Желтый

Хруст под ногами усиливается от шустрого бега юнца. Ладони с силой сжаты в кулаки, а ногти полулунками входят в кожу, вызывая пелену глупых слез. Бежать, бежать — и только. Темные ворота на кладбище мертвенно-приветственно отзываются скрипом, когда Сальери налетает на них покрасневшими от мороза ручонками. Ночь мрачна. Мысли путаются в голове, закручиваясь тупым комом, не оставляя и шанса. Мальчишка глубоко вдыхает холодных воздух, переводя дух, после чего — от неосторожности — заходится кашлем, и ступает протоптанной дорожкой меж знакомых могил, быстро пригибая пальцы ближе ко рту, обдавая те тепловатым дыханием. Ноги ломит от бега, мышцы сводит — но пути назад нет. Дойдя до нужного места, Антонио, сильно прикусывая губу, дабы привести мысли в минимальный порядок, медленно присаживается на колени перед завядшими цветами, стряхивая с них снег, и ловко достает новые из-под холодного пальто, впопыхах накинутого дома. Внутри чувствуется лишь опустошенность: ни горести, ни радости — ничего. Он вновь оводит взглядом плиту, цветы, и вдруг чуть не кидает те в сторону, задаваясь вопросом, почему те красные гвоздики в его морозных пальцах, найденные не при лучших обстоятельствах, тут стали ярко-желтыми. Плохой знак… Позади слышатся осторожные шаги, выдаваемые лишь хрустом снега. Сальери резко оборачивается, ожидая чего угодно от странного места, но точно не маленького мальчонку, вылупившегося на него пронзительные глаза. — Ой! — испугав сам себя, вскрикивает итальянец, спешно отползая ближе к могиле и вжимая к груди желтые цветы. Незнакомец, на вид не старше восьми лет, вокруг которого странным белым сиянием светится круг, вдруг начинает шагать на него, не отводя взгляда. Что за чертовщина! — К-кто в-ты? Уйди от меня, нечисть! — Сальери с силой кидает оставшиеся в руках цветы в малыша, от неожиданности двинувшегося в другую сторону, но свалившегося в снег. Цветы легким шлейфом падают ребенку на лицо, быстро оказываясь смятыми в проворных маленьких пальцах и отодвинуты в снег. Странное свечение в момент испаряется, оказываясь лишь плодом юношеского воображения. — Кто? Ты? — отчетливо проговаривает итальянец, кажется, понимая, в чем дело. Мальчонка приподнимается на локтях, вновь уставляясь на старшего душещипательным взглядом, и тихо твердит на немецком: — Простите, что напугал вас, я-… — он оказывается прерванным строгим голосом юноши, что перебарывает страх и все же пододвигается, отчего ребенок вскакивает, снова чуть не падая. — Я не понимаю по-немецки, — наконец молвит Сальери, тоже поднимаясь на ноги. Незнакомец оказывается на две головы ниже него самого, отчего выглядит еще мельче и смешнее. Антонио расплывается в улыбке, и все догадки в голове вмиг подтверждаются. — Я не есть хорошо говорю итальянский, — смущенно бурчит мальчишка себе под нос, но, встретившись с опущенным на него взглядом, в момент собирается и повторяет громче, — я не есть хорошо говорю итальянский, я говорю. Я слегка заплутать, — Сальери не сдерживает себя в легкoм смешке, и вовсе забывая, что делает ночью на кладбище. — Я так и понял. На какой улице вы остановились, помните? — мягко вторит он, в мыслях недоумевая, почему этот ребенок оказался именно тут в такой час. — Не помнить… — сознается он, в сожалении опуская головку, но тут же, вспоминаясь и радостно подпрыгивая, тянет ладошку кверху, — Вольфганг Амадеус Моцарт! Рад знакомству! — Вольфганг Амадеус Моцарт — странное имя для странного худощавого мальчишки, что может быть лучше? — Антонио Сальери! Это плохо, но, кажется, я знаю, откуда вы могли прибежать!.. — неуверенно высказывает мысли вслух итальянец, присаживаясь на корточки и собирая раскиданные по снегу цветы. Амадеус не задерживается, осознавая свою причастность, и резво рвется помочь, охапкой согребая яркие даже в ночи гвоздики вместе со снегом и протягивая их новоиспеченному знакомому. — Это есть хорошо! И откуда же? — он глядит на старшего словно пес на хозяина после долгой разлуки, и Сальери наконец, приняв цветы, отворачивается, не выдерживая. — Я слышал сплетни в городе о приезжих недавно, если повезет, я смогу провести вас на место, куда-… — Ваш любимый цвет — жет-тый? — эти глаза сведут любого с ума. Эти глаза точно знают, что делать. Эти… Антонио мнется от странного вопроса, но не сильно смущается — от такого ребенка всего нужно ожидать, чтобы не попасть впросак. — Gelb? Жел-тый??? — то ли поправляет, то ли повторяет Амадеус, пододвигаясь еще ближе к юноше, потирая ручки друг о дружку, чтобы не мерзнуть. — Да-да? — понимая, что от ответа ему не отделаться, и что малыш никуда не испарится, вздохнув, итальянец тянет обреченное: «Да…» — и поднимается на ноги. — Антонио Сальер-ри, — тянет Розенберг, переступая с пятки на мысок. — Что же вы хмуритесь? Всегда в траурном, не надеть ли вам что-нибудь иное… Может, пора сменить имидж? Почему бы вам не примерить тот светлый костюм, что… — Антонио Сальери оводит графа уставшим взглядом, смиряя с головы до ног, и тот слегка усмиряется. — Каков ваш любимый цвет-то, а-ль подберем вам что, император буде-… Секундное молчание вдруг прекращается. — Желтый, — затыкает мужчину юноша, поджимая губы. Розенберг склоняет голову в немом вопросе, но оказывается проигнорирован другим, — и я надену одежду.