«Где ты, отец мой? Тебя я не вижу, Трудно быстрей мне идти. Да говори же со мной, говори же, или собьюсь я с пути!»
Долго он звал, но отец был далеко. Сумрак был страшен и пуст. Ноги тонули в тине глубокой, пар вылетал из уст.»
NULLA
— Лучшее чувство, что способно испытать любое существо, — говорит Вергилий, запуская руки в волосы Данте, — это чувство полноценности. Это когда разум и тело, желания и рассудок находятся в гармонии. Это когда ты ощущаешь свою целостность, можешь контролировать каждую конечность, каждую клеточку своего тела. Это когда тебя не терзают внутренние противоречия, а каждая мысль, рождённая в твоём сознании, желанна. Данте упорно старается не терять сознания, хотя от нехватки воздуха его зрение уже покрывается чёрными мушками, а лицо Вергилия, невероятно самодовольное, постепенно расплывается. Это когда твоё тело работает, как отлаженный механизм, в котором каждая кнопка, каждый рычажок делает ровно то, что должен, чего ты от него ждёшь. Это когда все ощущения находятся в твоей власти, и ты слышишь этот мир, видишь этот мир, ощущаешь его запахи, его вкус и его поверхность касанием руки. Это когда по твоим жилам течёт одна-единственная кровь. Данте старается сосредоточиться на боли, чтобы не потерять сознание. Концентрируется на огненном ощущении в лёгком, куда Вергилий любовно вогнал Мятежник. Обхватывает меч двумя руками и как можно сильнее их сжимает, пытаясь вытянуть лезвие из груди, оставляя на ладонях глубокие, так сладко отвлекающие от происходящего порезы. Данте чувствует, как его внутренности обрастают вокруг металла, словно растения. Это отвратительно и впечатляет одновременно. — Жаль, но нам не дано ощутить ничего подобного, — говорит Вергилий и нежно, как всегда ужасно нежно зачёсывает волосы Данте назад. — Получается, мы с тобой, братец, самые несчастные существа на свете.I
Хелена уже пять минут не может выговорить слово «бабушка», а Тони начинает постепенно раздражаться. Знаете, люди перед такими мероприятиями обычно готовятся. Стоят перед зеркалом и репетируют свою трагичную речь, пока не заучат её наизусть и не выплачут все слёзы. Да, смысл в том, чтобы поделиться своей болью, найти поддержку в лице таких же страдальцев, но поверьте, сюда люди ходят исключительно по эгоистичным причинам. Им хочется говорить, но не хочется слушать. Им хочется сострадания, но не хочется утешать. Они могут проявить базовую эмпатию, но только если твой рассказ по длительности не превышает рекламный блок, коварно влезший в середину фильма. Хелена, её пачка салфеток и бесконечное «ба-ба-ба-ба», как у отбойного молотка, никакой жалости не вызывает, хоть она и выглядит самой жалкой из всех. Свой рассказ она начала со времен, когда по Земле ещё ходили динозавры, а когда подошла к сути, то разрыдалась крокодильими слезами. Тони уже теряется в догадках, что же случилось с её дорогой бабулей. Её переехал комбайн? Она стала жертвой спонтанного самовозгорания? Её похитила и держит в заложниках банда геронтофилов? Господи, можно побыстрее изложить на суд незнакомых людей самое травмирующее событие в своей жизни? Так думать плохо, Тони, говорит он себе, а сам, варясь в тихом гневе, постоянно проверяет наручные часы. Час, и ему пора выходить на смену. Если так и дальше продолжиться, то он и до утра не успеет. Вот они, минусы групповых мероприятий для тех, у кого нет денег и доверия к психотерапевтам. Тони давно уже перерос возраст, когда воспоминания о прошлом заставляют ссаться в постель и всю ночь сидеть с включённым светом, но кошмары и тревоги плевать хотели на его взросление. Ладно, хер с ними, с кошмарами и тревогами, Тони большой мальчик и как-нибудь справился бы, успокоительное и нелегально купленное пиво ему в помощь, но такой саморазрушительный метод побега от проблем не спасает его от возможности приступа на работе или во время обычной прогулки по улице. Босс и так ищет любой повод, чтобы погнать его с насиженного места, а Пэтти его своим нытьём на тот свет сведёт, если он при ней ещё раз опрокинется на асфальт и начнёт кочевряжиться, так эту посттравматическую херобору надо как-то лечить. Купировать, если точнее. Групповыми терапиями для нытиков. И да, это тоже была идея Пэтти. Поначалу опыт был так себе. Тони не нужна жалость, ради которой эти сходки и задуманы, ему нужны реальные способы борьбы с последствиями травмирующих событий, которым после всеобщих слезливых историй уделяют от силы минут десять. Ему нужно нечто результативное. Но потом этот скептик втянулся в процесс. Слушать чужое нытьё всё так же противно и скучно, а ведущая этого культа святых мучеников, женщина с огромной отвратительной родинкой над верхней губой и слишком звонким голосом, неимоверно напрягает, но рано или поздно ты понимаешь, что когда ты говоришь свои проблемы вслух и видишь, как всем на них откровенно похуй, они становятся менее грандиозными. Или когда какой-нибудь парень рассказывает, как его отца на производстве втянуло в станок, как тот крутился на нём, пока не превратился в фарш и тряпки, невольно думаешь «бож мой, слава богу мою сестру всего лишь насмерть сбил кадилак». И групповые терапии становятся чем-то вроде лёгкого наркотика. Хелена и её недорассказанная история о мёртвой ба-ба-ба-бабушке убежали в ванну, и мисс Организатор с Огромной Родинкой нежно просит Тони поведать скучающим слушателям, что такого ужасного случилось с ним. — Всем привет, меня зовут Тони, мне девятнадцать, я обожаю AC/DC, когда мне было восемь мои мать, отец и старший брат взорвались вместе с нашим домом.II
— Тони, ты охренел? Ты пятнадцать минут как должен был быть здесь! — Каюсь, каюсь, виноват. Ты видел, какие пробки? — Держу в курсе: это твоё четвёртое опоздание за месяц. Что в прошлый раз сказал мистер Реймонд? Этот жирный мудак с ещё более жирными комплексами чего только не говорил, думает Тони, а сам отвечает: — Пять косяков и вылечу отсюда кверху задом. Да, да, я помню. Давай ты не станешь говорить Большому Боссу, что я опоздал, а я отработаю обе смены в субботу, идёт? — И в субботу тоже опоздаешь? — Никак нет! Честное слово! Благослови Господь Артура и его вселенское терпение. На его месте Тони уже давным-давно вдарил себе по роже за такую наглость. Артур, лучший из ныне живущих бариста, уходит, крикнув напоследок: — И если клиенты снова будут жаловаться на белый волос в венских вафлях, тебе конец! Тони на прощание посылает ему воздушный поцелуй признательности. Работа, дорогая работа. Перспективы были следующие: или Тони, подросток без документов и прошлого, идёт таскать грузы с утра до вечера как какой-нибудь гастарбайтер, или слёзно умоляет взять его на такую работу, где навыки вообще не нужны; то есть, где нужно делать кофе (да, дорогие мои, большинство бариста понятия не имеют, что они делают, даже тот самый парень из кафешки, который готовит ваш любимый фраппучино). Шеф тут полный урод, график адский, а контингент из девчонок-мечтательниц, пьющих блевотную матчу, воистину ужасает, но Тони нужно не жаловаться, а благодарить всех известных богов за то, что он сейчас не гнёт спину под шкафом из Икеи, который нужно затащить на пятый этаж. Работа не только дала Тони средства к существованию, но и сделала из травмированного всем и вся парня более-менее адекватного члена общества. Видите ли, если делать кофе с унылым хлебалом и, подавая его клиенту, смачно так шлёпать стакан о стойку от внутренней злобы, то далеко по карьерной лестнице не продвинешься. Работа в сфере обслуживания учит улыбаться и быть открытым. Это, в свою очередь, делает повседневную жизнь немного проще. — Я хочу… — говорит девчонка лет шестнадцати, накручивая русый с зелёным на конце локон на указательный палец. -…латте с белым шоколадом и мелиссой. — Будет сделано! Пусть кофе делает кофемашина, а всякие вкусности закупаются в пекарне, Тони с помощью таких важных инструментов как харизма и обаяние всё равно производит самое главное: улыбки клиентов. Б-р-р. Теперь он звучит, как та баба из группы поддержки. Мерзко. Восемь часов вечера, и рабочий день Тони официально закончен. Лучшее время дня, казалось бы, осталось лишь выпроводить засидевшихся кофеманов и чаефилов, протереть столы и выкинуть мусорный мешок, набитый стаканчиками, недоеденными сахарными крендельками, кусками яблочных пирогов и мятыми салфетками, и всё, ты свободен, лети как птица. Но Тони, вечно у него всё не как у людей. Конец рабочего дня для него означает надобность выбросить мусор, это мы уже выяснили, а надобность выбросить мусор, в свою очередь, значит встречу с Подворотней. Подворотня, ох уж это адское место между кофейней и прачечной, аккурат находящееся напротив мусорных контейнеров. У неё с Тони сложные отношения. Напряжённые. Каждый раз, когда он проходит мимо, некая невиданная сила обязательно заставляет его остановиться и с минуты две томно смотреть в темноту. Волосы у него на загривке встают дыбом, словно он кошка, неким шестым чувством улавливающая опасность, сердце начинает отбивать три сотни ударов в минуту, а в груди, прямо рядом с бушующим сердцем, просыпается странное тянущее чувство, так и манящее его заглянуть за грань неизвестного. Именно из-за этого внутреннего магнита Тони до сих пор не проверил злосчастную Подворотню и не растоптал в пух и прах теорию о прячущейся там сверхъестественной сущности. Просто ему знакомо это чувство, хотя он старается этого не признавать. И чувство это отнюдь не из приятных. Не то чтобы он особо верил в его правдивость, но позвольте парню побыть суеверным на минутку, ладно? Говорят, если долго смотреть в бездну, то бездна начнёт смотреть на тебя в ответ, но Тони у нас не фанат паранормальных гляделок, так что старается долго с мусором не возиться. Это просто неприятная процедура, типо гастроэнтероскопии, которая переворачивает тебе кишки (буквально и фигурально) и которую просто нужно перетерпеть. Вот, сжав посильнее края пакета, Тони выходит из кофейни и быстрым шагом топает к месту назначения, мастерски выбрасывает мусор точным броском, разворачивается и морально готовится к неизбежной встрече с Подворотней. Сегодня, однако, не всё так просто. В двух шагах от того места, где Тони борется с земным притяжением, тонкая полоска чего-то розового тянется в темноту. Погодите-ка, не только она. Тут ещё куски мяса, шерсти, что-то жёлтое и размазанная кровь. По виду похоже на внутренности собаки или кошки. Магнит внутри Тони натурально кричит от желания, будто он — это любвеобильная девчонка, а впереди стоит её долгое время отсутствовавший возлюбленный. Беги в объятия неизвестности, кричит сердце, вдохни полной грудью кислый аромат Преисподней, такой родной и печальный. Так пах наш отец, говорит кто-то внутри. Нет, наш отец пах палёной плотью, отвечает себе же Тони, но глупо, ужасно глупо делает шаг вперёд. И ещё один. И ещё. Собачьи, кошачьи кости хрустят под подошвами. О чём тебя просила дорогая мать, Тони? Начни новую жизнь. Смени имя. Стань мужчиной. Ты десять лет жил, исполняя её последнее желание. Неужели ты прямо сейчас наплюёшь на её мольбы, с разбега нырнёшь в прошлое и… В Подворотне тоже есть контейнер для мусора, стоит там, у стены. Кусочки внутренностей, такие неприятно скользкие, когда на них наступаешь, ведут прямо к нему. Внутри Тони вместе с чувством необъятного страха поднимается и непонятное ликование. Это приступ. Обычный приступ, Тони. Как тебя учили на групповых занятиях? Если в глазах темнеет, сердце стучит, как сумасшедшее, руки трясутся и дышать тяжело, то закрой глаза, сосчитай до десяти, до ста, до тысячи, пока не успокоишься, и главное не забывай заставлять свои неподдатливые лёгкие работать. Запусти руку в карман, сожми свой счастливый камень или что у тебя там лежит, подумай о Мальдивах. Крышка контейнера приоткрывается, и из неё выглядывает существо, похожее на вытянутый клубок фиолетовых копошащихся червей. Очнись и пой, Тони, это не галлюцинации. Это натуральный, пахнущий разложением, невероятно голодный демон. Или мне стоит называть тебя Данте? Да, так лучше. Что удивительнее: то, что Данте за десять лет удалось ни разу не наткнуться на демона, или то, что этот конкретный умудрился заползти в город и поселиться там? А живёт он здесь ой как долго, потому что его незримое присутствие — это то, что Данте чувствовал день ото дня, просто упорно игнорировал. А что? Он ведь совершенно обычный человек, откуда ему знать о существовании демонов? Спарда — это кто? Ох, как же ему хочется, чтобы этот демонический урод просто оказался плодом его травмированного воображения. Хотя откуда у парня, чьи родичи якобы погибли от взрыва, вызванного утечкой газа, в воображении нарисуется демон? Просто беги, Данте. Этот парень здесь сколько уже обитает, два месяца? Посидит ещё, ничего страшного. Пожрёт собак и крыс. Тик-так, время вышло. Быстрее нужно думать! Из контейнера вылетает лезвие, приделанное к такой же розовой кишке, какие тут повсюду валяются, и без особых усилий пронзает Данте грудь. Ой. А вот это плохо. Плохо, плохо. И ужасно БОЛЬНО. Но не так больно, как языки пламени на коже. Не так больно, как потерять всё и сразу в одно мгновение. Кишка тянет Данте ближе к демону, в его логово, чтобы тот смог вдоволь наесться, набраться сил и вылезти из Подворотни, чтобы пойти творить хаос на улицы города. Внутри Данте пронзённое сердце всё так же неистово бьётся, от боли хочется без стыда завопить во всю глотку, а в голове пляшет такая радость, такая искренняя радость. Как будто получаешь на день рождения то, о чём давно мечтал, вот такая радость. Используй меня, Данте. Нельзя. Я поклялся матери. Используй меня, или скоро к ней присоединишься. Не такая уж плохая идея. Встречу родных, закатим праздник. Не глупи. Проснись. Сражайся. Мятежник — это часть твоей души, говорили ему. Душа у Данте непокорная, буйная. Вполне логично ожидать, что его собственное оружие не будет слушать хозяина. Меч появляется в его правой руке, пока левая сминает скользкий розовый отросток, своеобразный трос демонического гарпуна. Теперь Мятежник не кажется таким тяжёлым, как тогда, десять лет назад, когда Данте хватало глупости размахивать такой громадиной, воображая себя рыцарем, прорубающимся через адские легионы. Теперь меч лежит в руке как родной, как влитой, всё ещё значительный по весу, но уже в приятном ключе: ощущается живущая в нём сила. Прости меня, мам, молча молит Данте, изящным взмахом отрезая недоруку наглой твари. Прости меня, мам, молча молит Данте, вгоняя меч в червивую демоническую шею, мерзкую, плюющую зловонной чёрной кровью. Прости меня, мам, молча молит Данте, прокручивая меч влево и вправо, влево и вправо, пока демон не начинает жалобно скулить, пока все живые трубочки его организма не лопаются от боли. Данте отпускает Мятежник, так и не вытащив его из шеи демона, и меч покорно возвращается домой. Кишка с остриём так и торчит у Данте в груди, так что тот торопится от неё избавиться, потому что подобный опыт пенетрации не из приятных, поверьте. Для гурманов. Отросток, только коснувшись земли, превращается в пепел. Вопрос насущный: что делать с проникающим ранением в грудной клетке? Данте чисто из любопытства дотрагивается до краёв раны и тут же об этом жалеет. Больно! И кровь оттуда хлыщет, как из сломанной кофемашины, резкими струями. Расслабься. Ты сам мешаешь себе восстановиться. Спасибо, о мудрый внутренний голос, что бы мы без тебя делали! В кого ты у нас такой умный? Десять лет подавления демонической энергии и все насмарку, только потому что какой-то бомж решил оккупировать именно тот контейнер, возле которого Данте работает. Десять лет покорного выполнения обещания, десять лет жизни послушного сына! А что, если это не совпадение? А что, если тот, кто десять лет назад вырубил почти всё семейство Спарды, всё это время искал Данте, движимый чистой ненавистью и желанием убивать? Данте пора чувствовать себя в опасности? Ребёнком было проще реагировать на свои экстраординарные способности к регенерации. Как здорово, что ссадина на коленке от неосторожных игр в саду так быстро заживает! Встал, отряхнулся и опять играть, опять в беззаботное детство. Во взрослой жизни, когда ты десять лет делал всё, чтобы почувствовать себя простым смертным, смотреть на то, как сквозная рана в груди за секунды зарастает, уже немножко страшно. Что сказать? Чистый, концентрированный пиздец. Ещё и футболка теперь дырявая и вся в крови. Данте даже думает позвонить в скорую, а потом, хорошо поразмыслив, с каким-то нервным смехом направляется домой. Прости, мам. Мне правда очень жаль. Нет.III
Данте. Не знаю никакого Данте. Нет тут такого. Данте. Набранный вами номер не существует. Пожалуйста, проверьте правильность написания… Данте. Да отвали ты со своим «Данте»! Есть только Тони, Тони Редгрейв, абсолютно обычный, никчёмный человек, проживающий свою обычную, никчёмную жизнь, не ведомый никаким божественным замыслом или предназначением. Тони. Тони. Тони, мать его, Редгрейв, как Редгрейв-Сити. Данте. Тони тянется к магнитофону и выкручивает звук на максимум, что аж стены его дешёвой квартирки начинают ходить ходуном, а с потолка того и гляди посыпется штукатурка. На фоне ещё телевизор пашет, новости крутит, но даже это не помогает полностью отвлечься от назойливых голосов в голове. Мятежник, если это ты, то будь добр, завали своё металическое ебало, иначе я тебя переплавлю в сраную экологически правильную трубочку для коктейлей и пущу тебя по кругу в кофейне, чтобы каждый мерзкий рот втянул через тебя горячий, с пылу с жару кофе, а то и чего похуже. Но даже без поощрения голоса, Тони всё равно то и дело лезет рукой под футболку, ощупывает то место, где недавно была дыра. Даже шрама не осталось, вот настолько всё безнадёжно, не осталось даже фантомной боли. Тони как будто из любопытства открыл по неосторожности бак с демонической эссенцией, на котором было чёрным по белому написано «ОПАСНО», и пролил её всю, дал ей расползтись потоком по телу и впитаться во всевозможные ткани. Впитаться так, что не выведешь. Десять лет он не давал этому произойти. Как же обидно. Данте. Зато будет, что рассказать на собрании нытиков. «Прикиньте, меня на этой неделе пырнули! Доказательств не будет, потому что уже зажило, но я не вру!». Интересно, если попросить у босса пару выходных, сославшись на травму на производстве, он пойдёт навстречу? Кто-то настойчиво стучит. Это не голоса в голове, понимает Тони. Это соседи, которым не нравится в одиннадцать часов вечера в будний день слушать рок.IV
Когда Артур так пронзительно смотрит, Тони кажется, что ему сейчас предъявят за тот беспорядок, что он оставил после себя в Подворотне, а именно за внутренности собаки/кошки, несколько литров своей крови и тело демона в контейнере, которое, по идее, уже должно было обратиться в пыль. Это можно считать пятым, крайним косяком? — Хреново выглядишь. Не спал всю ночь? — спрашивает Артур. — Спал, но не выспался, — отвечает Тони. — Щас кофе себе сделаю и буду как огурчик. — Не забудь только в кассу денег за него положить. — Так точно. Нет, он правда спал, но как-то не особо хорошо. Это такой ублюдский тип сна, когда ты не совсем бодрствуешь, но и уснуть до конца не можешь, прекрасно слышишь свои мысли, наполненные чужими голосами, а ещё чувствуешь, как катаешься туда-сюда по кровати и никак не можешь определиться, жарко тебе или холодно, скинуть сраное одеяло или оставить. Ночка так себе, короче. Ещё и грудь заболела, но это только на радость. Тони делает себе самый ядрёный кофе из всех, что предлагает меню, и для верности кидает туда кучу сахара и выдавливает литр сиропов (у нас есть карамель, лесной орех, шоколад обычный, шоколад белый, что-то ягодное, клён и так далее и тому подобное). На вкус ужасно, по содержанию даже смертельно, зато бодрит нещадно. Пока Тони потягивает свой кофе и запихивает в кассу пять баксов, у стойки появляется первый клиент. Тони показывает ему палец, мол, уно моменто, а сам лезет за прилавок для халявным пончиком. — Добро пожаловать, Вас обслуживает Тони, я делаю просто божественный американо и восхитительный латте, а если не любите горечь, то могу Вам предложить горячий шоколад. — Данте. Да ну ёкарный бабай. Мозг, мы же вчера всё обсудили. Никаких Данте. И уж точно не на работе! Тони выныривает к своему несчастному клиенту, которому не повезёт лицезреть у своего бариста признаки шизофрении, и только в этот момент понимает, что «Данте» на этот раз вышло уж слишком реалистичным. Он стоит у стойки словно наваждение. Словно иллюзия, жестокая в своей правдивости. Невероятно болезненная, невероятно приятная иллюзия. Он такой же бледный, аристократично бледный. И волос такой же белоснежный. Он одет в плащ, голубой, под цвет глаз. Он — вселенское спокойствие. Он точно такой же, каким Тони, нет, Данте его запомнил. — Я удивлён, что ты придумал себе столь приземлённое имя, учитывая, какое богатое воображение у тебя было в детстве, — говорит он, и боже, его голос из детского лепета со временем превратился в нечто прекрасное. И речи его всё так же беспричинно заумны. У Данте в глазах темнеет, сердце стучит, как сумасшедшее, руки трясутся и дышать тяжело, но вместо того, чтобы закрыть глаза и сосчитать до бесконечности, он смотрит. — Вергилий. — Я рад, что ты меня не забыл, братец.V
Вергилий, вальяжно сложив руки за спиной, смотрит на уток, а Данте смотрит на Вергилия и всё так же ничего не понимает. Люди — народ упрямый. Если их в чём-то убедить, по попробуй потом переубедить обратно, потому что они с пеной у рта будут доказывать, что всё не так и всё не эдак. Данте, например, десять лет был глубоко убеждён, что вся его семья мертва. Вспомни: ты был там, ты горел вместе с домом, ты слышал крик матери и рычание орды демонов. Перед тобой не более чем галлюцинация или коварный демон, использующий шкуру твоего брата для маскировки. Это НЕ Вергилий. Он мёртв. Он — прах. Подумай: ты видел только тело своей матери, обуглившееся. Ты не видел своих отца и брата в руинах дома. С отцом-то ладно, он тварь живучая, адское пекло — его дом родной, он вполне мог выжить и летает сейчас где-нибудь себе в Преисподнее и сражается со своим бесконечным списком врагов. И вот честно, пусть оно и дальше так будет; Данте, избравшему жизнь простого смертного, не нужно грандиозное возвращение блудного отца-демона, чтобы тот взял и всё разрушил. Данте, придурок, ты вчера итак всё сам испоганил. Смерти Вергилия Данте не видел. Он более чем уверен, насколько это вообще возможно, если опираться на воспоминания десятилетней давности и восприятие ребёнка, что Ева искала Вергилия до того, как пламя её пожрало. Может, ему удалось сбежать? Почему он тогда появился только сейчас, столько лет спустя? Почему не попытался найти Данте раньше? Может, не хотел. Может, та братская идиллия, что царила между ними давным-давно, сгорела вместе с их домом, и в Вергилие не осталось ничего, кроме холодного расчёта и неприязни. Может, Вергилий сам думал, что Данте мёртв. Или это демон под маскировкой, дурень! Вергилий, ожидающий ответа, наклоняет голову вправо и, практически не моргая, смотрит Данте в душу (Вергилий, не делай так, это жутко! — кричит малыш Данте из прошлого). — Ты не рад меня видеть? — Нет?.. Я не… Не беги вперёд паровоза, Данте, вдруг это и вправду демон! Проверь его! — Просто… Кхм. Что случилось на наш шестой день рождения? — Ты по глупости своей разозлил пчелиный улей, когда мы играли. Ты быстро восстановился после укусов пчёл, но мне всё равно пришлось весь день провести с тобой в доме, потому что ты ужасно боялся выходить на улицу. — …какой был торт? — Клубничный. Обычно наша мать пекла шоколадный, но в том году решила поэкспериментировать. — Матерь Божья, это ты. Вергилий улыбается, прищурив глаза. Он всегда улыбался так, как будто что-то задумал. — Ты в этом сомневался? Сомневался, но надеялся, глубоко в душе надеялся все эти десять лет, что, быть может, судьба не была так жестока в тот злосчастный день и позволила хотя бы кому-то из тех, кого Данте так любил, выжить. Когда-то давно, в другой жизни, Вергилий говорил, что надежда — это вредная привычка. Он вообще был очень умный, этот Вергилий, прямо как ходячая энциклопедия. А теперь он здесь и… живой. И Данте правда не знает, что с этим фактом делать. Он говорит: — Слушай, я очень рад тебя видеть и всё такое, но если начальство узнает, что я на работе не работаю, а лясы точу, то меня с фанфарами отсюда погонят. Моя смена заканчивается в два. Встретишь меня у входа в кофейню? Нам обоим нужно переварить эту встречу, не думаешь? Ты ведь не умрёшь за эти пять часов, Вергилий? Не исчезнешь, как только часы пробьют 14? Вергилий оглядывается по сторонам и подмечает простой факт: — Но здесь никого нет. — Поверь мне, скоро здесь будет толпа. Ты ведь никогда особо не любил скопления людей. Или за те десять лет, что я тебя не видел, ты внезапно стал светским львом? Хотя, если посмотреть, как ты одеваешься, будто только что с какого-то бала сбежал, эта мысль уже не кажется такой абсурдной. — Будь по-твоему, — говорит Вергилий. — Я встречу тебя в два часа. — О, не хочешь чего-нибудь заказать напоследок? — Спасибо, но я откажу. Твои кулинарные навыки всегда оставляли желать лучшего. Да, это стопроцентный, извечно мудак Вергилий. А сейчас они гуляют в парке, смотрят на уточек и не могут начать душещипательный диалог. Вергилий всегда был молчалив, потому что его лучшими друзьями были книги. Книги, которые хранились в их доме и книги, которые их мать привозила из библиотеки. У него была такая привычка, взять книгу подмышку и спрятаться в таком месте, где Данте ни за что его не найдёт. Серьёзно, он как будто уходил в отдельное измерение тишины и покоя, и только когда у него появлялось настроение, он возвращался к своему шумному и вредному брату и, ладно, так уж и быть, уделял ему крохи внимания. И Данте тонул в этих крохах, и вечно ему было мало. Диалог нужно начать Данте, это очевидно. Но что ему сказать, пока он сам всё ещё в шоке? Я скучал по тебе? Первое время я даже не знал, как мне жить без тебя, без твоих вечных советов, упрёков, без твоего молчаливого присутствия, которого всегда хватало, чтобы прогнать любые кошмары. Чёрт, я даже не знаю, по кому из вас скучаю больше, по тебе или по матери, чья смерть принесла мне больше боли. Будешь ли ты рад, если я скажу, что твоя? Или ты разочаруешься во мне? Я рад, что ты жив, но мне так сложно принять этот факт. Не каждый день к тебе на работу приходят мертвецы. Мне всё ещё кажется, что когда я в очередной раз моргну, ты исчезнешь, а я снова останусь в одиночестве. Думаешь ли ты так же? Боишься ли, что я всего лишь твой сон? Как хорошо ты помнишь нашу жизнь «до»? Моя вот память меня подводит. Я так цеплялся за одни моменты нашего детства, что другие ушли в небытие. Я помню лишь ощущениями. Я помню лишь счастье и чувство защищённости. Я думаю об этом и мне кажется, что нет смысла тебе всё это говорить, потому что ты и так всё прекрасно знаешь. Ты всегда умел читать мои мысли. — Как ты выжил? — спрашивает Данте. Вергилий задумчиво смотрит вверх, погружается в болезненные воспоминания. Мысли о том дне, заставляют ли они тебя печалиться и сокрушаться так же, как и меня? — Мне повезло оказаться на улице, когда случилось нападение. Я видел, как наш дом охватило пламя, но мне не хватило храбрости отправиться внутрь и попытаться вас спасти. Я был в ужасе и сбежал. Когда я вернулся, то не нашёл ничего, кроме обломков. Идущий на два шага впереди Вергилий поворачивает голову так, чтобы можно было идти и одновременно смотреть на Данте. — Я искренне прошу прощения за то, что был слаб и не смог вам помочь, — говорит он. — А ещё я прошу прощения за то, что не нашёл тебя ранее. Я был глубоко убеждён, что ты мёртв, Данте. Вау. Вот уж правду говорят, люди меняются. Мистер Я-Заберу-Все-Принадлежащие-Тебе-Вещи-И-Извиняться-За-Это-Не-Буду научился просить прощения. И сделал это дважды за одну минуту! Ха-ха. Несмешно. — Не извиняйся, — отмахивается Данте. — Я тоже хорош: за все эти годы ни разу не попытался тебя отыскать. Как же неудачно мы с тобой в тот день разминулись. — Да уж, — кивает Вергилий. — Ужасно неудачно. На одном из сеансов той псевдотерапии, которую Данте регулярно посещает, посоветовали преобразовать плохие воспоминания во что-нибудь хорошее. Пофантазируй, создай идеальный мир, в котором тебе не удалось оказаться, преобразуй боль в лечебную печаль. Данте представил, однажды. Как он, Ева и Вергилий, держась за руки, уходят от сгоревшего дома в поисках нового. Как они приходят в город, где все их любят, как они селятся в новом доме, крутом, современном, как соседи заваливают их подарками, как местные дети играют с ними, и даже вечно недовольный Вергилий веселится. Данте представлял себе всё это ровно пять минут, испытал экзистенциальный кризис и поклялся больше такие сомнительные методы терапии не использовать. Они дошли до ларька с едой. Данте взял себе хот-дог с холестериновой начинкой. Вергилий воздержался. Зануда. — Должен признаться, — говорит Вергилий, — я нашёл тебя по чистой случайности. Все эти десять лет я странствовал, много. Пытался найти своё место в жизни. В Редгрейв я вернулся исключительно из чувства сентиментальности; мне хотелось ещё раз взглянуть на город, в котором прошло моё детство. Если бы не эта случайность, мы бы так и жили в одном мире, не зная, что на самом деле не одиноки? — Стоило мне только появиться здесь, — продолжает Вергилий, — как я ощутил близость источника невероятно сильной демонической энергии. Уже в тот момент я точно знал, с кем имею дело. Вергилий драматично кладёт руку на сердце и улыбается так нежно, будто вспомнил нечто очень приятное. — Ведь во мне течёт точно такая же. А-а-а, он говорит про ту стычку Данте с демоном в Подворотне. Этого урода из мусорного контейнера что, теперь благодарить за это надо? Тоже мне, катализатор воссоединения семьи. — Однако, — говорит Вергилий, — я всегда думал, что смогу ощутить даже самый крохотный поток твоей силы, как бы далеко я ни был. Но все эти годы я слышал и видел лишь пустоту. Я переоценил свои способности, и это основная причина, по которой я не искал тебя. — А, это… — Данте прокашливается; ему внезапно стало стыдно, словно он в чём-то провинился. — Это, наверное, потому что я специально подавлял свои силы. Ну, знаешь, чтобы жить как человек, без этой отцовской бурды. Если бы он не был так упрям и не боялся отцовского наследия, нашёл ли бы Вергилий его раньше? Не пришлось бы им двоим так долго жить поодиночке, наедине со своими кошмарами? Ты выполнял обещание, данное матери, Данте. Ты не мог по-другому. Вергилий смотрит на Данте, но взгляд его больше не наполнен нежностью. Теперь это холодный взгляд, осуждающий, и под его действием Данте превращается в провинившегося ребёнка. — Как глупо скрывать то, чем нужно гордиться, — говорит Вергилий. — Как глупо было строить между нами больше стен, чем уже построили обстоятельства. — Эй, я не просил этих сил. Демоны убили наших родителей, помнишь? Зачем мне быть похожим на них? Потому что, играя в человека, ты только меня сдерживаешь. О, и ты тоже тут. Ну приветик. — Как бы то ни было, — говорит Вергилий, поправляя и без того идеальную причёску (это у него, наверное, нервное), — теперь мы снова вместе, и я планирую узнать, как ты жил все эти десять лет в моё отсутствие. — Поверь, твоя жизнь была куда круче моей. — Без сомнений. Они идут по Редгрейв-Сити, и Данте, взявший на себя роль гида, кратко рассказывает, что в городе изменилось за последние десять лет. А ничего такого, собственно. Как был дырой так и остался. Мэр, конечно, на заре нового тысячелетия попытался всё благоустроить и превратить помойку в культурный центр, но ничего у него не вышло, это даже не предвзятость Данте говорит. Грейв — это могила. А красная, потому что залитая кровью. Вергилий, глядя на все эти попытки в окультуривание, сказал бы, что это всего лишь жалкие потуги тех, кто не умеет распоряжаться властью. Чёрт, Данте постоянно забывает, что брат идёт у него под боком, и он не сказал бы, а говорит. Они смотрят на большую разноцветную сцену под открытым небом, и Данте рассказывает, как его, перемазанного сажей и ошалевшего от страха, нашли полицейские и, не вытянув из него ни капли информации, повезли новоиспечённого сироту в приют. Приют не абы какой, а с религиозным уклоном, где воспитательницы — это сёстры со стойкой верой в Бога. Иронично, да? Его, наполовину адское отродье, кинули на воспитание распространителям учения божьего. Ну просто божественная комедия. Эти фанатки Господа не повели ребёнка с явной травмой к специалисту, а решили лечить его забитость молитвами и какими-то примитивными методами психоанализа, типо «нарисуй на бумажке цветными карандашиками ту ебанину, которая воплощает твои страхи». Ну, Данте и нарисовал, но не по теме. Бедная та сестра, которой он своими каракулями закрыл проход в Рай. Сестры ненавидели Данте и систематически оставляли его без ужина, потому что он бунтарь, хулиган и мелкий богохульник, другие воспитанники ненавидели Данте, потому что он всё время молчал и только по ночам орал как резаный, будто из него сам Сатана выходит, в общем, этот этап жизни Данте ничем хорошим ему не запомнился. Они прогуливаются по скверу, украшенному декоративно обрезанными кустами, и Данте рассказывает, что большая часть его подросткового возраста прошла в решении двух проблем: экономической и психологической. С утра до вечера Данте развозил газеты, стриг газоны, доставлял посылки и убирал парки, чтобы скопить хотя бы какие-то деньги на переезд из приюта или, может, даже из города, а ночью вёл борьбу с назойливыми страхами, не покидающими его с самого дня трагедии. Не можешь спать, потому что снятся кошмары. Не спишь — не можешь нормально работать, не зарабатываешь деньги. Сон — это топливо, но чтобы его заполучить, нужно пройти через длинющую полосу препятствий из ужасов, любезно тобою же придуманных. Данте учился подавлять негативные аспекты своего подсознания и демонические аспекты своего организма одновременно. Главными испытаниями в его новой жизни должны были стать не полководцы Ада, а налоги, ЖКХ и социальные взаимодействия. Ему предстояло стать не героем, спасшим мир людей, а героем, спасшим себя от бездомности. Так и рождается Тони Редгрейв. Они проходят мимо улицы, заставленной вдоль и поперёк кафешками и ресторанами, и Данте раскрывает финальные аккорды своей истории: как ему удалось найти более-менее нормальную работу, самую дешёвую из возможных квартир и каких-никаких друзей. Вот и всё. Хэппи энд. — Мне жаль, — в очередной раз говорит Вергилий, как будто Данте глух ко всем его раскаяниям, — что меня не было рядом, когда это было необходимо. И Данте в очередной раз отвечает: — Забей, ладно? Ты не был обязан заменить мне родителей. — Напротив. Именно это я и должен был сделать. Вергилий рассказывает свою историю, пока они неторопливо шагают по набережной. Не найдя в руинах дома ничего, кроме пепла их прошлой жизни, Вергилий словно одержимый отправился на поиски ответов. Город за городом, страна за страной, он шёл по невидимым следам, оставленным теми, кто был повинен в их трагедии, желая узнать, кто и почему; и после, уталив жажду знаний, он утолил бы жажду отмщения. Разумеется, для воплощения своих желаний ему нужна была сила и полное понимание того, как та пороховая бочка под названием Ад, на которой наш мир стоит, работает. Путь его лежал через храмы, святыни, церкви, музеи, древние библиотеки, убежища культистов и те выжженные земли, в которых когда-то открывались врата в Пекло. Путь его был окрашен кровью демонов, встречавшихся на его пути. Это были десять лет скитаний в поисках решений, и все эти десять лет прошли напрасно. Ответов он не нашёл, не нашёл и отмщения. Но, спасибо хозяйке-судьбе, ему удалось отыскать потерянного брата. — То есть, — уточняет Данте, — ты с восьми лет сам по себе колесил по миру? Без денег, без еды, без крыши над головой? — Ты удивишься, братец, на что способно твоё тело, если ты опираешься на сильную сторону своей природы. Звучит как упрёк. Не, деньги-то у Вергилия есть. Как бы он ещё покупал свои модные костюмы? Так что он не полноценный аскет, вы не подумайте. Способ заработка, правда, у него своеобразный. Знали бы вы, сколько денег готовы отдать люди, которых ты спас от участи стать закуской для демона. Они подходят к жилому комплексу, и в голове у Данте, гордого обладателя одной из квартир, нарастает напряжение. Вот он сейчас покажет Вергилию свои хоромы, они выпьют чаю и поболтают ещё часик-два о жизни, а что потом? А потом Вергилий скажет «прости, дорогой брат, хорошо было повидаться, но мне пора продолжить свои поиски дзена, ты тут не скучай, пока, удачи, до новых встреч». Потому что а как иначе? Для таких людей, как Вергилий, цель — это не просто принцип, это смысл жизни. Если Данте смирился с участью прожить скучную, но безопасную жизнь, то в его брате всё ещё горит огонь отцовского наследия, который тянет и тянет его к опасности, к драйву и кровопролитию. Быт — не для него. А что же ты, Данте, хочешь втянуть Вергилия в повседневность? Насильно приковать его цепями, чтобы тот не попытался сбежать в мир, где существуют демоны, в мир, который ты добровольно покинул? Ты хочешь, чтобы он был под рукой, как какой-нибудь оберег или напоминание о прошлом, которого ты себя постепенно лишаешь? Или ты наоборот хочешь сжечь всё связанное с Данте, и в это «всё» входит твой горячо любимый брат, один сплошной крест на личности Тони Редгрейва? Ах Данте, чего же ты желаешь? Рискованной заботы или безопасного одиночества? Размышляя о не самых радужных перспективах, Данте не сразу замечает, как в их сторону, шаркая тапочками по асфальту и почёсывая живот, движется его сосед. — Вечер добрый, Тони, — говорит предположительно Джо. — Вечер, — здоровается Данте и с дежурной улыбкой включает режим добродушного соседа. — Как дела? — Дела отлично. Дочурка моя вот выиграла соревнования по плаванию вчера, будем праздновать. Ты бы видел: гребла, как подводная ракета! Данте вежливо кивает. Опять будут до часу ночи посудой греметь и тосты орать. — Ты сам-то как? — интересуется… э-э, Джим? — Да нормально всё. Привёл вот… Данте оглядывается по сторонам, Вергилия рядом с собой не находит. Так… и куда… А, без паники, вот он, уже стоит в входа в дом, стенку подпирает. Дурак асоциальный. — Я чего хотел сказать-то… — говорит вроде бы Джон. — Хозяйка квартиры опять приходила, когда тебя не было. Просила передать, что зайдёт за оплатой завтра утром, и если тебя опять на месте не будет, то свои вещи ты найдёшь на улице. — Понял. Спасибо за предупреждение. Данте присоединяется к брату, и вместе они поднимаются на третий этаж дома. Имитируя барабанную дробь ударами по бедру, Данте открывает входную дверь квартиры номер 18 и отходит в сторону, чтобы Вергилий мог войти первым и полюбоваться на… …на обычную однокомнатную квартиру, у которой спальня/гостиная от кухни никак не отделена, где всё обклеено блеклыми жёлтыми обоями, на которые НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ нельзя ничего вешать (но Данте всё равно увешал весь периметр квартиры плакатами пикантного содержания, потому что он бунтарь, хулиган и мелкий богохульник, а ещё с женщинами на стенах не так тоскливо), где посередине стоит лишь одна скрипучая незаправленная кровать, напротив неё старенький телевизор и магнитофон. А ещё, разумеется, в квартире ужасный срач. Вергилий не впечатлён, но и особо разочарованным не выглядит: явно морально готовился к чему-то подобному. Он только вздыхает, глядя на количество коробок из-под пиццы, но слава Богу, лекцию о правильном питании не заводит. — Ты присаживайся, — говорит Данте, пока снимает со стен свои глянцевые сокровища. Нет, ему не стыдно перед братом, просто завтра грядёт проверка, а вот это уже страшно. Вергилий максимально элегантно, насколько это вообще возможно в настолько неэлегантном месте, присаживается за стол на кухне. Данте включает телевизор, чтобы тот потихоньку разгонял неловкость, а сам отправляется на расхищение холодильника. — Пить хочешь? У меня есть кола, пачка молока, чай, кофе и… вода из-под крана. Если хочешь чего-нибудь покрепче, могу сгонять в магазин, у меня там друг работает, бухло без документов продаёт. О, ещё есть пицца, если ты голодный. Клянусь, ей всего три дня. Поначалу Данте слышит лишь бубнёж ведущего новостей из телевизора (в Арабских Эмиратах опять что-то не поделили), и ему становится немного страшно от той мысли, что как только он высунет голову из холодильника, его брата уже и след простыл, но после минуты осуждающего молчания Вергилий таки спрашивает: — И как тебе здесь? Данте мысленно выдыхает, берёт банку колы и садится за стол. Вергилий, закинув ногу на ногу, краем глаза поглядывает в окно, на приближающиеся сумерки. — Не люкс-апартаменты конечно, но жить можно. — Денег хватает? — Со скрипом, но да. — И тем не менее, ты накупил электроники. — Телевизор был здесь и до меня, но магнитофон, признаю, я купил на свои кровные. Эта детка была слишком крута, чтобы оставить её в магазине. — Ты ведь понимаешь, что мог бы жить в куда более хороших условиях? — Если эти хорошие условия как-то связаны с убийством демонов, то я пас. Меня в моей жизни всё вполне устраивает. — Хм. И снова тишина. Как будто все возможные темы для разговоров они уже исчерпали ранее, хотя говорили так ничтожно мало. Как будто им друг с другом неловко, хотя в детстве Данте мог хоть весь день не затыкаться и рассказывать обо всём, что придёт в голову, лишь бы Вергилий был рядом и делал вид, что слушает. Вы больше не дети, Данте, а в мире взрослых людей всё куда сложнее. И, как настоящий взрослый, ты должен рано или поздно осмелиться и задать тот самый неизбежный вопрос. — Так… ты в отеле остановился, да? Не этот вопрос, Данте. «Что ты планируешь делать дальше». Спроси его, когда он умчится навстречу приключениям. — Нет, — отвечает Вергилий. — Ты же вчера приехал в город, да? — Да. — И где ты тогда ночевал? — Нигде. Я искал тебя. Данте вопросительно поднимает бровь, мол, ты серьёзно что ли, а Вергилий просто молча смотрит на него в ответ, будто Данте спрашивает какие-то совершенно очевидные вещи. — Где тогда твои вещи? — Я налегке. — Ты прикалываешься надо мной? — С чего ты взял? Новости закончились, начали крутить какой-то фильм. Боевик. Позади Данте всё взрывается, гудит и ревёт. Перед ним — полное затишье. Вергилий похож на статичную картинку, у которой только глаза периодически дёргаются в сторону экрана. Он как будто даже не дышит. Ждёт чего-то. — Не стой столбом, сделай что-нибудь! — кричит кто-то из телевизора под звуки автоматной очереди. Данте немного не по себе. Ладно. Много. — Посоветовать тебе недорогой отель?.. — Вообще-то… Вергилий протягивает руку вперёд и касается руки Данте, намертво от нервов прикованной к банке с газировкой. Пальцы у него такие холодные; так же ощущался бы на коже жидкий азот, если бы не превращался тут же в пар при контакте с воздухом. Ещё пара секунд, и в тех местах, где кончики пальцев соприкасаются с кистью Данте, образуются уродливые фиолетовые дыры. Данте отдёргивает руку, хотя прекрасно понимает, что все эти ощущения — не более чем злая шутка его сознания. Вергилий обхватывает рукой банку (ужасно, ужасно элегантно), подносит её к губам и делает глоток. Данте прижимает заледеневшую руку к груди. Скажи, можно ли считать это доказательством? Доказательством того, что ты правда сидишь передо мной, живой и реальный? Вергилий говорит, пока его губы всё ещё легонько прижаты к краю банки: -…я думал переночевать здесь. Он протягивает банку обратно. Данте аккуратно принимает её, стараясь не касаться чужой руки. Несмотря на всё, в тех местах, где губы Вергилия соприкасались с банкой, инея нет. На улице уже стемнело, а они сидят на кровати, противно скрипящей от малейшего телодвижения, и смотрят телевизор. Данте предлагал брату переодеться во что-нибудь лёгкое, но Вергилий настойчиво отказал, ибо такие людские радости как домашняя одежда — это не для него. Он разве что плащ снял и повесил на спинку стула, и чёрт возьми, только гляньте на его руки; парень времени зря не терял, качался. Данте смотрит в экран, толком не анализируя то, что на нём происходит, и в особо захватывающие моменты фильма смотрит на Вергилия. Это, вроде как, должно быть скрытное поглядывание, но таковым оно не получается, потому что Вергилий делает ровно то же самое. Серьёзно, они могут просто выключить телевизор и начать смотреть друг на друга. Им обоим это явно будет интереснее. Ситуация настолько бытовая, что аж больно. Кино, пицца (которой, клянусь, всего три дня), темнота, коленки, периодически потирающиеся друг о друга, потому что места на кровати чертовски мало, и необычайное чувство спокойствия. Если бы кто-то сказал Данте, что однажды он будет сидеть рядом с мёртвым братом и смотреть «Очень страшное кино 3», то он даже не знает, рассмеялся бы или заплакал. Фильм прерывается на рекламу, и пока женщина с зубами цвета наичистейшей горной вершины предлагает зрителям услуги риэлтора, Данте встаёт с кровати, достаёт из шкафа тяжеленное вековое одеяло и кидает его на пол. — Что ты делаешь? — спрашивает Вергилий. — Место себе ко сну готовлю. — У тебя есть кровать. — Если я займу кровать, — говорит Данте, сворачивая простынь из шкафа в несколько раз, чтобы получилось некое подобие подушки, — то тебе придётся спать на полу. Как хороший хозяин, я не могу позволить своему гостю так страдать. — На кровати достаточно места для нас обоих. Данте фыркает. Вергилий, однако, своё предложение забавным не находит. — Тебе не кажется, что мы немного переросли тот возраст, когда по-братски делить кровать незазорно? — Ты видишь в этом проблему? Какой-то парень на скейте рекламирует жевательную резинку. Данте смотрит на то, как он выделывает всякие трюки, одновременно надувая большие голубые пузыри из жвачки, потому что куда-то ещё смотреть больно неловко. — Я лучше буду бодрствовать всю ночь, чем выгоню тебя с твоей собственной кровати, — говорит Вергилий. — Ха. Так ты не шутишь. — Стал бы я? Нет. Ты ведь не умеешь. — Только не жалуйся потом, когда я разбужу тебя сонным пинком в живот. Это болезненно напоминает о прошлом, хотя на него так не похоже. Тогда, давно, когда всё было чуточку проще, они каждую ночь проводили вместе, бок о бок, потому что так они были устроены, так они тянулись друг другу, как две неразрывные части чего-то целого. Вергилий тихо, чтобы не услышала мама, рассказывал истории, которые или прочитал, или придумал сам, а Данте до последнего старался не засыпать, чтобы продлить эти мгновения чуть дольше. В ночи Вергилий был честнее всего. Может, потому что испытывал родство с такой же загадочной и холодной луной. Сейчас они, два здоровых лба, пытаются уместится на хлипкой кровати, а в темноте вместо шёпота Вергилия звучит только скрип и чья-то ходьба за стеной. Вергилий так и лёг, в штанах и своём дизайнерском жилете, и Данте боком чувствует жёсткую текстуру его одежды — ещё один показатель того, как его брат умело выстраивает стены между собой и окружающим миром. Данте слушает: стук за стеной, машины за окном, гудение холодильника, дыхание, но только его собственное. Как будто рядом с ним лежит кукла. Иллюзия. Призрак. — Тебе снятся кошмары? — спрашивает Данте. Смотрит на то, как у Вергилия беззвучно поднимается и опадает грудь. — Мне уже долгое время ничего не снится, — отвечает Вергилий. Данте слышит его, но это не мешает ему сомневаться в его присутствии. Когда разговор, казалось бы, уже оборвался, и пора засыпать, Данте чувствует, как пальцы касаются его лба и скользят вверх, к макушке. — Расскажи мне, — просит Вергилий, — о чём твои кошмары. Касания его всё такие же холодные, но теперь уже не обжигающие. Чаще всего это их дом, полыхающий адским ненасытным пламенем. Их мать, стоящая перед шкафом, пока позади неё всё рушится, что каждый раз кричит новые просьбы и новые мольбы. Демоны, врывающиеся в кофейню, где Данте пытается забыться, что убивают каждого на своём пути. Вергилий, разумеется, хотя сны о нём Данте никогда не запоминает. Но каждый раз точно знает, что ничего хорошего в этих снах не бывает. — Я надеюсь, — шепчет Вергилий, пока его рука легонько ерошит волосы Данте, — что моё присутствие отпугнёт твои кошмары. Как тогда.VI
Может, Вергилий и хотел, как лучше, но вышло с точностью наоборот. Этот сон с его участием Данте не забыл. Вергилий стоит спиной к Данте, лицом к руинам, оставшимся от их дома. На горизонте, нарушая все законы физики, парят куски Редгрейв-Сити, огромные пласты асфальта с торчащими из него многоэтажками. Небо тоже не поддаётся объяснению: оно ярко-красное, местами жёлтое, и как будто разбитое, словно стекло. Данте зовёт брата, но вместо имени получается только жалкий скулёж. Вергилий, выросший девятнадцатилетний Вергилий, точно такой же, каким он предстал перед Данте днём ранее, поворачивает голову назад. Он что-то говорит, но Данте слишком далеко, чтобы его услышать. Его губы шевелятся и шевелятся, вырисовывая слова, вырисовывая признания и секреты, пока колючие корни не начинают вырываться из его рта, а позже и из носа, и из глазниц. Пока его не разрывает изнутри на части. Данте просыпается с громким вздохом и первые секунды не слышит ничего, кроме оглушительного стука своего сердца. Перед его глазами так и стоит эта картина: куски его брата летят во все стороны, а на его месте остаётся уродливое живое дерево. Данте рукой ощупывает кровать, глотая ртом воздух, и понимает две вещи разом: Во-первых, стучит не у него в ушах. Кто-то тарабанит в дверь. Во-вторых, Вергилия на кровати нет. Данте в нешуточном отчаянии осматривает комнату, но никаких мёртвых братьев в ней не находит. Нет даже следов присутствия другого человека. На стуле, где раньше висел плащ, теперь пусто. Ну разумеется. Всё было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Чудесное спасение и не менее чудесное воссоединение. Данте, ты настолько жалок, что на полном серьёзе поверил в бред, порождённый твоей фантазией. Создал себе чёртову тульпу, чтобы та, как он там говорил, «отпугивала твои кошмары». Вот поэтому Данте не любит фантазировать на тему «что, если». Потому что напридумываешь себе всякого, а потом ужасно тоскливо на душе. Пока утренний гость не выбил дверь, Данте, борясь с непрошенной резью в глазах, её открывает. За ней стоит укутанная в шаль старушка ростом ему по плечи, с квадратными очками и таким длинным крючковатым носом. Прямо вылитая ведьма из мультфильма. Жадная как сам Дьявол. — Энтони Редгрейв, — говори она недовольно, заглядывая Данте за спину, на случай, если он прячет там оргию. — Доброе утро, мисс Аддамс. Вы меня разбудили. Убедившись, что голых женщин или, упаси Боже, мужчин в квартире нет, старуха выпрямляется и нарочито сердито уведомляет: — Да будет Вам известно, юноша, Вы просрочили оплату на три дня. — Я работаю, мисс Аддамс. А Вы уж, так совпало, приходите именно тогда, когда я отдаю долг обществу. — Мы все работаем, мистер Редгрейв, и все кроме Вас успевают платить вовремя. Поверьте, у меня найдутся арендаторы и почестнее, так что советую не испытывать моё терпение. Данте достаёт из сумки деньги и молча протягивает их скупой сволочи. Та их, разумеется, пересчитывает. — Довольны? — Платите впредь вовремя, юноша. И музыку после девяти выключайте. Данте закрывает дверь и прислоняется к ней спиной. Суровая реальность после таких приятных фантазий бьёт нещадно. Зато будет, что рассказать на собрании нытиков. «Прикиньте! Я настолько отчаялся, что уже придумал себе брата, чтобы тот меня успокаивал!». Только Данте собирается зайти в ванну, чтобы помыться и незаметно пустить скупую слезу, как ему навстречу выходит Вергилий, отряхивающий мокрые руки. — У тебя все полотенца в стирке, — говорит он несколько осуждающе. Данте сейчас точно расплачется. Пятнадцать минут спустя, когда он выходит из ванны в более-менее презентабельном виде, Вергилий всё ещё никуда не исчез и сидит на стуле. Сидит, как бы это сказать… по-богатому. Для полноты картины ему нужно только газету в руки запихнуть и поставить на стол дымящийся английский завтрак, и вот он, готов пижон. Он определённо пошёл в отца своей любовью к этим средневековым костюмам и аристократичному поведению. Данте по сравнению с ним уж совсем плебей какой-то. — Кто приходил? — спрашивает Вергилий. — Да так, коллектор. Даже хорошо, что ты в ванной был, иначе она бы меня живьём сожрала. — Почему? — Домашние животные в квартире под запретом. Вергилий, само самообладание, лишь поправляет воротник плаща. — Вижу, за десять лет твоё чувство юмора ни капли не изменилось. Всё такое же незамысловатое. — А ты всё такой же зануда. — Некоторые вещи просто отказываются меняться, да? Вергилий провожает Данте до работы, но зайти на кофе снова отказывается. На резонный вопрос «а чем ты будешь до двух часов дня заниматься?», он отвечает коротким «найду чем» и уходит, предположительно покорять те достопримечательности Редгрейв-Сити, что они не успели полить грязью вчера. Ну, это обнадёживает. То, что он собирается вернуться за Данте, а не собрать свои отсутствующие чемоданы и уехать. — Неужели звёзды сошлись, и Тони Редгрейв пребывает утром в хорошем настроении? Увы и ах, Артур путает хорошее настроение с нервной дёрганостью. Не станем его винить, в случае с Данте ошибиться и правда легко. Обычно на работу он приходит в состоянии сонной амёбы, что с затаённой ненавистью ко всему живому криво улыбается и делает латте, а сейчас стоит вроде ничего, бодрячком, мечется из стороны в сторону, словно от приятного предвкушения. Хотя на деле предвкушение не очень. Ему предстоит набраться сил, чтобы задать-таки Вергилию жизненно важный (без преувеличений!) вопрос, а потом стойко выдержать разочарование от полученного ответа. Ха. Данте даже не знает, какой ответ хочет услышать, но уже уверен, что ему он не понравится. Смена пролетает слишком быстро. Сделал пару американо, налил чай с облепихой да круассан в пакетик завернул, моргнул и на часах уже 14:15, Артур вернулся принять пост, а Вергилий терпеливо ждёт снаружи. Данте чувствует себя дайвером, запертым в клетке на невообразимой глубине, пока вокруг него хищно крутится белая акула, желающая плотно отобедать. Только вот Данте от брата отделяют не стальные прутья, а вполне себе разрушаемая стеклянная стена, которую он, при всём желании, даже без разрушений сможет преодолеть с помощью двери. — Следующие два дня ты работаешь после двух. И про субботу не забудь, — говорит Артур, надевая фартук. — Может, я сегодня за тебя вторую смену отработаю? — Иди домой, Редгрейв. Попытка была неплохая, но клетка всё равно с грохотом распахивается, и Данте уже летит в объятия неминуемого стыда и сожалений. Он справится. Десять лет он учился жить в одиночестве. Десять лет оставленная демонами рана зарастала коркой. Подковырни её сейчас — пойдёт кровь, но приспособившееся тело справится с заживлением быстрее. Любую боль можно стерпеть, если к ней привыкнуть. Всё, что не есть смерть, можно пережить. — Тебя мучают мысли, — говорит Вергилий. Не спрашивает. Утверждает. Не просит. Приказывает рассказать. Не тяни, Данте. Раскрой парашют, пока не долетел до земли. Ожидание — враг твой. Спонсор большей боли. — Что ты планируешь делать дальше? Они стоят на мосту, наслаждаются видом на пруд. Это один из тех мостов, на которые влюблённые толпами идут вешать замки и клясться друг другу в бесконечной верности. Этих стальных обещаний так много, что кажется, будто ещё пара скреплённых сердец и мост не выдержит, рухнет в воду вместе с сотнями любовных клятв. Символично? Да. Но вместе с тем и печально. Вергилий, верно, думает о том же самом. Он приподнимает один из замков, такой розовый, тяжёлый, с написанными маркерами инициалами. Спрашивает, чуть погодя: — А какую судьбу для меня избрал бы ты? И Данте впервые за долгое время разрешает себе помечтать. Наше место рядом друг с другом. Как у частей магнита, красной и синей. Как у дня есть ночь. Как у зимы есть лето. Как у зла есть добро. Как у любви есть ненависть. Как есть вещи совершенно разные, но их так и тянет друг к другу. Как у счастья есть горе. Как у каждого человека есть свой демон. Просто останься рядом. Ругай меня, осуждай меня, говори со мной, смотри на меня, существуй. Без устали рассказывай о том, что видел, что слышал и чувствовал. Позволь мне быть неотъемлемой частью твоей жизни. Не позволяй мне и далее жить в одиночестве. Давай обыграем наше прошлое, наше настоящее и наше будущее. Давай будем просто жить вдоволь, будто на свете ничего больше не существует. Давай вместе познаем боль и радость, сотворим и уничтожим прекрасное. Сбежим от реальности. Сбежим от фантазии. Не уходи, пожалуйста. Обрести что-то, а затем потерять снова, это ужасно. Это больнее, чем тысячи концов света. Это больнее, чем умирать Данте хочет сказать всё это, так громко, как только можно, но это не имеет смысла. Вергилий итак всё знает. Он всегда мог читать его мысли. — Желание моё может показаться эгоистичным, — говорит Вергилий. Мне плевать. Честно. Клянусь. — Желание моё может показаться невозможным. Всё равно. — Но я жажду его исполнения так сильно, что от нужды кружит голову. Это прекрасно. — Я хочу провести остатки своей жизни с тобой. Десятилетия, столетия, эоны и эоны, если нам суждено будет столько протянуть. Это чудесно. — Вся твоя жизнь, Данте. Я смею возжелать всю твою жизнь. Я хочу быть хозяином своей собственной жизни. Я хочу быть хозяином своего собственного тела. Я хочу жить. И кто Данте такой, чтобы не исполнить его желание?VII
Это глупое правило. Каждый раз, когда на собрание великомучеников приходит кто-то новый, а такое случается каждый раз, потому что каждый день люди умирают, калечат других и страдают сами, все члены Клуба Нытиков должны рассказать свою историю снова. Да, вот так. Даже если на этот раз из новичков пришла всего лишь одна условная Мэри, у которой на прошлой неделе умерла кошка, каждый должен поведать ей о своих проблемах, чтобы бедняжка не чувствовала себя обделённой. Чтобы ей не казалось, будто она включила телевизор и смотрит сериал с середины, не зная сюжета. С таким подходом многие уже знают истории друг друга наизусть. Вот тут, например, сидит Алекс, который смотрел на то, как его друг варится заживо в горячем источнике (упс! А никто не предупредил туристов, что здесь вода температурой с солнце?). Каждый раз Алекс в подробностях описывает, как кожа его друга краснела, лопалась и слезала с костей вместе с плотью. Вот тут сидит Линда, несчастная Линда, чей отчим был крайне изобретателен в плотских утехах. А вот это Коул, ему медведь выел половину кишок. Данте знает их, а они знают Тони, и всем им друг на друга одинаково фиолетово. Они даже не знают, зачем продолжают ходить и раз за разом ворошить осиное гнездо с воспоминаниями. Новый вид мазохизма. Я вынужден, говорит Данте. Я хочу, нехотя признаёт он. Я хочу выговориться и посмотреть, как всем на меня плевать. Я хочу показать другим, как мне плевать на них. До его очереди ещё далеко, так что он представляет Вергилия, чтобы унять скуку. Он вышел бы в середину круга из стульев, откинул бы назад плечи, и, словно древний оратор, стал бы рассказывать, как ядовитая слюна разжижает человека до атомов, как хрустят кости, когда их все разом перекусывает огромная пасть, о демонах настолько ужасных, что некоторые люди предпочитают выколоть себе глаза ручкой, чем смотреть на это лавкрафтовское безумие. Вергилий рассказывал бы всё в мельчайших мерзотных подробностях, а потом открыто смеялся бы со слабости людей, что считают свои смертные проблемы хоть сколько-нибудь трагичными. Не познав Ада, они не познают боли. Можно ли в таком случае считать Данте единственным достойным жалости? Данте соврал, что идёт к подруге в гости, потому что он в жизни не расскажет Вергилию, что наслаждается такими глупыми мероприятиями. Такими отвратительными мероприятиями! Если хочется плакать, ты можешь поплакать мне в плечо, маленький братец. Люди не достойны слышать твоих мыслей. Да, он сказал бы нечто подобное. А ещё сказал бы: «Не смей называть себя этим глупым именем». Тони, язвительно выплюнул бы он. С таким чётким, выразительным «т». Тебе было дано такое красивое, звучное имя, братец, а смеешь использовать другое. Меня тошнит… нет, мне отвратно слышать это. Твоё имя — Данте. И никакое другое. Да, его брат странный. Странный, требовательный, слегка пассивно-агрессивный и по совместительству единственный человек, что любит Данте. Мучения сладки, если выбираешь их сам. Не то чтобы Вергилий может запретить Данте ходить на собрания Клуба Нытиков. Нет, он не привяжет Данте к стулу и не станет его громко и долго осуждать. Он просто скажет «мне это не нравится», сложит руки на груди, отведёт взгляд и, может, театрально вздохнёт. И Данте будет этого достаточно, чтобы чувствовать себя ублюдком на всю оставшуюся жизнь. Так что… пусть Вергилий пребывает в блаженном неведении. За таким бурным потоком мыслей Данте даже не замечает, как очередь подходит к нему. Он садится прямо, убирает волосы с лица и говорит: — Всем привет, меня зовут Тони, мне девятнадцать, пицца — моя любимая еда, когда мне было восемь мои мать, отец и старший брат взорвались вместе с нашим домом. О, небольшая поправочка: недавно я узнал, что мой брат жив.VIII
Достаточно быстро они падают в рутину. Им не потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к постоянному присутствию друг друга, и этот факт Данте невероятно радует. Всё же, спустя столько лет, высока была вероятность, что они будут ощущать себя незнакомцами, что процесс объединения будет долог и мучителен в своей медлительности. Как с гитарой, которую ты однажды забросил и долгое время даже в руки не брал. Мозоли на пальцах пропали, аккорды повылетали из головы, инструмент в руках лежать нормально отказывается, и ты упорно и долго, кусочек за кусочком, восстанавливаешь утраченный навык. Навык общения с Вергилием, с одним из самых необщительных существ в мире, восстановился на удивление быстро. Будто он даже не пропадал, просто прятался в уголочке мозга и ждал своего часа. Их жизнь — это не расхищения гробниц, поиски древних околодемонических цивилизаций или эпические сражения каждую минуту. Их жизнь — это посредственное существование в небольшом городке по одному и тому же неизменному сценарию. Но Данте большего и не надо, честно. Он мог вы вечность провести запертым в каком-нибудь подвале, где единственное развлечение — это выскребание на стенах дней своего заточения, лишь бы Вергилий был вместе с ним. Данте довелось однажды в пьяном откровении рассказать своему брату об этом. Ну, о том, что с ним ему никакие бесконечные страдания не страшны. Не то чтобы Данте сильно хотел открывать настолько личные подробности своей привязанности, но он ведь молод, глуп и в тот момент был ужасно пьян. Вырвалось как-то само по себе, причём так по-идиотски искренне и наивно. Дело было так: Данте решил, что негоже не отпраздновать воссоединение кровных душ, пошёл в минимаркет напротив дома и накупил столько пива, сколько могла позволить его малюсенькая зарплата. Вергилий, увидев на столе месячный запас пойла, пришёл в крайнее недовольство, потому что «алкоголь отравляет тело и душу», «пьют его только глупцы со склонностью к саморазрушению» и бла-бла-бла. Данте, конечно, подулся немного, но быстро принял тот факт, что пить ему предстоит в одиночестве и за двоих. Вергилий, однако, не ушёл из квартиры в знак протеста, когда Данте начал пивной марафон, и весь вечер сидел напротив брата за столом. Пока Данте открывал одну банку за другой, Вергилий чуть ли не до молекулярных подробностей рассказывал ему, что и с какой скоростью в его организме под действием спирта разлагается. Где-то между почками и печенью Данте надоело слушать, и он начал говорить сам. Он толком не помнит, о чём говорил, просто плёл первое, что приходило ему на пьяный ум. Какие-то факты о своей жизни, может, какие-то извинения или забытые за трезвостью горести, а Вергилий всё слушал и слушал, будто ничего интереснее в этом мире нет. (Данте даже думать не хочет, почему этот факт ему так льстит) В общем, говорил он много и говорил странные вещи, а когда степень его пьяного бреда дошла до предела, он внезапно решил, что лучшего времени для сердечного признания не найти. — Вот честно… ты слушаешь? Слушай. Я готов жить в пустоте и темноте, в голоде и холоде, на выжженной убитой земле, только если со мной рядом будешь ты. Вергилий аккуратно забрал банку из рук Данте и молча отвёл его в кровать. И пусть Данте многого с того вечера не помнит, но глубоко польщённое и несколько пьяное от приятного удивления лицо своего брата он не забудет уж никогда. Вергилий редко краснеет. Такие моменты нужно сохранять в памяти и смаковать. На следующий день краснеть уже был вынужден Данте, потому что Вергилий нещадно сверлил его по поводу начинающегося алкоголизма и той ереси, что он под пивом наплёл. Если забыть про тот раз, то можно точно сказать, что воссоединение прошло гладко и некоторое время так же гладко и продолжалось. Они просыпаются, Вергилий провожает Данте до работы, встречает его после, они прогуливаются по городу и возвращаются домой. По выходным они лениво проводят весь день у телевизора или за книгами, что Данте начал брать из библиотеки, а ещё много-много разговаривают. Вергилий рассказывает о местах, в которых побывал, о людях, которых повстречал, о демонах, которых убил, а Данте просто лежит рядом и наслаждается историями чуть ни с урчанием довольного кота. И он задаёт вопросы, кучу вопросов о самых незначительных деталях, и Вергилий с радостью на них все отвечает. Было бы прекрасно, останься бы их жизнь такой же по-бытовому уютной. Лишь они вдвоём в своём маленьком коконе, куда нет прохода трагедиям и злобам. Было бы чудесно. В тот день Вергилий решил, что роскошные патлы Данте пора укоротить, а то они лезут в глаза, сыпятся и их владелец за ними в принципе ухаживать не горит желанием. Данте сходил к соседям, одолжил ножницы (такие большие, для бумаги) и сейчас сидит на стуле в ванной перед зеркалом, пока Вергилий расчёсывает его влажные, свежевымытые локоны. Не салон красоты, конечно, зато бесплатно. — Эй, у меня есть шикарная идея, как нам провести выходные, — говорит Данте, как только ножницы в руках его брата начинают громко щёлкать. — Я слушаю. С тех самых пор, как Вергилий стал официальным жителем квартиры (официальным только по меркам Данте. Если хозяйка узнает, что помимо него тут кто-то на постоянной основе живёт, то вышвырнет их обоих), Данте не оставляет надежды интегрировать своего брата в общество. Он таскает его по улицам, паркам, по кафе и ресторанам, что им по карману, и по прочим оживлённым местам Редгрейва, где глаз его брата может хоть кто-то зацепить. А ещё Данте таскает газеты и упорно изучает колонки с доступными вакансиями, но ни одна из предложенных работ Вергилию не нравится. Нет, Данте не жмот, который хочет, чтобы его брат платил долю за квартиру, еду и воду (за последние два пункта и платить нечего: Вергилий, сущность эдакая демоническая, ни хрена не ест и пьёт крайне редко, а в душе дольше двух минут никогда не сидит). Просто если Вергилий начнёт работать, то… очеловечится, что ли. Окончательно пустит в Редгрейв-Сити корни и займёт чем-нибудь, наконец, свои терзаемые бездействием тело и разум. Ну, может, совместными усилиями они и на квартиру побольше накопят… Так вот, социальные взаимодействия, грандиозная слабость безупречного Вергилия. В детстве он ни с кем кроме Данте не ладил, вечно отказывался играть с соседскими детьми, предпочитая веселью свои нудные книжки. Если дело и доходило до, боже мой, общения, то Вергилий уступал весь контроль над ситуацией Данте, а сам играл роль безмолвной тени, чьё единственное предназначение — мрачно ходить за своим братом, охраняя его покой. С тех пор мало что поменялось: Вергилий всё так же безнадёжно ужасен в общении с другими людьми. Все десять лет единственной темой для разговоров со смертными для него была работа по уничтожению демонов, она же торги за более выгодную оплату услуг борца с нечистью. Да и интеракции эти были сугубо вынужденными, коммерческими. Сейчас, когда деньги — не такая уж большая нужда, взаимодействия с людьми у него вообще свелись к нулю. Данте его не может заставить даже просто-напросто зайти в кофейню, заказать что-нибудь да познакомиться с Артуром. А когда Данте работает, что? Ничего. Вергилий ходит по городу, как волк-одиночка, всем своим видом показывая, что своё драгоценное внимание на разговоры с кем-то тратить не намерен. С таким подходом к жизни можно ненароком и депрессию заработать. Обязанность Данте — вытащить брата из этой ямы интроверсии и заставить его повести себя по-человечески открыто хотя бы разок. — Моей подруге Пэтти в это воскресенье стукнет восемнадцать, и по этому поводу она устраивает грандиозную тусовку у себя дома. Половина города придёт, не меньше. И мы тоже должны пойти. — Мы ничего не должны. — Ладно, я должен. А ты пойдёшь со мной за компанию. С минуты две в ванне звучат только щёлканье ножниц и капающий кран. Чик. Кап. Чик. Кап. Если хорошо прислушаться, то можно также услышать дыхание Данте, глубокое. Данте уже собирается повернуться назад и потребовать ответа, но Вергилий хватает его за голову в районе висков и удерживает на месте с тихим «не дёргайся». — Зачем? — спрашивает, наконец, Вергилий. Зачем ему тратить своё время на общество глупых людей и на общество алкоголя? На глупую традицию под названием «день рождения»? — Потому что тебе социализироваться надо, социопат хренов! У тебя ни друзей, ни знакомых нет. — Мне и тебя вполне хватает. — Я твой брат! — И? Очередную попытку развернуться прерывает своей стойкой хваткой Вергилий. Данте злобно зыркает в зеркало, надеясь, что посыл его взгляда понятен. — Каждому человеку нужно общение. С разными людьми, Вергилий, с разными. — Я бы не назвал нас людьми в стандартном понимании этого слова. — Да Господи, какая разница? Демоны тоже общаются между собой… как-то. — Как-то, — хмыкает Вергилий. Насмешливо. — Не придирайся к словам, умник. Ты меня понял. Тебе что, сложно что ли? Сходишь, поешь бесплатно, поговоришь с кем-нибудь о своей любимой поэзии, всяко есть здесь такой же дурак, которому она нравится. Может, ты даже имениннице приглянёшься! — Мы с тобой делим одно лицо, Данте. Если бы оно ей нравилось, ей бы давно «приглянулся» ты. — Не-е, она во мне видит только почётного друга. Но, может, ей понравится твоё занудство. — И всё же, я предпочту потратить свободный день на что-нибудь полезное. — На что? У тебя есть идеи получше? — Да, — отвечает Вергилий, и Данте невольно дёргается, когда холодные пальцы касаются его плеча. Незащищённого, голого плеча, почему-то вспыхивает в голове мысль. Хищник ощупывает плоть, перед тем как сделать укус. Хирург ощупывает кожу, перед тем как сделать надрез. Хотя Вергилий лишь стряхивает с его плеча белые обрезки волос, Данте почему-то готовится испытать сильную боль. — Как давно ты держал в руках Мятежник, брат? Недавно, думает Данте, но та жалкая стычка с ослабшим и крайне немобильным демоном, где для победы нужно было лишь пару раз мечом взмахнуть, вряд ли считается. — Не пользовался им с тех самых пор, — отвечает Данте. Вергилий сам знает, с каких. — Я так и подумал. Твоё тело явно не в самой лучшей физической форме. — Ты меня сейчас толстым назвал? — Нет. Неспособным. Причём не только в физическом плане. Твои демонические силы тоже ужасно ослабли. Настроение Данте стремительно летит вниз, ведь это уже второе упоминание их не совсем человеческой природы за столь короткий срок. Да, ему неприятно. Ему хотелось бы забыть об этом факте, как люди забывают о болезни в стадии ремиссии. Как люди игнорируют знание о том, что Солнце взорвётся и Вселенная схлопнется. Но Вергилий постоянно норовит ему напомнить. Словно дня него слово «человек», применимое к одному из них, это оскорбление. Ровно как для Данте слово «демон». — К чему ты клонишь? — спрашивает Данте, и вопрос выходит по его меркам слишком резким. Вергилий, разумеется, заметил перемену в настроении, если судить по тому, как ножницы на секунду перестают щёлкать. — В это воскресенье я хочу отправиться с тобой за город и потренироваться. Как раньше. Данте помнит, как было раньше, их постоянные сражения на деревянных мечах, которые зачастую заканчивались слишком кроваво для простой детской игры, и эти воспоминания стоят по соседству с воспоминаниями о криках их матери, сгорающей заживо. — Мне навык владения мечом в жизни не пригодится, так что уж прости, Вергилий, но я откажу. Обе руки Вергилия оказываются на плечах Данте, такие холодные. В зеркале отлично видно, насколько различается по цвету их кожа. Насколько Вергилий мертвенно-бледный. — Предположим, — говорит он, слегка сжимая плечи Данте, — что ты однажды столкнёшься с демоном. В этой схватке, вероятнее всего, ты окажешься проигравшим и умрёшь. В твоём нынешнем состоянии тебе не хватит сил, чтобы победить. Ты уже чуть не умер, встретив тварь, слабую тварь. Ты был готов умереть. — Вероятность того, что я снова встречу демона, крайне мала, спасибо нашему отцу за это, к слову. Стоит ли так напрягаться из-за одного процента возможности? «Снова». Ты неосторожен. Хочешь разболтать Вергилию свой маленький секрет? Дать ему больше аргументов? — Ты ошибаешься, — говорит Вергилий. — Демоны постоянно прорываются в мир людей. Сейчас даже с большей свирепостью, чем когда-либо. — Это не моя проблема. — А если демоны захотят уничтожить то, что тебе дорого? Это тоже будет «не твоей проблемой»? Если ты окажешься слишком слаб, чтобы защитить близких, ты просто отмахнёшься, глядя на их трупы? Слабость — твой порок. Твой смертный грех. Твоя ошибка. Вергилий не кричит, он просто повышает голос, хотя звучит это так, будто он надрывает горло. Не кричит и впивается ногтями Данте в плечи. — Однажды ты уже оказался слишком слаб, чтобы защитить себя и нашу мать. Ты хочешь, чтобы это повторилось? — Замолчи. Вергилий останавливается, хотя ему явно есть, что ещё сказать. — Пожалуйста, замолчи. Ох, Данте. Разве можно быть настолько жалким? Вергилий прав. Прав абсолютно во всём. Тебе нравится жить с пеленой перед глазами, прикрываясь каким-то давним обещанием. Тебе нравится не делать ничего, ведь так, кажется, безопаснее. Тебе нравится сидеть в зоне комфорта, в своём маленьком бункере, закрытом от реального мира. А когда придёт опасность, когда настанет конец твоим мирным денькам и всему, что ты любил, тебе некого будет винить, кроме себя. Одно твоё существование подвергает людей вокруг тебя опасности, а ты ни в какую не хочешь взять на себя ответственность за это. Вергилий больше не сжимает его плечи, а легонько, будто извиняясь, скользит по подстриженным волосам кончиками пальцев. Будто успокаивая. Данте не находит в себе сил, чтобы разозлиться. — Ты прав, — говорит Данте. — Нам стоит потренироваться. Но… не сейчас. Не в это воскресенье. И в принципе не в ближайшее время. Я слаб, а потому мне нужно время, чтобы сделать выбор. Чтобы утопить обиду, непрошенную и безосновательную. На правду не обижаются, какой бы жестокой она не была, но я ничего не могу с собой поделать. — Хорошо, — говорит Вергилий. — Стрижку я закончил. И этот разговор тоже. Данте крутит головой из стороны в сторону, глядясь в зеркало. Коротко, но в целом неплохо. — Кривовато, — говорит он из вредности. И вообще, Вергилий тоже заслужил порцию горькой правды в свою сторону. — В том твоя вина. Нечего было вертеть головой. Вергилий сам оценивающе смотрит на свою работу, зачёсывает длинные пряди назад. Говорит с улыбкой: — Тебе так идёт куда больше. — Тогда нас совсем будет не различить. — Это плохо? — Двух Вергилиев этому миру будет слишком много. Вергилий посмеивается. На коже Данте от его ногтей не осталось ни следа. Всё уже зажило. Жаль только, последствия этого разговора будут заживать куда дольше.IX
Несмотря на то что Вергилий чётко обозначил свою позицию как асоциальную, всю неделю Данте пытается уговорить его дать волю развязности и хоть разокX
Чего ты боишься? Я не знаю. Ты должен быть благодарен. За что? За возможность существовать, глупый. Ты знал, что шанс появления на свет конкретного индивида равен 1 к 400 триллионам? Ты — маленькое чудо. Не вижу в этом ничего такого. Вероятность того, что родишься именно ты, фактически равна нулю. Подумай только, как тебе повезло, что шанс жить выпал именно тебе. Не девчонке Розе. Не мальчишке Тому. А именно тебе. Мне что же, радоваться тому, что я отнял жизни у триллионов других детишек? А что же ты, с удовольствием бы уступил своё место кому-то другому? Лауреату Нобелевской премии? Изобретателю лекарства от рака? Тому, кто сможет спасти человечество от неизбежной гибели? Молчишь. То-то же. Ты эгоист, и это нормально. Любой бы выбрал себя на твоём месте. Я не понимаю. Ты хочешь вызвать у меня чувство вины или наоборот, подбодрить? Я хочу, чтобы ты подумал. Подумал о тех, кого ты лишил возможности существовать. Попробовал почувствовать их боль. Если ты не существуешь, то и болеть у тебя ничего не может. Ошибаешься. Боль — это единственное, что у тебя остаётся. Больнее бывает лишь в одном случае. В каком? Когда ты существовал, а затем внезапно перестал. Глянь на свои руки. Что ты видишь? Как они рассыпаются в пыль. Глянь на свои мысли. Что ты видишь? Как они рассыпаются в пыль. Глянь на своё прошлое. Что ты видишь? Как оно рассыпается в пыль. Попытайся сделать вдох. Что ты чувствуешь в лёгких? Пыль, пыль, пыль, пыль. Мне кажется, я знаю, чего боюсь. Ответь мне. Я боюсь исчезнуть. — Данте, проснись. Он не то чтобы спал. Так, дремал. У Вергилия просто очень удобные колени. Только голову положил — уже в сон клонит. — Ты дёргался во сне. Снова кошмар? — Не помню. Что я пропустил? Вергилий продолжает машинально скользить рукой по волосам Данте, отгоняя остатки неприятного сна. Он признаётся, что в экран особо не смотрел, потому что задумался. Блин, а Данте так давно хотел посмотреть Терминатора; ждал, когда же его наконец начнут показывать, а потом взял и вырубился в самый ответственный момент. Ладно, потом повтор посмотрят. Проблемы со сном стали донимать Данте куда чаще, чем раньше. Иногда он полночи уснуть не может, иногда засыпает прямо стоя, как нарколептик. Его кошмары со временем превратились из кровавых бань в набор пугающих несвязных философских размышлений. Сегодня они говорят с невидимым собеседником о вечности, завтра — о Боге, послезавтра — о смерти. Кровавые бани хотя бы были понятны и привычны. Новый вид психологического ужаса — не особо приятная замена. Одна радость: Вергилий рядом и всегда готов заполнить пробелы в дырявом восприятии Данте. Уж он-то проследит, чтобы его глупый младший брат в полудрёме не кинулся случайно под колёса или не ушёл в дебри. Гаденький голос на подкорке сознания (не тот, что недавно начал хозяйничать в голове Данте, другой. Его ещё мыслями называют) спрашивает, а не Вергилий ли вина этим загадочным переменам. Десять лет жил нормально, а как только он появился — так сразу стало плохо. Его изнуряющие тренировки виноваты в том, что ты такой уставший. Его околодемоническая философия виновата в том, что беспокойство не даёт тебе нормально спать. Вот это — глупые домыслы. Вергилий — самое лучшее, что случалось с Данте за все годы его жизни. Перекидывать на него вину за тот бардак, что в голове у Данте творится — это наглость. Найдёшь другое объяснение, умник? А вот и найду. Рука Вергилия давно покоится не на волосах, а на шее Данте, легонько прижимаясь к линии пульса. Кончиками пальцев он чувствует лихорадочный тудум-тудум беспокойного сердца. Он говорит, пальцами рисуя на коже Данте успокаивающие круги: — Помнишь те рождественские ночи, когда мама разрешала нам не спать всю ночь? — Мы так долго её уговаривали не гнать нас в постель, а в итоге всё равно засыпали часам к трём утра. — Потому что так сильно бесились, что потом валились с ног от усталости. Маленькая с любовью украшенная ёлочка, ласковый тёплый свет свечей и шипящее радио, по которому в эту сказочную ночь играет нежная праздничная музыка. Их маленький хороводик перед камином, кружащийся музыке в такт. — Мы постоянно спорили, кто будет танцевать с мамой под её любимую песню, — вспоминает Данте. — А потом решили, что будем меняться в процессе. — Но это не мешало нам драться за право быть первым маминым партнёром. Горько-сладкие на вкус воспоминания. Тот самый желанный тип печали. — Я видел среди твоих кассет ту песню, — говорит Вергилий. Да, Данте не смог удержаться от приятной тоски. У кого-то на полках стоят фото их погибших родственников, у кого-то по вечерам играют их любимые песни. Идея приходит сама собой. Can't Help Falling in Love Элвиса Пресли всегда казалась Данте слишком приторной, потом стала слишком грустной. Песни о любви всегда почему-то сопровождаются чувством тягучей печали. Наверное, потому что любовь — сама по себе не во всех аспектах положительное чувство. Вергилий берёт на себя роль ведущего, Данте легко впадает в роль ведомого. В квартире места мало, большую часть пространства занимает кровать, так что им приходится топтаться на одном месте, чтобы не пособирать локтями все углы. Звук у телевизора выключили, на экране безмолвно вершит кровавый суд бесчувственный робот. Не так уж сильно эти роботы и отличаются от демонов, если подумать. У Данте с чувством ритма как всегда проблемы. Песня для него слишком медленная, он всё время куда-то спешит. Вергилий каждый раз терпеливо возвращает его в колею мелодии. Это немного неловко. Это во многом забавно. И в большей степени мило. Данте не может сдержать улыбки. Данте сложно сдерживать слёзы. — Данте, — говорит Вергилий, и его слова почти теряются за «like a river flows» Элвиса. — Скажи, ты доверяешь мне? Конечно. Что за глупый вопрос. — Ты веришь, что я не сделаю тебе плохо? Конечно. Как я вообще могу о таком подумать? — Тогда пожалуйста, расслабься и ничего не бойся. Вергилий кружит его в танце, будто укачивает ребёнка под колыбельную. Данте пытается не отдасться соблазну прикрыть на секунду глаза. Их кисти, скреплённые вместе, Вергилий вытягивает подальше. Под эту музыку, такую красивую и печальную музыку, не слышно, как лопается кожа. Убаюканное песней сердце начинает вновь неистово биться, когда Данте видит, что его рука теперь похожа на когтистую чешуйчатую лапу цвета бурлящей лавы. Он втягивает воздух, хотя этого не слышно за урчанием песни. Он пытается выдернуть руку из хватки, но Вергилий держит крепко. — Что это?.. — не спрашивает, а жалобно хнычет Данте. Его рука сейчас такая горячая и такая уродливая. И всё же, от полноценного шока его всё ещё что-то отделяет. Тонкая нить, удерживающая его над пропастью. — Отголосок твоей настоящей формы, — говорит Вергилий совершенно спокойно. Его рука даже сейчас ощущается холодной. — Она ужасна, — шепчет Данте. — Она прекрасна, — шепчет Вергилий. Take my hand — Я не хочу её. — От этого никуда не дется. Такой ты на самом деле. Take my whole life, too — Отвратительный? Страшный? — Сильный. Восхитительный. For I can't help falling in love with you — Тебе это нравится? — До глубины души.XI
— Тони, тебя почему во вторник на работе не было? Я тебя отмазал, но ещё раз за тебя отрабатывать не буду. Что значит, меня не было? Был же. Принял у тебя пост и ве-е-есь день напролёт делал флэт уайт. — Здравствуйте, Тони! Как Ваше самочувствие? Вас не было на двух сеансах, мы за Вас волновались. Так был же! Жаловался вам на жизнь, а вы жаловались на жизнь мне. Подтвердите, ребят? — Ты какой-то бледный. Хорошо ешь? Ем просто отлично, здоров как бык! Ты мне не мать, Пэтти, не нужно лезть со своей заботой. А не то тоже заживо сгоришь. — Мистер Редгрейв, почему квартира в таком ужасном состо… — Тони, у тебя кофе уже через край льётся, выключ… — Тони, прошу прощения, но наши собрания — не место для сна. Проявите немного уваж… — Эй, ты! Лапай чью-нибудь другую машину, когда падаешь в обморок! Ты глухой? Тебе вдар… — Мы три года знакомы, и ты только сейчас решил сказать, что тебя зовут Данте? Смешная шут… — Когда с братом познакомишь, чу… — «Претенциозность»? Ничего себе какие словечки ты знаешь. Кто ты такой и что сделал с То… — Не отвлекайся, братец. Данте протирает свободной рукой глаза. У него от недосыпа совсем чувство реальности поплыло. Как будто он находится в нескольких местах одновременно и ни в одном не может надолго задержаться. Не очень безопасно в таком состоянии мечом размахивать, а? Вергилий делает два взмаха катаной, вертикальный и горизонтальный. Полотно реальности разрывается в причудливом искажении насыщенного фиолетового цвета. Червоточина на этот раз побольше. Видимо, сегодня удим добычу покрупнее. Он объяснял, его начитанный старший брат, что Ямато обладает способностью создавать искусственные порталы в Царствие Подземное. Подобные постоянно спонтанно открываются во всех уголках планеты, и если людям не повезёт, чья-нибудь любопытная демоническая рожица вылезет наружу и устроит местным локальный Ад. Высшие демоны слишком сильны, чтобы пользоваться этими маленькими трещинами в пространстве, но у Мундуса, адского короля-мудилы, есть какой-то козырь в рукаве, позволяющий ему периодически расширять порталы и вместо одного маленького чертёнка отправлять наверх целые орды. О Мундусе и его возможном эпичном возвращении Вергилий настоятельно попросил пока не думать, хотя Данте сложно сдерживать свою новоприобретённую жажду крови по отношению к главному мудаку всея Ада. Данте носком ботинка подталкивает поближе к порталу купленную в магазине куриную тушку, что на жаре уже начала противно попахивать. Какая ж рыбалка без наживки? Человеческая кровь в качестве приманки подошла бы лучше, говорил в прошлый раз Вергилий, но Данте шутку не оценил. На этот раз на аромат мертвечины выползает, громыхая костями, скелет с косой, одетый в порванные лохмотья. Портал за ним тут же схлопывается с характерным трескающимся звуком. — Адский каин, — услужливо оповещает Вергилий, словно ведущий шоу про дикую природу. Сейчас вы можете наблюдать, дорогие зрители, как молодой самец Адского каина семенит в сторону оставленной охотниками приманки, но быстро теряет к ней интерес в пользу более аппетитной добычи. Для своей вековой внешности двигается этот скелет чересчур быстро, но Данте успевает заблокировать удар косой. Демон, с трудом двигая челюстью, издаёт раздосадованный стон, который тут же сменяется болезненным, когда его хрупкие рёбра пронзает насквозь Мятежник. Они лениво размениваются ударами ещё пару минут, пока демон не начинает разваливаться на части. Данте пробует попинать его череп, как футбольный мяч, но хрупкие кости после пары пинков рассыпаются в песок. Куда лучше, чем та букашка, которую Данте убил в прошлый раз: этот хотя бы сопротивляться. Но всё равно не очень! — Слишком просто, Вергилий! Как я должен учиться, если они такие хилые? — В обучении главное терпение, — говорит Вергилий, довольно разглядывая демонические останки. — Поторопишься и можешь об этом пожалеть. — Но ты же сам видишь, я этих парней как семечки щёлкаю. Мне нужен противник посильнее! — Я подумаю, — уступает Вергилий, доставая меч из ножен. — Но пока тебе придётся довольствоваться мной. — Чего же ты сразу не сказал, что заболел? — спрашивает Артур. Он пытается казаться недовольным, но в голосе его отчётливо слышно беспокойство. — Да я как-то… забыл. — Забыл? Он забыл. Господи, Тони, умом тебя не понять. Ладно уж, теперь хотя бы понятно, почему ты в последние дни всякий бред нёс и такой рассеянный был. Я передам боссу, что тебя неделю не будет. — Я бы рассчитывал на три. Артур скептично поднимает бровь, но, видимо, видок у Данте совсем печальный, так что он невольно соглашается с прогнозом. Вергилий открывает портал. На этот раз оттенок получается нежно-красный. — Если хочешь призвать сильного соперника, — говорит он, — то придётся кое-чем заплатить. На нашу кровь, кровь Спарды, жители Ада слетаются, как пчёлы на мёд. Готов стать донором? Данте подходит к червоточине и проводит ладонью по острию меча. Словно голодная пасть, портал всасывает его кровь в своё чрево, пытаясь впитать всё до последней капли. В смертельной тишине Преисподней раздаётся протяжный рёв. Данте, поражённый обширным аппетитом червоточины, не замечает, как чьи-то длинные когти, высунувшиеся из разлома, бьют по его лицу. Сначала он видит, как кровь капает на землю, а уже потом регистрирует боль. И ещё тот факт, что когти прошлись аккурат по его левому глазу и выдрали с корнем часть щеки. Всю левую сторону лица как будто обуяло пламя. Данте умудряется просунуть язык в новоприобретённую дыру в щеке. Желудок тут же одолевает спазм. — Его зовут Раж, — говорит Вергилий где-то на отдалении, за болью. — Это, ты считаешь, противник твоего уровня мастерства? Он похож на большую ящерицу с красными лапами, голубым языком и хищным взглядом. Насчёт последнего не уверен, Данте одним глазом плохо видно. Ему больно, ему страшно и он злится, но вместе с тем давно желанная доза адреналина, наконец, ударила в кровь. Горящие адским пламенем раны потихоньку затягиваются, гнев превращается в топливо для мести. Какое это наслаждение — спустя десять мучительных минут пляски разрубить эту тварь пополам. Раж лежит у его ног, добыча, памятный трофей, высунувший поражённо синий язык, и раны приятно зудят, и собственная кровь на вкус слаще сахара. — Чувствуешь? — говорит Вергилий ему на ухо, вдыхая терпкий аромат, струящийся из ран. — Этот триумф от победы. Ощущение власти над падшим врагом. Таково наше наследие. Такова наша природа. А ты, глупец, этого боялся. А ты, глупец, это отвергал. Жизнь Вергилия, каждый день которой был наполнен такими сладострастными победами, кажется теперь такой привлекательной. Она, даже не поздоровавшись, уже суёт Данте в руки маленькую кастрюльку. Куриный суп, тут и гадать не надо. Лучшее средство от выдуманной болезни. — Артур сказал, что ты заболел, вот я и пришла тебя проведать, — говорит она стеснительно. — Спасибо, но я не хочу тебя заразить, поэтому не пущу, уж прости. Пэтти хочет возразить, но потом её глаза округляются до размера блюдец, когда она замечает на лице Данте заживающие остатки подаренной демоном раны. — Тони, что с твоим лицом? — Да сыпь какая-то. Пройдёт. Она касается рукой его оба и тут же отдёргивает руку. — Какой ты горячий! — Воспалительные процессы — дело такое. — Ты вызывал врача? — Да. Прописал мне кучу таблеток, постельный режим и никаких посетителей. — Хорошо, я поняла. Выздоравливай поскорее. — Это Бегемот, — говорит Вергилий, глядя на то, как Данте медленно пытается прийти в себя. Пару мгновений назад огромный язык сломал ему половину костей в теле. Без брони это чучело стало в десять раз свирепее и быстрее. Оно ползёт к Данте, истекая слюнями, размахивая языками, с явным желанием пожрать. — Регенерация пойдёт куда быстрее, — советует Вергилий, — если ты перевоплотишься. Сосредоточься на боли. Позволь ей переполнить тебя, дай силе разлиться по телу. Первые ощущения — необычная лёгкость. Словно кто-то подтянул его расходящиеся швы, дёрнул за ниточки вверх. Будто тело, обретя второе дыхание, теперь двигается само по себе. Данте лишь смотрит на то, как некто внутри него выписывает пируэты, пронзает раз за разом демоническую тушу, парит в воздухе. Вергилий смотрит на него с неописуемым восхищением. Данте трясётся, от восторга и лёгкого ужаса. Он видит себя со стороны, как-то, и видит нечто, на человека вовсе не похожее. Мать в его голове плачет. Голос в его голове ликует. Он, чёрт возьми, может летать! Какой-то стрёмный мужик садится напротив него. Лысый, пучеглазый, с большим ожогом на лице. По шкале потенциального педофила идёт на твёрдую семёрку. У него ещё и глаза двух разных цветов. Жесть. — Позвольте порекомендовать Вам книгу, — говорит мужик и кладёт на стол какой-то безымянный томик в коричневой обложке. Данте дотрагивается до неё, чисто из любопытства. Тёплая. Словно сделана из живой кожи. Открывать он её, разумеется, не стал, потому что в детстве его учили, что брать книжки у незнакомых дядь нельзя. — Прости, дедуль, не интересует. — Я настоятельно прошу Вас хотя бы полистать, — просит мужик. Культист что ли какой? Хочет Данте в свою веру обратить? Данте открывает книгу на той странице, куда ведёт ленточная закладка. Среди кучи непонятного рукописного текста ясно читается только название главы: «Темен-ни-гру». — Без обид, — говорит Данте, захлопывая книгу, — но это хрень какая-то. Тёмное фэнтези? — Что же, Вам совсем не хочется узнать больше об устройстве Ада? О-о, дружище, тебе не повезло не наткнуться на Вергилия. Вот он бы с тобой с удовольствием часами на эту тему болтал. — Не-а, — отвечает Данте. — С чего ты вообще взял, что я таким интересуюсь? — Внешность Ваша подсказала, — говорит мужик, забирая книгу. Данте готов поклясться, что видел, как его ожог меняет форму. Ладно, странные мужики и их странные ожоги не так интересны как тот вопрос, что Данте вообще делает в библиотеке. Она ест его, понимает Данте. Удерживает острыми клешнями на месте и впивается жвалами в его мясистый бок. Откусывает огромные куски плоти и высасывает кровь. Это так больно, что перед глазами пляшут белые звёзды. — Эмпуза-королева, — говорит Вергилий. Надо же, на этот раз он принёс с собой стул. Сидит на нём, закинув ногу на ногу, и смотрит, как его брата поедают заживо. Только так они и учатся, несмышлёные дети. Их кидают в середину озера, на самую глубину, чтобы те чисто из инстинкта самосохранения учились плавать. Данте же должен научиться убивать. Он признаётся: перед боем он всегда медлит. Даёт сначала врагу попробовать его на вкус, выдрать шмат мяса, всадить когти или клыки глубоко внутрь. Только потом, теряя сознание от боли, он позволяет себе нанести ответный удар. Эта боль, она его питает. Даёт стимул, возбуждает. Ему отрезали половину лица — он жив. Ему съели половину кишок, прямо как тому парню из группы нытиков, а он всё ещё может смеяться. В такие моменты, глядя на съедаемые демонами куски себя, Данте думает о том, какой же он всё-таки неуязвимый. А потом тело сделает всё за него, как на автомате. Само заживёт, само убьёт, само сразиться с Вергилием в попытках превзойти его мастерство. Ты лишь смотри и наслаждайся болью. В этот раз ему почти удалось повалить Вергилия на землю. Поганец ушёл от чётко вымеренного удара в живот в последнюю секунду, и на земле оказался уже Данте, облитый с ног до головы своей кровью и кровью мёртвой эмпузы. — Меня радует твой прогресс, — говорит Вергилий. Кончик Ямато находится в каких-то сантиметрах от горла Данте. Как же больно будет, если Вергилий его туда всадит, порвёт голосовые связки, как струны. Как долго будет заживать? Насколько приятно будет победить Вергилия? Станет ли он эквивалентом Бога? Еву в его голове разрывают рыдания. Она напугана. Данте чует её страх, такой кислый запах, похожий на пот. А, ну да, и видит тоже, её крайне испуганное лицо. — Тони… — прижимает она руку ко рту. — Только не говори мне… что ты начал принимать наркотики. Ах, так вот как он выглядит. Как наркоман. Что ж, недалеко от истины. Он теперь помешан на адреналине, вечно бледный от недостатка крови и отсутствия питания, вечно дёрганный от перевозбуждения. Пэтти ищет на его предплечьях следы от игл. Видит она там красные, постепенно спадающие шрамы. — Тебе нужна помощь, Тони. — Ничего мне не нужно. Я в порядке. — Да где же ты в порядке? Ты выглядишь, как ходячий труп! — У меня всё нормально. — Тони, ты делаешь себе больно? Ты… хочешь поговорить? Я знаю хорошего специалиста, он… — Я сказал, что у меня всё нормально. Не нужна мне твоя помощь. Не нужна мне твоя жалость, Патриция. Свали нахер. Она обижена, она хочет плакать, но не подаст виду, потому что она хорошая подруга и любит его. Она уйдёт, а потом придёт снова со своей глупой заботой и куриным супом. И Данте будет её посылать, пока она не перестанет пытаться. — Как же грубо, — улыбается сидящий за столом Вергилий. Данте умывается и глядит на себя в зеркало. Метаморфозы заметны невооружённым глазом. Лицо его стало каким-то вытянутым, острым, радужка глаз — более овальная и желтоватая. Этого ты хотел? Готов ли ты за силу заплатить человечностью? Готов стать монстром, только потому что Вергилий считает это красивым? Ева уже в истерике. Они сражаются и сражаются, сражаются и сражаются. Данте больше не помнит, как проходят его дни. Лишь поле боя, столько раз залитое его кровью, усыпанное демоническим пеплом. Сегодня он уж точно победит. Ещё и ещё, и ещё, и ещё. Сегодня он станет сильнее! Ещё и ещё, и ещё, и ещё. Сегодня он будет жить дольше! Как же вы жадны, сыновья Спарды, как же вы тщеславны! Жадность — смертельный грех. За него нужно платить. Червоточина сегодня выходит куда больше, чем все предыдущие, и цвет у неё более насыщенный. Вергилий даже горделиво хмыкает, глядя на плоды своих порталооткрывательных трудов. Данте как всегда стоит к адской пасти слишком близко, что аж чувствуется запах серы. Осознанно подходит ближе к огню, чтобы обжечься. В Аду как будто бы на отдалении звучит колокол, но это лишь межпространственная иллюзия дальности; на деле демон к поверхности куда ближе, чем кажется. И правда, через секунд пять из портала вылетает, пройдя сквозь Данте, большая смеющаяся чёрная туча. Призрак, на которого накинули чёрную простыню. Смех похож на женский, даже на старческий. Неужели из Ада выползла сама госпожа Смерть? У неё и длиннющая коса имеется! — Любопытно, — говорит Вергилий. — Авангард Ада. Я думал, они слишком сильны, чтобы проходить через такие порталы. У Данте от слова «сильны» уголки губ непроизвольно лезут вверх. Если будет нужно, он и Смерть, он и Дьявола победит, а потом кинет к ногам Вергилия, как верный зверь, делящий с хозяином добычу. Демонов поменьше рангом и демонов постарше отличает не только количество сил, но и уровень интеллекта. Самые глупые без разбору кидаются в бой, даже не осознавая, что добыча окажется им не по зубам. Демоны постарше и поопытнее охотятся куда более изощрёнными способами и силы свои чаще всего не переоценивают. Когда Авангард Ада смотрит на сыновей Спарды, на пьяную от перспективы добротной битвы рожу Данте и безучастный вид Вергилия, то, хорошо взвесив все за и против, решает, что ну его нахер. И улетает. — Вернись, ублюдок, я ещё не закончил! — кричит ему в догонку Данте. — Куда он сваливает?! — Искать добычу попроще, — отвечает Вергилий. Тоже слегка разочарованно. — Твою ж мать. Сможешь ещё такого призвать? — Боюсь, что нет. Удивительно, что это в первый раз получилось. Этот вид достаточно ред… И тут сказанные Вергилием слова ударяют Данте, как молния. Резко и беспощадно. Улетел искать добычу попроще… в сторону Редгрейв-сити. Они совершили катастрофическую ошибку. — Он ведь людей полетел жрать, да?.. Данте смотрит в сторону города, и мозг сам рисует картины разной степени жестокости. Разрезанные пополам люди, залитые кровью улицы, дымящиеся разрушенные постройки. Вергилий всё так же безучастно отвечает: — Этому виду еда как таковая не нужна. Они довольствуются азартом от охоты. Ева уже охрипла и лишь открывает рот в безмолвном крике. Он проклинает Ад. Он проклинает демонов, всех до единого. Он проклинает себя и свои слабые никчемные крылья, неспособные быстро нести его в сторону города. Он проклинает свою глупость. Он проклинает, чего уж кривить душой, Вергилия. За то, что тот с ним сделал. Глупость, Данте, глупость. Ты правда наркоман, помешанный на силе. За такой короткий срок ты разрушил всё, что так долго собирал из пепла. Твоя жизнь была так хрупка, и ты сам с удовольствием её уничтожил. Можно сколько угодно винить Вергилия, этого змея-искусителя, но виноват лишь ты, Данте, ты и твоя слабая сила воли. Ты был человеком, сильным духом человеком. Что же ты такое сейчас? Жалкое зрелище. Демона найти несложно, Данте ведёт присущий Аду запах серы и крики ни в чём не повинных людей. Это ведь вы привели эту тварь сюда. Это на ваших плечах лежит ответственность за все её злодеяния. Когда Данте приземляется, рядом с ним тут же взрывается полуразвалившаяся машина. Ему не больно, когда огонь обжигает кожу, когда взрывная волна откидывает его на несколько метров. Он то ли стойко терпит наказание, ниспосланное Богом, то ли наслаждается страданиями. Демон резвится, звонко смеясь, как лисица, попавшая в курятник. Ему даже не нужно стараться: глупые люди в панике сами насаживаются на косу. Их рубит на части так же легко, как режут раскалённым ножом тёплое масло. Четыре, пять, шесть… Данте считает кусочки. Загадочная сила, помогавшая ему до этого, за ручку ведущая его через каждый бой, решила его бросить. Разочаровалась в нём, наверное. Теперь ты сам по себе, Данте. Пожинай плоды своих ошибок. Авангард Ада играючи блокирует все удары Данте и на ответные выпады не скупится. В боках Данте уже зияют два сквозных отверстия. Не успевают волокна мышц растянуться сеточкой в уродливой дыре, как коса рубит их снова. Эта боль отнюдь не приятна. Мятежник, когда ему удаётся проскользнуть за линию защиты, лишь проходит сквозь тело демона и звонко сталкивается с асфальтом. Неосязаемая тварь смеётся с жалких попыток её задеть. Колокола смерти безостановочно трезвонят. Глупые люди собрались посмотреть на это зрелище. Они не бегут, прикованные страхом и надеждой на хороший исход. А может, им просто нужно занимательное зрелище. Прячась за машинами, за столбами и в зданиях, люди смотрят, как два демона терзают друг друга за право на добычу. Тысячелетия назад было так же, да, отец? Люди тоже смотрели на твои старания? Ты тоже исправлял свои же ошибки? Вергилий, прошу, помоги же мне. Этой битве нет конца. Этим мучениям нет конца. Это и есть Ад, где грешник вынужден бесконечно искупать свой единственный грех? Как Сизиф, толкающий камень. Как Прометей, чью печень день за днём поедал орёл. Коса в очередной раз пронзает Данте, публика в очередной раз громко охает. Адской тварюге уже скучно, ей бы чего-нибудь повеселее да попроще. Но Данте не даёт ей вытащить оружие обратно, крепко-накрепко запечатав его внутри себя, обхватив истекающей кровью рукой. Демон дёргает косу, как король Артур, пытающийся вытащить из камня меч. Но ты, отродье Преисподней, гнусный прислужник Мундуса, своего оружия недостоин. Одной рукой сжимая пронзившее его лезвие, другой Данте наотмашь бьёт Мятежником тварь, отчаянно тянущей свою игрушку, в лицо. А потом снова и снова. Ещё и ещё. Глупый демон даже боль не замечает, вот настолько хочет забрать своё. Вот настолько поражён безумием своей жертвы. А Данте бьёт и бьёт по единственной его твёрдой части. По черепушке. Пока под замогильный хор колоколов демон не рассыпается в прах. Искупить ли этим вину за все те человеческие кусочки, лежащие сейчас осуждающе у его ног… Данте смотрит на своё израненное нечеловеческое тело. На него же смотрят все эти испуганные люди, которых он сначала обрёк на погибель, а потом спас. Они боятся его не меньше, чем той твари, что он одолел. Если бы он упал сейчас и трагично скончался, они были бы рады и нарекли бы его героем. Слагали бы о нём легенды, настроили памятников, пометили бы этот день красным в календаре в честь пролитой здесь человеческой крови и пролитой крови их спасителя. Но он не умер, он стоит, полуживой, а то и вовсе мёртвый, а таким тварям люди обычно не поклоняются. Что же ты такое, Данте? Что же ты теперь такое? Вергилий встречает его дома, как верная жена, ждущая мужа с работы. Он не бежит обниматься и дотошно расспрашивать, а что же произошло. Он ведь и так всё знает, верно? Почему ты не пришёл мне на помощь? Во что ты меня превратил? Ты понимаешь, на ком лежит вина за все эти жертвы? Ты чувствуешь хоть каплю раскаяния? — Что ты наделал? — спрашивает Данте, а с ним и те десятки разорванных в клочья людей. — Лишь потакал твоим прихотям. Как ты только смеешь перекидывать всю вину на меня? Как ты только смеешь быть таким спокойным, ничего не сделав, чтобы исправиться? Да, я виноват, но виновен я по чьей вине? — Нет. Это я потакал твоим прихотям. Ты хотел сделать из меня монстра. Ты заставил меня поверить, что я тоже этого хочу. — Не станешь же ты отрицать, что тебе это нравится? Отрицание — это всё, что у меня осталось. — Чем мы лучше них после этого, этих тварей? Чем мы лучше Мундуса? — Мы сильнее их. — Кому же нужна сила, прорастающая из жертв? — Совершенно неважно, чем являются истоки этой силы. Важно то, что она у нас есть. — Нет. Я отказываюсь от такой силы. И ты тоже откажись, пока не поздно. Просто смирись с тем, что мы не такие, как наш отец. Мы люди. Вергилий встаёт из-за стола и сейчас, вот ирония, до боли напоминает их отца в те моменты, когда тот злился. Так же возвышался он над ними, как сейчас возвышается Вергилий над братом, и энергия от него исходила такая же тёмная. Вергилий, когда произносит следующие слова, выглядит так, будто хочет руку запихнуть Данте в дыру в боку и хорошенько её там прокрутить. — Указываешь мне, что делать с моей жизнью, лишь потому что тебе так нравится больше? Да ты эгоист, брат мой. — Ты не лучше! Ты манипулировал мной, теперь я это понимаю. Ты, прекрасно зная риски, раз за разом подвергал невинных людей опасности. Те демоны, которых ты якобы убил в прошлом, не ты ли их пропускал в наш мир? Ради силы, которая тебе даже не нужна, чтобы жить нормальной жизнью! У Вергилия лицо редко искажается в гневе. Такие моменты надо сохранять в памяти и смаковать. — Ты, видно, думаешь, что всё обо мне знаешь, Данте, раз делаешь выбор за меня. — Я думал, что знаю тебя, но оказалось, что я понятия не имею, что ты такое. За эти десять лет ты превратился в полного урода. Скажи, ради этой твоей силы ты готов голыми руками рвать людей на части? — Да, если потребуется, — отвечает Вергилий, хотя вопрос вслух задан не был. — Тогда здесь наши пути расходятся. И впервые за всё время на лице Вергилия появляется что-то похожее на страх. Впервые внутри него формируется что-то похожее на истерику. — Пойми же ты, Данте, — просит он, — что нашу демоническую сторону нельзя подавлять. Она — неотъемлемая часть нас. — Ты со своим телом делай всё, что душе твоей заблагорассудится. Но я терпеть этого не стану. — Пойми же ты, Данте, я не могу без неё. Я обречён жить в её плену. — Оправдывай свою помешанность сколько хочешь. — Пойми же ты, что без неё я умру. Я — и есть она. Говорить это больно, даже больнее, чем быть сотню раз пронзённым косой. Больнее, чем языки пламени на коже, чем потерять всё и сразу в одно мгновение. Совсем недавно они клялись, что никогда друг друга не бросят. А теперь Данте делает что? Нарушает эту клятву. — Это не моя проблема, Вергилий. Ты выбираешь свою жизнь, я выбираю свою. Я был рад увидеть тебя снова. Честно. Я был рад снова жить не в одиночестве. Но, видимо, настала пора прощаться. — С какой же готовностью ты снова убиваешь меня, — говорит Вергилий. — С какой готовностью снова избавляешься от меня, как от ненужной вещи. Пожалуйста, не делай нам двоим ещё больнее. Чем больше ты говоришь, тем больше во мне разгорается желание простить тебя за то, за что прощать никак нельзя. Вергилий уходит. Данте не плачет. То существо, которым он стал, в принципе на это не способно.XII
Данте спит и видит сон. В нём он приходит к себе на работу, хотя его там не ждут, и как обезумевший, но с до безумия собранным видом машет катаной. Он разбивает витрины, он режет на части пироги, круассаны и венские вафли, он ломает кофемашины, разбивает стеклянные стены, разрубает пополам каждый столик. Он успевает скрыться до приезда полиции, но его однозначно уволили. Нет, это был не сон. Данте спит и видит сон. В нём он приходит на собрание группы поддержки людей, попавших в трудную жизненную ситуацию. Терпеливо выслушав всё, что сегодняшняя группа страдальцев говорит, он выходит на середину круга из пластиковых стульев и громко заявляет. Меня зовут Данте. Я вас всех презираю. Тебя, лишившегося руки. Тебя, насильно лишившейся девственности. Тебя, потерявшего обоих родителей в авиакатастрофе. Каждого из вас я ненавижу до глубины души. Мне хочется кричать от отвращения к вам. Вы и ваши глупые проблемы, вы и ваши глупые жизни, вы и ваши… Нет, это был не сон. Данте спит и видит сон. В нём он разговаривает с тем странным парнем из библиотеки. У которого ожог на половину лица и глаза разного цвета. Они стоят на каком-то балконе и смотрят на открытое пространство. Смотрят мечтательно, словно скоро им предстоит его заполнить. — Нужен лишь амулет, — говорит человек, имя которого Данте невольно знает. Когда Данте собирается спросить, о чём идёт речь, его собеседник внезапно удивлённо охает. — Вот как, — говорит он. — Похоже, сейчас я разговариваю с кем-то другим. Как же Вас зовут, милый гость? Данте только собирается ответить, как просыпается. А был ли это сон? Данте спит и видит сон. В нём он возвращается к себе в квартиру и видит её в полной разрухе. Как будто кто-то в нетерпении что-то искал. Вытащил каждую вещь из шкафа, перевернул всю мебель, выбросил из раковины всю посуду. В висках Данте пульсирует один и тот же вопрос. Где амулет, Данте? Где амулет, Данте? Где амулет, Данте? Данте ложится спать. Сон во сне. По ночам к нему в голову приходят страшные мысли. Осознание того, что ему следовало убить Вергилия, пока тот не сотворил нечто ужасное. Пока тот не стал причиной гибели ещё большего числа людей. Его неутолимые аппетиты не остановятся ни перед чем, Данте это знает. Он готов всё человечество в жертву принести, чтобы достичь одной бесполезной концепции. Силы. Если твой брат и уничтожит мир, то вина в этом будет только твоя. Данте снится, что амулет — это ключ к разгадке этой тайны. Секретный компонент, который Вергилий хочет заполучить. И если ты ему помешаешь… …то всех спасёшь. Увидеть вновь руины их дома оказалось не так уж больно. Личная привязанность к этим обгоревшим обломкам ощущается совсем далёкой. Есть лишь тоска, которую обычно чувствуешь, когда смотришь на разруху. И неважно, жил ты раньше здесь или нет. Ха-ха. Продолжай себя в этом убеждать. Как бы ни пытался абстрагироваться от ситуации Данте, холодный расчёт у него не выходит. На каждом углу он видит призраков прошлого. С каждым шагом он всё чётче слышит голоса здешних жильцов. Это как листать фотоальбом со старыми пожелтевшими фотографиями. Недвижимые отголоски оживают в сознании. Они с Вергилием играют в саду. Догонялки, сражения на деревянных мечах, прятки и любимая забава Данте — достань Вергилия так сильно, чтобы тот бросил свою книгу. Он, Вергилий и мама на кухне. Они едят большой вкусный трехэтажный торт, украшенный выращенной в саду клубникой. Они едят хрустящую запеченную курицу. Они нехотя запихивают в себя овощи, чтобы потом можно было съесть пирожное, и свой десерт Вергилий всегда отдаёт Данте. Он, Вергилий и мама танцуют у камина. Они же сидят на диване, вместе по ролям читают сказку. Они же поют мамины любимые песни. Отец в те редкие моменты, когда появлялся дома, гладит Данте по голове. Они с Вергилием на маленькой кровати, жмутся друг к другу как можно сильнее и стараются не уснуть, чтобы продлить ощущение близости и тепла. А теперь ты думаешь о том, как его убить. Это ожидаемо. То, что глядя на тот злосчастный шкаф, радостные видения прошлого сменятся на огненное марево. На скрип ломающейся древесины, на стрекот демонов, на крики матери. На тихую мольбу, что играла в голове маленького Данте без остановки. Кто-нибудь, помогите. Кто-нибудь, помогите. Здесь же, в этом шкафу, где жизнь Данте разделилась на до и после, и лежит его амулет. Он нагло врал, когда говорил, что все десять лет со дня трагедии был послушным сыном и не вспоминал о прошлом. Один раз он всё же сорвался. Велико было искушение вновь зарыться пальцами в только закрывшуюся рану. Пять лет назад, на свой пятнадцатый день рождения, Данте сбежал в ночи из приюта, чтобы навестить семью. Он хотел положить амулет на могилу матери, вернуть её последний подарок, но побоялся, что какой-нибудь бродяга с очень низким моральным кодексом наплюёт на уважение к мёртвым и стащит блестяшку, чтобы потом продать подороже. Или, мало ли, ворона какая утащила бы. Так что он вернулся в старый дом и оставил амулет в шкафу, отчасти в качестве благодарности за то, что этот хлипкий предмет мебели его спас. Он превратил свой спасательный круг в памятный склеп для матери. А ещё он был слишком слаб, чтобы выдержать тот жар раскаяния, что каждый раз жёг его тело, когда он брал в руки амулет. Да, может, это и было основной причиной. Кто-то держит дома фотографии умерших близких. Кто-то слушает их любимые песни. Кто-то носит их подарки, что жгут душу огнём тоски. Кто-то последний — точно не Данте. Его мать просила оставить прошлое позади и начать новую жизнь. Амулет, когда его стало невыносимо больно носить, тоже показался ему частью той жизни, что он должен был бросить. Кто-то любит иметь под рукой такую вещь, на которую глянешь один раз — и сразу хочется плакать. Этот кто-то — точно не Данте. Может, Вергилий счёл бы это символичным и гордо носил бы подарок матери до самой смерти. Он точно был бы достаточно сильным, чтобы вынести пытку воспоминаниями. Только вот Ева преподнесла квинтэссенцию своей любви в дар именно младшему, слабому сыну. Данте надеется, что она не обижается на него за отказ от подарка. Всё равно такая красивая вещь на ней смотрелась бы лучше. Взбодрись, Данте. Вышло ведь всё как нельзя лучше. Вергилий не смог забрать амулет, потому что у тебя его не было. Но он ведь изначально приехал в Редгрейв с целью посетить этот дом. Не потому ли, что хотел в руинах найти потерянный братом амулет? А потом, узнав, что ты жив, он нашёл тебя. Не потому ли, что думал, что амулет был в твоём владении? И всё это время, что он был с тобой и делал вид, будто невероятно твоему обществу рад, не хотел ли он на самом деле войти к тебе в доверие, чтобы потом просто забрать желанное? «Взбодрись, Данте». Ага, взбодришься с такими мыслями. Перед уходом, обдумывая место, где амулет будет в безопасности от загребущих рук Вергилия, Данте останавливается у семейного портрета. Огонь и время его не пощадили, счастливое семейство Спарды еле разглядишь. Самое яркое пятно — это мама. Рядом с ней, пятно пугающе размазанное — это отец. Внизу, пятно самое маленькое, это Данте. Только вот Вергилия нигде нет. Данте смотрит и смотрит на портрет, словно в любую секунду его брат на нём появится. Вот уж юморист этот огонь, всех пощадил, а именно Вергилия стёр! Только вот на месте старшего сына даже намёка на краску нет. Да и сама композиция картины выглядит полноценной, законченной. Будто на ней нет места кому-то ещё. Вспоминай, Данте: вы с ним играли, ели, читали, танцевали, спали, играли, ели, читали, танцевали, спали… А так ли это? А так ли это?! Твой убитый разум — ненадёжный рассказчик. Не верь ему. Не верь себе. Не верь своим воспоминаниям. Твоя жизнь сейчас — один сплошной калейдоскоп снов, в котором невозможно понять, что реальность, а что нет. Но как же? Не мог же Вергилий мне присниться! Я помню его. Я помню его взгляд. Я помню его касания. Я помню, что нас было двое, всегда было двое. Как две неразрывные части чего-то целого. Брат, который желает мне зла. Брат, который пытается превратить меня в демона. Брат, который использует меня, чтобы открывать врата в Ад. Нет. Врата открывает он сам, без твоей помощи. Ой ли? Вспомни. Данте спит и видит сон. В этом сне он орудует катаной, как самый настоящий самурай. У Данте в глазах темнеет, сердце стучит, как сумасшедшее, руки трясутся и дышать тяжело, но вместо того, чтобы закрыть глаза и сосчитать до бесконечности, он вытягивает руки вперёд и представляет в голове изящную форму японского меча. И Ямато, повинуясь его воле, в голубом пламени появляется точно на его ладонях. Приятно наконец встретить тебя, Данте. Без посредников. Вся его жизнь была ложью. Всё до последнего. Все счастливые моменты до единого. Никогда не было сыновей Спарды. Был лишь один, глупый, одинокий и ужасно доверчивый. И ему теперь нужно исправить всё, что он из своей наивности натворил.XIII
Первое время его испуганный мозг, как и хозяин уверенный в том, что тело кем-то злостно отравлено, вызывал у Данте безостановочную рвоту. Что удивительно, потому что Данте ничего не ел, чтобы было чем блевать. Когда весь желудочный сок уходил, а желудок не успел наварить нового, Данте отлеплялся от унитаза и отправлялся бессонно смотреть в потолок, потому что от тошноты невозможно было и глаз сомкнуть. Это хорошо. Спать сейчас никак нельзя. Его постоянно навещала Пэтти. Глубоко убеждённая, что Данте на чём-то сидит, она гладила его по покрытой холодным потом спине, пока он плевался жёлтой горькой жидкостью в туалет или в раковину. Ломка пройдёт, говорила она, обнимая его трясущиеся плечи. Ломка пройдёт и станет лучше. То, что ты нашёл в себе силу воли бросить эту гадость, уже огромный успех, Тони. Данте, поправляет он её. И нет, это не моя вторая персона, придуманная под наркотическим трипом, Пэтти, это моё настоящее имя. Скрывать это уже как-то нелепо. Чем меньше лжи останется в его жизни, тем лучше. Что пытается его тело извергнуть? Тот яд, которым демон в облике его несуществующего брата его поил? Или ту часть себя, которую Данте снова начал отвергать? Можно ли орально как-то выплеснуть демонические силы из организма, кто-нибудь пробовал? Может, ему стоит начать есть ту еду, которую приносит Пэтти. Людям надо есть, Данте. Если хочешь вновь человеком стать, нужно им вновь уподобляться. Данте чувствует вину перед несчастной девушкой, что ради него так старается, и чтобы не дать её стараниям кануть в небытие, надобно съесть хотя бы ложку её супов. Но Данте так тошнит… Потом его перестаёт рвать, но он боится, что как только что-нибудь съест, пытка желудка начнётся по новой. Деньги за квартиру приносит Пэтти. Она и прибрала в ней, когда пришла в первый раз и застала учинённый Вергилием беспорядок. Слишком ты добрая, Пэтти. Тебе бы медсестрой или нянечкой пойти работать, помогать тем, кому это нужно, а не одному несчастному не совсем наркоману. Она ведь и деньги заплатила за то, что он в кофейне учинил. Только благодаря ей полиция до сих пор не выбила дверь и не забрала его полуживое тело. Он должен ей до гроба. С тех пор, как тошнота прекратилась, у него есть полно времени для размышлений и самобичевания. Думает он, в основном, о том, каким же тупым надо было быть, что какой-то сраный демон сумел настолько поиграться с его воспоминаниями, что записал себя на половину его жизни. Зачем именно — дело десятое. Главное, что теперь с этим делать. У Вергилия, или как там его зовут на самом деле, планы явно недобрые. Пока амулет находится в руках Данте, эти планы ему в жизнь не воплотить. Но если бы он хотел (или мог), он бы давно ввалился в квартиру, убил бы неспособного и пальцем пошевелить Данте и заполучил амулет. Почему же он медлит? А Данте лежит и смиренно ждёт, пока погибель к нему придёт. Но если умрёт он, то умрёт и огромное количество людей, это без сомнений. Так что просто лежать и думать о вечном — не вариант. Раз Вергилий не идёт убивать Данте, то Данте пойдёт и убьёт Вергилия. Он ищет его по городу днём с огнём. Когда не ищет, тренируется дома, пытается вернуть утраченную форму. Начинает есть помаленьку. Мониторит практически без перерыва все новостные каналы на случай, если демоническую деятельность Вергилия где-нибудь засекут. И не спит. Не смеет глаза закрыть дольше, чем на пять секунд. Какой план у тебя? Убьёшь того, кого ни разу не смог в бою победить? Вергилий пудрил мне мозги и контролировал мои силы, потому что я ему слепо верил. Даже Ямато его слушал, потому что я этого хотел. Теперь, когда его обман раскрыт, яд выведен из организма, а Ямато со мной в понимании, у него не останется ни шанса. Верно я говорю, Ямато? Если ты в это веришь, то что мне ещё остаётся, кроме как не поверить тоже? Больно умный ты для заточенного куска стали. Провалы в памяти превратились, голова прояснилась и теперь не кажется свинцовой. И правда, без Вергилия всё стало куда лучше. Он как будто был паразитом, медленно высасывающим из него жизнь. Как он там говорил, на кровь Спарды демоны слетаются, как пчёлы на мёд? Ты тоже хотел глоточек сделать, да, урод? Дни так и летят в поисках и тренировках, и Данте уже сбился со счёта, сколько времени прошло с того момента, как они с Вергилием слёзно распрощались, и вот однажды, открывая дверь, Данте видит за ней не Пэтти, а мужика с ожогом и пронзительными злобными глазами. Аркхам его звать. — Вергилий ждёт Вас на вершине Темен-ни-гру, — говорит он торжественно. Данте не знает, чего ему хочется больше: расцеловать гонца за то, что тот наконец прервал долгую цепь ожидания, или спрятаться в ванной и не выходить оттуда до самого Конца Света. Но выбор сделать придётся, и быстро. Направляясь к зловещей, выросшей буквально из ниоткуда башне, прорубая путь через толпы демонов, Данте клянётся, что убьёт демона, посмевшего опорочить его воспоминания о семье. Убьёт медленно и мучительно. Сжимая амулет матери, Данте идёт в последний бой. Ещё он поклялся, на этот раз официально, Ева на Небесах тому свидетель, что не станет использовать форму демона. Идёт она к чёрту (ха-ха)! Он будет страдать, рассыпаться на кусочки и срастаться по частям, как мясной конструктор. Будет терпеть обморожение четвёртой степени от ледяного дыхания Цербера, но не перевоплотится. Будет терпеть зазубренные клинки и огненные ураганы Агни и Рудры, но не перевоплотится. Будет терпеть удары сотен Авангардов Ада (пламенный вам привет, сволочи!), ядовитые укусы огромных пауков и электрические разряды огромных червей, но останется человеком. В своём восхождении по девяти кругам Темен-ни-гру Данте многих повстречал и многих одолел, но парочка новых знакомств ему запомнились особо: Непонятный мутный тип в костюме шута, но ладно, чёрт с ним, в этом месте и не такие странные демоны водятся, и, вот уж неожиданность, человеческая девушка. При первой же попытке заговорить с ней Данте получает пулю в лоб. По ощущениям как будто пчела ужалила. Изнутри. Когда Данте пальцами выковыривает из нового отверстия в теле пулю, дамочка-ходячий арсенал недовольно дует губы и хмурит какие-то знакомые глазки. — Так ты тоже демон, — осуждающе говорит она, явно подумывая накормить Данте чем-то помощнее обычного свинца. — Ну разве я похож на одного из этих уродов? — наигранно обижается Данте. — Выглядишь ты, может, как человек, но внутри такой же гнилой. Ай. А леди-то бьёт прямо в уязвимые места. Своё имя она ему не говорит, поэтому Данте так и решает называть её: Леди. Леди Я-Одной-Фразой-Вызову-У-Тебя-Экзистенциальный-Кризис. Чем выше Данте поднимается, тем увереннее себя чувствует. Даже не на пике своих возможностей он сумел одолеть несколько высших демонов и заиметь их души в свой арсенал. Приятный триумф от череды побед так и струится по его венам, сколько бы он ни пытался его подавлять. Ну и ладно. Теперь он точно знает, против кого и за что должен сражаться. Снова одну и ту же ошибку он не допустит. Он был глуп, опьянён силой и желал Вергилию понравиться. Как же легко было им манипулировать, этим идиотом Данте. Скажи пару ласковых фраз, и ради тебя он уже готов полностью переиначить свою суть. Просто скажи ему, что любишь его, и он уже ради тебя нырнёт в Ад. Так чего же ты желал на самом деле, Данте? Силы или любви? Боялся ли ты слабости или шанса быть покинутым из-за своей человечности? Ответ мы вряд ли когда-либо узнаем. А теперь о главном. Вергилий уже рядом. Сам Тёмный Принц, Владыка Ада не сравнится с Вергилием, глядящим вниз с вершины башни, по уровню зловещести. Эй, а может, Вергилий это и есть Мундус? Хотя нет, вряд ли он стал бы держать Данте в живых так долго. Значит, это подчинённый Мундуса, который хочет с помощью амулета открыть большой портал для своего господина. Вот тогда-то всему и придёт конец. Данте, сыну предателя Спарды, в первую очередь. — Хреновая у тебя вечеринка, Вергилий! — говорит ему Данте. Оповещает о своём прибытии. — Ни еды, ни выпивки, а единственная красотка только что ушла. — Ты пришёл, — озвучивает Вергилий простой факт, так и не удосужившись повернуться к Данте лицом. — Да, я проделал весь этот долгий и тернистый путь и не сдамся, пока не верну твоё бездыханное тело в ту дыру, откуда ты выполз. Вот теперь Вергилий разворачивается. — Прощу прошения? — говорит он. — Я вижу, что за время моего отсутствия ты пришёл к каким-то выводам, но они мне не очень понятны. — Я всё знаю, лживый ты ублюдок. Я знаю, кто ты такой. — Правда? Так просвети же меня. Я и сам бы проверил твоё предположение, но боюсь, мой и без того ограниченный доступ к твоим мыслям был мною потерян. Он так легко об этом говорит, будто ломать чужой рассудок для него плёвое дело. — Ты даже не отрицаешь, что копался в моём сознании? — А есть ли в этом смысл? Ты ведь утверждаешь, что тебе всё известно. Ветер воет, и раскаты грома звучат на отдалении. Время раскрывать карты. Время скормить демону его собственную самоуверенность. Есть такая игра, Cluedo, где нужно раньше других игроков определить, кто, где и чем убил хозяина дома. Своё обвинение ты можешь высказать в любой момент, тебе лишь нужно быть в нём уверенным. Так только соберёшь нужное количество улик, смело тычь в виновного пальцем. Но будь осторожен. Ошибёшься — и игра для тебя окончена. Данте сейчас чувствует то же напряжение, что и в финале этой игры в угадайку. Все улики у него на руках, просто назови преступника, но он почему-то медлит и пропускает ход за ходом, упуская идеальный момент. А если он неправ, что тогда? Наказанием его будет мгновенная смерть? Какая разница, ошибёшься ты или нет? Исход будет один. Ты убьёшь Вергилия. Я хочу сделать обвинение: убийство, жертвой которого стал рассудок Данте, было совершено Вергилием с помощью яда в кофейне. Или… днём ранее, в Подворотне… Или… это был медленный яд, эффект которого копился год за годом… Вечно у него для ответа не хватает одной переменной. Данте, перекрикивая раскаты грома, заявляет: — Ты — демон, внушивший мне, будто ты мой старший брат, подделавший мои воспоминания так, чтобы они соответствовали твоей маленькой лжи. Чего ты хотел? Амулет, я ведь прав? Чтобы открыть в этой чёртовой башне врата в Преисподнюю для своих зловещих целей. Скажи, ты ведь на Мундуса работаешь? Это он приказал тебе войти мне в доверие, чтобы я сам с удовольствием открыл для него дверку с мой мир? Бабах, бабах! — грохочет гром и льёт с неба холодный ливень. Слова Данте так и звучат в каждой капле. Ну же, не молчи. Скажи мне, что я победил. Бабах, бабах! — грохочет гром и льёт с неба холодный ливень, и громче стихии звучит только смех Вергилия. Вергилий редко искренне смеётся, говорят ложные воспоминания Данте. Такие моменты нужно сохранять в памяти и смаковать. — Милая сказочка, брат, — всё смеётся и смеётся демон. — Жаль только, в корне неправильная. Ты проиграл. Твоим наказанием будет насмешка. — Будь я демоном, желающим заполучить твой амулет, стал бы я так много времени проводить с тобой, хотя ты с самого начала был настолько от меня без ума, что без промедлений отдал бы мне что угодно, стоило мне только попросить? Нет. — Будь я демоном, в тайне желающим твоей смерти, стал бы я тренировать тебя себе во вред? Нет. — Будь я демоном под маскировкой, стал бы я имитировать такой сложный социальный институт, как семья, стал бы я фактически перестраивать твои воспоминания с нуля, если бы я мог просто притвориться незнакомцем и соблазнить тебя? Поверь, мне было бы это не в тягость. Нет. — Да что же ты тогда такое?! — кричит Данте с громом в унисон. Вергилий разводит руки в стороны, и Данте за ним повторяет. Вергилий кружится на месте, и Данте за ним повторяет. Вергилий зачёсывает назад свои намокшие волосы, и Данте за ним повторяет. И тут же снова приводит причёску в беспорядок, как только возвращает контроль над непослушными конечностями. — Наше тело с трудом меня слушается, — говорит Вергилий. — Что значит «наше»?! Что ты со мной сделал?! Что ты… — Я всё объясню тебе, маленький братец, только если ты помолчишь и позволишь мне говорить. Губы Данте плотно сжимаются, а сам он падает на колени. Они больше не на вершине Темен-ни-гру. Теперь они в середине круга из пластиковых стульев, в исповедальне. Вергилий, стоя под лучом невидимого прожектора, начинает свой рассказ для таких же невидимых, за исключением одного, слушателей. — Моё имя — Вергилий. Фамилии у меня нет, потому что в тех местах, откуда мой отец родом, такого понятия не существует. Выгляжу я на девятнадцать лет. Я восхищаюсь произведениями Уильяма Блейка. Я едва ли существую, потому что у меня нет собственного тела. Я — нежеланная половина души человека, рождённого от союза Тёмного Рыцаря Спарды и смертной девушки Евы. Их сына, в ком течёт смешанная кровь, зовут Данте, как Данте Алигьери. Иногда я думаю, что именно меня породило, смешение кровей разных видов или сложный психологический процесс, заключаюшийся в создании второго «Я» под влиянием стрессовой ситуации. В ранней жизни Данте таких ситуаций как таковых не было, поэтому я склоняюсь к первому варианту. Первые годы я был вынужден наблюдать за жизнью глазами Данте без возможности на что либо повлиять. Я был приятно удивлён тем фактом, что несмотря на то что мы делили один мозг, развивался я куда быстрее. Может, потому что сознание Данте было занято познанием физической активности, в то время как я всё своё внимание посвятил умственной. Хоть выбора у меня особо и не было. Конечно, я завидовал ему. Данте выпала возможность контролировать такое могущественное тело, когда я довольствовался позицией разумной опухоли. Разумеется, я считал такой расклад несправедливым, и ещё долго я буду думать, почему судьба распорядилась именно так. У меня был доступ ко всем воспоминаниям, мыслям и эмоциям Данте, и в возрасте пяти лет я обнаружил, что всё же способен склонять Данте к тому или иному решению. Пусть моё мнение и было для него лишь надоедливым шёпотом в голове, который он принимал за мысли, но всё же он имел тенденцию ко мне прислушиваться. Вскоре я стал пилотом большого разумного робота, управляемого силой воли. Ещё через год, когда в нашем теле начали происходить вызванные взрослением перемены, вроде выпадения молочных зубов, Данте впервые меня увидел. Сначала я думал, что виной тому были химические процессы, с новой интенсивностью начавшие происходить в нашем мозгу. Воображение разыгралось, в конце концов. Но после, столько лет спустя, я наконец понял, что попутно с человеческой стороной в Данте росла и демоническая. И чем сильнее последняя становилась, тем реальнее становился я. Внешность мне придумал Данте. Тут он ничего изобретать не стал и просто создал меня по своему образу и подобию. Кое-какие косметические правки я внёс уже потом. Получилась новая полноценная личность, а не простые отголоски в мозге. Как я вижу себя? Также, как меня видит Данте. Я всё ещё смотрю его глазами и просто вставляю свой облик в поле его зрения в подходящие моменты. Его восприятие тоже подстраивается под мою волю: так я взаимодействую с миром. Двигаю предметы, например. Проще говоря, я вроде как смотрю слегка опаздывающее видео со своим участием. Убедить наивного ребёнка в том, что я его старший брат, оказалось донельзя простой задачей. Данте и сам хотел себе брата, что станет для него ближайшим другом. И чем больше его доверие ко мне росло, тем больше власти в нашем теле я ощущал. Имя себе я взял соответствующее. Каждому Данте нужен его собственный проводник в Ад, Вергилий. Как же хорошо, что наша мать так любила вслух читать Божественную комедию. В семь лет я уже мог контролировать наше тело. Данте сам с удовольствием мне уступал, сам того и не зная. Хоть я и был одержим желанием поглощать информацию в невероятных количествах, мне всё же было семь лет. Я позволял себе жить жизнью обычного ребёнка. Жизнью старшего брата, если быть точнее. Я охотно играл для Данте роль друга, родителя и учителя. Пусть и на короткое время, но баланс между нами казался равным. Пока Мундус не напал. Всё же, виновата в моём падении моя излишняя осторожность. Я не мог позволить Данте узнать, что я — это часть него. Я должен был до конца оставаться для него братом, а для родителей — безобидным воображаемым другом. Когда Ева спрятала Данте в шкафу и ушла отвлекать на себя внимание демонов, он почему-то убедил себя, что она пошла искать меня. Хоть я и часто бывал у руля, основной контроль над телом и разумом принадлежал Данте, и если тот во что-то искренне верит, то мне это никак не опровергнуть. Я не стал появляться в шкафу, когда Ева закрывала там своего сына, но потом стало слишком поздно. Испуганный Данте (а страх — это сильная эмоция, которую сложно переубедить) поверил, что я остался где-то в доме и, предположительнее всего, умираю. Сколько бы я ни пытался, у меня не получалось пробиться через слепую веру Данте. Часы, проведённые в шкафу, были мучительны, я был совершенно беспомощен и, признаю, тоже напуган. Напуган возможностью умереть, напуган своим возвращением до статуса безвольного паразита. Когда Данте покинул шкаф, нашёл тело Евы и дымящиеся обломки, он стойко решил для себя, что эти самые обломки меня похоронили. В тот момент я мог только безмолвно кричать «Данте, я здесь! Я жив! Заметь меня!». Но очень быстро всё стало только хуже. Данте понял, что за нападением стояли демоны, и, наполненный до краёв ненавистью к демоническому роду, он сделал всё, чтобы демона в себе уничтожить. У него не получилось, разумеется, но у него вышло нежеланную часть себя подавить. В тот день я умер и понял, как именно мы делим наше тело. Я есть демон. Данте есть человек. И Данте решил от меня избавиться. Не существовать — это больно. Больно от обиды. Ещё это темно, потому что глаза больше тебе не принадлежат, и очень тихо, потому что не принадлежат тебе и уши. Это как парить в болезненном чёрном вакууме, где каждая секунда может стать для тебя последней. Это простое ожидание того момента, когда единственная нить, удерживающая тебя в сознании, оборвётся, и ты улетишь бороздить дальний космос небытия. Я жил в таком страхе десять лет. Нет, не жил. Просто находился. Даже не существовал. Были моменты, когда мне казалось: всё, вот сейчас я точно окончательно умру. Данте забудет обо мне, а я забуду самого себя. Но спустя долгие-долгие годы сплошного ничего я наконец возродился. Воскрес по чистой случайности. Просто моему брату не посчастливилось встретить пронзившего его насквозь демона. Когда тело начало инстинктивно работать, когда подавляемые десятилетием демонические силы снова запустились, заживляя рану, я открыл глаза и снова увидел мир. Вновь вцепившись за жизнь зубами, я точно знал, что буду держаться до последнего. Остальное, я думаю, ты знаешь сам, «братец». Я вновь стал частью твоей жизни, хоть пропасть между нами была куда больше, чем раньше. Твои воспоминания оказались для меня закрытыми, эмоции ощущались исключительно интуитивно, мысли звучали отдалённо. Я был готов идти на компромиссы, честно. Занимать такую же роль, что и прежде, роль второго пилота, большую часть времени лишь наблюдающего. Тебе лишь нужно было в равной степени развивать обе свои части. Но как же с тобой, упрямец мой, было сложно. Ты в штыки отказался признавать себя демоном, а моё влияние оттого слабло. Уж прости, но я, как и любое другое существо, боюсь смерти. Я не хотел, чтобы тебе снова пришло в голову меня стереть, поэтому подталкивал тебя к развитию нечеловеческой стороны слегка принудительно, благо, твой моральный компас и зацикленность на защите близких мне в этом помогали. Достаточно лишь было дать тебе мотив, убедить тебя, что ты развиваешь демона благого дела ради, и ты тут же делал всё, что я тебе скажу. Не смотри на меня так, на моём месте ты поступил бы так же, поверь мне. Признаю, со временем я стал жаден. Контроль пьянил меня, и мне всегда было мало того времени, что я проводил в нашем теле один. Да, я подталкивал тебя к краю, лез от алчности за пределы допустимого, и как же сильно ты меня удивил, сам с готовностью прыгнув в эту пропасть запретного. Тебе нравилась сила и убийство демонов, мне нравился контроль, который наша новая философия мне давала. Чем жаднее становился ты, тем жаднее становился я, пока это не привело к тому, к чему привело. Мне хватило глупости сказать лишнего. Тебе, думаю, тоже. Мы должны были помириться и прийти к соглашению. Может, настали бы такие же спокойные деньки, как и прежде. Но ты вновь решил, что я тебе не нужен. Я снова чуть не погиб из-за твоего эгоизма. Мне стоит благодарить всех известных богов и дьяволов за то, что демонического в тебе осталось достаточно, чтобы мне хватило топлива для жизни. Вразумить бы мне тебя не вышло, я ведь знаю твою упрямость. Так что мне пришлось искать спасение, и быстро. Спасение нашло меня само. Аркхам, который имел неосторожность изначально познакомиться с тобой. Он-то и открыл мне загадку существования этой башни и рассказал про ключ к её активации. Видишь ли, братец, башня служит не просто порталом. Она ведёт к силе, запечатанной нашим отцом. И сила эта способна сделать наше двуликое тело полноценным. Уничтожить одну часть и возвысить другую. Позволить переродиться в чистокровного демона. Если я стану полноценным демоном, мне больше не придётся боятся смерти из-за твоей внезапной прихоти. Я смогу стать хозяином своей собственной судьбы. Мне лишь придётся принести в жертву тебя. Но не волнуйся. Я сделаю это с такой же готовностью, с какой ты дважды пытался меня уничтожить. Ты ведь, глупый, сам принёс мне всё необходимое. Наше тело и амулет. Оба ингредиента, что я не мог получить из-за нехватки контроля. Признай: ты ведь сам давным-давно хочешь умереть. И вот они снова на Темен-ни-гру, и вот Данте знает правду. Стало ли ему легче от осознания, что бой против себя самого был им изначально проигран? Не особо. Легче ему стало от понимания, что, всё же, те счастливые детские деньки были отчасти правдой. Что в одиночестве он не был никогда. Зато будет, что рассказать на собрании нытиков. «Прикиньте, у мне в голове живёт два человека!». То-о-очно. Ему же теперь на эти собрания вход закрыт. Большое тебе спасибо, Вергилий. Да, всё встало на свои места. Почему Вергилий отказывался от простых человеческих удовольствий, почему никогда не говорил ни с кем, кроме Данте, почему всегда исчезал, когда рядом был кто-то другой. Странные сны были лишь воспоминаниями. Та сила, бравшая над телом Данте контроль, когда он перевоплощался, тоже была ни кем иным, как весело вырезающим демонов Вергилием. И в тот момент, когда в городе бушевал Авангард Ада, Вергилия не было рядом, лишь потому что Данте своими обидой и страхом сам ему не позволил. Или Вергилий просто не хотел вмешиваться. Итак, Данте, теперь ты знаешь, что твой главный враг — это ты сам. А ещё ты понимаешь, устав от боя с тенью и всех сегодняшних открытий, что часть тебя хочет дать Вергилию победить. Ты никогда не отличался особой тягой к жизни, так чего занимать свободную жилплощадь? Тем более, когда границы между тобой и другим тобой стёрлись, ты начинаешь чувствовать всю его обиду и отчаяние. Но ваша ссора больше не касается исключительно вас двоих. Теперь это проблема всей Земли. — И что же, переродившись в демона, ты просто закроешь портал и начнёшь жизнь с чистого листа? — Если я закрою портал, то лишусь источника силы. — А если не закроешь, все твари Ада вырвутся наружу и уничтожат человечество. — Не понимаю, почему ты так переживаешь, — улыбается Вергилий. Чем чаще он это делает, тем более злой и надменной его улыбка выходит. — Тебя к тому времени уже не будет в живых. Данте поднимается на ноги. Впервые в жизни он чувствует, чего именно хочет его душа. Впервые в жизни он знает, что его мотивация правильна. — Если ты думаешь, что я позволю тебе пожертвовать людьми ради такой эгоистичной цели, то ты ошибаешься, брат. Вергилий понимает намёк. Ямато (вот же предатель!) тотчас появляется в руках настоящего хозяина. Я лишь отражение его желаний, Данте. Его мысли, воплощённые в стали. — Послушай себя: разбрасываешься словами об эгоизме, хотя сам от самовлюблённости давно прогнил. Плевать ты хотел на судьбы людей, ты хочешь спасти себя. Я живу в твоей голове. Я знаю тебя. — Хреново ты меня знаешь, если думаешь, что я ставлю свою жизнь выше других! — Абсолютно все существа так делают. Выжить любой ценой — это диктует нам природа. Ты не исключение. — Может, если ты снимешь свои депрессивные очки и взглянешь на мир по-новому, то поймёшь, что не все люди зациклены только на себе. — Довольно! — рявкает Вергилий. — Пустая болтовня нас ни к чему не приведёт. Мы покончим со всем, здесь и сейчас. Сдавайся добровольно, Данте, и я сделаю так, что больно не будет. Данте отвечает призывом Мятежника. Как странно их битва, наверное, выглядит со стороны. Данте скачет и пытается мечом порезать воздух, или стоит, как вкопанный, пока его мозг проецирует самую эпичную схватку за всю историю человечества? Больно, по крайней мере, как от настоящих порезов. Это бой двух воображений, и оппонент Данте — пятикратный чемпион мира по вымышленным схваткам. Ему ничего не стоит придумать себе молниеносную скорость или возможность мгновенно телепортироваться и уклониться. Да и если Данте получится его ударить, то что? Меч просто пройдёт сквозь воображаемую фигуру? Или Данте случайно пронзит себе ту часть мозга, где Вергилий обитает? Вергилий представляет, как уходит от удара влево. Данте представляет, как тот стоит на месте и смиренно ждёт меча. От конфликта воображений уже мозг закипает. Они так никуда не продвинутся. — Это бесполезно, Данте, — говорит Вергилий, парируя удар Мятежника. — Не мучай нас обоих, просто отдай мне контроль. Всё равно в твоей жизни ничего не осталось. — А может, это ты прекратишь нас мучать и откажешься от своей глупой затеи? — Стоит мне отказаться, как ты убьёшь меня. — Не стану я тебя убивать! — Ты правда думаешь, что я настолько глуп, чтобы в это поверить? Мечи с лязгом сталкиваются, нагреваются и искрятся от силы их стремления победить. Кульминация ощущается жаром на коже. — Подумай же ты о всех тех людях, которыми ты готов пожертвовать! — Меня не волнует ничья судьба, кроме моей собственной. — Ты ведь не монстр, Вергилий! — Я бы предпочёл слово «демон», но ты вправе называть меня, как хочешь. — Очнись же! Ты не просто обречёшь всех людей на смерть, ты уничтожишь этот мир! В чём смысл силы, если ты останешься один на этой выжженной земле? Чем это будет лучше тех дней, когда ты парил в пустоте и темноте, не существуя? Подумай об этом, подумай об этом! Вергилий и слышать не желает. Собрав остатки контроля в руках, он пронзает себя насквозь катаной. Данте смотрит вниз и видит, как его собственные руки сжимают рукоять Мятежника. Мятежника, глубоко впившегося ему в грудь. Он пытается вытащить меч, но пальцы его не слушаются. Ноги сами подкашиваются. Тело не противится гравитации. — Этот манёвр стоил мне немалых усилий, — говорит Вергилий, устало присаживаясь на Данте сверху. — Эмоции — неплохое топливо для второго дыхания. Лёгкие. Не. Работают. Не хотят. Работать. Остаток воздуха выходит со словами: — Если ты думаешь… что боль заставит меня перевоплотится… то подумай ещё раз. — О, я надеюсь не на это, — говорит Вергилий, вгоняя мечь глубже на те несчастные миллиметры, что остаются до столкновения острия, торчащего у Данте из спины, с полом. — Я надеюсь на то, что твоё изнурённое тело само сдастся. — Меч… тай… — Не пытайся обмануть меня своей наигранной бравадой. Я знаю это тело. Я знаю, что ты долгое время не спал, пытаясь не впустить меня в свой разум. Добавим к твоему изнурению боль и невозможность наполнить лёгкие кислородом, и получим идеальную формулу для потери сознания. А когда спишь ты, бодрствую я. Вот и финал. Герой беспомощен перед лицом неминуемого проигрыша. Грустная музыка, занавес, аплодисменты. Эй, не на такую концовку мы подписывались, Данте. Ты ещё не дошёл до последнего круга Ада. Остановишься на полпути? Бросишь затею перед лицом трудностей? Но ты ведь ничего не можешь сделать. По крайней мере, не сам. Поэтому… молись. И жди своего deus ex machina. — Лучшее чувство, что способно испытать любое существо, это чувство полноценности. Жаль, но нам не дано ощутить ничего подобного. Получается, мы с тобой, братец, самые несчастные существа на свете. Но скоро я это исправлю…XIV
Данте спит и видит сон. В нём он всё ниже и ниже спускается по бесконечным винтовым лестницам, и на каждом новом этаже его приветствует звон огромных колоколов. Колокола, любовно обнимаемые падшими ангелами, признают его новым хозяином этих владений. Все по последнего комнаты, балконы, террасы теперь твои. Все до последнего демоны, вылезшие из трещин в реальности, признают твоё покровительство, твоё совершенство. И колокола, эти звенящие колокола, играют твою похоронную мелодию. Их прерывает лишь хлюпанье крови и чьё-то рыдание. Ангелы плачут, глядя на твоё горе. Ангелам тебя жаль… Ангелы говорят: «Иди ты нахуй, паскуда, тебя кто-то просил вмешиваться?!». Во имя Бога, вас чему там на Небесах учат? Никаких манер! Стоп. Это не… Данте просыпается. Он стоит в луже крови, что уже, кажется, потихоньку начала просачиваться ему в ботинки. В этой же луже лежит Аркхам, на чьём лице отпечатался ужас от факта такого гнусного предательства. Возле тела сидит, поливая Данте всеми известными ругательствами, знакомая девчонка в белой рубашке. Неужели ты испугался женских слёз, Вергилий? — Ты не должен был его убивать! — кричит она, стуча кулаками по груди убитого. — Это должна была сделать я! Данте видит в своей руке окровавленный Ямато. Пойман с поличным, значит. — Я знаю, в это сложно поверить, но я этого не делал, — говорит Данте, избавляясь от меча. Взгляд Леди так убийственен, что Данте практически падает замертво. — Если ты хотела его смерти, то какая разница, кто его убил? — Этот кусок дерьма — мой отец, — сокрушается она. — На мне лежит ответственность за все его злодеяния. Я должна была положить этому конец! Тебе её не понять, но попробуй. Если бы Вергилий был отдельным человеком, но всё так же желающим устроить геноцид, позволил бы ты кому-нибудь другому с ним разобраться? Спихнул бы с себя ответственность? Нет. Ты бы самолично надрал ему зад, потому что это ТВОЙ брат. Хочешь не хочешь, а все его поступки — это твои поступки. И дело здесь даже не в совместном теле. Чувствовать вину за ошибки кого-то другого — это самое человеческое качество из всех. Не успевает Данте обрадоваться своему сходству с людьми, как его начинает клонить в сон. Причём конкретно так, как будто ты только что выпил полпачки снотворного и точно знаешь, что через минуту уже будешь пускать слюни на подушку. Вергилий просыпается. Амулет у Данте на шее. Нужно с этим что-то делать. Данте садится на корточки рядом с Леди и трупом её отца. Не очень ему хочется прерывать эту трогательную картину, но обстоятельства вынуждают. — Я должен тебя кое о чём попросить. Это важно. — Я не стану для тебя ничего делать, демон. — Послушай меня. Пожалуйста. Данте снимает с шеи амулет и протягивает его Леди. Она смотрит на красный камень, как загипнотизированная. — Твой отец мёртв, а это значит, что тебя здесь больше ничего не держит, да? Прошу, возьми этот амулет и беги отсюда. Спрячь его там, где никто не найдёт. И ни в коем случае не приближайся ко м… Данте спит и видит сон. В нём он находит комнату, алтарь для жертвоприношений, место, где должна литрами пролиться кровь. Сегодняшней жертвой станет он сам. Амулет всё ещё у него, висит мёртвым грузом на шее. Чёрт. Он пытается порезать ладонь, но руки его трясутся и не слушаются. Он уже глубоко дышит от изнеможения. Он… нет, Вергилий теряет контроль. Времени у него не осталось. Твоя же задумка тебя и подвела, братишка. Знаешь, какие ужасы творились с этим телом? Рвотный марафон, стряпня Пэтти, длинные ночи стояния в планке и сутки безостановочного вырезания высших демонов Темен-ни-гру. Я итак себя хреново чувствовал, так ты меня ещё и добил моим же мечом. Но тебе это аукнется. Ведь когда спишь ты, бодрствую я. Чувствуешь, как сознание покидает тебя? Как сложно сдерживаться перед манящим сном? Приляг, отдохни. А кто именно из нас проснётся — уже загадка. Сейчас ты как будто сидишь за рулём машины, которой управляешь два месяца подряд без права на отдых. Тебя укачивает, глаза слипаются, руки немеют. Позволишь себе моргнуть, смазать влагой глазные яблоки — рискуешь уснуть и улететь в кювет. Но эй, рядом ведь сидит второй водитель! Он с радостью тебя заменит, пока ты отдохнёшь! Кровь льётся на пол, но чуда не происходит. Мало? Нужно больше? Какой ещё объём святой жидкости должно произвести тело, чтобы насытить аппетит башни?! Паникуешь, Вергилий? Расслабься и приляг. Утро вечера мудренее. Ты так устал. С таким телом тебе ни за что не победить. Даже ту человеческую девушку, что стреляет в тебя из гранатомёта, да-да, именно в этот момент. Даже того клоуна, что нагло пользуется твоей слабостью, твоей кровью и твоим амулетом, чтобы забрать наследие твоего отца себе. Что-то рушится, падает, трескается. А ты падаешь. Как насчёт вздремнуть в падении? Или как только приземлишься и ударишься головой? Данте просыпается. Ощущение такое, будто его переехал грузовик. Причём не просто переехал, а покатался по его тушке туда-сюда пару раз, а то и сделал на нём полицейский разворот. Он упал с довольно большой высоты. Несколько костей точно сломал, но сейчас уже всё зажило. И тумана бессонницы в голове нет. Сколько же он в отключке лежал? Тело отдохнуло, спасибо Джестеру. Аркхаму. Неважно. Нет и недовольного бормотания Вергилия. Старший брат спит крепким сном. У Данте есть пара часов, чтобы всё исправить. План прост и гениален в своей простоте: Шаг 1. Подняться/спуститься в Ад. Шаг 2. Дать пизды Аркхаму и вернуть амулет. Шаг 3. Выкинуть амулет на дно локальной Марианской впадины или в другое место, где Вергилию его не достать. Поздравляю, вы победили! План рабочий и требует беспрекословного его следования. Никаких побочных заданий и отклонений от курса, таймер почти на исходе. Ходу, ходу, ходу! Жаль только, что не всем понятно, что Данте ужасно спешит! Уворачиваясь от пуль, Данте кричит этой упрямой Леди, чтобы та не мешала ему со всем разобраться. Уворачиваясь от меча, Леди кричит этому упрямому Данте, чтобы тот не лез не в своё дело. Дерьмо своей семьи я буду разгребать сама! Твоя помощь мне не нужна! Даже если мне ногу отрежут, я всё равно поползу со всем разбираться в одиночку! От криков и беготни по библиотеке они оба устают и, смирившись с тугодумием друг друга, садятся отдохнуть у книжного шкафа. — Тебе не понять, — говорит она без былой злости. — Демоны не знают, что такое семья. — Поверь мне, с этим понятием я знаком, — отвечает Данте. Она рассказывает ему о своей причине борьбы: о матери. О том, как её гнусный ублюдок отец хладнокровно убил свою жену ради эгоистичного желания стать демоном. Она снова говорит, что Данте, демону, не понять боли от утраты близкого человека. Ему вообще не знакомо слово «скорбь». В ответ он рассказывает о своей матери. О её красоте и о её смерти. О брате, чьи амбиции в скором времени могут погубить человечество. О собственной глупости. — Хочешь свалить всю вину на злого брата-близнеца? Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее. Ты хочешь убить моего отца, только чтобы потом забрать его силы себе. Сила, о которой вы все говорите… Это — настоящая глупость. Вы как голодные волки, рвущие друг другу глотки за кусок мяса, которым даже не насытиться. Боритесь за тщетность. Зачем нужен скафандр там, где есть воздух? Зачем нужен антидот, если нет яда? Зачем нужна сила, если нет опасности? Единственная опасность в этом мире — это мы сами. Мы в погоне за силой и мы, её возымевшие. Он клянётся Леди, что совсем разберётся. — А если я выйду оттуда кем-то другим, — говорит Данте, — просто убей меня. Но лучше беги. Пробиваясь через собственную тень, адские шахматные фигуры, воплощения предыдущих противников и зеркальные иллюзии, Данте молится, чтобы ему хватило остатков бодрости. Он молится, чтобы ему хватило энергии дойти до финала. Он молится, чтобы ему не было так больно убивать Вергилия. — Тебе не победить чистокровного демона, жалкая полукровка, — рычит Аркхам, превращаясь в отвратную фиолетовую биомассу. У Данте уже нет никакого желания ему язвительно отвечать. Он кромсает его, как чёртово желе, но на месте оторванных кусков тут же вырастают новые. Огромные склизкие пиявки больно впиваются в кожу. Тело не успевает восстанавливаться. Данте уже выбился из сил, а демоническая жижа всё резвится в воде и радостно грохочет. Я есть воплощение бессмертия, воплощение бесконечности, мычит он, этот фиолетовый кусок мяса. Сдавайся, говорит он, пока можешь. А Данте в той форме, в которой он сейчас, его не победить. — Не забывай, что у тебя есть козырь в рукаве. Вергилий. И давно ты здесь стоишь? — Я не стану перевоплощаться, — говорит Данте, быстро глотая воздух от истощения. — Тогда тебе не победить. Это факт. — Позволь мне помочь, — говорит Вергилий, глядя на разбухшее нечто, некогда бывшее Аркхамом. — Ты предашь меня при первой же возможности. — Мне едва ли хватит контроля над телом хотя бы на пару минут, даже если ты будешь в форме демона. Я задам темп, ты продолжить сам. В конце главным всё равно останешься ты. — Как мне понять, что ты не врёшь? Вергилий заглядывает ему в глаза. В них, вроде как, должна читаться искренность, но Вергилий вряд ли знает, как её изобразить. — А разве ты не чувствуешь, что моё желание убить этого наглеца, посягнувшего на наше наследние, так же велико, как и твоё? Знаешь, в связи последних событий мне сложно понять, что именно чувствую я, а что ты. Вергилий протягивает руку. «Ты доверяешь мне, Данте?» — спросил он когда-то, и Данте ошибся. И сейчас его искушают сделать ту же ошибку. «Если ветви мы совьём, мы согласье обретём». — О чём ты там шепчешь, Сын Спарды? — ревёт Аркхам Перерождённый. — Сыновья, — поправляет его Вергилий, расправляя крылья. — Не вижу смысла упоминать нематериального паразита. Ай. Бьёт по живому, да? Давай же, ответь ему что-нибудь! Вергилий, обнажив катану, и отвечает: — За эти слова ты поплатишься. Вместе они действительно непобедимы. Когда двигаются в унисон, когда стремятся к общей цели. Когда тело и раздробленный разум пребывают в полном согласии. Когда они, принося боль, становятся полноценными. Может, это и есть то ощущение, к которому Вергилий так стремится? Единство. Сосуществование. Принятие себя, всех своих частей. В этот момент они — одно целое. Столкнувшись с общим врагом, они становятся одним человеком. У Аркхама не было и шанса. Их союз длился всего две минуты, сто двадцать скоротечных секунд, а они успели сразить воплощение силы в массе. Были ли они на эти короткие мгновения эквивалентом Бога? Если да, то это было приятное чувство. Побыть Всевышним. Но всё приходит к концу, к логическому завершению. Данте и Вергилий — существа невечные. Последний акт. Развязка. Подножие Ада. Зал затаил дыхание. Вергилий — злодей. Данте — герой. Персонажи, друг без друга существовать не способные, но, тем не менее, обречённые убить один другого. Комедия — это трагедия плюс время. С первого трагичного события в их жизни прошло немало времени. Может ли назвать их ситуацию забавной? Вершите свою судьбу, Каин и Авель. Бог и мы — ваши свидетели. Тела надолго не хватит. Их рассудков надолго не хватит. — Сражаться нам бесполезно, — говорит Вергилий. — Я мог бы попробовать утомить тебя долгим боем, чтобы после забрать тело, но боюсь, время — это не та роскошь, что мы можем себе позволить. Нужно решать. — Отдай мне тело, Данте. Я не позволю тебе уйти. Я не позволю себя убить. У тебя нет иного выбора. Нужно умолять. — Давай вернёмся, Вергилий. Пусть всё будет, как прежде. Я буду уступать тебе тело в любой момент, когда захочешь. Можешь мне его до последнего не возвращать. Только позволь мне закрыть портал. Давай просто уйдём. Нужно противиться. — Я не могу поверить тебе, Данте, как бы сильно ни хотел. Я всё ещё помню, с какой лёгкостью ты меня бросал. Я всё ещё помню, каково это, быть мёртвым. Умирать я боле не хочу. Нужно просить прощения. — Мне правда жаль, что всё так вышло. Я ведь не знал, что убиваю тебя. Ты всё делал, чтобы я не узнал о твоей природе. Но теперь я снова ту ошибку не допущу. Нужно отказывать. — Мне не нужны твои подачки. Я не хочу жизнь пса, которого ты периодически выпускаешь погулять. Я вкусил свободу, я хочу её полностью, без остатка. Ты — последнее препятствие на пути к моей цели. Нужно оправдываться. — Да я с удовольствием уступил бы тебе, не стой на кону миллионы человеческих жизней! Нужно жертвовать. — Нет возможности угодить всем, пойми же. Или я, или люди. Ты сам знаешь, кого выберу я. — Но я выбираю противоположное. Если нужно чем-то жертвовать ради блага других, то я с удовольствием пожертвую собой. Но жестокая судьба распорядилась так, что со мной неизбежно умираешь ты. Вергилий редко бывает в ужасе. Такие моменты нужно сохранять в памяти смаковать. — Что ты задумал, Данте? Прости меня. Сначала Мятежник. Он пронзает им живот. Ужасно больно и лёгкие не будут страдать. — Данте, что ты делаешь? Потом Ямато. Пытается отрубить себе голову, как те провинившиеся войны в японский фильмах, только вот рубить им обычно другие люди помогают, а у Данте ещё и тело слишком крепкое для клинка. Меч застревает, не дойдя и до середины шеи. Ха-ха, как тот призрак из Гарри Поттера, но не совсем. — Неужели ты настолько эгоистичен, что готов убить себя, лишь бы не дать пожить мне?! Мечи исчезают, оставляя открытые, пытающиеся затянуться раны. Наступает время нового арсенала. — Ты понимаешь, что так только делаешь меня сильнее? Чем больше будешь ранить себя, тем усерднее тело будет пытаться регенерировать. Чем больше ты регенерируешь, тем больше работает твоя демоническая часть. Ты, в конце концов, потеряешь сознание от болевого шока… Данте, ты слушаешь меня? Неван… Это оружие Данте не помнит. Наверное, получил его или в бессознательном состоянии, или когда тело было не под его контролем. Но он интуитивно знает, как причудливая гитара работает. Что она превращается в чертовски острую косу, которой можно хорошо пронзить тело. А потом пустить по нему электрический разряд, чтобы прожарить себя до хрустящей корочки! Ох. А про летучих мышей Данте не знал. Но жаловаться не станет. Пусть грызут изнутри его тело. — Пожалуйста, перестань. Хватит. Ты убьёшь нас! В этом и смысл, детка. Агни и Рудра, зазубренные клинки, ими Данте скользит по горлу. Прошёлся красным лезвием одной рукой, прошёлся синим другой. Пилит глотку, как будто пилит дерево. — Неужели ты настолько меня ненавидишь, что готов терпеть эту пытку? Насколько сильно ты меня презираешь? Тело заживает, а он по новой. По кругу. Мятежник. Ямато. Неван. Агни и Рудра. Мятежник. Ямато. Неван. Агни и Рудра. Даже Цербером пытается себя задушить. Мятежник. Ямато. Неван. Агни и Рудра. Его тело уже похоже на решето. Просейте через меня что-нибудь, пожалуйста. Мятежник. Ямато. Неван. Агни и Рудра. Подавлять регенерацию так сложно. Подавлять сонливость так трудно. Пожалуйста, хватит. Мятежник. Ямато. Неван. Агни и Рудра. Дайте мне уже умереть. Зачем мне такое стойкое тело, отец, зачем, зачем, зачем… Мятежник. Ямато… Руки Данте останавливаются, когда тот пытается вонзить в себя катану в тысячный раз. Он уже ослеп. Ничего не видит от боли. Или организм его все силы бросил на то, чтобы поддерживать в нём жизнь, позабыв о других функциях. Он только представляет очертания Вергилия перед собой. Такого же окровавленного и ослабшего. Умоляющего. Вергилий из последних сил держит свой меч. Оттягивает неизбежное. — Я ведь тоже хотел, — шепчет он, — чтобы меня защищали и любили. Я хотел всё, что было у тебя. Я хотел твою жизнь. Я хотел, чтобы наша мать меня видела. Разве это так плохо, чего-то желать? Я согрешил, требуя слишком многого? Я лишь не хотел остаться один. Я лишь хотел любви. Я лишь хотел пожить хоть немного. Я лишь хотел провести остатки своей жизни с тобой. Десятилетия, столетия, эоны и эоны, если нам суждено было столько протянуть. Но как же я был жаден. Как же глуп. Как же слеп. Это я нас убил. Прости меня. Прости меня. Прости меня. Прости меня. У подножия Ада восьмилетний ребёнок рыдает и молит о прощении. Его уже никто не слышит. В живых рядом никого не осталось.XV
Когда мёртвые просыпаются, чувствуют ли они каждую секунду своего существования ту боль, что испытывали перед смертью? Если так, не поэтому ли они с такой яростью нападают на всё, что видят перед собой? Если мёртвым так больно, как они находят силы шевелиться? Он вот найти не может. Когда пьёшь обезболивающие, успокоение и облегчение накатывают волнами, а боль приходит отливами. Для него нет приливов и отливов. Его море давно пересохло. А он — рыба на его дне, которую жжёт беспощадное солнце. Так больно, что от одной лишь попытки открыть глаза по телу проходят электрические разряды. Испытываю боль, значит, существую, да? Нет, вряд ли. Не существовать — это тоже сплошная боль. Так что же я? Мёртв или жив? Умираю или воскресаю? Шрёдингер, открой уже коробку. Кто-то касается его лица. Касание такое болезненное и далёкое одновременно. Смерть, это ты? Пришла подарить мне свой поцелуй? — Данте? Ты очнулся? Слишком живой у неё голос для смерти. Он с великим трудом открывает глаза. Сквозь белый дым на него смотрят два глаза разных цветов. Гетерохромия, любопытное и редкое явление. Красивое, тоже. Раньше считали, что глаза — отражения души. Скажи, милая леди, у тебя тоже их две? — Слава Богу, ты проснулся, — говорит она по-матерински нежно, гладя его по тем местам, что не изуродованы ужасно. Что случилось, хочет спросить он, только вот голосовые связки были сотню раз порваны. Она понимает его и без слов. — Ты упал из портала, израненный. Ты умирал, я не знала, что делать. Поэтому я подумала… что, раз уж ты демон, то можно попробовать напоить тебя своей кровью. Сработало, как видишь. Он чувствует на языке богатый вкус её крови. Крови жертвенной жрицы. — Ты победил, — улыбается она. — Моего отца, по крайней мере. Но что же произошло потом? Это твой брат с тобой сделал? Он понимает, что лежит головой на её коленях. Её ни капли не смущает, что таким образом он оказывает давление на её рану. Тело Аркхама лежит неподалёку, мёртвое. — Тебе нужно больше крови? — спрашивает она, не дождавшись ответа. — Ты только скажи. Ну, или кивни. Ненавидя демонов, она его спасла и с радостью готова пожертвовать ему больше своей крови. Люди воистину глупы. Он смеётся. Выглядит так, будто он кашляет. Просто содрогается грудная клетка. — Что с тобой? Он столько гадал, что именно делает демонов демонами. Их природа. Их инстинкты. Их анатомия. Их философия. Их готовность убивать и идти на жертвы. Их ярость и их грехи. — Тебе плохо? Столько гадал, когда ответ был так близко. — Данте? Демонов делает демонами их рацион. Их жажда человеческой крови. Ты есть то, что ты ешь. Всё это время ему нужно было всего лишь выпить крови. Неважно, пару глотков или пару литров. Он бы выпил, сколько нужно. Ответ был так близок! Так невыносимо близок! И узнал он о нём лишь через боль. Ты, Данте, так сильно верил в людей. И посмотри, к чему твоя вера привела! — Данте? Прости, моя милая deus ex machina. Младший братец сейчас спит.XVI
Фортуна — красивое место, не терпящее туристов. Все его достопримечательности создавались «для своих», в угоду общине. Все эти величавые форты, великолепные церкви, статуи Спарды из мрамора, высеченные с невероятной точностью и любовью. Даже сами люди здесь похожи на произведения искусства, такие изолированные и свято верующие. Такие напуганные. Как лесные звери. Смотрят на них, словно они голодные хищники. Или в тиши их благословляют за цвет волос? Данте корчит прохожим в балахонах и капюшонах рожицы. Кричит им вслед по-детски глупые оскорбления. Они его старания, конечно же, не видят. — Тоска, — говорит Данте и откидывается на спинку стула. Стул под его весом слегка наклоняется назад, а потом с характерным звуком возвращается в исходное положение. — Я так погляжу, ты во всю осваиваешь трюки фантазии? — замечает Вергилий. Данте продолжает качаться туда-сюда. — Так для тебя же это делаю. Чтобы тебе скучно в этой дыре не было. — Считаешь, что ты здесь — самое интересное зрелище? — А разве нет? — улыбается Данте. Да, ты прав. Ты где угодно будешь самой интересной и занимательной вещью, на которую хочется безостановочно глядеть. Данте прыскает и закатывает глаза. — Ты ведь в курсе, господин поэт, что я прекрасно слышу все твои грязные мыслишки? — Да. Я ведь сам тебе это позволяю. Причём с удовольствием. Вергилий тянется за своим кофе. Чашка тёплая на ощупь. Ему всё никак не привыкнуть к тому, насколько все ощущения теперь интенсивные. Насколько вкус кофе теперь яркий. Он чувствует лёгкое прикосновение к щеке. Данте. — До сих пор понять не могу, как мы чувствуем прикосновения друг друга. — Твои касания — лишь умелая иллюзия, порождённая нашим мозгом. Я чувствую их, и ты, через мои ощущения, чувствуешь тоже. — Хрень какая-то псевдонаучная. Вергилий касается того места, где недавно побывала невидимая рука его брата. — Зато приятно. Проходящая мимо официантка спрашивает, нужно ли чего им принести. Вергилий открывает меню. Будешь что-нибудь, Данте? — О, так ты меня побаловать решил? Тогда я буду… Пиццы в меню нет. — Ой, да врёшь ты всё! Я же вижу, что есть! Это лишь умелая иллюзия, порождённая… — Ну ты и сволочь. Никаких углеводов от тебя не дождёшься. Наше тело с таким хозяином загнётся. Клубничное парфе тебя устроит? — Другое дело! Вергилий ест. На его вкус слишком сладко. Но Данте, видно, наслаждается. Звучит колокол, оповещая о начале обеденной мессы. Вергилий встаёт, оставив деньги на столе. Данте поднимается за ним следом. — Мы что, пойдём слушать эту религиозную фигню? — жалуется Данте. — Это ж такая скукотища. — Будешь себя хорошо вести, по возвращению в Редгрейв-Сити я позволю тебе встретится с Мэри. Данте изображает частичное смущение. — Да признай уже, что она тоже тебе нравится! — Я не питаю к ней даже дружеского интереса, поверь. — Ага, каждый раз пялишься на её… — Данте. — Ладно, ладно. Веду себя прилично. Но ты ведь не станешь отрицать, что я прав! Шагая по улицам Фортуны, спорят друг с другом сыновья Спарды. Хоть разногласия их вряд ли когда-нибудь закончатся, они делят одну правду на двоих. Я готов жить в пустоте и темноте, в голоде и холоде, на выжженной убитой земле, только если со мной рядом будешь ты.FIN