Верхом на радуге

      Инк проснулся весь в липком поту, с тяжёлым дыханием и пульсирующей магией в костях. Открыл глаза, провёл руками по рёбрам вниз, по влажному позвоночнику, по всё ещё пульсирующим симфизам возле кряжа и с улыбкой принялся вытирать пятно отдающей перламутром магии на лобковой кости.       Опять Дриму удалось довести его до пика первому, опять Инк не выдержал и двадцати минут, опять золотоглазая проекция удивила новыми выдумками. Да что там, удивила… почти вогнала в ступор. Когда в тонких руках со светящимися золотом хрящиками появился анальный вибратор, Инк слегка опешил. А потом заскулил, хватаясь руками куда и за что попало, когда почувствовал этот предмет практически впритык, вот почти на себе — всего лишь через тонкую стеночку, которой будто бы и не было совсем. Вибрация отдавалась в возбуждённом члене настолько сильно, что создавалось впечатление, что небольшое приспособление находится сразу всюду: внутри, вокруг, сверху и снизу. Особенно снизу. Торчащая ручка аккуратной интимной игрушки, поддерживаемая лишь двумя тонкими пальцами, то и дело задевала тазовую кость и край магии каждый раз, как улыбающаяся проекция его любимого Дрима опускалась с тихим стоном вниз, принимая в себя до упора, до последнего миллиметра радужный возбуждённый экто-орган художника. Ёрзала, крутила тазом, тёрлась набухшим клитором о лобковую нежную косточку и замирала, насадившись до предела глубоко, наклонившись вперёд и трахая вибратором непонятно кого больше — себя, или извивающегося снизу Инка.       Художник повертелся ещё немного, устраиваясь поудобнее в кровати. Вставать ещё было рано, а засыпать назад — бесполезно, и он с головой ушёл в воспоминания и раздумья.       О, они любили такие игры. Они с Дримом любили всякие игры. Менялись местами, полами, ведущей ролью, использовали магию и шнуры, смазки и перья, хлысты из мягкой кожи и широкие петли, что были вбиты прямо в потолок их тёмной спальни. И каждый раз это было неимоверно сладко, невозможно ярко, чувственно остро и обидно мало. Именно потому Дрим начал приходить к Инку ещё и во снах. Будучи онейрокинетиком практически с рождения, он с лёгкостью управлял его видениями, контролировал и направлял, делал те реальнее, красочнее, ощутимее, входил в них осязаемой проекцией. Иногда реалистичной, а иногда… сны ведь не ограничивают. Хочешь крылья — бери и лети, хочешь векторы за спиной — пользуйся, а хочешь, чтобы тебя было сразу двое?       Ох, Инк помнил. Дрим один раз прижал художника с обеих сторон, лаская сразу в четыре руки, сводя с ума количеством поцелуев и касаний, но, к сожалению, слившись в один на самом интересном месте. Дрим ещё тогда улыбнулся виновато и чуть ли не кинулся просить прощения за то, что его возможности в этом плане, к сожалению, не безграничны. Инк улыбался и уверял, что всё в норме, что он совсем не расстроен и что ему достаточно и одного Дрима, но Хранитель снов не верил, ведь он слушал не слова, он читал чувства, угадывал мысли и с той поры на его лице поселилось задумчивое выражение, и… он начал приходить к своему возлюбленному во сны в других обликах. Не в своих обликах.       Так Инк сперва опешил, обнаружив у себя в кровати Кросса с розой в зубах, потом посмеялся с томно вздыхающего у морского прибоя Блуберри, глубоко задумался, увидев полураздетого Найтмера, и чуть не упал в обморок, когда сзади оплели трёхцветные ладони. Жёлтый, оранжевый, бордовый… художник скользнул пальцами по пястным костям, заворачивая стёганную синими нитями одежду и добираясь к матовому графиту. Бархатные кости скелета, с коим у Инка были достаточно напряжённые отношения, неожиданно манили, правда, лишённые привычных визуальных глюков, навевали чувство искусственности. Но погладить широкую грудную клетку хотелось неимоверно и Инк поддался, согласился на предложенную ему игру, посылая волну дребезжащего возбуждения как ментальное согласие вместо вербального и никому не интересного «ты меня уговорил».       Дрим улыбнулся, растянув графитные губы, обнажая шафрановую желтоватость ровных зубов и стрельнул разномастными зрачками, соблазнительно, прикрыв глазницы. — Умеешь же ты выбрать, Инки. — проронил он смешливо, будто принимая какой-то неозвученный вызов и продолжил уже немного серьёзнее — Только не смейся. Это будет совершенно не достоверно, я не видел этого парня без одежды ни одного раза и понятия не имею, какого цвета световой меч прячется в его штанах.       Инк хрюкнул тихонько от этой его последней фразы, но вдруг охнул, когда остальной воздух выбило с груди резким толчком. Рёбра сжало корсетом из нитей, а по рукам заструились синие джуты, заныривая между татуированными костями и превращая художника в своеобразное распятие.       Художник всхлипнул, отрываясь от земли и закрывая на минуту глаза — голова закружилась от того, как Дрим коверкал и изменял пространство, перекручивая сон и выворачивая мысли, отыскивая в голове у спящего нужные декорации.       В ушах тренькнуло и Инк открыл глаза вновь, шумно сглатывая и обнаруживая себя висящего посреди обрывка знакомой Антипустоты унизанной нитями. Одежды на нём почему-то уже не было и он перевёл вопросительный взгляд на «разрушителя».       Дрим улыбнулся криво и вцепившись художнику в шею притянул того к себе ближе: — Ну, вообще-то, я планировал заняться с тобой сексом. А ты думал, что я буду пытать тебя?       Тёмная бровная дуга поползла вверх и в руке из ниоткуда появился изогнутый кинжал. Инк вздрогнул. Кинжал заколебался в воздухе, превращаясь в маленький шокер, а следом в жёсткую щётку с металлической щетиной и в плётку с кручёными длинными усьями. — Вот оно, милый, вот на что ты отозвался, вот чего тебе сегодня хочется, это так ты его себе представляешь? Ладно, тогда… я поймал тебя… чернильница. — и исполосованные скулы приподнялись, искажённые острой улыбкой, которой Инк никогда не видел на лице Хранителя снов и позитива до этого. Не то он был настолько хорошим актёром, не то просто чужая внешность таки вносила свои коррективы в мимику.       Инк выгнулся, заглядывая в глаза в предвкушении, с вызовом улыбаясь в ответ на замахнувшегося «разрушителя» и вскрикнул тихо от первого удара. Дрим пошёл кругом, царапая обнажённые кости острыми фалангами, урча гортанно от вида вздрагивающих костей и нанося короткие хлёсткие удары один за другим, слушая стоны художника и сам порыкивая от зеркалящего острого удовольствия, смешанного с болью. «Да, ещё, ударь ещё раз» — хотел уже сказать Инк, но спину обожгло сразу тремя жалящими ударами и он заскулил, дрожа и поджимая под себя колени, вместо этого выдавливая дрожащее: — Ох, Дрим, это… это… — но замолчал тут же, через свой голос едва расслышав рычащее: — Разве ты видишь перед собой Дрима, чернильница? Тебе нужно промыть глаза кислотой, чтобы ты увидел наконец меня и назвал по имени?       Инк отдышался немного и фыркнул совсем уж несерьёзно: — Не переигрывай, он не настолько псих, лучик. Это на него не похоже. «Разрушитель» пожал широкими плечами и отбросил плётку подальше: — Я же говорил, что будет непохоже, я не умею быть жёстким в прелюдиях, но, возможно, мы пропустим её? Я попробую ещё раз, а ты просто… — голос его стал ниже и пошёл двоящимся эхом, — …просто заткнись, надоедливая радуга. Заткнись и наклонись ниже. Я не собираюсь сейчас слушать твой бессмысленный трёп и жалобы, я собираюсь трахнуть тебя.       У Инка побежали мурашки по спине и чужие руки скользнули вдруг под рёбра, путая пальцы в пульсирующую черноту, играя с её завихрениями, приминая, будто густой воздух, прикусывая шейные позвонки, словно и правда хватая за холку. И Инк поймал хриплый стон не то своего, не то отзеркаленного удовольствия. Он уже и сам не знал, чьё оно. Он и сам ловил волны острого страстного желания, исходящего от повелителя снов, путал, смешивал его с собственным удовольствием, разбавлял, не желая различать и разделять, жаждя просто принимать и дарить. Он поддался сильным рукам, не разглядывая уже, какого цвета фаланги рыскают по дрожащим подвздошным, какого цвета губы целуют плоские лопатки, какого тона… ах, да без разницы! К черту, к черту всё! — Да! Да, Дрим, глубже! Я хочу ещё больше тебя!       И его разворачивают, перекатывая в иллюзорных нитях, словно в гамаке, поджимают колени к груди и трутся о влажный вход, пуская искры удовольствия, но не входя ни на сантиметр, скользя между шанжановыми половыми губами, дразня поверхностными ласками. — Ах, ну же, не мучай, я так хочу тебя, лучик. Уже, прямо сейчас. М-м-г-х…       Но в глаза упираются взглядом разных зрачков, а головка замирает у самого входа, давя, но так и не протолкнувшись ни на сантиметр. — Н-г-г… Дри-им, пожалуйста… — Ты не того просишь, Инки. — смотрят в упор упрямо.       И Инк хватается судорожно за плечи прямо через ткань распахнутого, но так и не сброшенного плаща, глотает воздух. Раз Дрим так хочет видеть его под другим… так почему бы не позволить ему? И художник стонет, подтягивая колени к самой груди, прогибаясь в позвоночнике ещё больше, сжимает пальцы на чужих плечах ещё сильнее, вкладывает всю возможную страсть в фразу, что сквозит мольбой и обожанием одновременно: — Я прошу, прошу, ох Эррор… это же ты, разрушитель? Так возьми же меня, наконец-то! Сколько ты будешь ходить вокруг да около, сколько будешь бегать за мно-о-а-ах-х-х…       И нити раскачиваются в бешеном темпе, впиваясь в кости и не натирая только потому, что являются иллюзией, плодом воображения повелителя снов, что сейчас в чужом облике с жадностью вбивается в пружинистую магию, с трудом удерживая на себе маску. Иллюзия всё норовит соскользнуть, развеяться, и он наклоняется ниже, выбивая громкие стоны, целуя и прикусывая покрытые чёрными рисунками кости, с мурашками по позвоночнику вслушивается в комканное «да, Эррор, так, ещё». Теперь Дрим знает, теперь Дрим уверен. Он придумал, какой подарок преподнесёт его любимому художнику следующим. Он постарается.       В плечо впиваются зубы и его сжимает чужая магия судорожной пульсацией, заражая этим валом удовольствия и стон двоится, вырываясь сразу с двух глоток, удваивая эйфорию, умножая звучащее ещё тягучим эхом удовольствие.       Дрим целует размякшего Инка в висок, опуская на землю, рассеивая ненужную уже картинку Антипустоты и сбрасывая с себя иллюзию, оставляет отдыхать уставшего художника остаток сна в высокой сочной траве. Ему ещё надо успеть кое-куда сегодня. Ему надо ещё кое-что подготовить.