Ночной разговор

— Урок окончен, Элиза, вы можете идти. — Благодарю вас, профессор Хиггинс. Доброй ночи.       Элиза склонила голову и спокойным шагом вышла из кабинета, не дожидаясь ответных пожеланий. Вместо них Хиггинс вполне мог послать ее к черту, а нарываться на очередную гневную отповедь о своей глупости Элизе не хотелось. Ее лицо не выражало ничего, кроме вежливой отстранённости, но за едва заметной улыбкой скрывалась буря эмоций. Огромных усилий ей стоило не прыгать через ступеньки, когда она спускалась по лестнице в холл. Еще в первые дни пребывания в этом доме она с трудом сдерживала желание съехать по широким гладким перилам. Строгий надзор миссис Пирс не позволил ей осуществить эту маленькую мечту, а теперь Элиза и сама понимала, что приличной девушке не пристало заниматься подобным.       В конце своего недолгого пути Элиза воровато оглянулась и убедившись, что поблизости никого нет, все-таки перепрыгнула через последние три ступеньки, после чего бодрым шагом (усталости словно не бывало) прогарцевала к телефону.       Часы показывали без пяти восемь, у нее оставалось ещё несколько минут. В свое время Элизе больших трудов стоило убедить Хиггинса заканчивать ежедневные занятия именно в это время. Ей пришлось заниматься в три раза усерднее, чем до этого, чтобы ее учитель проявил снисхождение и осуществил эту маленькую прихоть. «До первой оплошности» — предупредил тогда Хиггинс и Элиза степенно кивнула, выражая благодарность, хотя ей хотелось завопить от радости и броситься Хиггинсу на шею. От столь опрометчивого поступка ее удержало лишь осознание того, что это и будет той самой роковой оплошностью.       Благодаря проявленным усилиям, вечерами после занятий (за исключением тех случаев, когда Хиггинс и Пикеринг водили ее в оперу или еще на какое-нибудь светское мероприятие) Элиза была предоставлена самой себе. Привыкшая к постоянной занятости, Элиза не стала бы просить о подобном, если бы не одно обстоятельство, тщательно скрываемое от воспитателей. Не то чтобы кто-то мог ей запретить то, чем она занималась, в конце концов, Хиггинс сам настоял на то, чтобы она в одиночку совершала визиты, выбирая общество по своему усмотрению, и не требовал от нее отчетов о том, где она была, чем занималась и кого видела. «Часть жизни каждой светской девушки — праздное времяпровождение в гостях, этому вам тоже следует поучиться» — заявил он однажды, и с тех пор Элиза навещала его матушку в одиночку. Впрочем, расстроенными этим обстоятельством ни она ни миссис Хиггинс не были.       Именно в гостях у миссис Хиггинс Элиза во второй раз столкнулась и познакомилась с Фредди Эйнсфорд Хиллом. Тот достопамятный визит был первым выходом Элизы в свет, где ей дозволялось вести беседу на строго определенные темы, а не только наблюдать, как было до этого, когда профессор и полковник водили ее по театрам и выставкам. Нельзя сказать, что все прошло гладко: спустя некоторое время Элиза и сама это понимала. Благодаря стараниям миссис Пирс и полковника Пикеринга она пришла к выводу, что важно не только умение говорить, но и то, что именно она говорит, пусть и с идеальным произношением.       Фредди был очаровательным молодым человеком. Он обладал безупречными манерами, был слегка застенчив и с первых минут знакомства был покорен Элизой. Мисс Дулитл узнала об этом от миссис Хиггинс («Этот милый молодой человек к вам неровно дышит, обратите внимание, дорогая»), а потом Фредди осмелел и стал писать ей письма. Для еще недавно не читавшей ничего длиннее вывесок Элизы эпистолярный жанр в таком количестве был в новинку. Разумеется, в программу ее обучения входило и чтение, полковник Пикеринг подбирал художественную и историческую литературу. Прочитанное он с ней обсуждал, мягко добиваясь от воспитанницы того, чтобы она не только бездумно проглатывала книги, но и размышляла над содержанием, искала суть. Хиггинс закатывал глаза («Разве может эта глупая девчонка понять, в чем смысл Шекспира или Уайльда?»), но и сам подсовывал ей томики поэзии, разнося в пух и прах домыслы Элизы после прочтения. Стихи от этого хуже не становились, а вот отношение к Хиггинсу… Но об этом Элиза старалась лишний раз не думать. Важнее было то, что Элиза полюбила читать. И то, что Фредди писал такие длинные письма, сочинял, думая о ней… Это было приятно. Все его письма Элиза хранила в индийской шкатулке, подаренной полковником, бережно сложенные. Иногда, после особенно сложных уроков, когда Хиггинс выходил из себя сильнее обычного, она доставала наугад одно из писем и перечитывала его. После этого на губах сама собой возникала улыбка и Элиза с новыми силами шла покорять вершины фонетики.       Но если на бумаге Фредди «болтал без умолку», то при встрече начинал смущаться. Нет, он не терял дар речи, не заикался, не прятался за спину матушки (как выяснилось, он вообще предпочитал наносить визиты в одиночестве, без сестры и матери), но что-то в нем менялось. Словно воспитание не позволяло ему выйти за рамки светских разговоров и малозначительных комплиментов. Элизе было обидно и она даже пожалела о том, что в первую встречу отказалась от предложения Фредди проводить ее. На такси она покататься может в любой момент, а вот остаться с этим мило краснеющим юношей наедине возможность пока больше не представлялась. Может, в парке, освободившись от пристального взгляда миссис Хиггинс, он был бы также красноречив как в своих письмах.       Полковник Пикеринг и профессор Хиггинс даже не подозревали о письмах, получаемых Элизой. Девушка полагала, что Хиггинс бы непременно прочел бы все, высмеял Фредди и его манеру изъясняться, и заставил Элизу писать издевательские ответы под диктовку. Кроме того, Элизе было приятно хранить эту маленькую тайну. О письмах знала лишь миссис Пирс, которая забирала почту. Она отдавала их Элизе с самого утра, отдельно от остальной корреспонденции. Так повелось с самого первого письма, которое Фредди просто передал через миссис Пирс, страшно смущаясь. Экономка в красках передала своей подопечной их короткий диалог: Фредди едва мог связать два слова от волнения, когда передавал письмо и маленький букетик фиалок. Его Элиза тоже хранила. Маленький намек на их самую первую встречу. Это могло бы быть совпадением, если бы не записка, приложенная к цветам. «Взамен тех фиалок, что я ненароком растоптал на Ковентгарден». Фредди догадался, кто она, и ему было все равно!       Так бы Элиза и жила от письма до письма, если бы однажды вечером, во время занятий, в кабинет заглянула миссис Пирс: — Мисс Дулитл, вас просят к телефону. — К черту телефон! — стукнул кулаком по столу Хиггинс и никуда Элизу не пустил, хотя она сгорала от любопытства и уже не могла сосредоточиться на произношении гласных, как бы он на нее ни кричал.       Следующим вечером звонок повторился. На этот раз Элизе удалось освободиться чуть раньше, прибегнув ко всевозможным ухищрениям, и через несколько минут после того, как ее позвала миссис Пирс, девушка уже была в прихожей и сжимала в руках телефонную трубку. — Элиза Дулитл у телефона. Могу я узнать, с кем говорю? — безукоризненно вежливым тоном осведомилась Элиза. Это уже вошло у нее в привычку и настоящие, бурные чувства оставались где-то на периферии сознания. — Добрый вечер, мисс Дулитл. — Добрый вечер, сэр. — Добрый вечер. — повторил человек на том конце провода. Элиза уже приготовилась к светским расшаркиваниям, которые могли длиться бесконечно, но вдруг Фредди (он так и не назвал свое имя, вопреки всем правилам, но Элиза, несмотря на помехи, уже догадалась, кто это) — Позвольте мне остаться неузнанным, мисс Дулитл. — попросил ее «анонимный» поклонник с придыханием. — Мисс Дулитл, я бы хотел… Я не в силах выразить свои чувства к вам словами… Я бы хотел спеть вам, если вы позволите.       И прежде чем обескураженная Элиза смогла что-то ответить, Фредди действительно запел. У него оказался очень красивый, мелодичный голос. В тот вечер в памяти Элизы не отложилось ни слова, она и под пытками не назвала бы песню, которую пел ей Фредди, но она была очарована. Этот красивый молодой человек, джентельмен из высшего общества, будучи хорошо осведомленным о происхождении самой Элизы, посвящал ей настоящие серенады!       Элиза так задумалась, что упустила момент, когда Фредди перестал петь. Он молчал несколько минут, а потом сказал мягко: — Доброй ночи, мисс Дулитл.       Элиза легла спать с улыбкой на лице. Мелодия, в отличие от текста, ей запомнилась отлично, и на следующий день Элиза наигрывала ее на пианино, мечтательно улыбаясь и раздражая Хиггинса своим приподнятым настроением. За «ухмылку до ушей» Элиза поплатилась лишним часом упражнений для дикции, хотя ей казалось, что это уже пройденный этап их учебы. Но спорить с профессором Хиггинсом о таких вещах было себе дороже.       Элиза стала ждать этих вечерних звонков. О них, как и о письмах, знала только миссис Пирс. Она никак не комментировала ухаживания Фредди. Невозможно было догадаться, одобряет она их или осуждает, но ни Хиггинсу ни Пикерингу она не сообщила. Элиза посчитала это добрым знаком и во время очередного приема у миссис Хиггинс осторожно поделилась своими наблюдениями с хозяйкой дома. Эйнсфорд Хиллов в тот день не было, остальные гости еще не пришли, и у Элизы было время, чтобы подробно обсудить сложившиеся обстоятельства с женщиной, которая стала для нее ориентиром в светской жизни.       С замиранием сердца ждала Элиза грядущее испытание на балу. Для профессора и полковника он станет финальной точкой в их долгосрочном споре, моментом истины. Но чем этот бал окажется для нее самой? Элиза не боялась предстоящего «спектакля», как выражался Хиггинс. Ее страшило другое. Что будет с ней, когда все закончится? Будет она иметь успех в посольстве или нет, что толку, если ее собственное будущее оставалось туманным?       Быть может, знай она наперед, волнение сказалось бы на ее поведении, но Элиза держала себя на балу безупречно. Хиггинс выиграл пари.       Скандал, разразившийся после, был не менее грандиозным продолжением вечера. Взбешенная, Элиза покинула дом на Уимпол-стрит, забыв о том, что на улице ночь.       Элиза брела по улице, не зная, что ей делать дальше: утопиться в Темзе виделось ей единственным выходом из сложившейся ситуации. Но каждый раз, когда она приближалась к реке, решительность оставляла ее. Девушка бродила но ночному городу, еще недавно привычному, а теперь чужому, и молча глотала слезы. Привлекать к себе лишнее внимание криками и плачем не хотелось. Она знала, чего миловидным и хорошо одетым барышням может стоить такая прогулка. И несмотря на отчаяние, пронизывающее всю ее сущность, Элиза не хотела себе такого конца.       Она потеряла счет времени. Уставшая и продрогшая, Элиза не хотела возвращаться домой, просто не могла после их с Хиггинсом разговора. Но куда еще она могла пойти? У нее не было родных или знакомых, у которых она могла бы найти приют и поддержку. У Элизы не было ни-ко-го…       От жалости к себе Элиза снова заплакала, закрыв лицо руками. — Мисс Дулитл? — Элиза услышала знакомый голос и испуганно обернулась. — Мисс Дулитл, что с вами? Вы в порядке?       Перед ней стоял Фредди Эйнсфорд Хилл. Элиза всхлипнула и, забыв про манеры, повисла у него на шее. Фредди нерешительно обнял ее в ответ. — Что вы делаете на улице в такую рань, мисс Дулитл? — спросил он. — А который сейчас час? — Минутку… Половина седьмого утра. — А я ушла из дому в полночь. — слабо усмехнулась Элиза. — А вы что здесь делаете? — Я… — Фредди смутился. — Я шел на Уимпол-стрит, хотел оставить письмо для вас. Но что произошло, мис… — Прошу вас, называйте меня Элизой, Фредди. — взмолилась девушка. — Вы же уже делали так в ваших письмах и по телефону, не надо… Не надо играть в эти игры. — Конечно, конечно, я почту за честь… Но Элиза, в самом деле, что с вами? — Эйнсфорд Хилл все больше беспокоился. — Вас кто-то обидел? — Мы с профессором Хиггинсом повздорили. — Элиза поджала губы. Ей не хотелось раскрывать подробности их ссоры, не сейчас. — И я… Ушла. — Вы бродили по Лондону одна, ночью? — Фредди ужаснулся. — Элиза, но это же невероятно опасно! — Я ведь не вчера родилась, Фредди. — Элиза горько усмехнулась. — И далеко не в золотых пеленках, вы же и сами прекрасно это знаете. — Знаю. — Фредди сжал ее руки в своих. — И, поверьте, Элиза, мне совершенно неважно, кто вы! Но, позвольте, почему же вы тогда… — Потому что я больше не могла оставаться в этом доме. Не спрашивайте, Фредди, я вас очень прошу. Не сейчас. Просто поверьте мне на слово, у меня были основания. — Хорошо. Но что вы будете делать дальше? — Я не знаю… — Элиза покачала головой. — Мне некуда идти. — Позвать вас к себе было бы неприлично. — смутился Фредди. — Но если мы не найдем другого выхода, вы не рассердитесь на меня за такую наглость? — Скорее, мне стоит беспокоиться, не посчитаете ли вы меня легкомысленной или бесстыдной. — Что вы… — рассмеялся Фредди и очаровательно покраснел. Он задумался. — Помнится, мы с вами познакомились у миссис Хиггинс. Она приходится матушкой вашему профессору, почему бы вам не обратиться к ней? — Разве удобно? Профессор Хиггинс же ее сын, разве не примет она его сторону? — Что-то я не заметил, чтобы моя мать принимала мою сторону исключительно по причине нашего с ней родства. — буркнул Фредди. — Бросьте, Элиза, вы бываете у нее чаще, чем мистер Хиггинс, и она хорошо к вам относится, это заметно невооруженным взглядом. Миссис Хиггинс непременно вам поможет!       Элиза задумалась. — Должно быть, вы правы. — согласилась она. — Во всяком случае, у меня будет время подумать о случившемся. Фредди, когда-то вы приглашали меня на прогулку в парк… — Да, вы предпочли мне такси. — ослепительно улыбнулся молодой человек. — Я не в обиде, Элиза. А уж если вы позволите проводить вас… — Я буду очень вам благодарна. — вышколенная Хиггинсом, она произнесла это вежливо и строго, но искренняя улыбка выдавала ее настоящие эмоции.       Фредди предложил ей руку и они продолжили свой путь уже вдвоем. — А почему вы не решались поговорить со мной, когда мы встречались у миссис Хиггинс, Фредди? — поинтересовалась Элиза, когда он предложил ей свое пальто, заметив, что она дрожит. — Признаться откровенно, я был смущен. — Фредди снова очаровательно улыбнулся. — Вы казались такой неприступной, недосягаемой, что я просто робел. В письмах было проще. — Но вы думаете то же, что и писали? — Да, мисс Дулитл. — Фредди заметил, что оговорился. — То есть, Элиза. Я… Я люблю вас. Это странное чувство, знать, что я увижу вас опять, все время ожидать встречи с вами… Он осекся. — Но мы, кажется, пришли. — с огорчением заметил он, звоня в дверь. — Если вы позволите, мы вернемся к этому разговору, когда ваша проблема разрешится. Я буду ждать вас. — Где? — растерялась Элиза. — Просто ждать. Я буду ждать, когда вы сможете дать мне ответ. — объяснил Фредди. — Я не знаю, есть ли у вас ко мне чувства, Элиза, надеюсь, я хотя бы симпатичен вам. Я готов просто ждать, писать вам письма и звонить. Столько, сколько потребуется, чтобы вы решили, чего хотите.       Элиза привыкла, что за нее всегда все решают. Она научилась протестовать, отстаивать свой выбор, делать все вопреки (чего стоила самостоятельная жизнь или побег от Хиггинса!). Но еще никогда ей не дарили свободу в решении добровольно. Фредди отдавал ей свое сердце, вверял свою судьбу в ее руки, и Элиза могла сделать то, что угодно именно ей. — Спасибо, Фредди. — она улыбнулась и хотела что-то добавить, но тут дверь отворилась. — Мисс Дулитл, что с вами? — горничная миссис Хиггинс пораженно уставилась на частую гостью хозяйки. — Скорее, заходите в дом, миссис Хиггинс уже встала, я немедленно ей доложу! И вы, сэр… — Не стоит беспокоиться, я уже удаляюсь. — он поцеловал руку Элизе и поклонился обеим девушкам. — Я позвоню вам сегодня вечером, мисс Дулитл? — Постойте! — Фредди послушно замер, выжидающе на нее глядя. — Я еще не знаю, где мне доведется очутиться вечером. Я позвоню вам сама, Фредди. — Я буду ждать, Элиза. — Фредди в очередной раз улыбнулся. — Я буду ждать.