Однажды волшебник сидел у камина

Однажды волшебник сидел у камина, Взяв рамку с портретом на столике низком. Еще один день отвратительно длинный. Еще одна ночь и бокал огневиски. В камине бессильно метался огонь, Сова улетела опять налегке. И кто-то хотел излечить свою боль Совсем не лекарством, зажатым в руке. Давно заслужив искупленье грехов, Еще один день совершенно один, Он жизнь ей испортить собой не готов, Письмо полетело в пылавший камин. Закрыты засовы волшебным замком. Закрыт страшный шрам тонким шейным платком. Зачем говорить… говорить ей о том… Запит огневиски горчащим глотком. - Прощай навсегда, мой единственный друг. И палец к портрету вдоль рамки скользнул. Он ей улыбнулся лишь краешком губ, Вздохнул еще раз и навеки уснул. А пламень трещал, словно вел разговор… Из пальцев, безвольно разжатых, упал На мягкий ковер и запутался в ворс Фиал. Опустевший стеклянный фиал. *** Вдруг с криком проснувшись и с мокрым лицом, И сердце пытаясь унять в шумном беге, Волшебница страшный припомнила сон О мрачном своем нелюдимом соседе. И пусть что хотят языки говорят, На тему, что леди так делать не смеет, Надела простой и удобный наряд И бросилась вниз по ступенькам быстрее. Прошла через дом, поспешила сквозь сад, С хлопком — на крыльцо, постучала — ни звука. И звезды молчат, и соседи молчат — Никто не ответил на долгих три стука. И палочкой ткнув на замок в середине, Несмело вошла и прошла в темный зал, Где пламень бессильно метался в камине, Где в кресле печальный сосед ее спал. Привычно нахмурены брови мужчины Под мягкими прядями темных волос. И бледная кожа, намек на морщины У краешков губ, и внушительный нос. И губы застыли в привычном изгибе Печального рта, что улыбки не знал, И руки, что нежно касаться могли бы… Она увидала блеснувший фиал… И руку прижав к онемевшему рту, Она замерла, но всего на мгновенье, И бросилась в ужасе прямо к нему. — О боже! Очнитесь! — И прикосновенье… К холодной щеке. Мягко по волосам. Вдоль линии скул, подбородка, вдоль шеи… На лик неотрывно смотрели глаза. А пальцы к губам прикоснуться посмели. Вдруг дрогнул опущенный веер ресниц, В глаза изумленный уставился взор, Она, испугавшись, уставилась вниз, На мягкий пушистый лохматый ковер, Где прятался тихо с недавнишних пор И в отблеске пламени жутко сверкал Упавший бесшумно, запутанный в ворс Фиал. Но еще неоткрытый фиал. Волшебник поднялся, послышался стук, К ногам подкатился какой-то предмет, И странно смутившись касания рук, Они, наклонившись, подняли портрет. Она обомлела, невольно взглянув. Оттуда, склонив свой сияющий лик И лишь головою смущенно кивнув, Смотрел, улыбаясь, ее же двойник. В немом удивленьи, она замерла, Глаза распахнув и, наверное, рот, И все поняла, когда взгляд подняла, И с болью в груди вдруг увидела — тот, К кому так спешила, откинув сомнения, Стоит перед нею с печалью во взоре И смотрит с бескрайнейшим благоговеньем, С тоской, преклонением, трепетом, болью. «Но вы же… но как же? У Вас же «всегда»?» А вредное сердце забыло удар. — Душа моя, что привело вас сюда? А в черных глазах полыхает пожар. — Сюда я спешила за делом одним… Увидев кошмарный пугающий сон, Чтоб бросить немедленно это в камин! В медовых глазах — гриффиндорский огонь. Фиал подняла — и в камин что есть сил, И пламень голодный узрел свою власть И с хрустом презренный фиал поглотил, С большим аппетитом сомкнув свою пасть. И вот, созерцая пылавшее пламя, Слова подбирая, стесняясь начать, Волшебники тихо стоят в темном зале, И, воздух хватая, в смятеньи молчат. Она осмелела. А он, как и прежде, С тоской бесконечной во взгляде смотрел, С тоской, уступающей робкой надежде, Надежде на то, о чем думать не смел. И руки очнулись быстрее, чем губы, И током пронзали подушечки пальцев, А губы так жадно, неистово, грубо Желали напиться, хотели касаться. Объятия, плед и две чашечки чая. Когда-то печальный, а ныне счастливый, Волшебницу крепко к себе прижимая, Однажды волшебник сидел у камина…