***
Антон жадно колупает шкурку на четвёртом по счёту мандарине, матерясь от натуги. Цитрусовые оказались сладкими и вкусными — Шаст такие любит больше всего с самого детства, — но кожура, зараза этакая, снимается очень тяжело. Мотор машины приветливо гудит, а салон наполняет праздничная мелодия какой-то новогодней песни; Антон слышал её в каком-то мультике, который, кажется, любила его бывшая. В каком именно — не помнит и оставляет все мысли о прошлом где-то вдалеке, потому что вкус мандарина напрочь отключает его голову. Дорога домой проходит почти что бесследно: Антон монотонно жмёт на педаль, изредка мигает поворотниками и держит руль ровно. На подлокотнике тем временем копится оранжевая кожура, а яркий запах стойко чувствуется в чуть сухом от кондиционера машины воздухе. Шастун паркуется в узком дворе его дома и выходит на морозную улицу. Фонари приветливо отливают тёплым светом, и падающий с тёмного неба снег кажется манной небесной. Тяжёлая металлическая дверь отворяется, и в нос ударяет запах тепла вперемешку с кошачьей мочой. Из подвала вылезает чья-то рыжая морда, и в ней Антон узнает Фёдора — уличного кота, который волей судьбы оказался здесь, в подъезде обычной старой панельки, подкармливаемый старушками и неравнодушными. Кот мяукает и подходит ближе. Шастун терпит несколько мгновений, но не выдерживает. — Иди сюда, — тихо зовёт он, опуская пакеты на плитку. Те наверняка намокнут от лужи растаявшего снега. Плевать. Кот мурчит, как трактор, трётся о тёмные джинсы, и на ткани остаётся бело-рыжая шерсть. Антон гладит кота, напрочь игнорируя запреты матери из далекого детства. Ну, лишай… и что с того? Фёдор стоит того. Антон успевает уйти до того, как из подвала вылезают ещё несколько кошек вместе с котятами. Он бы не выдержал — даже сейчас опускается на деревянную табуретку, доставшуюся ещё от его родителей, и в ушах слышится жалобное мяуканье. И Шаст клянётся — клянётся в очередной раз, — что когда-нибудь он заберёт всех котов мира. Ладно, как минимум организует приют или котокафе… Он обещает себе, что сначала разберёт все пакеты и только потом будет есть мандарины, но по факту лишь обманывает себя. Антон сам не замечает, как оказывается сидящим вокруг неразобранных подарков на кровати со спущенными до колен джинсами. Из рук выпадает шкурка от мандарина, и Шаст едва слышно матерится, наклоняясь. Пока он поднимает первый кусочек, на пол падает ещё три других, и тогда звучное «бля-я-я-ять» разносится по всей однокомнатной квартире. Джинсы пережимают колени; Антон валится на пол, потащив вместе с собой какой-то шуршащий пакет — кажется, там лежал подарок для Оксаны, его коллеги по съёмочной площадке и хорошей подруги — и часть покрывала. Остаток кожуры рассыпается по полу. — Блядская хуета, — цедит Шаст, наблюдая за какой-то ползущей под кроватью хтонью. По коже бегут мурашки, и Антон вскакивает, путаясь в штанинах. — Ну на хер…***
Оправившись от шока от увиденного насекомого, Антон вновь оказывается в своей комнате на кровати, на этот раз благоразумно сложив под себя длинные ноги, в компании примерно двух оставшихся килограммов мандаринов. В голове не возникает даже и мысли о возможной аллергии — раньше не было, почему сейчас должна? «Оказалось, должна», — понимает Шаст на следующее утро, когда едва открывшиеся глаза начинают слезиться и чесаться. Он с трудом поднимается с постели, с раздражением натирая левую щёку, зудящую до боли. В зеркале показывается едва ли Антон: опухшее лицо, заплывшие глаза, характерные пятна на бледной от отсутствия солнца зимой коже, какие-то сопли, размазанные под носом… М-да уж. Шастун возвращается в комнату для того, чтобы взять в руки телефон. — Алло, — гундосит в трубку он. — Хуем по лбу не дало? — отвечает привычно Дима. — Дало. Нужна помощь твоя… есть хороший аллерголог? — Смотря для кого, — слышится звук двигающегося стула на колесиках. Позов удивительный человек: в полдевятого утра в выходной день сидит в клинике и работает! — Судя по тому, что время раннее… рассказывай, чего там у тебя. — Да пожрал мандаринов вчера, сегодня разнесло всю рожу, будто бы били. — Скинь фотку, — просит Димка, и Антон послушно отсылает свое заплывшее лицо. — О-о-о… это серьезно. Много съел? — Килограмма три? Может быть больше. Не считал. — Пиздец, Антох, — кашляет врач, — контакты-то я скину, конечно, но аллергологу будешь сам объяснять, как и чего. Я словечко замолвлю, Попов — мужик хороший, толковый. После этих слов в голове Антона появляется уж очень чёткий образ старого деда-аллерголога, у которого руки морщинистые, а брови седые и пахнут старостью… Господь, когда-нибудь его любовь пожрать приведёт к серьезным последствиям — если не уже. В конце концов Шастун заводит машину, морозя жопу в утеплённых флисовых спортивках, а красное от аллергии лицо прячет за капюшоном мягкой толстовки. Делать нечего — либо дед (но не Мороз) его полечит, либо аллергия победит. Задница чешется неимоверно, и Антон ёрзает на сидении беспокойно, норовя попасть в какую-нибудь аварию посредством неаккуратного вождения. — Алло, ну как ты там? — спрашивает Димка на том конце провода. — Едешь уже? — Да пиздец, — немногословно, но очень ярко описывает ситуацию Шастун, — сижу, как на шарнирах, скоро дыра в жопе будет. Но еду, да, навигатор пишет, что через десять минут буду на месте. — Ну давай, — отвечает Позов, — удачного приёма. На связи. Антон матерится сквозь зубы, проезжая нужный поворот. Теперь ехать пятнадцать минут; ладно, не стоит нервничать — время ещё есть. Он делает музыку погромче, сосредотачиваясь на приятной мелодии, разливающейся по всему салону машины. Клиника встречает его белизной стен, запахом стерильности и разноцветными бахилами на входе. Антон выбирает красные, внутренне восхищаясь сервисом. Эд или Димка сейчас бы назвали его ребёнком в теле взрослого и были бы правы, если честно. Но противиться своим желаниям Шаст не хочет и не будет — когда они есть, их сложно побороть. Девушка-администратор приветливо улыбается, быстро заполняет карточку и показывает рукой в сторону нужного кабинета. Антон кивает, по-быстрому скидывая манатки в шкафчики футуристичного вида, проходит в нужную сторону, запутываясь в собственных ногах, и чуть не расшибает нос, в последний момент спасаясь. Не самостоятельно — его кто-то хватает за капюшон и тянет назад, как нашкодившего котёнка, и Шаст испуганно прижимает руки к вороту, боясь, что его задушат к чертям. Между прочим, в сериалах про убийства и ментов так постоянно делают! Он разворачивается, видя перед собой врача, по всей видимости — судя по белому халату и тёмно-синим кроксам. — Спасибо, — сипит Антон, по-быстрому разглядывая симпатичного мужчину перед собой. — Вы, кажется, мой пациент, — невпопад отмечает доктор, внимательно осматривая лицо Антона. Он ощущает, что уши стремительно краснеют, и надеется, что это спишется на аллергию. — Да? — зачем-то уточняет очевидное Шастун. — Однозначно, — мужчина приподнимает бровь и хитро улыбается. — Вы от Дмитрия? — Ага, — говорит Шаст, а в голове обезьянка бьёт в тарелки. Господи, неужели его воображение жёстко наебало его?! А врач горяч, причём очень даже, несмотря на уже оформившиеся морщинки на лице. Любви все возрасты покорны, так ведь? Тем более, Антону не семнадцать и даже не двадцать три — а врачу не семьдесят и даже не сорок, наверное. — Меня зовут Арсений Сергеевич Попов, я врач-аллерголог, — представляется мужчина, протягивая руку. — Антон Шастун, пациент, получается, — он натягивает такую улыбку, что глаза заплывают за щеками. М-да уж, такого симпатягу Шаст застал не в лучшем виде. Даже стало как-то стыдно за свои мягкие, почти что пижамные штаны. Они проходят в кабинет, всё так же пахнущий стерильностью и чистотой. Арсений — Антон благополучно забыл всю остальную информацию про врача — включает свет, и теплота на мгновение ослепляет. Глаза слезятся, Антон чешет их, вновь ощущая невыносимый зуд. Хочется заплакать от несправедливости, но Шаст только позволяет себе замереть на месте и потереть покрасневшую кожу. — Тих-тих, — врач подбегает быстро, аккуратно хватает в кольцо тонкие антоновские запястья и разводит их в стороны, — я знаю, что чешется, но не надо. Присаживайтесь на кушетку, сейчас я гляну вас. Шаст всё также непонимающе усаживается на что-то мягкое — точнее сказать, его усаживают — и чувствует помимо зуда ебучие бабочки в животе. Папе снова семнадцать, получается. Врач над ним хлопочет, как курочка-наседка, подносит к стоящей неподалеку от кушетки тумбочке какие-то капли и тюбики с мазью, а потом там появляются… шприцы, и бабочки из живота очень быстро перемещаются к горлу, вызывая тошноту. Антон начинает ненавидеть день, когда полюбил мандарины, наравне с днём, когда получил ебучие мандарины в подарок в несчастном торговом центре. — Это зачем? — всё же спрашивает Шаст, видимо, в надежде услышать незначительный ответ. Однако Арсений смотрит на него, как на умалишенного, и критически приподнимает одну бровь. — Как «зачем»? — он приподнимает один из шприцов, зачем-то рассматривая иглу. Безумец! Антону хочется убежать примерно в этот момент. — Чтобы ввести внутримышечно, понятное дело. У Антона начинает дёргаться глаз — тот, что поменьше заплыл — и вместе с ним опухшая щека. Поджилки начинают мелко трястись, и Шаст начинает испытывать ощутимый дискомфорт вперемешку со стыдом. Он, между прочим, не маленький мальчик, как говорят многие… да, боится игл, но кто не грешен? Зато Антон высоты не боится, пауков там, самолётов или ещё чего-нибудь. — А обязательно укол? — Судя по вашему лицу, — врач вздыхает, наклоняясь ближе, и подсвечивает маленьким фонариком его скулу — некогда твердую, а сейчас мягкую и покрасневшую; Антон думает, что сейчас ему вмажут или откажутся лечить, — обязательно. Знаю, что неприятно, но реакция очень сильная. Может, расскажете? — Да мне мандарины подарили вчера, — Шаст умалчивает об акции и его желающей получить всё даром душе, — поел их. Много поел… — Сколько? — спрашивает Арсений, и Антон сразу же вспоминает укорительный голос Димы. — Четыре… может, пять, — признаётся он честно. А то сейчас ему вколет этот Арсений что-нибудь не то! Или всё-таки без укола обойдётся? Судя по охуевшему взгляду врача — никак нет. — Хм, — кашляет Попов (фамилия всплывает в памяти Шастуна неожиданно), — тогда будет у вас, пожалуй, Дексаметазон… ложитесь на живот, приспустите штаны. «Боже, блять, дай мне сил», — молится молча Антон, оголяя чешущуюся задницу. Прохладный воздух гладит кожу, и Шасту кажется, что этим делом промышляет врач. Он поворачивает голову и видит Арсения далеко от него, около окна, надевающего перчатки. Твою ж мать… Сердце в груди колотится всё активнее, и Шастуну кажется, что у него жар, и потеет даже жопа. Всё достигает своего пика, когда Арсений подходит ближе и берет в руки шприц. Секунда, две, и Антон руками прикрывает нежную кожу. — Можете убирать руки, — отвлечённо (видимо, чтобы не смущать) говорит врач, и Шаст весь испуганно сжимается. — Ну? — Э-э, — тянет Антон, не зная, как сообщить, что он до усрачки боится уколов. — Боитесь, что ли? — спрашивает Арсений, и Шаст судорожно качает головой. — Надо же… Антон ждёт, что доктор взорвётся криком, но тот лишь присаживается на корточки, оказываясь примерно в десяти сантиметрах от его заплывшего лица, что дико смущает и… возбуждает. Божечки!.. — Бывает такое, — улыбается краешком губ Арсений, — я тоже боялся раньше. И где я сейчас, как говорится? Я в Омске родился в восемьдесят шестом, в девяностые страшно к врачам было ходить. Я ещё болел постоянно — все стулья в поликлинике по месту жительства были отсижены, все кабинеты знакомы. Прививки, страшные медсестры — у нас такая рыжая карга была, все дети боялись… Потом решил, что врачом буду, а уколов боюсь. Вот тебе на!.. Ну ничего, решил бороться… — И как, поборолись? — спрашивает Шаст, увлечённый рассказом. — Да. Долго боролся, всякое пробовал. Но помогло мне кое-что другое… — заговорщически шепчет Арсений. — Что же? — понижает голос Антон, приближаясь ещё ближе. Дыхание Попова тёплое, мягкое, успокаивающее. — Учись получать удовольствие, — он подмигивает, — конечно, я никакой не садист, и уколы мне ничего хорошего не приносили. Но я, так сказать, совмещал приятное с полезным… В животе у Антона становится тепло, и он ёрзает, но уже не от того самого зуда. Мягкая ткань спортивных штанов усиливает приятные ощущения, а кушетка приятно охлаждает. — Надо же, так легко заводишься, — Арсений сам не замечает, как переходит на «ты», но Антон, в общем-то, не против. Попов поднимается, возвышаясь над Антоном, берёт что-то с тумбочки (Шаст надеется, что это не шприц) и наклоняется. Нежная кожа чувствует тёплое дыхание, а потом что-то мокрое скользит по ней. Антон резко выдыхает. Его фантазия работает на полную катушку: он представляет, как симпатичный врач наклоняется ещё ниже и мажет языком по чувствительной части. Внизу живота не теплота, а целый огонь, полыхающий ярким пламенем. Всё вокруг накаляется; воздух, кажется, становится заряженным и пахнет озоном, как после грозы. Шлепок. Антон вздрагивает, как от удара тока, а потом чувствует едва ощутимую боль. — Хороший мальчик, — шепчет Арсений, отходя в сторону. — Всё? — хрипит Антон. — Да, ты справился на отлично, — он хитро улыбается, — только вот… ещё несколько уколов тебе точно потребуется. Ехать, наверное, не очень удобно… — А ты свободен после работы? — правильно понимает намёк Шаст. Врач прикусывает губу, довольно кивая.***
Антон гладит Арса по тёмной макушке, зарываясь пальцами в густую шевелюру. Мужчина приоткрывает один глаз, наблюдая за любимым. Шастун массирует голову внимательно, не пропуская ни миллиметра кожи, мнёт довольно шею, спускаясь к чувствительному местечку, и слышит вздох. Не тяжёлый — какой-то задушенный, горячий, как сам Дьявол… — Тебе мало фантазии, да? — спрашивает Попов сонно, привычно обхватывая кольцом чужое запястье. На Антона каждый раз накатывают воспоминания их первой встречи. — Смотря для чего, — он целует пальцы, держащие его руки, мечтая такого хорошего спящего Арса заобнимать до смерти. — Такой хорошенький, такой сладенький… — Хочешь сожрать меня, что ли? — хихикает мужчина, открывая наконец второй глаз. — Очень, — Антон сгибается в три погибели, чтобы поцеловать арсеньевские мягкие губы. Попов хватается за его шею, как за последнюю соломинку, гладит отросшие волосы на ней. Арсений тянется за поцелуем, когда Шастун уже собирается заканчивать; он смеётся в губы любимому, ощущая привкус сигарет и сладкой жвачки со вкусом колы. — Ты такой горячий, — шепчет Арсений в Антонову шею и целует её невесомо, проходясь языком по коже. — Блядский боже, продолжай… Арсений повинуется: мажет по скуле, чмокает родинку на кончике носа, гладит широкие плечи и спину, задирая футболку с каким-то рождественским принтом; Антон на автомате раздвигает ноги шире, падая на спинку дивана. Арсений пальцами пробегается по обнажённой груди, теребит сосок и касается мягкого живота, подминая. Ему жарко; узел вяжется где-то внизу на раз-два, будто бы по команде, и член призывно поднимается, пытаясь привлечь к себе внимание. У Антона ситуация не лучше и не хуже — он бы сказал: «Хуй стоит, как со среды». Арсений медлит, раззадоривая их двоих. Не торопится снимать пижамные штаны Шастуна, лишь приближается к паху и смотрит по-блядски в глаза. Антону хочется кончить от этого зрелища; приходится запрокинуть голову назад, но он возвращается в прежнее положение сразу же, ощутив тёплое дыхание на головке. Арсений высовывает язык и проходится им по ткани, а у Шаста крыша едет безвозвратно примерно в тот момент. Он скулит — протяжно и долго, потому что возбуждение накатывает волнами. Попов прикладывается щекой к головке — такой горячей и чуть влажной даже через ткань; дышит тяжело, смотрит преданно, и Антон больше не может. Он подхватывает Арсения, тянет к себе и сажает на колени. Тот ёрзает, как последняя сволочь, сжимает его бёдрами, издаёт стоны, а Антон в отместку прикусывает губу в поцелуе, легонько шлёпает по упругой заднице, присасывается к шее, оставляя едва заметные покраснения на ней. — Подожди, — сипит загнанно Шастун, — я сейчас кончу. Арс отрывается от него и снова съезжает вниз, на мягкий коврик рядом с диваном. Он наконец-таки стягивает с бёдер штаны вместе с бельём, берёт член в руку, размазывая предэякулят по горячему стволу, целует головку, а потом берёт её в рот, посасывая и втягивая. Антон пальцами зарывается в арсеньевских волосах, легонько тянет, не причиняя боли, и ему до ужаса хорошо. Он сосёт хорошо, даже отлично, поэтому вскоре Шаст сипит «Арс, Арс» и пытается отстранить его от себя, но Попов не позволяет. Наоборот — берёт максимально глубоко и чувствует теплую струю спермы, ударившую по горлу. Антон, кажется, выключается на пару мгновений, кончив, а после весь сжимается и трясётся от удовольствия. — Иди сюда, — зовёт он Арса, поманив пальцем. Попов слушается, усаживается обратно на колени, упираясь стояком в мягкий живот Антона. На губах мужчины сперма, и Шаст, недолго думая, целует его, слизывая остатки. Арс дрожит от возбуждения, когда Шастун начинает гладить его везде, и приспускает штаны. Кожа нежная и чувствительная; щипки кажутся чем-то невероятно болезненно-приятным. Антон нежно касается яичек, гладит головку, обводя её большим пальцем и размазывая смазку, а потом начинает надрачивать. Арсению хорошо: он откидывается на левую руку Антона, оказываясь к нему каким-то полубоком, и тихо скулит, то раскрываясь, то сжимаясь от удовольствия. Он кончает, пачкая руку Антона, собственный живот и диван. Шастун успокаивающе гладит его, обещая, что сам всё уберёт и переживать не стоит; Арсений прикрывает глаза, ощущая, как любимый размазывает остатки спермы по животу. — Чёртов извращенец, — усмехается Попов. — Ага, а кто мне предложил получать удовольствие от уколов? Антон хихикает, а после взрывается смехом вместе с Арсением. На шум сбегаются коты, которые начали крайне осуждающе смотреть на голую пару. — Когда я думал, что возьму себе кота домой, я не совсем это имел в виду, — шепчет Антон, и Арсений вновь начинает смеяться.