Wait… If you come closer, I will never let you go.
Остаток утра и большую часть дня они проводят в ее комнате. Ксавье уходит к себе лишь ненадолго, чтобы переодеться и велеть прислуге подать завтрак. — Может, нам и не стоит прятаться? — спрашивает он, намазывая поджаренный тост тонким слоем масла. — Мне показалось, что твои родители даже рады моему присутствию. Она неопределённо пожимает плечами. Благосклонность родителей к нему очевидна, и Уэнсдэй ощущает смятение — нельзя сказать, что она ожидала от них иной реакции, но все вокруг словно помешались на дурацкой идее об отношениях. Отец и мать. Пагсли. Вещь. И самое катастрофическое — какая-то часть ее собственного разума. Словно половина мозга поражена опасным вирусом, с которым категорически не желает бороться иммунная система. И с каждым днем проклятая зараза крепнет и множится, захватывая все новые клетки. Ксавье продолжает болтать без умолку, рассказывая о своих путешествиях по Европе — о рыбацкой деревушке на Сицилии, о заповеднике Камчия недалеко от Варны, о кладбище Пер-Лашез в Париже… Аддамс очень хотела бы сказать, что едва воспринимает его слова, но это ложь. Ей и вправду немного любопытно слушать, как выглядит могила Модильяни. И немного любопытно наблюдать, как бархатная зелень его глаз вспыхивает ярким огнём. И это вовсе не смертоносное адское пламя, как у нее самой. Это мягкий теплый свет, дарующий хрупкое ощущение умиротворения. Они сидят в противоположных углах небольшого диванчика, обтянутого черной кожей. Уэнсдэй сжимает бледными пальцами чашку с давно остывшим чаем — снова одну на двоих, ведь иначе было бы подозрительно. В комнате довольно прохладно, старые оконные рамы легко пропускают даже малейший сквозняк. Прошлой ночью выпал снег, устелив бескрайние равнины с редкими иссохшими деревьями неровным грязно-белым полотном. Но ветер не утихает, поминутно обрушивая мощные удары на дребезжащие стекла. Аддамс вовсе не холодно, аномально низкая температура тела позволяет чувствовать себя комфортно даже в сильные морозы, но Ксавье все равно приносит плед. И укутывает ее ноги, облаченные в тонкие гольфы — настолько аккуратно и бережно, будто он прикасается к статуэтке из муранского стекла. Уэнсдэй бросает на него короткий настороженный взгляд исподлобья, вместе с тем прислушиваясь к собственным ощущениям. Вопреки обыкновению, вторжение в личные границы совсем не вызывает раздражения. Словно все происходящее абсолютно естественно. Словно Ксавье и вправду самое место в ее доме, на ее диване… В ее мыслях. Худший ночной кошмар наяву. — …отец хочет, чтобы после школы я поступил в колледж и получил какую-нибудь серьезную скучную специальность. Но я не стану это делать. Сбегу куда-нибудь в Европу и буду рисовать дни напролет, — он широко улыбается, явно испытывая колоссальный восторг от такой перспективы. — Это очень изысканный способ умереть от голода, — машинально язвит Уэнсдэй, и Ксавье добродушно смеётся. Распущенные волосы падают ему на лицо, и он отбрасывает их небрежным движением длинных пальцев. К сожалению, она не может отрицать, что этот простой жест получается весьма… привлекательным. Она снова начинает ощущать лёгкое покалывание в животе. — Ты могла бы поехать со мной, — внезапно став серьёзным, произносит Ксавье. Она одаривает его привычно-холодным взглядом, но те времена, когда это заставляло его мгновенно умолкнуть, похоже, давно прошли. Мысленно проклиная себя за слабость, Аддамс залпом допивает остатки чая и, отставив опустевшую чашку, пытается подняться с дивана. Но он ловко предотвращает побег, поймав ее руку и переплетая пальцы со своими. — Нет, правда… — он мягко, но настойчиво тянет Уэнсдэй назад, принуждая снова опуститься на кожаный диванчик. Внимательно смотрит ей в глаза, словно пытаясь заглянуть в самые затаенные глубины темной души и отыскать там ответы на все вопросы. Под его пристальным взглядом Аддамс вдруг чувствует себя непривычно уязвимо. Новое ощущение. Не сказать, что приятное. Она не знает, как реагировать. Воспользовавшись ее минутным замешательством, Ксавье уверенно продолжает. — У меня есть сбережения. Этого хватит на первое время. Мы можем поехать на Сицилию или в Румынию или куда захочешь… Можем объездить весь мир. Стать по-настоящему свободными. — Я предпочитаю решать проблемы, а не сбегать от них. Но эта мысль вовсе не кажется бредовой. В детстве дядя Фестер много и увлеченно рассказывал ей о своих путешествиях — о попытках отыскать затерянные храмы южного Шаолиня, о загадочных пирамидах на полуострове Юкатан, о таинственной долине Хэйчжу в Китае… О пиратских кладах и затонувших кораблях. Эти истории заменяли ей сказки на ночь, и очень часто, засыпая в обнимку с куклой без головы, Уэнсдэй представляла себе бесконечно далекие страны и неизведанные заброшенные города. Пожалуй, там она могла бы писать. Писать по-настоящему, не отвлекаясь на шкодливого Пагсли и чрезмерно увлеченных друг другом родителей. Ксавье продолжает неотрывно смотреть на нее, и в его зеленых глазах настолько отчетливо сквозит отчаянная надежда, словно от ее ответа зависит его жизнь. После всего, что она сделала, он все еще хочет быть рядом. Держит ее за руку и строит совместные планы на дальнейшую жизнь. Уэнсдэй не в силах понять столь убийственной тяги к мазохизму. Наверное, именно это люди называют громким и глупым словом «любовь». Наверное, именно это талантливые поэты и писатели прошлого восхваляли в своих бессмертных произведениях. Она не уверена, что чувствует то же самое. Не уверена, что ее эмоционального диапазона вообще хватит на такое. Не уверена, но… Возможно, стоит попробовать? Похоже, странному вирусу все-таки удалось поразить оставшуюся часть мозга. — Я могу сделать тебе больно, — предупреждает Уэнсдэй, нахмурив брови в невероятном усилии облечь лихорадочный поток мыслей в слова. — После первого секса ты посадила меня за решетку, — с беззлобной иронией напоминает Ксавье. — Вряд ли тебе удастся это переплюнуть. — Ты плохо меня знаешь, раз утверждаешь такое. — Я уже говорил это и повторю снова. Я готов рискнуть. Свободной рукой он тянется к ее лицу, проводя по мертвенно-бледной щеке и задевая пальцем уголок губ. Она не отстраняется. Кожа мгновенно вспыхивает под его прикосновениями. Но вместе с уже привычным ноющим спазмом внизу живота она ощущает странное тепло, разливающееся по всему телу и сосредоточившееся где-то в глубине грудной клетки. Accidenti. Это похоже на капкан, из которого не выбраться. Или на бескрайний Тихий океан, в котором на многие километры — ни единого клочка спасительной земли. Что поделать. Если не хочешь тонуть, придется научиться плавать. Пожалуй, начать стоить прямо сейчас. — Никакой свадьбы после школы. И вообще никогда. Даже если мои родители начнут пытать тебя каленым железом, — безапелляционно припечатывает Уэнсдэй, смерив его высокомерно-холодным взглядом. — Хорошо, хорошо… Обещаю, — отпустив ее ладонь, Ксавье поднимает руки перед собой в примирительном жесте, и Аддамс немного смягчается. Совсем немного. — И мы не будем ходить на свидания и постоянно держаться за руки, как это свойственно всем глупым парочкам. — Значит, мы все-таки можем называться парой? — разумеется, из всей длинной фразы он вычленил только это. Уэнсдэй машинально закатывает глаза, но скорее изображает раздражение, нежели испытывает его на самом деле. — Ты правда заставишь меня сказать это вслух? — Именно. У Аддамс возникает стойкое ощущение дежавю. Когда-то у них уже был подобный диалог — тогда она была вынуждена пригласить его на бал, чтобы сохранить расследование в тайне. Теперь все иначе. Теперь она делает это добровольно. Уэнсдэй невольно задается вопросом, как бы она поступила, если бы вдруг появилась возможность изменить прошлое. И приходит к неутешительному выводу, что предпочла бы оставить все как есть. — Да, мы можем называться парой. Наслаждайся, — она слишком раздосадована, чтобы сказать об этом без ядовитого сарказма. Вот только яд не действует. Широкая сияющая улыбка озаряет лицо Ксавье, и он самым наглым образом нарушает все возможные личные границы, притягивая ее к себе. Уэнсдэй недовольно возится в кольце его рук, пытаясь освободиться. Но, откровенно говоря, она не особо старается. Проклятое тепло в грудной клетке не утихает, заставляя ее смириться с неизбежностью, ужасной и прекрасной одновременно. — Несчастливого Рождества, Аддамс, — шепчет Ксавье, уткнувшись носом в ее макушку. — Несчастливого Рождества, — тихо повторяет Уэнсдэй, прежде чем поднять голову и потянуться к его губам.the end?