочитать текст не получится, сколько ни вглядывайся.       Остаётся взять новый лист и попытаться оставить измятый мусор в прошлом.       Но Дазай устал, его руки крупно дрожат от истощения и недосыпа. Даже во время приёма пищи. Завтрак накрыт на него одного в комично огромной гостиной. Еда разложена на таких же огромных тарелках – Осаму не изменяет своей неспособности есть с утра, поэтому обходится печеньем и чаем с тремя ложками сахара. Отец, без сомнений, попросил принести его порцию в свои покои. Всё так же не отвлекается от работы.       Это не должно расстраивать. Спокойствие в королевстве, в первую очередь, тяжкий труд, однако молодого принца мягко от него отстранили — это ведь такой чёртов стресс, которого в его жизни оказалось достаточно уже к двадцати годам. Да и Осаму давно не ребёнок, чтобы продолжать жаловаться на тени в углу. К ним можно привыкнуть.       Одна из них сейчас сочувствующе качает седой головой, стоя совсем рядом. — Вы уверены, что хотите пропустить очередную прогулку? — Голос такой, каким запомнился на всю жизнь. Может, с каждым годом становится чуть более грубым и с хрипотцой, но не теряющим своей глубины и, в какой-то степени, мелодичности. Его уж точно не смыть водой из памяти, не выжечь пламенем.       Хироцу уводит руки за спину, выпрямляется так уверенно, чуть звеня цепочкой от круглых карманных часов, которые прячет в нагрудный карман. Заметно даже подбитым боковым зрением чужое выражение лица — сверкает серьёзностью. Значит, сейчас будет приводить весомые аргументы в пользу прогулки на свежем воздухе. Осаму, показательно закидывая в рот сушку, готовится делать вид, что слушает крайне внимательно. На самом деле, притворяться с ним крайне трудно, ведь Хироцу — единственный камердинер, уважение к которому не фальшивое. Не столько из-за почтенного возраста, сколько из-за его верности и самоотдачи. Не раз приходилось убеждаться, что этот человек действительно пытается понять совсем одинокую мёрзлую душонку, а не спешит всё исправить как можно скорее для вида нормальности.       Даже если Осаму вдруг состроит на лице скуку, Рьюро понимает прекрасно — его слушают.       И Дазай рад, что в самые тяжкие моменты своей относительно короткой жизни приходилось слушать именно его. — Я мог бы сократить число сопровождающих до минимума… — Чёрт! С козырей идёт. — С Вашим отцом не составит труда договориться. Он волнуется за Ваше состояние.       И тут же всё рушит. Хочется ядовито хохотнуть в ответ, свести брови в насмешливой гримасе и в истеричном веселье со всей силы ударить ладонью по столу, превращая в осколки посуду, разрезая на кровавые лоскуты собственные ладони. Осаму, собирая крупицы самообладания в крепко сжатом кулаке на своём колене, прячет неопределённое выражение лица в фарфоровой чашке. Обжигает язык кипятком.       Хироцу понимает лучше всех, но не оставляет попыток. Это теперь похоже на издевательство, поэтому он вовремя прекращает углубляться в тему, безошибочно уловив растущее напряжение в воздухе. — А ещё…       Теперь голос звучит по-странному хитро, заговорщески. Будто в детстве, когда оба хоронили тайну о съеденном варенье, на которое совершил набег Осаму. Он лишь позже осознал своё преступление против целого королевства, но Хироцу с серьёзным видом клялся, что эта тайна уйдёт вместе с ним на тот свет. Даже мизинцы жали, всё было крайне серьёзно.       Приходится на секунду замереть, переварить тревогу. А после Дазай, ведомый внезапно возникшим детским любопытством, медленно клонит голову в сторону, стараясь приподняться выше по спинке стула, словно их прямо сейчас поймают за государственной изменой. Он не помнит, когда в последний раз чувствовал подобную крохотную искру волнения и хочется только за это начать благодарить.       Кажется, дела у него и правда плохи. — Интересное письмо поступило вчера под вечер из печатного дома. Я решил, что Вам будет любопытнее всего взглянуть на него.       Интерес сменяется непониманием и долей разочарования в одно мгновение. Слишком много эмоциональных скачков за один разговор с верным слугой, это начинает утомлять. Дазай, заливая в себя остатки чая и чуть морщась от боли в глотке, поднимается. Теперь с Хироцу они поравнялись — даже вышло так, что приходится смотреть чуть ниже, чтобы поймать чужой взгляд за морщинами и стёклами круглых очков.       Свои собственные очки Осаму где-то посеял. — Печатный дом? Который с той глупой вывеской крысы у двери? — В ответ кивают сдержанно, не прекращая хитро и однобоко улыбаться. Это не единственный печатный дом во всём королевстве, но обычно именно он приходит на ум первым, если спросить абсолютно любого жителя. В голове всплывает хрупкий образ двухэтажного кирпичного домика на отшибе близ леса, к которому ведёт всегда чистая от снега тропинка. За маленькими окнами, как помнит Дазай, горит тёплый свет, а из трубы обязательно идёт струйка дыма. Он был там лишь однажды – с отцом, кажется, на открытии второго этажа с библиотекой – и не вспомнит убранств внутри, но выкрашенная в тёмно-фиолетовый вывеска-крыса с белым пером в лапке запомнилась отчётливо. Не внушает доверия и абсолютно лишено стиля, если спросить принца. Искренне не понимает, что такого удивительного могли написать. Мышь дохлую подложили в конверт? Абсурдно. — Если это попытка заставить меня работать, то ты будешь наказан. — Я крайне ответственно подхожу к выбору именно той работы, которая Вам могла бы показаться интересной. — Да, здесь он прав. Конечно, бывают исключения, но даже отец не мотивирует так, как делает это старик на побегушках…       …Хорошо. Лучший старик на побегушках. — Можешь не продолжать. — Вымученно вздыхает, потирая ладони. Лёгкий укол предвкушения никак не скрыть. — Мне идти в библиотеку? — Верно. Письмо с печатью. Спросите о нём библиотекаря. — Осаму спешно разворачивается. Чуть звенят украшения в виде ландышей, что вышиты чёрным бисером; волнистыми узорами ползут по рубашке вдоль спины к чёрному воротнику и от запястий к плечам. В попытке поскорее добраться до злосчастного куска бумаги, Дазай чуть ли не вылетает за пределы гостиной, но голос за спиной становится чуть громче. С каплей сожаления, словно Хироцу извиняется между строк. — Ваша одежда уже готова. К шести буду ждать у экипажа. — Прошу прощения? — Вечерняя прогулка, Мой Господин. — Лицо тут же тускнеет, потому что Осаму не хочет появляться на людях. Только не так, не сейчас, не сегодня, никогда в жизни больше. — Всего лишь час. Уверяю, это пойдёт вам на пользу.       Раньше могло пойти, но теперь слишком поздно. Он знает, как будут смотреть на него, что будут думать и что пытаться сделать.       Они не смотрят прямо в глаза. Всегда чуть ниже.       Ничего не отвечает, торопливо шагая в сторону лестниц. Спорить бесполезно — единственный выгул, которым приходилось себя обеспечивать уже несколько месяцев, а то и полгода – открытие окна в спальне и бездумное сиденье на скамье в заснеженном саду у дворца. Люди поговаривают о его гибели и уже сочиняют траурные стихи — настолько долго не высовывал свой нос за пределы ворот. В груди мешаются между собой противоречия, сконцентрироваться на чём-то одном не позволяет волнение и откровенный страх. Стоит, всё же, хотя бы мысленно поблагодарить Хироцу — до назначенного приключения ещё много времени и моральная подготовка здесь важна. А письмо, будь оно неладно, неплохой отвлекающий манёвр, который сейчас безошибочно работает. Его содержание определённо интригует.       Дазай надеется, что это не было жалким блефом, иначе гнилое разочарование останется тяжестью на плечах до конца дня и с трудом утонет ближе к ночи.       В его жизни и без того было много моментов, когда восторг быстро усмирялся возникающими трудностями.       Стоя у дверей в библиотеку надежды остаётся совсем мало, но, хей…       Стоит хотя бы попытаться, правда?       Это одно из немногих мест, где дышать становится легче. Интерьер дворца, будто копируя бесконечные морозы за окном, придерживается холодных оттенков синего и строгого порядка, но здесь ощущение творческого хаоса разноцветных корешков на полках привносит спокойствие. Свет от ламп на столах, что составлены в ряды, согревает одним видом. Рядом с ними – удивительно – небольшие белые горшки с цветами, которые ютятся здесь уже давно, собирают в зелёные листья знания всего мира, что проговаривают шёпотом над книгами. Домашние, многие и вовсе к морозам привыкшие – шутят, что по корням у них струится всё та же горячая кровь, как у каждого, кто родился в этих землях.       Деревянные стеллажи тянутся по стенам к круглому потолку с мозаикой из голубых стёклышек в виде лилий. Передвижная лестница на колёсиках одиноко стоит в углу, всегда привлекая к себе рассеянное внимание принца.       В детстве представлять себя пиратом на этой гремящей штуке было чертовски весело. Осаму соврёт, если скажет, что не вспоминает об этом до сих пор, когда взбирается на шаткие ступеньки. Мысленно прикрикивает «на абордаж!»… — Доброе утро, Ваше Высочество.       К этому голосу Дазай ещё не привык, но плавная интонация будто создана для того, чтобы разрушать хрупкую тишину библиотеки. — Доброе, Сигма.       Этого парня пригласили во дворец недавно, хотя, опять же, он отлично вписывается и, кажется, сутками сидит здесь, одновременно обучаясь и работая. Внешним видом чудаковат — Дазая не спрашивали, но в первую же встречу он обязан был заявить об этом прямо в чужое лицо. Правда, из приличия стоило хотя бы его имя спросить, но Осаму привык ставить в приоритет действительно важные вещи, ладно? Где ещё вы видели молодого парнишку с половинчатыми волосами: слева — лавандовые, справа — пепельные? Ещё и стрижен предельно странно, что волосы при работе приходится собирать в хвост, ведь в обычном состоянии они достанут до поясницы.       Если Дазай угловат телом, то этот чудак — абсолютно всем, даже чёртовыми волосами. О чужую раздвинутую по бокам чёлку можно порезаться. — Ваши очки, — выходит из-за небольшой стойки чуть суетливой пташкой, оставляя в стороне свой остывший чай. Скудный завтрак. Широкие рукава рубашки следуют всем движениям рук вялыми крыльями, когда Сигма тянется к одному из шкафчиков, которые предназначены для личных вещей. — Вчера обнаружил их на полке. — Ах, точно. Вот и нашлись. — Благодарю, свет очей моих. — Приветливая улыбка выходит почти искренней. В ответ улыбаются сдержанно, хотя даже Дазаю видно, как прозвище чуть смутило, заставив чужие тонкие пальцы вокруг белого футляра вздрогнуть. — У нас выходит неплохой обмен.       С этими словами Осаму подкидывает печенье, которое Сигма чудом успевает поймать. — Не стоило. — Не стесняйся, это приказ.       Звучит по-повседневному, ведь принцу слишком ленно придавать твёрдости интонации. Особенно когда ему, вроде как, решили подыграть. — Слушаю и повинуюсь. — Сигма возвращается за стойку, кладя печенье на небольшое блюдце. — Я могу помочь Вам? — Письма от граждан. Поищи то, что из печатного дома. — Который «Мышеловка»?       Какой же абсурд. — Да, он самый.       Пока Сигма сбегает на поиски, Дазай усаживается за один из столов, зажигая свечи в лампе для более приятного освещения. Вытягивает очки и, избегая потери в будущем, цепляет их на чёрную цепочку, проводя ту вокруг шеи. Хлопок резко закрытого футляра заставляет подошедшего Сигму с письмами в руках вздрогнуть. — Здесь несколько и их уже проверили.       Дело в том, что подобные конверты заранее вскрывают для проверки доверенные лица — Хироцу, как ни странно, одно из них. Всё это, чтобы избежать от не совсем святых граждан неприятных сюрпризов.       И той же мёртвой мыши, которую Дазай, к великому сожалению, не обнаруживает в дальнейшем. — Благодарю, свободен.       Кивают мелко в ответ, быстро удаляются обратно к стойке.       Осаму незаинтересованно пробегается взглядом по некоторым бумажкам, в которых изложены просьбы о новом оборудовании и прочие технические моменты. Должно же быть что-то среди этого хаоса, о чём говорил Хироцу и если это была вся тайна…       А это ещё что?       Дазай совсем случайно замечает, что один из конвертов отличается фактурой. Это не та бумага, которую обычно используют — в руках эта кажется гораздо плотнее. Чуть шершавая под подушечками пальцев, с небольшими узорами. Разглядывая ближе, Осаму понимает, что они вряд ли напечатаны. Их рисовали вручную. Бледные фиолетовые лепестки с такими же бледными бутонами между них тянутся по углам как живые.       Этот конверт попытались раскрыть осторожнее предыдущих.       Доброго здравия, Ваше Светлейшество.       Адресовано королевской семье, но обращение? Только одному человеку. Дазай горбится в спине, нависает над столом тяжёлым утёсом, поправляя очки двумя пальцами. Почерк размашист, но разобрать удаётся без особого труда. И всё же что-то заставляет перечитать первую строчку снова. И снова.       В первую очередь, мне стоит представиться.       Осаму вновь берёт в руки конверт, только сейчас осознав, что на нём действительно нет имени отправителя — только печать «Мышеловки». Его будто вложили случайно.       И Дазай по-глупому рад такой случайности.       Я, Достоевский Фёдор, новое руководящее лицо печатного дома «Мышеловка». Это не должно многое говорить Вам, явно, да и основной целью здесь не является хвастовство новой должностью. Но если любопытно, я обязательно посвящу этому отдельное письмо. — Наглец, ты хвастаешься подобным перед принцем?       Говорит вслух так, будто чернила способны ему ответить. Тень улыбки трогает губы.       Возможно, я наивен в своём желании обращаться к Вам напрямую, но что-то мне подсказывает, что это приглашение попадёт в верные руки.       Секунду. Приглашение?       Дазай Осаму,       Это заставляет поёрзать на стуле. Ощущение чужого присутствия отражается в боковом зрении, — глупость, такая глупость — но Дазай непроизвольно размышляет теперь, как звучит Фёдор. С какой интонацией произнесёт его имя — не побоится ли в целом?       И действительно ли его наглость настолько велика, чтобы вытворять подобное? Письмо могли просто сжечь, а великого хозяина печатного дома выслать куда подальше лишь за нотки хамства.       Хотя эти края и есть место, куда обычно высылают всех неугодных, но не суть.       Это всё равно огромный риск — в начале карьеры поступать должным образом.       Удивительный наглец.       В неофициальной форме приглашаю Вас в печатный дом «Мышеловка» для ознакомления и получения сборника сказок за моим авторством.       Сбивает с толку. Если это такой хитрый ход для получения большей огласки своим произведениям, то, браво, подход вышел интересным.       … И это немного расстраивает.       Произведения, находящиеся в нём, ещё не печатали официально и нигде не выпускали. Мне было бы интересно узнать Ваше мнение на их счёт, — С чего ради?       Потому что Вы определённо ведаете толк в литературе.       Дазай обнаруживает распечатанный чек с выписками на книги, которые он заказывал месяцами ранее, даже не догадываясь, что все они шли именно в «Мышеловку» — таких печатных домов на всё королевство несколько, как и библиотек. Впрочем, конкретики принц, отдавая приказы, никогда не давал.       Некоторые названия на страничке бледно подчёркнуты той же фиолетовой краской.       Весьма мрачные произведения и обычно заказы от Вашего имени поступали только такие. Крайне любопытно узнать, как Вы отнесётесь к абсолютно полярной стороне того же ремесла, — Я тебе крыса, чтобы на мне эксперименты ставить?       В этот раз Сигма не удерживается от подозрительного взгляда в сторону бубнящего над бумагой принца, который интенсивно жуёт цепочку от очков и выглядит чересчур взволнованным для такого рода занятия. С печеньем в руке переминается с ноги на ногу, ощущая неловкость, будто он подслушивает чужой разговор, но… с письмом?       Ведь, на мой взгляд, каждый нуждается в тепле.       Дазай останавливает взгляд на этой строчке и…       Хмурится от непонимания подтекста. Что это должно значить? Тепло. Сборник сказок согреет если, скажем, бросить его в камин или что-то в этом роде. При чём здесь выбор произведений, если эта тема определённо субъективна? Как чёртовы буквы согреют его, если он в целом никак не может…       О, дьявол. Осаму теперь догадывается, на что именно решает давить этот человек.       Ублюдок.       Письмо заканчивается датой проведения встречи и временем — сегодняшний день, шесть часов. А на обратной стороне лишь:       С уважением, Фёдор.