Близость

Тихий мычащий стон прямо в губы, которые затем коротко целуют, в уголок. Затем щеку, линию челюсти, шею. Так сдержанно, невинно, будто они сейчас не нарушают сразу несколько общественных законов. Льюис ласково ведет руками по спине, спускается на талию, бедра, да так и оставляет ладони, чуть подрагивающие, просто лежать на обнаженной коже брата. Он знает, что хочет сжать пальцы – можно и прямо на бедрах, но лучше скользнуть ниже, на ягодицы – и все же не может позволить себе такого в общей атмосфере, каким-то нереальным образом скрывающей всю порочность движений брата, погрузившего свой член в его тело. Уильям воспринимал это тем, что так мягко называли "близость". С его идеалистичными взглядами, старался не порочить ни своими действиями, ни дозволением слишком откровенной реакции. Все движения мягкие, плавные, грациозные. Чистая эстетика там, где ее пытались разглядеть лишь художники. Он превращал все это в спектакль: сам отыгрывал благонравную роль и следил за каждой реакцией чужого тела. Будто играл на музыкальном инструменте: аккуратный прогиб в спине с судорожным выдохом, сдержанное мычание сквозь невинно сжатые губы – чистые ноты; порочные стоны, вскрики – недопустимая фальшь, которой он ни на мгновение не позволял прозвучать в общей мелодии. Но этого мало. Что за кукольный театр?! Бога ради, они ведь не на светском приеме, чтобы так чтить манеры, забывая о собственных желаниях и чувствах. И не имеет значения, что само занятие уже не для публики - даже в самых эстетичных проявлениях, даже на картинах - что сам факт связи между именно ими двумя – грех и содомия. Мнение общества не важно, а в совпадении их личных желаний Льюис уверен. Черта с два брату хватает этого притворства, погрязшего в сдержанности. Все заканчивается как обычно: подготовленное полотенце и горячая вода, которая успевает остыть до чуть теплой, пока они заняты ласками. Уильям всегда желает сам обтереть и себя, и брата, последний раз на этот день заботясь в столь неприличных аспектах. Льюис в этот раз никак не протестует, несколько задумавшись, хоть и прослеживая движения брата благодарным взглядом. Несмотря на это, его отстраненность не остается незамеченной. - Я тебя слушаю, - такая простая фраза. Уильям не задает лишних вопросов, готовый выслушать все, что ни захочет сказать его дорогой брат. Только ложится рядом, всматривается в едва покрасневшее лицо, опершись на локоть. Льюис садится на постели, выискивая еще несколько секунд, чтобы выбрать слова, подтягивает за край одеяло, накрывает заботливо себя и брата по пояс от ночной прохлады, что особо липнет к влажной после обтирания коже бедер. Ложится. Так близко, что чувствует запах мыла от чужой кожи. Отгоняет от себя мысли, что после того, чем они занимались, предпочел бы, более правильный, запах пота. - Мне очень жаль, что я не поинтересовался раньше, дорогой брат: не хотел бы ты попробовать другую роль в сексе? – такая прямолинейность, на удивление, не вызывает диссонанса. Уильям лишь молчит некоторое время в раздумьях. -Могу я узнать, почему именно сейчас у тебя возник такой вопрос? – с умиротворенной улыбкой он поправляет челку Льюиса, смахивает прядь с виска на подушку, едва ощутимо коснувшись костяшками щеки. - Мне показалось, тебе нравится, когда я…, - прервался, подбирая слова, - настойчиво проявляю свою заботу. Стоит потребовать, ты так покорно отправляешься в постель. Какая проницательность за этим чуть сонным взглядом. Уильям усмехается, прикрыв глаза, укладывается на спину, как и всегда, когда собирается попытаться уснуть; разве что голову повернул в сторону брата, терпеливо ожидавшего ответа. - Да, это заводит. Думаю, мы могли бы попробовать следующей ночью, - согласие и вместе с ним явное предложение закончить разговор и приготовиться ко сну. Этого вполне достаточно. Льюис только придвигается чуть ближе, приподнимается, чтобы коротко поцеловать чужие губы, после чего так же укладывается на спину.

***

Следующим вечером Льюис читает в постели, обнаженный, прикрыв бедра одеялом, дожидаясь брата из ванной. - Тебя долго не было, - обеспокоенно произносит, наблюдая, как Уильям снимает халат – единственное, что было на его теле – и аккуратно складывает тот на спинку стула. Вид слабо возбужденного члена успокаивает далекую мысль, что брат мог колебаться из-за данного вчера согласия. - Мне нужно было время, чтобы подготовиться, - он проходит несколько шагов, проследив, как книга из чужих рук оказывается отложена на край постели, более не перенимая на себя ни капли внимания. Льюис собирается подняться с постели, откидывает одеяло, но чувствует, как рука на плече его останавливает, а затем ласковым гладящим движением скользит вниз к предплечью. Льюис не сопротивляется, только отодвигает мешающее одеяло в сторону, мягко целует присевшего на край кровати брата в губы и ложится, утягивая за собой. Пока он еще может позволить себе потакать чужим желаниям, а потому не станет сразу настаивать. Уильям ложится рядом, расположив одну ногу меж чужих, чувствует нежные поцелуи в лицо и прикрывает один глаз, когда с щеки убирают мешающую прядь волос. Позволяет себя трогать в привычных местах и привыкает к касаниям в более интимных, которые лишь возбуждают, но не пугают, пока это делают заботливые пальцы брата. Его удобно гладить в таком положении, а движение вдоль спины напоминает о моменте прошлой ночи, только теперь Льюис может, даже должен, провести рукой ниже, пальцами меж ягодиц. Голова начинает немного кружиться, и это явно не аккуратный поцелуй виноват. Пальцы касаются расслабленных мышц, чуть давят, чувствуют, как те действительно немного поддаются. Может, он бы мог даже протолкнуть один палец внутрь, не доставляя сильного дискомфорта, но вот так, без какой-либо смазки - ни в коем случае. - Тебе удобно, брат? – он приподнимается, протягивает руку к баночке с вазелином, так скромно припрятанной между подушкой и изголовьем. Уильям, приподнимаясь следом, опирается на локоть рядом с его головой. - Да. Я мог бы сам… - Позволь о тебе позаботиться, - перебивает, когда чужая рука тянется к мази. Уильям не отвечает, только послушно расслабляется, касаясь губами щеки брата. Скользкие пальцы поглаживают, поверхностно проходятся по коже, легко массируют и смазывают мышцы, будто не решаясь не то, что проникнуть внутрь тела, а даже надавить чуть сильнее. Но Льюис знает, что делать. Брат не раз подготавливал его, медленно и основательно, так осторожно, неторопливо, тихо… он повторит это с его телом, и даже более того. Под размеренно разгоняющие кровь прикосновения, Уильям утыкается в шею, ненавязчиво поглаживая брата по груди. Он не напряжен, почти не сжимается и только протяжно выдыхает, когда первый палец медленно проникает в его тело, потирает изнутри, от чего невольно хочется податься бедрами сильнее. Льюис такой заботливый, такой обязательный всегда. Он наверняка и малейшего дискомфорта не доставит, хотя бедром Уильям начинает чувствовать тепло чужого твердеющего члена, да и сам уже возбужденно упирается. Старается отвлечься от возбуждения, целует теплую кожу долгие секунды, на протяжении которых ненавязчивое ожидание логического продолжения постепенно все же заполняет мысли. Он прерывает ласку, поднимая растерянный взгляд на, кажется, задумавшегося о чем-то брата. Тот, моргнув, смотрит в чужие глаза и сразу считывает легкую нетерпеливость. Ведет свободной рукой вдоль позвонков, зарывается в волосы и притягивает ближе. Целует, мягко прикусывая за губу, почти невесомо; касается языком, сначала самым кончиком, прежде чем впервые за вечер углубить поцелуй. В этот же момент плавно, неторопливо проталкивает два пальца, почти по миллиметру, хотя мышцы не сопротивляются. От этого уже заметно учащается дыхание, становится глубже. О, Льюис не может не думать о том, как оно, такое ровное сейчас, дрогнет, если совершить более резкое движение. Дрогнет не от боли, не от страха, всего-навсего от неожиданных ощущений, приятных. Это не сложно предположить, когда чужие бедра сдержанно подаются на чрезмерно медленное действие и когда от чуть более интенсивных поглаживаний внутри Уильям тут же прогибает поясницу, тихо стонет в поцелуй. Уильям рад, что все наконец заходит дальше, но нетерпение все равно разливается по мышцам, готовым помочь телу податься на движения самостоятельно, резче. Он едва не отсчитывает секунды, действия брата более медленные, чем даже у самого Уильяма, и это начинает ощущаться ненавязчивой пыткой. - Ты слишком осторожен, - все же просит, чувствуя, как в паху ощутимо тянет от желания ощутить более смелые ласки. - Пожалуйста, не бойся, ты не сделаешь мне больно. - Когда я говорил так же, ты ничего не хотел слушать, - ласковый тон, но отчего-то звучит слишком безапелляционно, будто лишая права продолжать просьбы. Или, может, это удивленному таким ответом Уильяму просто показалось. - Неужели ты теперь будешь мне мстить? – шутливо спрашивает, впрочем, с готовностью послушно принять все полагающиеся мучительные ласки. Кровь уже разнесла приятный жар по телу и приливает к лицу, а он только-только почувствовал каково это, когда внутрь проникают сразу три пальца: сначала подушечки раздвигают мышцы, затем сильнее растягивают костяшки на фалангах пальцев, и он тихо стонет, закусив губу, когда понимает, что слишком отчетливо чувствует эти костяшки, сжимаемые внутри его телом. И нет бы закончить, трех пальцев вполне достаточно, чтобы он смог принять член, но ощущение повторяется снова и снова, Льюис вытаскивает пальцы, чтобы в следующий раз протолкнуть еще чуть глубже, пока они не входят на всю длину в уже слегка дрожащее тело. Вытащив пальцы, Льюис коротко целует сжатые губы, скрывая, что от дальнейших планов немного неловко смотреть в глаза. Плавно переворачивается вместе с братом, укладывает его на спину, сам приподнимается, нависая сверху. - Перевернись на живот, пожалуйста, - Уильям уже собирался было раздвинуть ноги, чтобы позволить брату лечь между них; огладить его шею, спину, прижимая ближе, но просьба изменила планы. Поворачивается медленно. Аккуратно двигается под телом Льюиса, не пожелавшего сильнее отстраниться, ненароком касаясь его то плечом в грудь, то бедром в колено, на которое тот опирался, а затем сразу чувствуя прикосновения мягких губ к плечам. Они так близко друг к другу, что ни градуса тепла, собравшегося между ними, не было потеряно. И только еще сильнее разогналась кровь, когда Льюис прижался к спине грудью, бедрами к ягодицам. Уильям чуть ерзает, ложась удобнее, отводит в сторону колено, чтобы открыться, пока за его спиной с едва различимым звуком закрывается баночка с вазелином. После ему остается лишь до глухого мычания уткнуться в подушку, комкая пальцами простынь: Льюис вжимается скользкой головкой между ягодиц и одним плавным движением входит до основания в подготовленное тело. Его дыхание слишком горячо ощущается на шее, когда он утыкается в светлые волосы. Льюис проводит носом где-то под ухом, чувствует, как приподнимаются напряженные плечи брата, как тот отворачивается в сторону, чтобы не вжиматься лицом в мешающую дышать подушку. Готовится. Сейчас должны последовать осторожные покачивания бедрами, медленные короткие толчки, что будут ощущаться глубоко внутри, вызывая дрожащие от удовольствия выдохи, как это всегда и происходило. - Прости меня, - тихий шепот, уверенный, ничуть не извиняющийся. Отвлекает от предвкушения и заставляет мысли забегать в практически пустой голове. - О чем ты, Льюис? – приходится чуть поднять голову, чтобы вопрос не прозвучал невнятным набором глухих звуков. На шею тут же ложится рука, почти горячая, оглаживает, сжимает, и вкупе с весом чужого тела, появляется ощущение, что ему ни на сантиметр не позволят дернуться, если он рискнет попытаться. - Я не могу больше терпеть то, как ты мучаешь нас обоих. И собираюсь приласкать тебя так, как сам считаю нужным, - дернуться не захотелось, только несколько смущенно и растерянно опустить голову обратно на подушку, но нежная хватка на шее продолжает удерживать. Уильям пытается понять, что задумал брат, чувствуя, как тот подается бедрами назад. Думать в таком положении тяжело, а когда следует толчок и вовсе не представляется возможным. Он только резким движением прижимает тыльную сторону руки к губам, приглушая довольный стон. И к чему был этот разговор? Если он просто продолжит в том же духе, будет вполне неплохо, а-то в ожидании тело уже подрагивает и от каждой ласки становится только жарче. Льюис продолжает. Несколько сдержанных движений, расслабляющих и возбуждающих одновременно. Внутри брата так приятно находиться, но еще приятнее двигаться, вслушиваясь в тихий голос, ощущающийся вибрирующим под ладонью горлом и доказывающий, что они оба получают удовольствие от происходящего. Даже когда толчки становятся быстрее, грубее; когда тело под ним напрягается, а аккуратные стоны начинают застревать в горле. В ответ на это он, сбито дыша и постанывая в плечо, лишь целует и кусает кожу до бледных пятен, которые до сих пор они не позволяли себе оставлять на телах друг друга. Уильям сглатывает. Следующий толчок, еще. Вгоняющие тело в жар, резкие, но, после долгой подготовки и в излишнем количестве мази, не доставляют дискомфорта, только выбивают безуспешно сдерживаемый голос, упрямо приглушаемый рукой, но все равно звучащий слишком бесстыдно. Совсем не то, как сам Уильям брал своего брата. Так грубо и бесцеремонно. Приятно, но слишком. Слишком быстро, жарко, громко. Слишком тяжело сдержаться, хоть в кровь прикусывай губы, лишь бы не порочить похабными стонами их теплые, нежные чувства. Какой стыд. Надо ласковее, эстетичнее, тише… Зажмуривается, чувствуя, что кислорода едва хватает, но он не может, не хочет себе позволить вдохнуть через зажатые рукой губы, рискуя снова сорваться на неприлично громкие звуки. Льюис замедляется, проводит рукой по шее, под кожей которой двинулся кадык от жалобного всхлипа, с любовью оглаживает слегка напряженную челюсть, поддерживает голову за подбородок, чтобы поцеловать в щеку, в шею, затем резко толкаясь до основания, до слышного шлепка о дернувшиеся бедра. - Что же ты..., - едва не давится стонами, пока одним только подтекстом просит остановиться, - Льюис…, - тянет руку вниз и назад, неудобно выворачивая в плече, сжимает пальцами бедро в попытке замедлить толчки. Шею оставляют в покое, позволяя опустить голову и стыдливо уткнуться в подушку лбом, но руку останавливают, грубо прижимают к постели. Кажется, в ощущениях не было бы никакой разницы, если бы ее вовсе заломили за спину, вжимая куда-то в районе лопаток. Льюис понимает, что делает больно. Не физически – морально. Идеалисты – люди сложные, а его брат всегда был таким. Погруженный в свои представления, закрывающий глаза на все остальное: если он видел свой грех с братом только в самой эстетичной форме – едва ли оправдывающей саму их связь – то так и будет, он даже найдет чертову грань, чтобы не соскользнуть в совсем целомудренные объятия на постели. Но раз он так падок на заботу о брате, то просто не позволит тому страдать и дальше. - Все в порядке, прошу тебя, просто расслабься, - успокаивающий голос на фоне короткой передышки. Уильям удивлен, как вообще расслышал тихие слова за своим загнанным дыханием, и не уверен, что хотел бы их слышать. О чем его милый брат только говорит? - Но, Льюис, ты из меня едва не крики выбиваешь, - пальцы нервно сжимаются на наволочке. - Ты очень красиво стонешь, я хочу это слышать, - хватка на руке ослабляется, пальцы массирующими движениями поглаживают покрасневшую кожу, которую чуть позднее Льюис обязательно заласкает и зацелует самым нежным образом. - Какая пошлость…, - но в голосе ни капли обвинения. Он просто не может, не может отказать брату. Принципы? Он все равно не справится, не сдержится, если все продолжится в том же духе. Они всегда были близко друг к другу в постели, прижимались, не пользовались теми бесстыдными позами, когда так хорошо можно рассмотреть своего партнера с некоторого расстояния. Но сейчас это ощущается жарче, спина покрылась потом, и только чужой язык, мягко прошедшийся от позвонков к плечу, ощущается еще более горячим и влажным. Если брат хочет от него этого бесстыдного поведения, он даст ему это. Как и все свое тело. Как и всего себя. В комнате так жарко, что не чувствуется холодного воздуха на коже, когда Льюис отстраняется, приподнимаясь, но хочется, чтобы вес чужого тела вернулся. Вот только не в этот раз. Руки оглаживают бока, берутся за бедра и тянут, заставляя подняться на колени. Боже, он, кажется, решил совсем свести с ума Уильяма, выламывая и выкручивая все самые жесткие принципы приличий. Такая поза – порок в чистом виде. И остается лишь цепляться за мысль, что это, может, вовсе не имеет значения? Все же каким лицемерием было брать собственного брата почти каждый вечер и упрямо верить, что позы наименее открытые добавят происходящему целомудрия и правильности. Когда он вообще начал искать правильное, опираясь на общепринятую мораль? В какие темные углы поздними ночами забивается его принципиальность, позволяя сущим глупостям гулять в его голове? Если он не считает грехом доставить удовольствие себе и младшему брату, то это и не будет грехом даже в самом порочном виде. Кожа непривычно влажная, дышать тяжело, а Льюис не щадит, показывает свою любовь и представления о правильном занятии ею с таким упорством, что несдержанные стоны и всхлипы приобретают хриплые ноты. Ох, горло Уильяма, вероятно, будет болеть на утро, но да ничего, Льюис сам согреет для него молока с медом и принесет в постель ко времени пробуждения. А пока он хочет насладиться исполнением своих бесстыдных желаний. Сжимает пальцами ягодицы, с нажимом ведет от них к пояснице, что покорно прогнулась под давлением, давит меж сведенных лопаток. Он добился всего, чего хотел. Насладился стонами, провел языком по солоноватой коже плеч, склонившись, прижавшись вновь к напряженной спине. Осталось еще одним образом приласкать брата. Уильям невольно втягивает живот, когда рука касается напряженного пресса; устало, но в предвкушении утыкается лбом в подушку. От предположений, что последует дальше сильнее подрагивают бедра. Даже в таком положении он ненароком продолжал сдерживаться хотя бы в том, чтобы не начать бесстыже ласкать себя, и лишь покорно принимал действия брата, не обращая внимания на потребность коснуться перевозбужденного органа. К счастью, Льюис не дразнит, опускает руку на твердый член, тут же лаская уверенными движениями. Стон тут же задрожал сильнее прежнего на судорожном выдохе, почти скулящий от избытка ощущений. Скребет ногтями по простыни, сжимая ткань в кулаке. Сейчас он способен лишь, с трудом вдыхая достаточное количество воздуха, сконцентрироваться на мучительно приятных прикосновениях, боясь представить, как такое можно выдержать на протяжении хотя бы пары жалких минут. К счастью, долго об этом думать не приходится, буквально несколько слишком точных движений – боже, Льюис, откуда ж ты знаешь, что именно так будет особо приятно – и Уильям кончает, пачкает руку брата, слепо хватаясь за подушку, об нее же безрезультатно пытаясь заглушить особо громкий стон. Льюис успокаивающе целует спину, мягко касаясь свежих следов, плавно замедляется, а затем и вовсе выходит из тела, позволяя брату расслабиться, опустить бедра на постель. Приподнимается, садясь на постели, принимаясь ласкать уже себя, рассматривая так и не поднявшего голову, но все равно представлявшего собой крайне соблазнительную картину, Уильяма, его покрасневшие ягодицы, которые после пары несдерживаемых стонов оказываются забрызганы спермой. Он дает себе время отдышаться, прежде чем лечь рядом с братом и с зарождающейся тревогой коснуться все еще горячего плеча. - Спасибо, - тихо звучит в стороне перед чередой неторопливых поцелуев, легших на предплечье, и только теперь Уильям поднимает покрасневшее лицо, впрочем, держась с привычной непринужденной сдержанностью. - Это было жестоко с твоей стороны, Льюис, - устало выдохнув, переворачивается на спину и прикрывает глаза рукой. Кажется, ему нужно еще немного времени, чтобы перестать чувствовать себя неловко. - Я вижу, что тебе понравилось, - бессовестная прямолинейность, Уильям едва не вздрогнул, готовый смерить брата обиженным взглядом, но почувствовал прикосновение теплого полотенца к бедрам. - И все же позволь мне извиниться. Вздохнув, он лишь молча улыбнулся, снова покорно предоставляя себя братской заботе.