Шум магнитолы

-Чтоб хер стоял и деньги были! — именно таким напутствием от Ефремыча Олимпич встретил новый, две тысячи двадцать третий, год. Их одинокий красный Вольво летел по трассе, поднимая клубы снега, пробивая бледным светом фар метель, стремясь куда-то в ночной горизонт, и ни единой машины не было вокруг. Мимо них плыли могучие и укрытые сугробами хвойные леса, заледеневшие топи и реки, погребëнные под настом поля, где весной обязательно начнëтся посев. И оно бы убаюкивало — точно убаюкивало, погружало в царство Морфея, да только не до того было. Работать дальнобойщиком и так тяжко, а совершать рейс в новогоднюю ночь ещë и обидно. Там в Звенигороде Олимпича ждала Валька, дочка со зятьком пришли, Тимошку с собой взяли, а там и второй внук на подходе был! А он тут, понимаешь, тараканит веники вонючие из Голландии. Куча коробок, вëдра какие-то на телегах, ромашки всякие, ещë какая-то лабуда. Это ж, как получается? Там их задержали, здесь на границе с таможней встрянут, фито, не дай Бог, коробки повскрывают, бумажки всякие, ой Матерь Божья! Это ж они к числу третьему только до склада доедут! Одно хоть радовало — «Голубой Огонëк» по радио передавать начали. Песни молодости закрутят, хоть. -Слышь, Олимпич, — Ефремыч вытер крошки с усов рукавом рубашки и вытащил из кармана свëрток. — Я ж те, этсама… Презент вручить хочу, во! Заценишь, етить его в сраку! Не спуская глаз с дороги, Олимпич кивнул напарнику. Тот мигом раскрыл свëрток, и в переливах света от дешëвых китайских гирлянд засверкала монета. -Чë, нравится? — Ефремыч улыбнулся во все свои тридцать два — десять из которых, наверное, золотом сверкали. — Эт мне ихний, как его, эм… Короче, начальник подогнал. Покумекал, думаю, ты ж всякие монеты любишь там, вот эт всë. Такой те подгон, так сказать. С Новым Годом, ëпт! Глянь, как блестит! Как лысина твоя, поди! Олимпич улыбнулся и почесал свою огромную плешь. Посмотрел так, мельком, в зеркало заднего вида, да вздохнул с тоской. Годы-то прошли! Лысина как у Ильича, лицо румяное, морщинистое, нос крючком, мамон отъел, в майке всë сидит в своей да баранку крутит. Сколько лет так уже? Ну, вот, с Ефремычем лет пятнадцать точно. Но ведь до него ещë с парой мужиков колесил так. А до дальнобоя? Так, продукты на рынок возил, на ласточке своей, газельке родненькой, потом месяца три на маршрутке. Так, по мелочи. А сейчас время другое уже. Вон, и усы Ефремыча поседели, золотых зубов стало больше, а волосы, зараза, так и не выпали! Вот мудень старый! Этот звонит уже своим — брату, матушке старой, детям, внукам. У всех телефоны теперь, да какие! Раньше, хоть, кнопки были — всë понятно, а теперь ж нихуяшеньки! Пальцем по экрану тык-тык, и вся тебе наука! Бегут годы, конечно, бегут. -Ээ, — с досады махнул рукой Ефремыч и набрал ещë салата с лотка. — Прикинь, чë Стëпка-то мой про внучку рассказывает? Совсем от рук отбилась! Узбеков каких-то слушать стала. Что поют — тарабарщина, ëпт твою мать! Плакатов по всей комнате понавесила. А я, блять, давно говорил! Давно говорил, Олимпич! Это всë их китайские мультики! Пендосы деньгу им платят, те свои высеры делают, чтоб наших детей зомбировать! О как! Это ж это, этсама… Чипирование, во! Билл Гейтс, ëпт твою мать! И Ротшильды с Роттенбергами все эти! Эх, ëб! И как он жестикулировал, какая экспрессия! Как он взмахивал руками, как бил пальцем по подлокотнику. Артист! Погорелого театра, конечно, но всë равно! Эх, какой талант пропадал! -А я, знаешь, давно тревогу бил! — продолжал ворчать Ефремыч. — Все эти, как их, этсама, Челы-пуки, Бетмены, Супермены до добра не доведут! Чем наши фильмы плохи? А песни-то, песни! Вон, этот, Миша Круг, Царствие ему Небесное! Про уголовников пел? Да, не спорю! Но с душой! С душой, Олимпич! -Да, — протянул тот. — Правду матку рубишь, Ефремыч. — Щас наснимали говна, детям пихают, а они и рады. Всë извратили, гомосеки эти! Вон, мужики с мужиками, фу! Да при Сталине… -Да, всех он их держал вот так! — Ефоемыч потряс кулаком. — Ух! А Ленка смотрит их, вон, рассказывала! Стëпка, помню, нашëл как-то в сети страничку еë, а там, этсама, где… Ну… Короче, писаки эти все пишут дрисню свою. И, старухин пах пахнет! Прикинь! Она там такого напридумывала! Хоть стой, хоть падай! -А чë там? — удивился Олимпич. — Чë, про узбеков своих? -Да хуже! — воскликнул Ефремыч. — Узбеки-гомосеки! Матерь Божья, он аж поседел там, небось! Ну, Ленке сразу — кампудастэр под запрет, одни уроки, теперь! Совсем от рук отбилась. -Хм… — промычал Олимпич. И лишь проехав заправку — первую за столь долгое время, выдал мысль. -Это… Ну… Хм… Да, короче. Девки испортились совсем. А хуль ты хотел? Времена такие. Сплошное блядство, кругом разврат! Что эстрада наша… -Да-да, гомики все! — поддержал Ефремыч. -Петухи ряженные, — продолжил Олимпич. — все эти Киркоровы, Басковы, Стасы Михайловы, тьфу! Согласен с тобой. Что ни лицо, то задница! Девки-то тоже неглупые, да, короче? Таких увидишь в подворотне, перекреститься захочется! Вот, и выбрали других гомиков — молодых. Вон, узбеки эти твои, пауки там, тони сраки все, да… А потом ребята удивляются, что на них девочки-то не смотрят совсем! А некрасивые они теперь! Им, видишь ли, подавай узбеков таких. Вот, и Ленка твоя про них понаписывала там, Львица Толстая. Ефремыч призадумался. Потеребил усы в пальцах, репу почесал в думе тяжкой, высморкался так деловито. И кивнул. А потом вдохнул с таким вселенским горем, будто бумага в туалете закончилась. -Мда… — покачал головой он. — Клиника. Аллес Капут. Всем им идеальных подавай. Вот, я те не это, этсама… Не литератор, ясен хер, ëпт твою мать, но это, этсама… О, абажжи, слушай. Он достал свой «Сяоми» и, быстро пощëлкав по экрану, приложил телефон к уху. После недолгих гудков раздался голос сына. -Сына, это… Да, ещë раз с Новым Годом… Слушай, тут, этсама… С Олимпичем едем, да… Не, ты что?! За баранкой?! Ни капли в рот, не, сына, не! Пришли мне по Ватсаппу это, этсама… Ну, где Ленка свои эти… Да, да, гомиков своих! Я Олимпичу хочу показать… У него ж, да-да… Олежка, зять его, да… Всë, это… Ага, спасибо большое тебе. С Новым Годом, сынок! Проехав заправку, Ефремыч закивал. Телефон пискнул — вот и долгожданная ссылка. -Технологии, этсама! — улыбнулся он. — Ща, давай посмотрим, этсама… Стихи вон тут какие-то, истории нерасказанные… Ух, старухин пах пахнет! Кошмар какой! Чë там ещë, ëпт… О, гляди! Ща зачитаю! Под тихий шум магнитолы, под мигание гирлянд, под задорные кривляния Ефремыча — ну точно артист! — Олимпич так и гнал Вольво вдоль бесконечной дороге. На секунду ему даже показалось это странным — ни машины впереди, ни огонька. Только так, мелькает справа, бывает, свет, да и всë. Впереди метель, позади тоже. Проехав заправку, Олимпич вышел из транса. Ну, а что? Всë равно трасса пустая, да? Чë уж там. Скоро они будут дома. -Гляди, этсама! — хлопнул по экрану смартфона Ефремыч. — И ни одного нормального человека, ëпт! Все какие-то смазливые, патлы себе отрастили, в костюмах с иголочки! Вот, не верю я, этсама! Как Станиславский завещал, етить! Не верю, и всë! Не бывает таких людей! Вот, взять нас с тобой! Простые мужики! Везëм цветы из Голландии! Только, кто в январе цветы покупает, я не знаю, но, этсама… Про нас не пишут, ëпт твоя мать, а мы с тобоц самые настоящие, етить! Вон, шевелюру не опускаем — я вообще в «Людмиле» стригусь за двести рублей! Рубашка старая ещë, парфюмом не пользуюсь, и что? Я что, второй сорт от этого? -А откуда ты знаешь? — улыбнулся Олимпич и пожал плечами. — Может, и мы герои какого романа. Или хотя б рассказа. Может, боевик с приключениями, как «Дальнобойщики» с Галкиным, а? Или страшилка с Фредди Крюгером? О, а помнишь медведя из «Морозко»? -О, как такое забыть! Я кошмары с ним видел, когда маленьким был! И так всегда. С одной темы на другую. То о кино, то о политике, то о женщинах, то об армии. С такими беседами точно не заснëшь. Под такие разговоры и зачнеженное пустое шоссе в ночи покажется июльской пробкой в полдень, а хриплый шум магнитолы и вовсе сменится Юрием Антоновым. Проехав заправку, мужчины задумались, и нескончаемый разговор, вдруг, утих. Совсем ненадолго — так, чтобы перевести дух и набраться сил на новый раунд. -А у меня тоже для тебя подарочек имеется, — заговорил Олимпич. — Вон, в кармане куртки поищи. И протиснув руку за спину напарника, Ефремыч жадно потянулся к ватнику, что висел у двери. Порылся быстро и…обомлел. Медленно достал, а там! -Старухин пах пахнет! — воскликнул он, и улыбка буквально засияла. — Портсигар, ëпт твою мать! А внутри… — он протянул к себе железную коробочку, провëл мозолистыми пальцами по гравировке, открыл защëлку и достал чëрную сигарету, понюхал и довольно закивал. -Вот, знаешь, как сердце растопить моë! Знаешь, как уважить! Спасибо тебе, братан! От чистого сердца! Ух, ща подымим! Проехав заправку, они закурили. И пока Ефремыч теребил несчастную папиросу в руках, качал головой и причмокивал после каждой затяжки, Олимпич вдумчиво глядел вперëд. Лишь тьма. Огни вдали. Тихое шипение магнитолы. Неужто, радио здесь ловить перестало? Как-то резко всë. И гирлянда замигала. А чë не переливалась теперь так, медленно? И проехав заправку, Олимпич тихо сглотнул накатившийся ком. Его глаза резко распахнулись, а пальцы намертво вцепились в баранку. -Слушай, — не отводя взглядя, негромко окликнул Ефремыча. — А у тя связь ловит? -Ну… — тот достал телефон, посмотрел в горящий экран и покачал головой. — Не, Олимпич. Ни фурыжит эта хуета. Китайцы, чë взять? Хотя у них ща прогресс такой пошëл, что старухин пах пахнет! -Да не, тут дело такое… Ща, ну-ка… Проехав заправку, Олимпич напрягся. Магнитола продолжала шипеть, а сколько бы Ефремыч не перезагружал телефон, всë одно — ни палочки! -Эх, ëб! — махнул он рукой, поморщился и потянулся к выключателю. — Заманала эта гирлянда, ëпт твою мать. Мигает и мигает! Давай, вырубим еë, нахуй! -Подожди, смотри, — тихо прошептал Олимпич, не поворачивая головы. — Внимательно смотри. Они продолжали мчаться вперëд. Летели так быстро, что уследить было сложно, но Олимпич не упустил своего. Проехав заправку, он хлопнул по рулю ладонью. -Блять! — крикнул он. — Это ж что такое-то? Заправка и заправка! Будто б одна и та же! Ефремыч насупил могучие брови и тоже всмотрелся в дорогу. И вправду! Стоило им миновать одну заправку, как через минут пять ещë одна! И тут он, подождав следующей, включил секундомер. Проехали ещë одну. Запомнил время, включил снова. И ещë одну. Краем глаза Олимпич видел, как напарник менялся в лице, но выглядел он куда хуже, чем он сам. Бледнел на глазах, дрожащими руками убирал телефон в карман штанов, нервно теребил усы и с пустым взглядом мотал головой из стороны в сторону. -Это ж как так, что одни заправки да лес, а речушек больше нет? И ни деревеньки одной! В Белоруссии ж полно деревенек всяких, ну? А дорога? Ни поворота, ни разворота! -Нет, — качал головой Ефремыч, словно загипнотизированный. — Старухин пах пахнет, нет! Это ж… Как же так? Он схватился за голову и закрыл глаза. Этот шум магнитолы, это мерцание гирлянд, эта заправка. И то, что он не сообразил с начала самого! Олимпич сообразил, а он нет! И связи нет! Точно, связи нет! И дорога! Нескончаемая дорога из ниоткуда в никуда! -Дурак старый! — бил он себя по голове. — Во дурак, нет! Как же так? Нет! -Чë такое? — кивнул Олимпич заговорчески, а сам так и смотрел, как лес сменялся заправкой, а заправка сменялась лесом! -Снова это, етить! Как в девяностые, ëпт твою мать! Он ж говорил нам тогда, а я и забыл! Он ж предупреждал меня, что такое быть может! Напарник совсем уже опешил. На секунду он даже оторвал глаза от лобового стекла и потрепал Ефремыча за плечо. -Кто он-то? Какие девяностые, какой предупреждал?.. -Да терминатор этот в пальто, етить! — крикнул Ефремыч. — Говорил, мол, что такое происходит, мол помехи там какие-то. У нас в гаражах так было, этсама! Мы мужиками пошли, етить, потом до ларька думали дойти, а там гаражи… Ефремыч, вдруг, прильнул к окну и, закурив, стал что-то внимательно высматривать. -Если, этсама… Как в гаражах… Ëпт твою мать! Слëзы текли по щекам Ефремыча, и тот только успевал что стирать их рукавом да затягиваться. -Ууу, — протянул Олимпич. — На грудь приняли много, видать, раз терминаторы всякие привиделись… -Да правду говорю! — крикнул Ефремыч в сердцах. — Правда это! Девяносто девятый был! Я там друзей двух оставил! Потом жëнам их объясняться, ходил, блять! -Да тише ты, — Олимпич пытался успокоить его, но было уже поздно. Тот стал красным, как рак. -Вот, этсама, думаешь, легко мне было? Да Чечня курорт просто, нахуй, по сравнению с этим, этсама!.. Насмерть замëрзли, — он усмехнулся. — Ебать, ну и хуйня! Да сгинули они там! Палыч с Васькой-то! Утащили их в гаражи эти, тела потом по весне нашли, мол, насмерть умëрзли! А так, пропали, три месяца искали! А этот, блять, появился, спас нас! Я тебя не обманывал никогда и в отрезвителях не бывал! Такой, блять, с приëмником треугольным вместо рта, нахуй, и глазами злыми, фиолетовыми такими, этсама, вот, ебать! Он в пальто был, бордовом таком, но не как у братков, этсама, а темнее такое. У него когти ещë были, как у Хищника со Шварцнеггером, этсама, такие! -Ууу, — снова протянул Олимпич, но замолк. Итак всë не укладывалось как-то, а это и подавно. Заправка, дорога без единого авто, и на тебе! — ещë и гаражи с Т-800, впридачу. Что за бред? -Покури, брат, — захлëбывался Ефремыч тем временем. — Раз как в гаражах, то пизда нам, как пить дать! Точно говорю, пизда! Если он не появится опять. Я на всю жизнь это запомнил, и помнить буду… Не думал, что так всë… Повторится. А только, вот, этсама… С сыном общался. Не свидимся с ними… Вдруг, Олимпич ускорился. Стрелка спидометра стремилась к ста сорока. Кабину чуть не тряхнуло от такого, но, почесав лысину, Олимпич насупился. -Ты, этсама… — начал было Ефремыч, но напарник перебил его. -Не, брат, сам кури да спать ложись. Скоро тебе за баранку садиться. А я провезу нас через срань эту. Ни терминатор твой, ни гаражи не страшны мне. Мы доедем до родных, зуб даю. У меня он хотя б есть ещë… И он увидел это — собственными глазами. Рассказал бы кто — даже Ефремыч по пьяне — ни за что не поверил. Увидел шум магнитолы, и как еë хрип механический наполнялся жизнью, или чем-то таким, наверное. Как еë помехи сменялись криками человеческими, а затем и вовсе чем-то инфернальным. Как снег играл новыми невиданными никогда цветами, а чëрное небо пронзало ядовитой бирюзой и смрадом чего-то стухшего. Видел звуки, слышал вонь, чувствовал запах цвета — и не только чего-то непонятного, но и вполне коричневого в штанах. А почему б и не пошутить? Когда смешно, не так страшно, да? И вот они — сто пятьдесят, сто шестьдеясят, сто семьдесят, восемьдесят. Ефремыч вжимался в кресло от ужаса, а Олимпич заулыбался, и, казалось, ветер пронзал щель между зубами. Гудел в ушах шëпотом на незнакомых наречиях, а кабину тем временем наполнял дым — не от сигареты, но от искривлявшегося пространства вокруг. А перед глазами они — дорога, метель и заправка. Заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, аправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, заправка, з̵̢͓̱̒̎̕а̷̮̖̺̑͐͒п̷̨̢̙̒͆̽р̸̠̜̪̓а̸̭̦̒в̵̘͑к̶̜̙̃̋̈́͘а̴͉̗̙̙̄̓, ̵̠̙̿̅͑ ̷̜̪̟̦̐͋̉з̴̗̀а̶̨̧̡͇͒́̅п̷̼̇͆р̴͈̤̽́̈́̋а̸̻͕͈̀ͅв̷͇͉͙̙̈́̏к̶̗̣̜̅̍̒̉а̸̡̯͕͋̒͌̀͜, ̸̠̟̣͗̏̒̚ ̵̙͚͈̳̉̔з̸̜̐̆̔̊а̸̢̲̬̱̏п̷̢̠͊̒р̸͓̾͜а̷̥̏́в̶̢̧̜͕̎̑͠к̶̛̩̤̓͆а̵̱͔̦̀͒̐, ̶͙̤̠̅̕͝ ̷͔̘͋з̸̙̗̂ӑ̷̖͜п̶͇̐͋р̵̺̫̿̈́̚а̴̡͉͔͆̏в̶̗̠̅̐͠к̷͎̟̏̒а̷͕̽͘, ̵̟̖͕̰̾̑̋̄ ̸̝̌̉з̸͚̆̍а̶͙̠̙̋п̸̝͕͒̀р̴̪̦̗̄͂̿͠а̷̧̩̕в̷̤̲̊к̵̤̒͋͘а̵̧̢́, ̶̜͕̟͛ ̸̨̩͊͂̆͂з̴͚͔̤̑а̵͕̻̤͂̓̅͜п̴̧̺̬̆р̴̪̰̰̖͂͗̋а̶̨͑̄̀̽в̴̻̞̂̌̈́ќ̵̢͊̑а̴̝͖͉̦͝, ̸̡́́̿ ̸͎̦͆͆ͅз̸̹̖̂̍͝͠а̴̼̞̀̄̚п̸̨̘̯̀͐̏͂р̴̞̱̱͋̏ӑ̸̡̭̰͗в̵̙̦̫͙̀͐̓̉к̵̟̇͂а̷͓̹̐, ̴̳̫̲͕̈́̂̾͝ ̴̰̻̫̅̈́̈͑з̶̤͒̉̈́а̴̰̟̇̇̒̂п̷̻͚̣͍̃͆͝р̴̺͙͙̘͛̈̈́̀а̷̡̧͇͍̉͋̕в̷͓̇̉к̴͚͙͓̫̂̚͝͠а̵͔̣̺͔̓͂̌, ̶̮͙̃ ̵̧̱̩͈͝з̶̨̢̫̒̿̚а̴̱̓͗п̸̱̐́͗͘р̷̣͍̩͐а̶̧̧͉̟̄̚̕в̵͙̫̭̟́̈̋к̷̧̡̠̈́̾͘͠а̴͍͈͉̗̾̕, ̴͙͕̤̾̃ ̴̛̹͒̐з̶̬̘͎͓͌͝а̴̟̙͐͆̕п̴͙͙̦͊ͅр̷͈̩̉͆͒̈а̴̣͓̠̾͋͜в̵̟́̓̉̂к̴̘̔а̵̣̠̀, ̸̢̯͂̆̍ ̴̳̯͎͆̒̔̓з̴͙̦̍̍̇а̸̝̱̗̹̐п̶͇̱͗͋̅͝р̶̠͇͉̦̍̈́͝а̴̘̦͑в̴̢̭̹͌͆̈́к̴̗̖̆̈́͗͋а̴̢̭̜̲̽̒̓͠, ̸̢̳̪̓ͅ ̶̦̹͇̔̈́̈̚з̵̡͎̼̤͊̐̋̕а̸̖̑п̸͙̝͓͌̈͘р̶̢̦̫̗͛̀̒͆а̷̨̧͑̽̒͠в̷͈̖̯̌͌̑к̵̢͈̔а̸̨̢̝̻͛̾̆, ̶̰͌̑̾͒ ̷̨̳̆̀̓з̴̖̙̇͜а̵̖̀̈́п̷̡̙̰̥͗р̸̺̦͂̇̏а̷̢̣̀̾̎͜в̸̳͕̟̋̒́̌к̸̫͋̓а̷͙̥͊̒͛͜, ̴̯̦̫̣̏͌͒̈́ ̸̦͈̌͗̏͝з̷͇̠̌̓̌́а̴͕̪̪̿̏̓п̷̭̺̣̓р̶̼̅̈́ӓ̶̤́͋̓̈́в̷̳͂̄͝к̴͕͍̠̲̿̂́͗а̷̼̩̘͇͗̀, ̵̰̱͈̐̈ ̶̻̜̗̌̇͝з̴̥̪̽͊͛а̸͔̟̄п̷̥̼̺͘р̶̠̲̣̂̊а̴̙̦͋͝в̴̥̘͔͛͒̀̚к̸͚̤̣̈́̉̀ӓ̵̘̦̕, ̸̝͆̔̚ ̷͎̯͝з̷̠̋̈́ͅа̶͕̮̫̥͌п̴̩̹́р̵̗́̇̓а̸̡̫̮̑в̷̢̏̎к̵̨͔̎а̶̻̅͆̍, ̶̞̊̍͊ ̴͖̀̃͘ͅз̵̛̛̭̔а̴͓̣̣͙̍̆̀̅п̵̤̭́͛̄̀р̶̦̻̦̉̍͐а̶̯̟́͝в̸͉͕̟̟́̍к̵̻͚̔а̸̼̮͂, ̴͍͝ ̴̢̡͇̣̀з̸̨̟̭́̚ӓ̷͙́̅п̶̡̲̋р̴̛̼̔а̴̧͎̹̯̏͗в̶̪͐͊̀к̴͈̜̺̫͊̈́̊ӓ̴̡̩͙̈͝, ̶̗̙̔̏ ̶̣̟͉̙̀з̶̨̨̺̼̀͂́ӑ̸͓п̶̱͌̍͊̏р̶̮̆̔ӓ̷̨̬̼в̵̫͈̼̐̔к̸̨̡͒̾̄а̵̙̱̂̀̚, ̸̨̈́̓̒͝ͅ ̸̝̱̊͂̾з̶̬̅͗͜а̸̳̥̰̳͆п̶̗̩̐̓͠р̷͕̜͓̚̕͜а̸̳͛̐͘в̵͈̬̻̦̂͠͝к̵̢̛а̵̰̲̤̜̄̾͋̋, ̸̫̯̽̈ ̸̨̯͕̗̇͂̈͝з̸̜͠а̷̺͔̯̓͑̋п̷͎͉̬̈́̈́̓р̷̡̥͛̕а̸̧̜̮̠̌͌̒в̴̡̛̊͌͝к̴̠͐а̶̘̝̰͊̑͛̅, ̵͙̃ ̶̡̓̈̅з̴̥̳̩̐͛̂͜а̴̬͈̒п̵̜̖̗̀̀̿͝р̴̠̀͌͌̈́а̶̩̄̌в̶͈̲́̒́͝к̵̛̤̉а̵̨̜̾͜, ̷̗̞̻͍͊ ̵̪̹͚͎̅͝з̵̬̘̗̒̌а̵̤̬̃̽͑п̶̠͕͒̃͜р̵̮̟͎͙̔а̸̹͚͙̻͗̚в̵̧̐͗͋к̴̭̹̎ͅа̶̩̣̮̰̇͠, ̷̣̌̀͐͝ ̵̟̒̉з̵̨͚̩̋а̷͙̰̙̓͗п̴̖̙͈̖̈́̅р̶̨̱̖͙͑̎а̷̫̹̬̋в̸̟̻̬̘̋̕к̷̬̝̖͓̈́̚͠а̸̝͓͌, ̵̤̺̄̆ ̶̪͕̓з̷̪̔̋͌̽а̶̛̱̻п̸͖̾р̵̢͙͘ӓ̶̧̙̍в̷̢̢͔͆̀к̶͚̰̺̓̐͌̂а̶̧̲͈̾, ̵̹̲̞̮͑ ̸̜͕̩̊̒з̵̘̳͍͎͝а̵͇̩̃̆̉п̸̹̗̠̏̈́͆р̴̢́͌͠а̴͓͑̄в̷̝̱̗̑͒̾к̷̥͔̼̎̀͐а̴̭̮̖̖̂, ̶̦̍̐͝ ̶̞͌̀̇͗з̶̞̼͒а̴̪̫̙͔͐̽̄̿п̷͚̓р̴͔͂̇а̶̮̟̪̻́в̸̻̟͙̀к̶̜͔̒̽̀͘а̶̺̤̇, ̷͎͍̻̗̃ ̷̨̣͈͋з̴̬̔а̶̰͗̿̌п̴̡͓̋͒̄р̷̘̅́а̸̥̿̓в̸̮͑к̵͔͇̲̍̾̊͝а̷̣̹̀́̈́, ̸̪̖̟͔̅̉͗̀ ̷̻̳̆̅̋̕з̶̡͚̜̒̍а̸͇̦̺͈̒̄п̶̨̟͉͙̏р̸̦̤́̽̇а̶̲̺̙̿в̷͔͎̗̇̏̀́ќ̶͓͈̪а̵̰̅̏, ̸̨̒͘ ̷͉̗̱͐̍͘з̸̺͋̀̀а̶̘̗́͘п̴̯̯̩͗͌̇̇р̴̢̰̰̈͊̿͝а̶͈̩̓̓̂͝в̴̡̻̘̂͘к̶̥̥̤̇͆͠а̶̯͇͛ͅ, ̵̣̦̃̿ ̸͓̥̈́̌̓͒з̶͖͖̯͒͊̓̌а̸̛̛͍̳̽͊п̵̝̼͇̞͝р̶̹̜͙̔̄̆͜͠а̶̜̖̝̝͛̍̾͝в̷̧͎̹̰̆̓͘к̵̱͓̦̋͊̚͠а̴̳̮͎̿́, ̷̻̦̪̉̏ ̴̢̜̌͒з̵̮̻̓͘а̶̖͝п̸̢̢̝͚̍̊р̷̞̹̥̀ӓ̵̝̂̌в̷̢̟̩̍к̵̉͜а̵͖͓̳̦̊̂͝, ̶̄̽͋ͅ ̴̲̱͙̈́̍̀з̵̨̫͔̎͜а̴̛̰̦̖̽̑̃п̶̙̓͆р̶͙͉̉̈́а̸̢͖̮̙͌̂͋в̴̡̨̳͙̀͌̆͝к̷̖̩̪̾̈́͠а̸̱̓̐̍, ̴̙̒͐͂͒ ̶͉̬̼̮͋͌̊з̸̻̭̳̆а̴͇̰͔̦̏п̸̡̞͔̿́̋͐ͅр̴͖͍̈́͆̿̌а̶̙́͌̑͘в̴̡̍к̸͉̩͎͉͋͠а̷̯͓̦̙̉, ̴̧͉͔̼̂́͘̕ ̶̢͔͈̇ӟ̶̨̼͝а̸̛͍̂̇̄п̶̜̹͋̅р̴͔̥̜̄̃͋͘а̴̛̖̀͆͠в̶̝̣̈́к̸̪̝͓̒̀̈͂͜а̷̛̞, ̴̨̝͆ ̷̢̬̾̿̓̔з̵̡̡̝̳̃̍̕а̷̢́̀п̵̱̋͆̾̚р̵̡͇͂̿̀а̴̤̗̰̿͊͠в̸̳̳̌к̸̟̖̲̂͛͝а̴̳͉͖̪̃̓̇, ̸͔͎̙̖͂͋͐ ̸͚̀͠з̴͇̟̭̾а̴͕͗͆̌п̵̥̘̝͕͆̑͗̇р̶̧̫̰̘́̑͘ӓ̸̺̦̘́̾в̷̟̲̅ͅќ̵͎̭̦̺͊͐а̴̜͆̑̿.̴̛̻̫̈͝ ̷͙͕̣̏ Жми, ëкарный бабай! Я увижу родных… С грохотом и тряской мир вновь наполнился темнотой, и Олимпич едва успел сбавить скорость, чтобы не вылететь на встречку. Яркий свет фар и полные ярости гудки. А впереди неслись другие фуры — кто куда, но их путь всегда оканчивался одним — домом. Ефремыч так и не пришëл в себя толком. Он продолжал вжиматься в кресло и стеклянным взглядом смотреть куда-то в пустоту, выронив затлевшую сигарету изо рта. И только вспышка позади вернула его в чувства. Олимпич не упустил еë — поймал через зеркало заднего вида. Яркая фиолетовая молния сверкнула позади и тут же исчезла, словно еë никогда и не было. «… И глазами злыми, фиолетовыми такими, этсама, вот, ебать!..» — вспомнилось ему почему-то из слов Ефремыча, а тот догадку и подтвердил. -Вот он был! — крикнул он, показывая на зеркало. — Видал, братан?! Он ж, этсама, из молнии пришëл! Ну вылитый терминатор, ëпт твою мать! Но Олимпича это уже не волновало. Ведь магнитола снова заработала, а телефон разрывался от пропущенных звонков. Да и Ефремыч тут же принялся всем звонить, но прежде произнëс вслух то, что напарник и сам хотел сказать. -Не, Олимпич, — потеребил он усы на радостях. — Об этом мы, этсама… Точно никому не расскажем. Но что это было? Наваждение, новогоднее чудо, обернувшееся кошмаром? Мистика? Этот ужасный цвет до сих пор стоял перед глазами Олимпича, а шум магнитолы, казалось, даже сейчас просачивался сквозь песни. Будто бы оно - кем или чем бы ни было это оно - не отпустило их, как не отпустило когда-то Ефремыча. Облегчëнно стирая пот со лба, Олимпич то и дело видел заправки, но уже другие. Однако тот образ - самый непримечательный - так засел в нëм, что выкинуть из головы уже не мог. И этот шум... Нет, он всë равно сопровождал их. Но об этом они точно никому не расскажут. А, может, и зря. Ведь, как ни крути, они стали героями истории — пускай, и короткой, почти мимолëтной, но врезающейся в память. Не школьники, не узбеки-гомосеки, не всякие вампиры с готами, а они! Простые старые дальнобойщики. Но сейчас не это важно. Ведь посреди огней вечерних и гудков машин мчался тихий огонëк его и Ефремыча души...