Украденное Рождество

      Они стояли там, за тонкой железной сеткой. Тёмно-зелёные, с пушистыми — так только казалось, ведь на самом деле они кололись — ветками, маленькие, побольше и очень большие. Это же сколько на такую украшений потребуется?       Рождественские ёлки теснились в загоне базарчика, напоминая клочок леса посреди городской площади, и умопомрачительно пахли свежей смолой. Этот непривычный запах будто переносил из дурацкого воняющего пивом и сигаретами Сток-он-Трента куда-то далеко. Может быть, в Лапландию или даже в Советский Союз. О нём по радио говорили чаще, чем про Лапландию…       — Эй, Контуженный! — Ганнибал отвесил младшему брату лёгкий подзатыльник, и тот сразу очнулся от мыслей. — Ты всё запомнил, что делать?       — Я не хочу ничего делать, — взявшись за кисточки, Мёрдок натянул вязаную шапку с ушками пониже и насупился. — Меня опять побьют, и всё.       — Чего-о? Тебе восемь, и потом, всё самое сложное — на мне! — брат помахал заготовленными кусачками по металлу. — Вот что, Цыпа, либо ты работаешь, и у нас будет нормальное Рождество, либо я свалю, и ты будешь сидеть дома один и дожидаться папочку.       — Нет, я не буду! Хорошо, но тогда поклянись, что наряжать буду я. И что ты не свалишь.       — Ты ведёшь себя так, будто тебе не восемь, а пять, — покривившись, Ганнибал вздохнул. Когда Мёрдоку было пять, они ладили лучше, но школа никому не шла на пользу. — Хорошо, клянусь. Топай на позицию и жди сигнал.       Серьёзно кивнув, Мёрдок снова поправил сползающую с его густых волос шапку и ушёл к месту, где стоял продавец ёлок — рядом с тележкой с жареными каштанами и выходом из большого бакалейного магазина. Там было шумно и довольно людно, но сегодня был роковой день — последний шанс заполучить целую настоящую ёлку, а не парочку пожухлых веток из мусорного бака, как обычно. Игра стоила свеч, и они готовы были рискнуть всем, даже жизнью.       Наконец, сигнал: с дальней стороны загона, в котором томились ёлки, погас фонарь, и угол площади погрузился в темноту. Из-за перегрузки или ещё чего свет отключался каждые полчаса, но не больше, чем на пять минут. Конечно, такого короткого промежутка времени не хватило бы, чтобы перекусить достаточный отрезок сетки, но Ганнибал работал над этим уже несколько дней, чтобы в решающий момент сделать всё быстро.       Держа кусачки за спиной и напевая, чтобы точно никто ничего не заподозрил, Ганнибал прогулочным шагом добрался до тёмного угла. Его зубы сильно стучали — от волнения и того, что в осенней драной куртке было слишком холодно. Но стоило мальчику поглядеть на сетку, с которой он так долго и кропотливо работал, его тело резко окоченело. Все ячейки, которые он успел перекусить заранее, были перемотаны проволокой.       Понимая, что всё кончено, Ганнибал бросил тоскливый взгляд из темноты на освещённый фонарём и кучей гирлянд пятачок площади у универмага. Мёрдок стоял там, придерживая шапку за кисточки, и что-то говорил, а продавец ёлок раздражённо махал на него руками, будто пытался отогнать муху. Да, от них всегда отмахивались, потому что они были нищими, потому что были хулиганами, плохо учились, а от их отца всегда разило перегаром. И если сейчас сдаться, спасовать перед какой-то проволокой, то все эти сытые придурки только порадуются. Ну уж нет!       Закусив язык, чтобы боль не давала расслабиться, Ганнибал одним движением кусачек расправился с тремя ячейками сетки, отделявшей его от заветного Рождества.       — Слушай, я знаю тебя, ты мальчишка Никкалс, и у вас отродясь не было ни одного свободного фунта. Проваливай, я не собираюсь показывать тебе самую большую ёлку.       — Мистер, я, вообще-то, знаю свои права! Просто принесите её, и всё, я копил весь год.       Мёрдок чувствовал, что его колени постепенно превращаются в пудинг, потому что продавец ёлок был жутким в своём чёрном пальто и шляпе, а ещё — огромным. Больше, чем Тони Чоппер и чем даже отец. Он нависал сверху, как злобная гора, и, если бы захотел, одним пинком мог отшвырнуть на другую сторону площади.       — Либо ты сейчас исчезнешь с моих глаз, мелкий ублюдок, либо… А это что за звуки? — продавец, нахмурившись, повернулся в сторону тёмного угла, откуда сквозь шум разговоров и обрывков музыки доносилось странное клацанье. О, нет, брат не простит, если Рождество провалится!       — А-а-а! — завопил Мёрдок во всё горло и свалился на землю, прямо в грязь. Брюкам уже точно было всё равно. — О Боже, как мне больно! Этот ужасный мистер ударил меня! А-а-а!       Выходившая из бакалеи тучная дама тут же выпучила глаза и подбежала ближе. Ну, сейчас начнётся.       — Мистер, вы что творите?! Это же ребёнок!       — Да не трогал я его! — продавец попытался поднять Мёрдока с земли за шиворот, но тот ловко увернулся и сделал вид, что получил ещё один удар. — Ах, ты, засранец!       — Помогите, помогите, мэм, прошу вас!       Набрав в лёгкие побольше воздуха и зажав нос, Мёрдок выдохнул, будто пытался высморкаться. Расплющенный месяц назад Тони Чоппером нос такой манипуляции не выдержал, ноздри пронзила лёгкая боль, и на руку и лицо хлынул поток крови.       — Вы видите, что этот изверг сделал со мной?! А я ведь просто маленький мальчик! — пытаясь надуть побольше кровавых пузырей, Мёрдок поднялся и прыгнул к даме. Она в ужасе отшатнулась, подозревая, что он собирается испачкать её прекрасное бежевое пальто. — Вы можете дать мне платок и один фунт, чтобы я не плакал, мэм?       — Возьми, только перестань скакать тут!       Женщина с брезгливостью на лице протянула ему платок — большой и с ромашками по углам. Внутрь она положила монетки, но не фунт, а всего семь пенсов. Жмотина. Конечно, взрослые никогда не стремились по-настоящему помочь, только хотели, чтобы от них отстали и не доставляли проблем. Даже Тони Чоппер был лучше иных взрослых. Может, за исключением тёти Пэйм.       Пытаясь заткнуть ноздри платком и фальшиво всхлипывая, Мёрдок бросил взгляд на тёмный угол площади, который уже и не был тёмным. Фонарь замигал, а потом зажёгся и больше не гас. В кружке света было пусто: брат успел! Всё получилось, у них будет ёлка, будет Рождество, и они будут одни, без отца!       Радость кипящим пуншем наполнила тело мальчика, только что страдавшее от холода (особенно в районе промокших штанов), и он, всё продолжая зажимать нос, развернулся к продавцу ёлок и выдал гнусавую тираду:       — Слушай сюда, старый хрыч! Ты — уродливый неудачник, и к старости добился только того, что тебе доверили продавать деревья! И они лоханулись, потому что ты настолько никчёмный, что не способен даже на это. Я — Мёрдок Альфонс Никкалс, и я обдурил тебя, тупица!       Лицо продавца вытянулось и начало медленно покрываться багровыми пятнышками, которые сливались в одно большое, но Мёрдок не стал объяснять, в какой именно игре он выиграл. Дожидаться крика или пинка мальчик тоже не стал, и, одной рукой придерживая шапку, а другой — платок, бросился наутёк.       Они с братом условились, что встретятся на углу около старой аптеки, за рассохшимися дверями которой им не раз доводилось прятаться от погони и однажды — от отца. Это было тайное местечко, которое было предназначено только для младших Никкалсов, но в эту ночь там находилось кое-что ещё: тёмное, с мягким дымчатым силуэтом и невероятно пахнущее смолой.       — Мы это сделали! — Ганнибал подскочил к брату и обнял его.       — Да!       Вывернувшись из объятий, потому что дурацкие нежности были ни к чему, Мёрдок ткнулся лицом в еловые ветки. Конечно, они ужасно кололись, но ни с чем не сравнимый запах девственных лесов Советского Союза был слишком притягательным. Даже всё ещё капавшая из носа кровь не могла испортить это наслаждение.       — Вот это ты представление им устроил, я подумал, что тебя почти убили, — хихикнул Ганнибал и потрепал Мёрдока по шапке.       — Порадовался, да? Хрен тебе, — Мёрдок высморкался в пропитавшийся кровью платок и показал его брату. — Фу. Не останавливается никак. Но я заработал семь пенсов.       — Давай их сюда, — Ганнибал протянул ладонь, и Мёрдок нехотя отдал ему монетки. — Это шесть, а не семь! Ладно. Я сейчас понесу нашу ёлку домой. Выбирать времени не было, и она жуть какая тяжёлая. Даже не знаю, как вытащил. А ты пойдёшь к дяде Марвину.       — Почему? Я хочу домой, — ну вот, опять ему нужно было что-то делать, то, что мог сделать брат, но просто не хотел!       — Потому, дурила, что нам нужна еда. Ты что, забыл? Мы вчера съели все консервы! Или собираешься жевать на ужин чайные листья? Могу это тебе устроить. Ну?       — А если дядя опять разозлится? И до его дома идти целых десять минут! — в прошлый раз дядя Марвин, когда обнаружил их с братом в своём гараже, устроил скандал и ещё нажаловался отцу, и тот жутко разъярился. Ганнибал потом долго рыдал в своей комнате.       — Сделай так, чтобы не разозлился, ты же умеешь быть милашкой. В конце концов, закатишь истерику, это у тебя тоже охереть как круто выходит.       — Я не закатываю истерики! — Мёрдок сжал кулаки и втянул кровавые сопли назад в нос. — Ладно, хорошо! Сначала попрошу у тёти Пэйм лёд, и, если всё пойдёт нормально — свинок в одеяле.       — Во! Иногда я даже начинаю думать, что из тебя выйдет толк, Мёдзи-Шмёдзи, — брат стащил с Мёрдока шапку, а потом снова нахлобучил её боком. — Давай, двигай. А я потащил нашу красотку, и после загляну ещё кое-куда.       Ганнибал выставил кулак, и Мёрдок нехотя ударил по нему своим, который пока был почти в половину меньше. Иногда старший брат был сносным, как сегодня, иногда просто невыносимым и мерзким, иногда за него было страшно, особенно если он дрался с кем-то на ножах и потом показывал порезы, или когда ему сильно доставалось от отца. Но сегодня всё-таки было Рождество, и у них всё должно быть хорошо, если вся эта странная история с Иисусом — правда.       Продолжая хлюпать носом и постепенно начиная замерзать на ветру, Мёрдок побрёл к дому дяди. Правый ботинок немного промокал, но с этим можно было мириться, а вот брюки совсем не спешили высохнуть. Тётя Пэйм просто ненавидела, когда он заявлялся слишком грязным, и заставляла идти в ванную. Хуже мытья вряд ли что-то можно было придумать, но зато потом тётя давала горячий какао и иногда даже свежую одежду. Она раньше принадлежала «другим племянникам». Мёрдок никогда их не видел, они были тётины, не имели ничего общего с Никкалсами и поэтому носили совершенно уродливые милые вещички. Однажды он решил покрасить жёлтую футболку чернилами в синий, и в итоге получил в школе новое прозвище — Голубой лорд. Но даже это было лучше, чем носить такую жуть.       Пройдя пару кварталов, мальчик остановился около довольно странного дома. На его крыше, словно рога, торчало много антенн, из окон почему-то тянулись провода, а машина — ярко-зелёный Форд, стояла на газоне. Из гаража, как всегда, доносился жуткий скрежет. Кто-то мог бы испугаться, но не Мёрдок. Ему частенько приходилось слышать куда более страшные звуки, вроде игры брата на гитаре или храпа отца.       В надежде, что в честь Рождества дядя и тётя не станут слишком злиться, Мёрдок позвонил в дверь. Через минуту — ещё раз. Потом, подождав ещё где-то одну вечность, он постучал ногой. Никто по-прежнему не открывал, хотя в некоторых окнах горел свет.       — Ну не могли же они лечь спать? Какой дурак вообще будет ложиться так рано?       Хмыкнув от злости, Мёрдок спрыгнул с крыльца и обежал дом с другой стороны. Конечно же, дядя Марвин, поработав в своей подвальной мастерской, забыл закрыть окно. Щель была слишком узкой, но для таких целей Мёрдок всегда носил с собой проволочный крючок. Подцепив им защёлку, которая не давала окну открыться шире, он забрался в дом. Стараясь не задеть ни один из инструментов или полуразобранных приборов, лежавших на рабочем столе, мальчик слез на пол, потом поднялся по лестнице наверх. Дверь была чуть приоткрыта, и из-за неё слышалась музыка, но не любимый дядей стариковский рок-н-ролл, а какие-то идиотские детские песенки, которые даже тётю Пэйм вывернули бы наизнанку. Это было слишком странно, чтобы не поглядеть на происходящее своими глазами.       В небольшом коридоре рождественские джинглы звучали ещё громче, а со стороны кухни доносились очень приятные запахи мяса и выпечки. Кажется, им с братом вполне стоит рассчитывать на угощение, осталось только разжалобить тётю и не слишком разозлить дядю. И узнать, какая страшная болезнь поразила их музыкальный вкус.       Не решившись войти сразу, Мёрдок немного приоткрыл дверь в гостиную и заглянул внутрь. Музыка звучала из телевизора, по которому крутили какую-то праздничную передачу, и к синеватому свечению экрана добавлялось мигание гирлянды. Ёлка у дяди и тёти была очень большой — такую Ганнибал бы точно не поднял, кроме разноцветных шариков и игрушек на ней висели связка свёрл, бусы из шестерёнок и гаек, несколько разводных ключей разного размера и небольшой аккумулятор. Макушку вместо ангела венчала дядина гордость — цифровые часы с зелёными цифрами. Они показывали 22-14. И под этой великолепной ёлкой сидели на ковре мальчик и девочка и разворачивали подарки.       — Тебе нравится, Хизер? — тётя Пэйм, невероятно яркая в красном платье и с завитыми волосами, покрытыми лаком с блёстками, наклонилась к девочке в жёлтом платье, обнаружившей в коробке большую куклу.       — Тётя Пэйм! Она замечательная! — та вскочила и обняла тётю, не выпуская из рук подарок. — И как я в жёлтом платье, это мой любимый цвет!       — О-о, звёздочка моя, мы так долго её выбирали, — дядя Марвин, хоть и нарядился в полосатый костюм и зелёный галстук, всё равно выглядел всклокоченным безумцем, потому что им и был. — Альберт, а ты понял, что я тебе подарил?       — Не-а, — крупный мальчик с уложенными помадой волосами озадаченно помотал головой, продолжая крутить в руках что-то странное.       — Ну что же ты такой несообразительный, — Марвин эксцентрично всплеснул руками. — Это радиотостер. Ты можешь одновременно жарить тосты и слушать музыку! Я изобрёл его сам, это эксклюзив! Могу поспорить, твой папаша конфискует у тебя прибор. Поэтому на всякий случай я ещё купил заводную пожарную машину. Заправишь водой и будешь разбрызгивать её по всему дому!       Альберт тут же забыл про модифицированный тостер и с визгом счастья бросился к второй коробке. Дядя пританцовывал, тётя широко улыбалась, мигала гирлянда, из телевизора доносилось хоровое пение. Другие племянники разворачивали подарки, а Мёрдок всё смотрел из-за двери, как завороженный. Наверное, всё-таки это он и его брат были другими племянниками, а настоящими — эти незнакомые мальчик и девочка. Вряд ли из-за них тёте Пэйм звонили из школы, потому что младший разрисовал стены в туалете, старший выбил кому-то зуб, а их отец не платит за телефон. И уж конечно, дядя не нашёл бы этих ангелочков в своём гараже, потому что они подумали, что он гонит там палёный джин, и собирались налакаться. Наверное, Хизер и Альберт заслуживали подарки и угощения, потому что вели себя хорошо. Но даже если они и делали что-то не так, то, по крайней мере, были в чистой одежде, а это уже возносило их на ступень выше. В глазах взрослых, потому что таких детей любить намного проще.       Чувствуя, что задыхается, Мёрдок плотно закрыл дверь в гостиную и заставил музыку умолкнуть. Он теперь, после того, как его нос из длинного никкалсового был превращен в смятый курносый, очень часто задыхался. Коридор показался будто затянутым сероватой оболочкой, в которой продавали дешёвую колбасу, на ковре отпечатались мокрыми пятнами следы ботинок, а в голове немного звенело после кровотечения. Нужно было подумать. Хотел бы он получить в подарок куклу? Определённо, нет, потому что они — только для девчонок. Пожарную машину, может? Нет, с ней негде играть, отцу не понравится шум, и игрушка закончит свой век разбитой в мусорном ведре. Вот радиотостер пришёлся бы кстати, все Никкалсы любили хрустящий хлеб и слушать нормальную музыку… Или нет! Подошёл бы какой угодно подарок, даже новые носки, даже самая ненужная и бесполезная штука, только ничего они с братом не дождутся. Плохие дети получают уголь и синяки. Если только сами не возьмут то, что им нужно.       Больше не став медлить, Мёрдок закусил свисавшую с ушка шапки кисточку и отправился на кухню. Там он схватил смятый бумажный пакет из универмага и стал складывать в него всё, до чего мог дотянуться. Кусок окорока, копчёную рыбину, пригоршню свинок в одеяле, куриный рулет, картошку, конфеты, шесть сконов со сливками, баночку клюквенного соуса, нарезанный сыр. Потом, когда голодная злость достигла кипения, открыл духовку, в которой ещё пеклась огромная индейка, и, обжигаясь и героически терпя боль, оторвал у неё ногу и тоже сунул в пакет. Он получился настолько тяжёлым, что почти выпадал из рук. Но ничего, Ганнибал справился с ёлкой, значит, и его брат справится с угощением.       Вылезти через окно с такой ношей всё равно не вышло бы, поэтому Мёрдок просто прошёл по глухому коридору мимо гостиной, открыл парадную дверь и так покинул дом. Сильно похолодало, из гаража пахло бензином и, немного, спиртом. Дядя Марвин и тётя Пэйм не были лучше других взрослых или Тони Чоппера.       Пытаясь немного согреться, Ганнибал подул на ладони. Они были исколоты иголками и запачканы смолой, которую он так и не смог оттереть. Дотащить ёлку до дома, никому не попасться, а потом ещё поставить дерево в гостиной без треноги, закрепив подручными средствами — гантелей и стопкой книг, оказалось очень непросто. Но никакая усталость не могла расстроить планы на Рождество.       Ганнибал сделал глубокий вдох холодного воздуха, в котором витал любимый запах бензина, и вошёл в небольшой магазин у заправки. Там можно было купить всё, что угодно, совершенно кому угодно. Главным было попасть на мистера Крука — ему вообще было всё равно, кто оказался по другую сторону магазинной стойки, если он не выпрашивал скидки.       Дождавшись, пока две девушки заберут своё пиво и большой пакет чипсов, Ганнибал выпрямился, накинул капюшон куртки и занавесил волосами лицо. Если ещё нахмуриться, он казался старше, и почти никто не догадывался, что ему неполных четырнадцать. Пройдя мимо полок, с одной Ганнибал незаметно схватил давно присмотренную бутылку джина, а с другой — пачку сигарет.       — Мне вот это, мистер Крук, — он бухнул на прилавок свои покупки, только потом поднял глаза и вздрогнул от неожиданности. — А где мистер Крук?       Голос прозвучал слишком тонко и по-детски, но уже было поздно корить себя. Вместо безразличного ко всему старика с золотыми зубами в магазине этим вечером работала его помощница Колин — крупная, с толстыми пальцами и злыми глазами. Сегодня, вынужденная провести на работе предпраздничную ночь, она глядела с высоты своего немалого роста с таким отвращением, что Ганнибала затошнило от её вида. Но Мёрдок, который был младше на целых пять лет, смог ведь облапошить продавца ёлок, а значит, его брат должен быть ещё круче. Цыплячья-Задница-Мёдзи никогда бы сумел купить джин!       — Я это покупаю, ясно? — откашлявшись, чтобы звучать хрипло, Ганнибал подпихнул бутылку ближе к Колин и высыпал в лоток пригоршню шиллингов и пенсов, которые только что пересчитал. Ровно два фунта и тридцать пять шиллингов. — Вот деньги.       — О, выходит, твой папаша уже настолько упился, что не может сам добыть себе пойло? — женщина начала быстро-быстро считать монетки. — И ты, мальчик, растёшь таким же бесполезным отребьем. Джин поможет вашей семейке опуститься на дно побыстрее.       — Да какое вам дело, как я живу, и до моего отца?! — он почувствовал, как шею и уши защипало от прилившей крови. К кому не обратись — все порицали их с братом за то, что у них такой отец. Но другого-то нет!       — Никакого дела, кроме того, что он должен мне фунт, так что я его забираю. И тебе всё равно не хватило бы на джин — цены изменились. Рождество всё-таки, — она показала выкрашенным в красный ногтем на новый ценник на бутылке, криво наклеенный поверх старого. Два фунта и тридцать шесть пенсов.       — Он только вчера стоил намного меньше! Ладно, тогда без сигарет.       — Не хватает одного пенса, — улыбочка Колин стала издевательской. — Не умеешь считать? Вместо того, чтобы шляться по улицам и затевать драки, мог бы прилежно учиться, но нет, вся ваша семейка — с гнильцой. Мне начхать на грязь вроде тебя, хоть упейся, но больше я в долг ни одному Никкалсу не дам. Ни одного пенса!       Джин прямо на глазах превращался в духа из «Тысяча и одной ночи» и ускользал из рук, а с ним вместе растворялось и Рождество. Они с братом должны были отпраздновать его по всем правилам, как положено, с ёлкой, угощением и хорошей выпивкой, хоть на один вечер представить, будто у них всё так же, как у других. И что, ничего не выйдет из-за одного пенса? Одного несчастного грязного пенса, который он позволил брату оставить себе, потому что тот, чёрт возьми, его заработал тяжким трудом?!       — Слышь ты, сука тупая, — ощерившись, Ганнибал выхватил из внутреннего кармана ржавый Маузер и направил дуло прямо в лицо Колин. Пистолет не стрелял, в нём даже курок не нажимался, но какая разница. — Ты мне ещё тут нотации читать будешь? Я тебе не мой папаша, я себе цену знаю. И это не один пенни, веришь ли.       — П-положи его. Пожалуйста, положи его, — лицо женщины, секунду назад самодовольное и лоснящееся, потеряло весь цвет, словно на гипсовую маску наложили пять слоёв косметики, но не смогли скрыть всю мерзость. — Я отдам все деньги!       — Мне не нужны деньги! Давай сюда мой джин! — Ганнибал махнул пистолетом, и Колин, взвизгнув, присела за прилавок. Брошенная бутылка покачнулась и упала бы, но была спасена невероятной быстроты движением левой руки. Вместе с ней было спасено их с братом Рождество. — Я потом зайду к мистеру Круку и скажу, что ты переклеила ценники, чтобы потом украсть разницу в выручке. Вот он поблагодарит меня! И не смей ничего такого говорить о Никкалсах, дрянь.       Деньги уже были замараны, так что Ганнибал не стал забирать их, а поболтал во рту языком и смачно плюнул в лоток. Да, если мразоте Колин захочется пожаловаться на попытку кражи, то денежки — вот они, так что предъявить будет нечего. Пусть сменит панталоны и пашет дальше, пока другие встречают Рождество. С ёлкой, закуской и выпивкой.       Локтем прижимая к себе бутылку джина, а в ладонях держа пачку сигарет и пистолет, Ганнибал выскочил на улицу. В конусе жёлтого света фонаря скакали мелкие-мелкие снежинки: вверх и вниз, на юг и на восток, держались по ветру. Ложась на землю, они сразу таяли и сливались с дорожной грязью и радужными пятнами бензина, но зачем смотреть под ноги, если можно идти с поднятой головой?       Расправив плечи и одёрнув куртку, он засунул джин в глубокий внутренний карман, Маузер положил в другой, где в уголке была небольшая дырка, в третьем нашёл спичку. Чиркнув ею о полоску на пачке сигарет, Ганнибал закурил и выпустил облачко дыма навстречу снежинкам. Пора было идти домой. Сегодня случился тот редкий день, когда он очень хотел домой, наверное, даже первый и последний в этом году.       В Мёрдоке было полных три фута и ещё семь дюймов роста, но до верхних веток ёлки он, как ни тянулся, не доставал. Конечно, можно было принести табурет, но лень побеждала. Они с братом заранее начали воровать ёлочные украшения — шарик там, бантик тут, фольговый дождик — сям, и сейчас всё это сверкающее великолепие, вынутое из спрятанной от отца тайной коробки, разместилось на нижних больших ветках дерева. Конечно, отец не стал бы злиться на то, что они столько всего стырили, только похвалил бы, но точно не одобрил бы справление «шабаша лицемеров и тупиц», как он обзывал Рождество. Но ведь вполне можно было не связывать праздник со сказками из глупой книжки, написанной чёрт знает сколько лет назад каким-то чокнутым стариком?       Отойдя на пару шагов назад, Мёрдок поставил руки на пояс и оглядел свою работу. Ёлка была чертовски красивой! Жаль, что рядом не нашлось ни одной розетки, и гирлянда не горела, но и так сойдёт. Заставленная старой и кое-где поломанной мебелью гостиная уже достаточно прогрелась от камина, который мальчик растопил сам, на столе ждало угощение — даже слишком аппетитное для обколотых тарелок, в которых расположились яства. И да, он уже съел свою часть конфет и свинок в одеяле. Ведь время шло, а брат всё не возвращался.       Ганнибал мог зайти к друзьям. Или он решил прошвырнуться по ярмарке и стащить ещё что-нибудь вкусное. А может, в том «одном местечке» нарвался на неприятности и теперь сидит в тюрьме. Там у него точно не будет Рождества! Бобби никогда не могли вменить им что-то действительно серьёзное, но слегка обхаживали дубинкой и сажали за решётку, чтобы остыли, а потом вызывали отца. И вот он уже отрывался на сыновьях — за то, что попались! Орал так, что можно оглохнуть. Но Себастьян злился не всегда, случались хорошие дни.       Вздохнув, Мёрдок сел на ковёр у камина, обняв себя за колени. На ёлку больше не хотелось смотреть. Он хотел, чтобы кто-нибудь пришёл. Брат или даже отец. Когда сидишь вот так один, особенно в Рождество или в свой день рожденья, в голову приходят очень плохие мысли. Пустота скрипучего старого дома постепенно вытесняла запах хвои, украшения и даже еду. Набитый сладостями живот начала крутить тошнота, в огне камина и бликах на фольговом дождике будто отражались наполненные упрёком взгляды, чудились блестящие слюной усмешки, тени заполненных хламом шкафов нависали громадами и обвиняли, обвиняли, обвиняли. Он был здесь один, один, один, совсем один против всех…       — Эй, Мёдзи-Шмёдзи, ты что расселся? — надсадно скрипнула дверь, и в гостиную вошёл Ганнибал. — Ты гляди, что я достал!       Он вытащил что-то из внутреннего кармана куртки, и Мёрдок, сморгнув вставшие было в глазах слёзы, разглядел бутылку джина. И ради этого он так долго ждал брата? Ради этого совсем остыла индюшачья нога?       — Ты где застрял, а?! — Мёрдок поднялся и подошёл к Ганнибалу. Ему очень хотелось обнять брата, но он обещал себе завязать с нежностями, и поэтому не стал. — Я уже давно всё приготовил, я думал, ты свалил!       — Э-э, я же обещал, что буду праздновать с тобой? Моё слово стоит удара в глаз! — Ганнибал торжествующе улыбнулся и поставил бутылку на стол. — Ты чего так криво шары развесил? И макушка пустая!       — Как мог, так и развесил, я не достаю.       — Ла-адно, давай, садись, я дико хочу поесть и выпить, — брат вытащил из ближайшего шкафа две чайные чашки из потерянного сервиза — белые в цветочек и изящные, но очень пыльные, а потом сел за стол и облизнулся. — О-ого-о-о! Опизденеть расклад! Ничего себе у нас сегодня закуски. Тётя расщедрилась.       — Она ничего не дала, я сам украл, — обида всё ещё дёргала струну где-то за рёбрами, но желание начать праздник было сильнее, и Мёрдок сел за стол. — Если будешь много пить, то станешь, как папа. Так говорит тётя Пэйм.       — Ха! — Ганнибал открыл бутылку и плеснул пару глотков джина Мёрдоку и полную чашечку — себе. — Я не стану, а вот ты — не знаю, не знаю. Помнишь, как ты летом допил его виски и отравился? Вот смеху-то было, папаша так перетрусил, что потом не пил два месяца.       — Нихрена не смешно, — Мёрдок поглядел в свою чашку. Он не любил джин, и надеялся, что они будут пить сидр — он хотя бы шипел и пузырился. — Меня побили в школе, было очень больно, а я видел по телеку, что солдатам давали виски перед ампутацией, вот и допил. Но я думал о том, чтобы опять отравиться, и тогда, может, он бы…       — Совсем сдурел? Не вздумай вообще. Мы с отцом решили, что ты умер, — посерьёзнев, Ганнибал закрыл джин и отставил бутылку в сторону. — Всё, сейчас выпьем и будем есть, а то ты вечно любишь настроение испортить. Хватит изображать обиженную жабу, Нюня, у нас сегодня есть ёлка, — он показал на покосившееся под тяжестью украшений дерево, — куча отменной жратвы, — обвёл рукой стол с невиданными в доме Никкалсов роскошествами, — и даже джин! Ты бы знал, как я доставал его, просто как грёбаный Клинт Иствуд. Давай, за украденное Рождество!       — За украденное Рождество, — всё-таки не сдержав улыбку, Мёрдок поднял чашечку и чокнулся с Ганнибалом.       Они выпили джин и заели его всем подряд. Индюшкина нога всё-таки немного не пропеклась, но всё равно оказалась очень вкусной. В животе потеплело, брат был рядом, уютно потрескивали угли в камине, и рядом стояла прекрасно пахнущая хвоей и фантастическим Советским Союзом ёлка. Стрелки больших напольных часов с кукушкой, которые очень нравились отцу, подбирались к полуночи. Было Рождество.       — А знаешь, — Мёрдок поглядел на брата, и Ганнибал одобрительно кивнул, показав, что готов выслушать откровение, — мы не крали Рождество. Это они его у нас украли, а мы просто взяли назад, потому что так должно быть.       — Кто — они? — Ганнибал вскинул брови и сунул в рот булочку.       — Ну, они. Все эти продавцы ёлок, богатые леди, дядя с тётей, наши мамы, папа тоже. Взрослые. У нас же должно быть Рождество, как у всех, так?       — Да, нам тоже полагается, я считаю, — согласился брат, продолжая жевать.       — Вот. И другим детям взрослые его устраивают, а нам — нет. Я украл еду у тёти Пэйм потому, что она пригласила своих других племянников, за которыми мы с тобой донашиваем вещи, и подарила им подарки, а нам с тобой — нет. Хотя вспомни, сколько ты ей помогал по дому! И я люблю маму, но она не хочет меня видеть, я не знаю, почему. И папу люблю, но он говорит, что так много пьёт из-за нас с тобой, что это мы виноваты. Так несправедливо! Поэтому ничего мы не крали. Давай выпьем просто за Рождество?       — Ох, братец. Иногда ты как скажешь что-нибудь, так у меня живот крутить начинает, — вздохнув, Ганнибал налил им ещё, но меньше, чем в прошлый раз. На самом деле у него не крутило живот, а дико ныло в груди, пережимало горло и щипало в носу, когда брат, такой маленький и несуразный, говорил что-то такое глубоко страшное. — Нет никакой справедливости, и все эти россказни про хорошее поведение — ложь. Даже если бы мы вели себя, как примерные мальчики, то всё равно не получили бы никакого Рождества, только жили бы ещё хуже, а так хотя бы можем повеселиться. Не хочу, чтобы ты ходил грустный. Да, не спорю, я сам иногда люблю подоставать тебя, но это только для тренировки. Чтобы ты был сильным. Я знаю, что у тебя потом всё сложится. К чёрту это Рождество, я хочу выпить за Никкалсов.       — Ты мне мало плеснул, — Мёрдок поболтал чашкой — джина было на самом донышке.       — Соплякам больше нельзя. Тост!       — Ага, за Никкалсов. И за будущие подарки. Я хочу дядин радиотостер. И велик.       — И проигрыватель пластинок, и гитару, и ботинки! Ну-ну, мечтай, — хихикнув, Ганнибал опрокинул в себя джин, но тут же подавился: громко хлопнула входная дверь.       — Э-эй, детишки! Вы дома? Папа вернулся, — крикнул Себастьян из прихожей.       Мёрдок и Ганнибал одновременно вскочили из-за стола, пронзённые ужасом от кончиков носов до мизинцев на ступнях. Стол, джин, ёлка — всё, что они устроили для себя, устроили без спроса, прямо в гостиной, где была вотчина отца, и нельзя было ничего трогать, весь их праздник обернулся преступлением.       — Убирай, убирай быстрее куда-нибудь! — в отчаянии крикнул Ганнибал и пихнул брата к ёлке.       — Сейчас!       Слыша шаги и шуршание бумаги из коридора, Мёрдок бросился к дереву, запнулся об книги, подпирающие ствол, и свалился, сбив на пол ёлку. Звон разбитых игрушек, шорох хвои, запах смолы и колючие иголки заполнили весь мир. Плохим неуклюжим шумным детям не положено Рождество.       — Вы что тут устроили?       В гостиную вошёл Себастьян Никкалс с закрытой пергаментом коробкой в руках. Он прищурил большие глаза и шмыгнул длинным носом. Ганнибал делал это точно так же. Мёрдок посмотрел на отца, выкарабкался из ёлки и поднялся, стряхнул с плеча дождик из фольги. Его брат стоял рядом со столом, вытянувшись и сжимая побелевшими пальцами нижнюю резинку куртки, готовый снова принять на себя удар. В переносном смысле, и в прямом тоже.       — Празднуете тут? Ёлочку нарядили, — отец положил коробку в кресло и огляделся, поставив руки на пояс, а потом прошёл мимо вздрогнувшего Мёрдока и поднял ёлку, и снова подпёр её книгами, как было. — Закуска, джин… Красота! Знаю, сказал, меня не будет пару дней, но управился быстрее. Хорошо побыть с семьёй на Рождество, так?       — Мы… Мы, то есть, я, я это всё сделал ради Мёрдока, он же маленький ещё, и мы не просим ничего, просто посидели немного, пап, это не потому, что… Не потому… — Ганнибал сбился, потому что не мог выдумать оправдание. Но он должен был что-то сделать, как-то спасти ситуацию, защитить брата, в конце концов!       — Пап, ты можешь посидеть с нами, — Мёрдок подошёл к брату и взял его за руку. — Я хотел встретить тебя, но упал, а ты же не любишь шум, и ещё осколков теперь полно. Извини!       — Сынок! — Себастьян наклонился к Мёрдоку, спрятав за спину правую руку, потому что младшего ребёнка пугал его протез. — Конечно, я хочу посидеть с вами, я для того и спешил домой! Думал, мне придётся попотеть, чтобы устроить праздник в последний момент, а тут всё готово! Ну, на самом деле, я добыл вам такие подарочки, что вы ещё долго будете исполнять каждую просьбу любимого папы. Ганнибал, в коробке — твой.       — Что? — тот в недоумении посмотрел на отца, а потом — на кресло, в котором ждала таинственная коробка. — Подарок?       — Именно, открывай скорей, пока я не передумал.       Спорить с отцом не следовало никогда, и, тем более, сейчас. Ганнибал подошёл к креслу и с опаской и недоверием стал срывать шуршащий пергамент, и каждый следующий кусок постепенно наполнял его радостью. Там, под бумагой и в глянцевой яркой коробке был проигрыватель пластинок. Новый дорогой проигрыватель, стоивший в магазине не меньше сотни фунтов, тёмно-бордовый с белыми вставками и золотистой иглой. И к нему прилагались целых четыре пластинки. The Dark Side of the Moon, It's Only Rock 'n Roll, Sabbath Bloody Sabbath и Yessongs. Не в силах сдерживаться, Ганнибал с торжествующим воплем прижал к груди виниловые сокровища и сделал несколько прыжков по комнате, а потом подбежал к отцу.       — Пап! Они же стоят, наверное, как автомобиль, это правда мне?!       — Понятия не имею, сколько это стоит, я же не лох какой-нибудь, чтобы тратиться на твои игрушки. Сказал же: провернул одно дельце и достал, — Себастьян пожал плечами. — Мёрдок, малыш, твой подарок на крыльце, мне лень тащить его внутрь.       Не сказав ни слова, Мёрдок выбежал в коридор, а оттуда — на лестницу. К чугунным перилам под козырьком был прислонён новёхонький велосипед. Двухколёсный, совсем как для взрослых, с багажником и даже звонком! Да, он был розового цвета, но какая разница, и вообще, он любил розовый цвет! Любил кататься по лужам, перепрыгивать бордюры и пугать гудками прохожих, воображая, что ведёт гоночный болид. Любил Рождество, Ганнибала и даже некоторых взрослых, вроде отца, когда тот был трезв. У него было много любви, талантов и умных мыслей, от которых у брата болел живот, и вот это уже не мог украсть абсолютно никто.       Пока Мёрдок тестировал свой велосипед, Ганнибал поставил музыку, а их отец сумел подключить ёлочную гирлянду к сети. Теперь обычно мрачная и таинственная гостиная дома Никкалсов была очень похожа на любую другую гостиную в Англии в рождественский вечер. Играли The Rolling Stones, мигали огоньки, семья сидела за столом и поглощала второй ужин. Всё было удивительно, особенно то, что Себастьян позволил себе всего одну порцию джина, хоть и поглядывал потом на бутылку. Но он просто не мог в тот вечер вести себя иначе, потому что всё-таки любил сыновей, особенно младшего, так напоминавшего его мать. Было в Мёрдоке нечто такое, какая-то скрытая на первый взгляд искра, которую можно было разжечь, а потом наслаждаться безбедной вольной жизнью до конца дней, и никакой больше грязной работы.       В то Рождество Себастьян Якоб Никкалс правда думал, что у него есть шанс стать сносным отцом, но весной поставил не на ту лошадь и сдал проигрыватель и велосипед в ломбард.