Till dawn do us part

Ветер усиливается — мечется потоками воздуха, раздувая полы дорожного плаща и ероша волосы. У его отца красивые волосы, Кэйя отчего-то думает об этом каждый раз, когда поднимает взгляд на его широкую спину. Её ему всегда по какой-то причине доводилось видеть гораздо чаще, чем его лицо. Иногда ему даже казалось, что случись что с ним или с ними обоими, всё, что он запомнил бы — эти широкие плечи и саднящая, царапающаяся где-то глубоко внутри досада от того, что так и не увидел, так и не узнал бы, что тот думает на самом деле. Временами эта мысль пугала больше, чем всё остальное. Но пока большая смуглая ладонь крепко стискивает его собственную, Кэйя не жалуется. Он знает, что нужен отцу, иначе тот совершенно точно не взял бы его с собой, верно? Ветер бьёт в лицо и первые дождевые капли разбиваются о капюшон его плаща, Кэйя уже знает — дорожная одежда наверняка не спасёт их от того, что скоро начнётся. Близилась буря, и плотный, пахнущий пылью и озоном воздух, казалось, скоро заискрит. У Кэйи внутри искрит тоже — росчерками смутной тревоги, отголосками неизбежных осознаний, которые не хотелось осознавать — время, их время, скоро закончится. Пролетит, истончится, просочится песком сквозь пальцы. Но Кэйя всё ещё не задаёт вопросов. Пока нельзя. С отцом много чего было нельзя. Нельзя было своевольничать и вести себя как маленький. Нельзя было жаловаться, потому что настоящие мужчины и воины никогда не грешат подобной привычкой. А Кэйя очень хотел бы однажды таким стать. Нельзя было не понимать — у него было предназначение, и оно всегда, всегда имело гораздо больший вес, чем он сам. Даже если его суть заключалась в том, что он должен просто быть. Кэйя не против. Это ведь значит, что он сможет побыть с отцом подольше? Значит ведь? Мальчик кутается в дорожный плащ плотнее, и пронизывающий, грубый, резкий ветер теперь впивается в кожу не так сильно. Им приходится ускориться, и Кэйя прибавляет шаг, пытаясь не отстать. Они не могли позволить себе промедлений, им нужно было найти место, где они смогли бы переждать бурю, чтобы продолжить путь. Кэйя не хочет быть обузой. Отец для него сделал уже так много, не время проявлять слабость. Он стискивает ладонь мужчины в своей и шагает быстрее. — Нам ещё долго? — его голос немного заглушают отзвуки далёкого пока грома, на горизонте ярким пятном вспыхивают грозовые облака. Они в пути уже несколько недель, Кэйя, кажется, сбился на третьей и не помнил точно. Отец рассказывал ему, что их ждёт небольшое путешествие в страну свободы и ветра. Кэйя не знал, свободы от чего конкретно, но почему-то представлял себе по рассказам родителя, что здесь будет красиво, тепло и солнечно. Но то, с чем они сталкиваются в первые же дни пребывания здесь — бесконечные грозы, безжалостный ветер и стены дождя. Это не было чем-то красивым. От этого где-то внутри разрастались, пускали свои корни смутная тревога, холод и усталость. Кэйя уже не любил Мондштадт. — Потерпи. — в голосе мужчины не то бесконечная усталость, не то что-то ещё, отдающее то ли сожалением, то ли задумчивостью. Он на мгновение поворачивается к мальчику полубоком, и Кэйя пользуется моментом — впитывает, запечатляет в памяти такие схожие с его собственными черты. — Осталось недалеко. — Недалеко до чего? — Кэйе отчего-то кажется очень важным спросить, чтобы увидеть наконец, каким выражением наполнятся эти глаза — их холодная синева почти пригвождает его к месту. Но ненадолго — вдали начинают маячить алые крыши за зелёным морем виноградников, и впервые за долгое время Кэйе кажется, что он видит здесь клочок чего-то по-настоящему живого. И на мгновение на него накатывает такое облегчение, что он совершенно забывает — здесь им придётся расстаться. — Это мой новый дом? Его новый дом, который скоро отберёт у него последнее из того, что было для него ценно. Кэйя иногда признаётся себе, что лучше бы не было никакого предназначения, пусть бы лучше дождливый и неприветливый Мондштадт забрал его у него вместо того, кто являлся его последней семьёй. Стоит им оказаться чуть ближе, как Кэйя видит — территория этого странного поместья, одиноко возвышающегося неподалёку от реки, оказывается огромной, а само поместье отзывается на его взгляд трепетом света в окнах и едва различимым издалека ржанием лошадей в конюшнях. — Жди здесь. — буря начинает набирать обороты и грозится разыграться не на шутку, когда они останавливаются неподалёку, пока ещё скрытые под сенью деревьев, и Кэйя открывает было рот, чтобы сказать то, что скреблось изнутри так давно, но в голосе отца — тон не терпящий возражений. — Ни к кому не привязывайся, ты понял меня? Не забывай, кто ты. Ты — наша последняя надежда... — отдаётся эхом где-то в мыслях, оседает пеплом несбывшегося где-то внутри. — И все грешники должны быть... И все слова застывают в лёгких комком невысказанных звуков. Отец ничего не говорит про возвращение. А Кэйя ничего не спрашивает. Кэйя молчит, когда он растворяется в сумерках надвигающегося вечера, когда шум ветра съедает звук его шагов. И даже тогда, когда на смену этому приходят другие звуки — другие голоса, живые и яркие, и в глаза бросаются отблески алого. Высокий мужчина наклоняется к нему, пытаясь вглядеться в его лицо. И у Кэйи на мгновение захватывает дух — от него пахнет теплом, табаком и немного спелым виноградом, и его глаза и волосы такого странного, непривычного оттенка, Кэйя никогда не видел таких раньше. Он всё ещё не издаёт ни звука, даже когда оказывается в огромном холле, где его обдаёт теплом и от контраста температур немного подрагивают колени. И Кэйю буквально обволакивает, затапливает обилием звуков, запахов, красок, оттенков. И осознаний — он не единственный ребёнок здесь. Мальчишка, застывший на лестнице — апогеем эмоций на волевом детском личике, и при свете многочисленных ламп и свечей его волосы отливают таким же оттенком алого, как и у мужчины, который в каком-то странном душевном или не очень порыве решил забрать его под своё крыло. Сразу понятно — сын своего отца. — Так как говоришь, твоё имя, сынок? — голос у хозяина винокурни низкий и бархатный, ему сразу хочется чувствовать себя в безопасности, но Кэйя не тешил себя обманчивыми надеждами и готов был поклясться, что когда нужно этому мужчине не было нужды даже поднимать взгляда на собеседника, чтобы получить то, что хотел. Впрочем, наследник Каэнриах здесь не для того, чтобы перечить. — Кэйя. — он делает нерешительный шаг вперёд, поднимает взгляд — растворяется в растерянных взглядах прислуги и незнакомого мальчишки, истинного хозяина дома. — Кэйя...Альберих.