Семейный праздник

      — Галь, а давай вместе праздновать Новый год? — на исходе двадцать девятого числа неожиданно предлагает Николай Петрович. Оторвавшись от стопки бумаг, что перед самым его носом, переведя на начальницу взгляд и совершенно не выглядя шутящим.       — Коля, мы такими темпами и так будет справлять его вместе, — с налётом грусти и усталости отзывается полковник, откладывая в сторону подписанный документ. Очередной и никак не последний. Встречается с замом взглядами. — За этим самым столом. И с этим самым ворохом не кончающихся и требующих заверения бумаг.       Папок-файлов-одиночных бумажек на т-образном столе и правда великое множество. Их уже с час как никто не приносит, но они словно бы множатся. И, кажется, вот-вот — и уже в самом деле голосом человечьим начнут просить заняться ими без очереди, поскорее подписать, украсить синеющей печатью и отправить дальше. Кого — в архив, кого — ожидать курьера и дальнейшей своей участи, но уже не в ФЭС, а в другом ведомстве, или даже Министерстве. К концу года всей бумажной волокиты как обычно накопилось столько, словно бы все двенадцать месяцев этой частью работы ни начальница, ни зам её совершенно не занимались.       — Да справимся, — отмахивается майор, как будто бы совершенно самонадеянно. — Тут делов-то осталось… — начинает он, взглядом окидывая множество разновысотных стопок, — всего ничего. И ты меня не совсем так поняла.       — Да что ты? — вскидывает бровь, едва потянувшись к красно-бордовой папке. — Что, интересно, можно не так понять в предложении праздновать Новый год?       — Я всех имел ввиду. Всех наших, — разведя руками, обозначает Круглов. — Ёлка у нас есть. Нарежем салатиков, включим обращение, откроем шампанское… Новый год — это ведь семейный праздник. А ФЭС — большая семья, — улыбается, совершенно не лукавя, и возвращаться к проставлению печатей в ближайшие минуты уж точно не спешит. — Соберутся все, кто никуда не уезжает и не имеет великих планов, семейные своих приведут, одинокие о досуге переживать не будут. Здорово ведь.       Круглов с улыбкой и надеждой во взгляде смотрит на начальницу, которой явно и хочется, и колется, как это принято это терзание обозначать, мысленно уже прикидывает, сколько бутылок шампанского, килограммов мандаринов и салатников с оливье нужно будет организовать, и, получив от Рогозиной лаконичное совершенно, что она хорошенько подумает над этим предложением, придвигает к себе новую стопку уже подписанных бумаг. Отщёлкивает печать и почти что не сомневается в положительном ответе полковника.       К обеду тридцатого числа уже окончательно всё разрешается.       От согласия встречать Новый год в стенах давно уже ставшей родной конторы до необходимости готовить всё исключительно самостоятельно. «В заказанных блюдах не будет главного — душевного тепла и частички любви», — со знанием заключает Белая. «У меня сестра готовит чудесную курицу с чесноком и мёдом», — почувствовав, что проголодался, вставляет Степан, заверяя, что завтра все обязательно смогут убедиться в этом неповторимом вкусе.       Оперативники и эксперты обговаривают час, когда следует начать всю грандиозную подготовку, планируют наперёд все возможные — имеющиеся сейчас и вполне вероятно появиться возможные оперативные действия и экспертизы, чтобы чётко знать, в какой момент могут все силы бросить на кулинарные воплощения и прочие составляющие приятных хлопот. Обзванивают семьи, расстраивая изменением планов и тут же сообщая новые, обещающие быть куда более красочными и незабываемыми. И ни разу не называют запланированное событие корпоративом. Для по-настоящему семейного торжества подобное название уж точно никак не подходит. Звучит даже с какой-то пошлостью.       К вечеру делается финальный (во всяком случае на этот определённый час и по этому конкретному, вроде как точно и подробно, составленному списку ингредиентов) заказ продуктов. И в ФЭСовском буфете появляются первые коробки, пакеты и свёртки. Словно сирены манящие к себе и обрекающие каждого поддавшегося на искушение на хлопок по спине и совершенно грозное: «Куда?! Это на Новый год!» от кого-нибудь из друзей.       Расходятся все в предвкушении. С предвкушением остаются и дежурящие сегодня в ночь, получившие едва ли не от каждого наказ держать себя в руках и не покушаться на подготовленную провизию.       Предновогоднее утро, наполненное предвкушением и надеждой на что-то по-настоящему волшебное и незабываемое, начинается в ФЭС даже раньше, чем это ожидалось. Майский в этот момент только-только выбредает на основной этаж, сладко потягиваясь, всё ещё не веря, что смог спокойно поспать пару часиков перед пересменкой, и в планах имея только одно — заварить себе кофейка, сложить бутербродик и только после этого приготовить что-нибудь куда более сытное из всего того съестного, что есть в служебном холодильнике и что не предназначено для праздничного стола.       И если выбрести он успевает, то добраться со спокойной совестью до буфета — нет, уже завидев тот на горизонте и в следующий миг потеряв как самый настоящий мираж.       — О, Серёга! — слишком бодро для семи часов утра выпаливает буквально от лифта новенький опер, и едва ли не в пару здоровенных прыжков оказывается рядом с застывшим посреди коридора майором. Приветливо улыбается и протягивает тому распахнутую ладонь. — Здоро́во. Круто, что я тебя встретил.       — А может не встретил? — с надеждой приговаривает Майский, весь кривясь лицом и чуть склоняя на бок голову. Совсем как домашний зверёк, выпрашивающий для себя что-нибудь. — Ты вон другого кого для дел каких-то своих — мне не интересно даже каких! — поищешь, а я позавтракаю пойду спокойно… Давай, всё, удачи, — хлопает он Олега по плечу, уже ускользая попутно в давненько намеченную сторону. Крепкой рукой вот только совершенно уверенно оказывается остановлен.       — Да быстрое дельце. Зато потом сможешь отвильнуть от какого-нибудь новогоднего поручения. Ну, не знаю, от очистки овощей на оливье или бега в магазин за недостающим пакетиком майонеза. И сделать это, что важно, с веским аргументом.       — Ну-ка, ну-ка, — хмурит он брови, заинтересовавшись неафишируемым предложением. — Не томи, чай не ужин готовишь. Давай, выкладывай, что там за дельце у тебя.       И Воеводин выкладывает — про важность хвойного аромата в праздничный час, про знакомый ему питомник с ёлками и всяким прочим множеством деревьев, кустов и цветочных саженцев, про оформленную им доставку до ворот конторы и про то, что «красавицу-ёлочку нужно всего лишь поднять на этаж», а то в одиночку он до вечера корячиться будет, да и то совершенно не факт, что справится.       — Во дела! — со смешком качает головой Сергей Михалыч, в красках себе рисуя аккуратненькую ёлочку, что совсем как в той детской песенке взяли домой, дабы в лесу не замерзала, и что ждёт не дождётся, как её установят на этаже на всеобщее любование. Он представляет на миг даже, как закидывает её на плечо, в одиночку доставляя до нужного места и пару кружков даже проходя с нею вокруг переговорной. Так, для удовлетворения собственной важности и поддержания силушки богатырской. — Старлей, ты что же, сам ёлочку донести не можешь? Ну, пойдём-пойдём, дядя Серёжа поможет, — по-доброму продолжает майор, за плечи приобнимая как-то подозрительно ухмыляющегося Воеводина.       У ворот Майского поджидает неожиданность. В лице, так сказать, хвойной красавицы, уменьшительное «ёлочка» к которой можно счесть чем-то обидным и слишком принижающим её достоинства, складывающиеся из прекрасных совершенно габаритов, пышности веток и лёгкой серебристости иголок. Не веря глазам своим, майор кругом обходит вокруг восседающей в горшке новогодней красотки, головой покачивает каким-то собственным мыслям и внимания никакого не обращает первое время на наблюдающего за ним со стороны оперативника. Словно бы не на его замешательство он реагирует широченной улыбкой.       — Эт ты махину какую подобрал, — отзывается наконец Серёга, взгляд всё так и продолжая отводить в её сторону.       — И трёх метров нет.       — Красавчик, — словно бы даже не слыша его слов, продолжает майор. Качает ещё раз головой, делает пару шагов в сторону Воеводина и, заглянув в глаза, не протягивает даже ему руку, а решительно сжимает подхваченную в один миг ладонь, левой рукою хлопая по локтю. — Красавчик. Вот это я понимаю — новогоднее дерево. Дотащить бы его ещё теперь, — тише и чуть обречённее бросает следом, в мыслях пытаясь предположить, сколько весить может весь этот комплект из «ёлотьки», как любит говорить забавный мужичок из советского мультика и один широко известный в импровизационных кругах актёр, и добротного кома земли в далеко не цветочном горшочке.       О согласии своём, так опрометчиво данном Воеводину, убедительно слишком звучавшему, сожалеть Сергей начинает метре на пятом. Когда ворота гаража приближаются до невидимой и обманчивой совершенно отметки «вот же они, совсем рядом», кадушка с ёлкой утяжеляться начинает едва ли не с каждым сделанным с ней на руках шагом, а ладони как-то предательски начинают соскальзывать, замерзать, словно пластилин позволять краям горшка впиваться в себя, огнём гореть где-то внутри… одним словом, только неудобнее делая процесс транспортировки.       Первые метры, пройденные уже в гаражном отсеке кажутся полнейшим успехом. А после дышать становится тяжелее, нежели на открытом, таком приятно прохладном, освежающем буквально воздухе, духота подступает, а вместе с ней капельки пота так некстати скатываются по лбу, попасть норовясь непременно в глаз.       — Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса, — вспоминая нетленную классику, кряхтит майор Майский, словно бы растеряв всю свою силушку богатырскую. — Ставь. Ставь! — куда громче бросает он, распоряжаясь фактически, и наконец имеет возможность разогнуться, спине давая отдых. — Дыхание давай переведём… А то спешно как-то слишком мы справляемся, — отмахивает он, спохватившись и отчаянно пытаясь перестать так тяжело дышать. — Так, гляди, и припрягут к чему. Такие же точно, — кивает он на товарища, — раньше обговоренного часа готовиться начавшие.       И пусть Серёга ворчит — результат ему в конечном итоге нравится. И всю былую сонливость у него как рукой снимает, и дополнительная физическая нагрузка, опять же, только приветствуется, с их-то спецификой — особенно, и раскинувшая свои чуть серебристые зелёные веточки ёлка совсем как специально под их контору выросшая смотрится на основном ФЭСовском этаже. Притягивает к себе всеобщее внимание, то и дело позабыть на время заставляя постепенно заполняющих коридоры лаборантов, куда же они держат путь, радует ненавязчивым хвойным ароматом и, поставленная буквально по центру широкого пяточка у стойки дежурного, так и манит закружить вокруг себя хоровод.       Майский, удовлетворённо выдохнув, собирается уже было добраться наконец до буфета, хоть что-нибудь съестное забросить чтобы в свой изголодавшийся желудок, пару шагов даже делает, а после разворачивается, взглядом утыкаясь в Воеводина, и, рукою воздух перед собой рассекая, совершенно резонно интересуется:       — Украшать-то мы её чем будем?       — Белая обещалась гирлянды раздобыть, — отзывается, Майскому сразу убедиться позволяя, что никакая это не Олегова инициатива, ёлкой живой обзавестись. «Вот ведь. Танюшка же с начала месяца про настоящую ель всё разговоры, как бы между делом, заводила. Добилась-таки своего». — А шары, помнится, на складе остались ещё. Думаю, приукрасить немножечко как раз хватит. Не завешивать же её непроглядно.       На том и порешают. А вместе с тем — единогласно во мнении сходятся, что украшательством всем этим девчонки займутся, какие именно — тут уж пусть они сами разбираются. А то ведь как выйдет — даже если они своим мужским дуэтом и захотят ёлочку принарядить, всё равно ведь по итогу получится, что тут пустовато слишком, там два шарика отчего-то на одной ветке болтаются, макушка не вверх торчит, а всё вниз клонится… да и вообще лампочки никто таким кривым способом не вешает, и уж точно вокруг иголочек не мотает. Лучше уж вовсе ничего не делать, чем слушать потом о своей криворукости.       Время идёт своим чередом, и опера с экспертами первым делом не празднеством занимаются, а служебными своими задачами. Заканчивают отчёты, что ещё вчера должны были на подпись отправиться, проверяют созвоны, что по новому делу (преступники ведь, как известно, новогодних каникул не устраивают, и даже тридцать первого числа отгулов не берут), разъезжают по адресам, «орудия пыток» дезинфицируют. Работают, одним словом.       Не то специально, не то ненароком за ёлочкой укрываются Субботин с Соколовой. Ну, как укрываются… выходят из поля зрения парочки дежурных, расписавшись в журнале прихода и позволив тем и дальше вернуться к обсуждению какого-то замечательного отечественного сериальчика, который вышел-то на самом деле ещё в том году, но до просмотра которого каждый из них вот только-только дошёл, оказываются не видны со стороны ведущего к лаборатории коридора, залитого морозно-голубым свечением гирлянды, и совершенно открыты при этом остаются с противоположного коридора.       — Позвони всё-таки родителям, — смахивая незаметные пылинки с вязаной кофты супруга, Юля продолжает не так чтобы давно прерванный разговор. — Договоры договорами, но мало ли у них поменялись планы, и мы завтра совершенно некстати. Нечего родных в неудобное положение ставить, правильно?       — Ты же знаешь, — в несогласии закидывает вверх голову старлей, вместо цоканья вздыхая с наигранным недовольством, и хоть на несколько мгновений оттягивая тот миг, когда в глазах его она безошибочно согласие разглядеть сумеет, — нам всегда рады. Даже если посреди ночи заявимся. Но я позвоню, обещаю, — улыбается, уже в следующее мгновение касаясь губ любимой поцелуем.       — Кх-кх, — кашляет знакомый и явно довольный увиденным голос, — не помешал?       — Помешал, — не убирая руки с Юлиной талии, бросает в ответ Субботин. Смотрит на Данилова безо всякой злости, но недовольства от прерванного поцелуя всё же не скрывает. Где это вообще видано — сотый за утро поцелуй прерывать, да и не по важном какому делу, а так, просто.       — Я старался, — не пряча ехидно пляшущих в глазах чёртиков, расплывается в довольной улыбке капитан. Протягивает Субботину руку и продолжает, не менее довольным тоном словно бы не имеющего никаких дел человека: — а я иду, а тут вы под ёлочкой милуетесь. Дай, думаю, подойду… поздороваюсь.       — Поздоровался? — не сводит с него дружеского, но всё же прожигающего насквозь взгляда Соколова.       — Поздоровался, — кивает, намёк понимая наипрекраснейшим образом, но уходить при этом не то что не спешит, а даже и не собирается. — И вот каким вопросом озадачился: вы куда ребёнка подевали?       — Какой ты невыносимый, а, Стёп, — передёргивает плечиками и состраивает гримасу Соколова. Но продолжает всё-таки дружелюбно — глаза капитану повыцарапывать не собираясь, яда в хранилище подобрать не подумывая, устроить исключительно для него отмену праздника не имея в планах. — У ребёнка, между прочим, ещё и отец есть. Который не забывает в воспитании участвовать. Как может, конечно. Мне тут знакомая через родственницу какую-то там свою пару билетов на ёлку новогоднюю презентовала. Вот, Костя повёл сына на представление.       Решение такое принимая абсолютно и несомненно правильным считая, Данилов кивает понимающе. Взгляд внимательных глаз всё переводит да переводит с одного друга на другого, и всё непростым каким-то находит поход этот праздничный, оперчуйка срабатывает, годами натренированная, не иначе. И вроде как его это совершенно не касается, а любопытство жжёт внутри, пару желанию до самой сути докопаться составляя.       — Я по глазам вашим хитрющим вижу, что есть какой-то подвох.       — Самый минимальный, — признаётся Соколова, расплываясь в не имеющей даже тени вины или смятения улыбке. — Костя билеты внимательно не читал, ну, а мы и не стали уточнять, что это балет. И идёт он чуть больше двух часов.       Ожидаемое совершенно веселье по этому поводу, хоть и со страданиями товарища связанное, в какое-то единой целое сливается с заверениями капитана, что Лисицын просто так их выходку не оставит, позабыв как ни в чём не бывало. Супруги в ответ лишь пожимают плечами, отмечая, что понимают всё прекрасно, и в то же время словно бы подготовленные оправдания на Данилове проверяют. О том, что не они за продолжительность и вид представления отвечают, о том, что любое время, с ребёнком проведённое, в радость должно быть, о том, что они бы и сами с радостью сходили, но билетов маловато оказалось, да и служба, все дела. Ничего личного, как говорится.       Опера расходятся каждый по своим делам, и привычная, рутинная, с позволения сказать, рабочая обстановка по новой воцаряется в стенах экспертной службы. Воцаряется, через несколько часов готовая смениться совершенно непривычными, по-настоящему семейными и совершенно предпраздничными мотивами.       Подготовительные сборы в стенах ФЭС ожидаемо начинаются раньше обозначенного часа. Просто как-то так получается, что всеми приглашёнными из вне сотрудников оказываются дамы. Да и не просто дамы, а весьма хозяйственные, настроенные на создание самого лучшего и искренне заботливые, окружить родных и знакомых спешащие вниманием и отсутствием лишних отвлечений от рабочих задач.       — Стёпа! — едва переступив порог переговорной, слышит собственное имя Данилов. Перехватывает в одну руку перевязанные шнурком папки с подшитыми материалами раскрытых под конец года дел, переводит взгляд в сторону прозвучавшего голоса и моментально расплывается в радушной улыбке. — Привет, — уже оказавшись рядом, продолжает Наташа, совершенно мимолётно обнимая товарища за плечи. Тут же стирает с его щеки едва заметно отпечатавшийся след от помады и, смутившись, добавляет: — извини. Пока я не замоталась и не забыла… Вот, — достав из отставленной на пол небольшой тряпичной сумки небольшой свёрток, протягивает его Степану. — Рита меня просила принести.       Развернув непрозрачный свёрток за какие-то считанные секунды, Степан даже удивиться, как кажется, толком не успевает, тут же отзываясь в ответ на слова Холодовой сверкающей улыбкой и лёгким, как отчётливо слышится Наташе, наполненным нежностью и любовью смехом. Такие же точно нотки, неподдельным восхищением дополненные, слышатся и в его прозвучавшем следом голосе:       — Моя королева решила всем свою знатность продемонстрировать?       — Скорее принцесса, — улыбается в ответ супруга эксперта. — Это для Леси корона. Ты передай обязательно кому-нибудь из своих девочек, а я пойду пока поищу, где Андрей утром сумку оставил, которую я ему передала, — отмечает, наклоняясь за уже другой, позже собранной и с собой принесённой изменившейся с годами авоськой, но не успевает даже коснуться её ручек.       — Я помогу. Чего ты вообще в своём положении баулы такие таскаешь?       — Стёп, не начинай хотя бы ты, — поморщившись, просит Наташа. — Я эти разговоры и без того каждый день слушаю. Андрей ведь как вобьёт себе что-нибудь в голову… Совершенно лёгкая сумка, никакой не баул. И беременность — не болезнь ведь, чтобы к беспомощной меня причислять. Но за заботу спасибо.       Помогать носить сумки до буфета в какой-то момент словно бы становится для Данилова каким-то непрекращающимся поручением. Вскоре после Наташи Холодовой, едва он успевает передать папку с материалами дела Круглову, обыденным маршрутом следующему в кабинет Галины Николаевны с двумя кружечками ароматного кофе, всё так же раньше обговоренного часа, в конторе появляется Света. Да и не одна, ожидаемо, а в компании Маруси и его Леськи, уже, как кажется, думать забывшей о обещанной ей к наряду короне и прямо поверх шапки натянувшей блестящий на свету небесно-голубой новогодний колпак.       Капитан выгружает на диванчик сумку с прихваченной сестрёнкой из дома кулинарной утварью, на стол выкладывает распираемый парой прямоугольных лотков пакет, в которых, он не сомневается не на минуту, места и времени своего на праздничном столе дожидается домашний холодец, под шумок стащить намеревается что-нибудь из съестного, но, как в лучших традициях, безжалостно получает от Светы по рукам и выставлен оказывается за порог. «Нет своих расследований — помоги жене», — заключает она на последок у уже спешит щебетать с Наташей о том, с чего бы им лучше начать, что доверить девчонкам… и как она вообще, в ожидании такого чуда — прикупила ли что уже, подобрали ли малышу имя…       И пока они разбирают пакеты, коробки и свёртки, Степан на пороге появляется с новой ношей. Белая подкинула, совершенно не спрашивая о том, не занят ли он какими розыскными делами — попросту отправила контакты курьера и наказала принять у него все подобранные ею гирлянды на новогоднюю ёлочку. А в ответ на попытки возмутиться ответила коротко и ёмко — у неё новое место отравление на окраине города, а Воеводин уже мчится к потерпевшему в больницу.       — Стёпушка, ну, куда ты на кухню эту коробку? — в тот же миг получает он от сестры. Её голос звучит без злости, с одним только недоумением, как можно было догадаться украшения нести в одну кучу к продуктам, и кроме как развернуться с обречённым вздохом, капитану ничего больше не остаётся.       До встречи с наконец отыскавшимся свидетелем остаётся ещё достаточно времени, умники из лаборатории, как бы совершенно незаметно для окружающих продолжающие нарезать снежинки, уже, как кажется, сплошным слоем собираясь обклеить ими стеклянные стены, не подкидывают никаких больше данных по зависшему на месте расследованию, и пока его не норовятся подключить к нарезке чего-нибудь или, упаси Господь, облачению ёлки в переливающиеся яркими красками гирлянды, капитан выводит на экран в переговорной трансляцию с одного из телеканалов. Пропускает, как это обычно начало фильма, но ничего менять не собирается даже. И не потому что моменты все уже давно наизусть выучены, а потому что от «новогодних» фильмов в телевизионном вещании, с рекламами этими постоянными, атмосфера какая-то совершенно иная.       Классика от того и нетленна, что, в жизни нашей появившись однажды, остаётся в ней уже навсегда. Мы все знаем, чем закончится каждое приключение Шурика, с лёгкостью на: «У меня дети. У меня их двое. Мальчик и…» добавляем «…тоже мальчик. Два мальчика», адрес квартиры, что в Москве и Ленинграде совпадает, помним с самого детства, с «такими», кто пальцем к себе приманивает, не танцуем, как завещала когда-то Тося… и всё так же продолжаем смотреть. Не обращая внимание на то, что прошли уже десятки лет с выхода картин этих на экраны, что страны такой давно уже не существует… Мы смотрим и сопереживаем героям, как в первый раз, точно знаем, что в следующий момент засмеёмся, подпеваем, давно в генетический код записанные песни… Мы наслаждаемся, и этого у нас не отнять.       На экране «трутся спиной медведи о земную ось», а в стенах ФЭС разве что пальцы о еловые колючки натираются, укалываясь то и дело, да характеры сталкиваются, блеск совсем как у бенгальских огней вызывая.       — Таня, ты со своей симметричностью вот здесь уже, — шикает на Белую Рита, ладонью у горла своего помахивая. — Одна лампочки вешай, раз всё у меня не так.       — Я не сказала, что всё, — бросает в ответ баллистик, проводок с огоньками набрасывая на разлапистую ветку. — Просто вот там, — кивает она чуть вниз, на стуле продолжая возвышаться, — две гирлянды оказались одна на одной.       — Ага, — отзывается на её граничащее с возмущением объяснение, — а вон там шарики одинаковые рядом, тут ленточка не такая… один с пингвином шарик, другой с зайцем. Ничего себе одинаковые!       Предновогодние хлопоты идут своим чередом.       В духовку отправляется первая тушка замариновавшейся курицы, нашпигованная зубчиками чеснока. На плите жарится картошка, что не на праздничный стол пойдёт, а на обед, в стенах ФЭС не имеющий каких-то временных рамок и проходящий для каждого ровно в тот момент, когда выдалась свободная минутка и уже молить о маковой росинке устал даже желудок. Зашедший за чашечкой чая Майский, благополучно выспавшийся в комнате отдыха на нижнем этаже, безо всяких разговоров оказывается снабжён ножом и в пару к Марусе откомандирован очищать овощи от их мундиров.       — А я тебе говорю, что трупы могут превращаться в зомби, — оторвавшись от рассматривания шариков на красующейся посреди этажа ёлки, с напором и несломимой уверенностью заключает Олеся, взглядом словно бы прожечь намереваясь жующего ломтик сыра Митю Соколова.       — Зомби опасны. А гте опасно, нас не пустили бы, — настаивает на своём мальчишка, держась необычайно серьёзно для своих четырёх лет.       — А ты думаешь почему тут везде дяди и тёти стоят? С пистолетами и автоматами, — покосившись на ничего о разговоре детском не подразумевающего дежурного, словно бы спрятавшегося за разлапистой ёлкой, продолжает Леся. — Не знаешь? Я уверена, что они следят за зомби. Чтобы они не вышли отсюда никуда. И вообще внизу только сидели. Там где тётя Валя и дядя Тёма им разрешают.       — Это глупости всё, — не желая соглашаться, машет головой мальчонка. — Не мозет такого быть. Вы в школе алфавит утсите, тсифры всякие, а в такую ерунду верите.       — И ничего не глупости! — хмурится Данилова, топнув ножкой. — Дядя Серёжа даже видел, как тётя-зомби вот тут прям, около буфета ходила. Он сам как-то рассказывал. А пойдём сами посмотрим?! Я знаю, где тут морг, — заключает она, действительно владея такой информацией, а после отмахивается решительно в ответ на заверение Мити о том, что никто их туда не пустит, обязательно выставит за дверь, а если ещё и на тётю Валю наткнутся — она родителям всё обязательно расскажет. Тогда их уж точно не оставят без присмотра. — Тётю Валю её муж отдыхать увёз. Так твоя мама моей сказала, я услышала нечаянно. А дядя Тёма не будет жаловаться. Пойдём, — протягивает ему руку Олеся. — Ты что, боишься? А говорил, что зомби не существует.       — Ничего я не боюсь! — выпаливает тут же Соколов и, помедлив ещё буквально пару секунд, сжимает руку подружки.       Они направляются к лифту совершенно уверенно, внимания никакого не обращая на проходящих мимо людей в белых костюмах и с неизменными папками с документами в руках. Митя всё же немного боится, но неуверенность всю свою прячет где-то внутри. Не показывать же в самом деле, что он, утверждающий, что никаких зомби не существует (а если и существуют, то уж точно не в морге они в таковых превращаются), опасается и в самом деле увидеть этого бывшего человека там, на одном из нижних этажей ФЭС. Да и тем более показывать это перед девчонкой… папа давным-давно сказал ему, что это неправильно. Для девочек опорой быть нужно, даже если у самого коленки трясутся.       Не менее уверенно ребята ступают и на этаж, в лифте с совершенно честными глазами наврав тётеньке-дежурной, что едут они позвать дядю Тёму наверх, и что не знают совершенно зачем, так Митина мама попросила. Мелодия из фильма здесь уже не слышится, но праздничная атмосфера никуда не пропадает — всё так же нависают под потолком еловые ветки с серебристо-голубыми шариками и синими бантиками, на стенах сверкают мелкой россыпью растянувшиеся огоньки, а двери в морг, виднеющийся уже совсем рядом, совсем как вход в какой-то волшебный зимний портал, украшают объёмные снежинки превеликого множества размеров.       — Ну, и где твои зомби? — храбрится на словах Митя, шаг свой по мере приближения к заснеженным дверям всё же замедляя. Уже тормозит Лесю, всё так же крепко держа её за руку, но всё же послушно двигается за ней следом. Интересно всё-таки.       — Они что по-твоему, вот так стоят и ждут всех любопытных? — оборачивается на него Олеся. — И дядя Тёма наверняка там, за дверью, — продолжает она, кивая, — вот они и не разгуливают. Говорю же тебе: слушаются они его и тётю Валю.       — А если он уйдёт, они покажутся? — не сумев скрыть своего проснувшегося любопытства, серьёзно спрашивает мальчонка.       Он словно бы уже представляет себе, как дядя Тёма уходит по каким-то рабочим делам, свои владения оставляя без присмотра, и зомби, существование которых он, Митька, ещё несколько минут назад напрочь отрицал, прознав это, выбираться начинают из своих укрытий, выбредают за стены морга, внимательно оглядываясь по сторонам, чтобы не попасться на глаза никаким дядям и тётям с оружием, и довольно прогуливаются по коридору, разминая затёкшие ноги, болтают о чём-то своём и, уж непременно, строят планы, как же выбраться им отсюда, оставляя далеко позади ФЭС и, уже меньше чего опасаясь, разгуливать по городу, совершая свои грязные дела. Смотрит внимательно на подружку, но в ответ от неё получает лишь лёгкое пожатие плечиками.       — Давай проверим?       — И что, ты не боишься?       — Я ведь сказал тебе узе: никаких зомби тут нет, — всё же возвращается к своему Соколов. — Сама сейчас убедишься. Пойдём! — теперь уже мальчишка берёт инициативу в свои руки, за руку утягивая Лесю вслед за собой. Спустя какой-то миг толкает распашную дверь морга и решительно переступает порог. Олеся смело и совершенно не теряясь шагает следом, всё также держа Митю за руку. Всё как и попросили родители — присматривает за младшим другом. — Дядя Тёма! Дядя Тёма!       — Что такое? — от неожиданности подскочив на ноги, в миг выпаливает Тукаев, совершенно позабыв о выведенных на монитор компьютера фотографиях с места обнаружения частей уже начавшего разлагаться тела. Оказывается совсем скоро рядом со сделавшими ему навстречу несколько шагов детьми и приседает на корточки, сжимая их ручонки и попеременно заглядывая в глаза. — Что случилось? Порезался кто-то? Обжёгся?       Митя вспархивает на Олесю быстрый взгляд, как бы ища у неё помощи, но тут же пожимает чуть растерянно плечиками и, сам же сообразив, что следует говорить, продолжает, такой же честный, как недавно в лифте, взгляд подняв на Тукаева.       — Мы не знаем. Мама позвать тебя попросила. В буфет. Сказала, что сротсно.       И Тукаев уже в следующий миг подрывается. Осматривается по сторонам, как будто бы в стенах морга ответ намереваясь отыскать, что же случилось там, наверху. В пару шагов преодолевает расстояние до одного из стеклянных шкафчиков, с нижней его полки тут же извлекая компактную аптечку — лучше уж перебдеть, как говорится, чем… бежать потом за перекисью, бинтами или мазью от ожогов. Устремляется к выходу, как будто бы совершенно позабыв про детей и весь свой арсенал, сложенный совершенно не под замком… и на пороге, одну ногу занеся уже в коридор, вдруг заподозривает неладное.       Осознание приходит к Тукаеву буквально молниеносно.       — Погодите-ка, — встряхивает он головой, разворачиваясь к Соколову и Даниловой. Делает несколько шагов и смотрит на детей уже совершенно серьёзным взглядом, даже не думая более бежать куда-нибудь сломя голову. — Вы меня обманываете. Я ведь, Мить, только что разговаривал с твоей мамой. Она сейчас находится возле реки и только собирается ехать сюда, в ФЭС. Чего вы задумали?       — Ничего, — машет головой Данилова.       — Да ладно вам. Колитесь, — вновь опускается на корточки судмедэксперт. — Если вы не задумали ничего плохого… скажем, включить воду и затопить тут всё, или пробирки перебить, я обещаю, что родителям вашим ничего не расскажу. Секрет наш с вами будет, — улыбается им Тукаев, и ребята, переглянувшись, поразмыслив хорошенько и даже успев обсудить ситуацию, парой каких-то, как показалось Артёму, несвязных фраз перекинувшись, всё же решаются. Рассказывают про зомби, про сдерживающих их дядей и тётей, про свою задумку проверить, правда ли трупы могут превратиться в таких существ и про то, что если кто-то слово своё, им данное, не сдержит, во рту у него непременно вырастут поганки да мухоморы. — Вот что я вам скажу, ребят, — начинает Тёма, приобняв ребятню. — У нас тут, в ФЭС, зомби никаких не бывает. Я во всяком случае, с ними никогда не встречался. А вот в других местах, говорят, частенько такие нежданные гости появляются. А вообще… Хотите ещё один наш с вами секрет?       — Конечно! — сразу за них двоих отзывается Олеся.       — Я когда работал в другом месте, давно ещё, мне довелось встретиться с зомби. В каком-то смысле. Вызвали меня как-то оперативники, такие же как ваши родители, на адрес один, я приехал, а там дядечка посреди сугроба лежит. Да не просто лежит, а ещё и с топором в спине. Да нет, погодите поражаться, — отмахивается он, интригуя ещё больше. — Фотографируют его, значит. Положено так. Я на бок переворачивать его начинаю… — буквально театральную делает паузу Тукаев, взглядом обводя ребятишек. — А он и говорит вдруг едва слышно: «Холодно мне». Не знаю, насколько он там зомби и что с ним сейчас, но после той встречи я с ним общался. Совершенно спокойно. И мозг мой, как видите, он не съел.       — И не покушался? — деловито интересуется Соколов, нахмурив брови совсем немного и склонив голову набок. Для лучшего и более точного обзора как будто бы. — Ну, на мозг.       — Не покушался, — с улыбкой качает головой Тукаев. С такими собеседниками решение справлять Новый год кажется всё более удачным. Хотя, кажется, куда уж больше? Учитывая тот факт, что руку при голосовании ещё тогда, утром тридцатого числа, он поднял буквально-таки сразу, не размышляя ни о чём и радуясь, что так-то мама, в санаторий уехавшая вместе с подругой, уж точно не будет переживать, как же так, Новый год любимый сыночек будет встречать в одиночестве. Вот, не будет. — Знаете-ка что… давайте мы с вами наверх пойдём, ко всем. И поможем, чем сможем, и никого волноваться не заставим, и уж точно сбережём свои секретики. А то пойдут вас искать и подслушают ещё разговоры наши тайные. Идёмте.       Но наверху об исчезновении детей не тревожатся. Не то что не заметили, нет. Попросту уверены все абсолютно, что в стенах ФЭС ничего с ними не произойдёт, удостоверены, что потенциально опасные помещения заперты или под присмотром ответственных лиц находятся. Да и дежурная, малышню (такое обозначение как минимум Олесе не нравится вот только, взрослый человек уже, как никак в первый класс ходит) в лифте встретившая, для родительского спокойствия попавшемуся так удачно на глаза Лисицыну тут же передала, что если что — дети с Артёмом.       Подготовка праздничного стола в момент, когда за разговорами судмедэксперт с ребятнёй не так чтобы спеша поднимаются на основной этаж, украшения рассматривая на ходу да воспоминаниями с утренников делясь, уже буквально кипит. Под один из множества давно уже ставших праздничным советский фильм слышится звон переставляемых с места на место тарелок, весёлые, а порой всё же недовольные чем-то переговоры, всё никак не отходящие на второй план обсуждения текущих дел (экспертная служба всё-таки, а не какая-то шарашкина контора, здесь даже семейные разговоры имеют особый подтекст), и на разные голоса раздаются стуканья ножей по разделочным доскам.       Продукты, необходимые для подготовки составных частей будущих салатов, как кажется, не заканчиваются. И если Андрей, параллельно с дочерью по видеосвязи общающийся, не замечает этих словно бы только увеличивающихся в геометрической прогрессии морковок на широкобортной тарелке, то вот Рита уже следить за блюдом намеревается, решительно подозревая, что пока она концентрирует взгляд на доске и на том, чтобы кубики получались хотя бы примерно одного размера, картофелины кто-то шустрый подкладывает ей одну за одной.       — Хочешь, спасу тебя? — как из неоткуда появляется у неё за спиной Субботин, едва только она новый мундира лишённый овощ сжимает в ладони. Его шёпот звучит совершенно заговорщицки, а беззаботно брошенная проходящей мимо Свете обворожительная улыбка только подтверждает этот факт. Лица старлея Рита не видит, едва ли повернув голову в его сторону, но в том, что Лёнька что-то задумал — не сомневается. Знает его слишком хорошо, при том далеко не только в стенах конторы.       — Что, вместо меня картошку нарежешь?       — Нет, о самопожертвовании я ничего не говорил, — бросает он, всё же повысив голос, и сделав каких-то шага полтора, оказывается по правую от Власовой руку. Получает возможность заглянуть ей в лицо и такую же точно даёт и ей самой. Рита продолжает нарезать картофелину и одним только кивком головы понять даёт, что слушает его совершенно внимательно. — Но мы с тобой вдвоём совершенно законно можем увильнуть от нарезки салатов. И никто слова нам потом не скажет.       Субботин довольно улыбается, хитрющими глазами сверкая. А вот Маргарите его загадочные объяснения всё больше начинают не нравиться. Не своей загадочностью, нет, а тем, что такое законное исчезновение, как он говорит, уж точно связано с каким-то криминалом. А если он пришёл с сообщением-предложением этим именно к ней…       — Что, наш чёртов Убийца-мороз расправился ещё с одной Снегурочкой? — хмурится, нож уже откладывая на доску с так и не дорезанной картофелиной.       — Лучше! — с улыбкой заключает Субботин, но тут же осознаёт сказанное. — Не в плане, что эти убийства были хороши… хорошо, что были… Короче, ты поняла меня, — встряхивает головой опер, кашу из слов желая вытрясти поскорее из головы. И когда это спустя какой-то миг удаётся, переводит на Риту уже куда более собранный взгляд. — Убийца наш, похоже, нашёлся. Надеюсь, жив останется к нашему приезду, — добавляет он чуть тише. — Очередная Снегурочка оказалась… немного необычной. Культуризмом занимается. Он накинулся, а она его скрутила. Ждёт нашего прибытия.       — Ну, и чего мы стоим? Погнали!       И прежде чем уже окончательно погнать на место, Рита успевает выцепить из кружка мало чего делающих коллег Данилова (тарелки разве что переставляющих для якобы большего удобства, фрукты бумажными салфетками протирающих и занимающихся ещё бог весть чем), и, постаравшись не перепачкать его «картофельной» рукой, буквально в приказном порядке отправить на нарезку картофеля, а далее всего, что только принесут. Попыток возразить не слушает, поцелуем касается Стёпиных губ и, ловко выудив мандарин из его руки, удаляется в сторону лифта, уже буквально на ходу бросив Марусе, что у неё занятие поразнообразнее и надо бы было им поменяться.       Давно выросшая из малышки, с которой впервые Рита познакомилась ещё до начала их со Стёпой не то что серьёзных, а даже заметно более, чем рабочих отношений, Маруся в ответ улыбается, отмечая уже Власовой вслед, что хоть немного более разнообразное занятие нравится ей и самой. Рита уже не видит, скрываясь за ёлкой, а в руках у Даниловой как бы в подтверждение сказанных слов появляется уже новое яйцо. Белок осторожно надрезается, выпуская из себя желток, откладывается на широкую тарелку, а в руках у Маруси уже привычно оказывается тёрка и пиала с натёртыми желтками.       — Помнится, был у меня случай один с яйцами куриными, — взглянув на развернувшуюся буквально перед его глазами картину и всего лишь на какой-то миг призадумавшись, не то случай этот припоминая подробнее, не то поразмысливая, точно ли история эта подойдёт для детских ушей, начинает Воеводин. Таня, цокнув едва слышно язычком, тут же закатывает глаза — то, что Олег уже битый час травит байки со службы, казалось бы не так чтобы обширной, к его-то годам, да и просто из жизни, кажется уже каким-то перебором. — Я тогда практику ещё только проходил, в отделении районном. А руководитель у меня был, майор один, вредный до невозможности, ещё и с тараканами своими в голове. Заставлял все дни практики в форме ходить. И вот отправил он меня соседей опросить. В доме этом, как оказалось потом, алкаш непросыхающий жил, на втором этаже, и окна его прямёхонько во двор выходили. И вот, пришёл я к подъезду, никого не трогаю, кофе у лавочки допиваю, и тут как из неоткуда яйца в меня лететь начинают. Буквально с неба.       — Варёные? — почти как заворожённая глядя на Воеводина, спрашивает Маруся.       — Варёные, — кивает тот в ответ, на дольки ловко разрезая болгарский перец. — Присмотрелся я, а это дядечка в майке, а на улице, к слову, довольно прохладно было, и кепке потёртой прицеливается, как может, естественно, покачиваясь постоянно, и откуда-то из тазика беря, яйцами этими в меня пуляет.       — А это больно?       — Да не особо, скажу я тебе, — пожимает он плечами, как бы припоминая свои ощущения в тот момент. — Не очень-то приятно, когда со скоростью в тебя что-то ударяется, но не так, чтобы больно. Нет. Вот когда стреляют в тебя, даже когда бронежилет надет, вот это больно. Очень, — добавляет он, поморщившись от воспоминаний и Марусю заставив своим сравнением испугаться, что такое с ним было, и одновременно восхититься, сразу рисуя в голове, как он смело спасал кого-то. — Но не об этом сейчас. Вот он кинул в меня штук пять яиц этих… я уже свыкся, что ли, принялся рассказывать ему, что я при исполнении, что за хулиганство отвечать ему придётся… и всё в таком духе. А он вместо понимания яйцом в меня ещё одним запустил. И знаешь, что?       — Что? — в предвкушении неожиданного поворота, буквально вытягивается к оперу Стёпина племяшка, позабыв совершенно про верхушку для Мимозы.       — Яйцо сырым оказалось! А за ним и ещё с десяток, — рассекает он ладонью воздух. — И вот представь, стою я весь такой в форме, чистенько-свеженькой… когда-то. И всё вот это вязкое стекает по мне. Бр-р, — поводит он плечами, будто бы вновь ощутив на себе сырые яйца, пропитывающие одежду и даже стекающие по волосам.       Белая, глядя на всё это, лишь покачивает головой. Так удачно салатник возле неё оказывается вдоволь наполнен нарезанными огурцами, и она, подхватив его в руки, спешит оказаться сначала попросту в буфете, а там уже и возле холодильника. Свято веря при этом, что местечко на какой-нибудь из полок уж точно отыщется.       А между тем надеясь, что к её возвращению если и не закончатся у Олега истории, то хотя бы появится по его душу какая-нибудь выездная работа. Не всё же ему вокруг предпраздничного стола ошиваться, правда ведь.       Но работы не находится. И когда Таня возвращается к круглому столу, предназначенному обычно для помощи в проведении совещаний и бесед с гражданами, старший лейтенант успевает рассказать девчонке ещё какую-то историю. На этот раз куда более весёлую. Они оба буквально заливаются смехом, почти что заглушая товарища Новосельцева, на большом экране продолжающего держать в руках подарочного коня, того самого, с которым они выполняли общественное поручение. Падали.       — Маруся! Помоги мне, пожалуйста, — просит от дверей Холодов, нагруженный буквально вазочкой и целой россыпью пакетов с фруктами и отправленный отнести всё это богатство сюда, в переговорную. «В буфете не развернуться», — объяснила эту необходимость Наташа, и он нисколечко не стал спорить с любимой супругой.       Данилова убегает, и Воеводин буквально тут же перехватывает почти что в прямом смысле этого слова просверливающий его Танин взгляд. Пристальный просто до невозможности, вопросительный и словно бы даже осуждающий. Если, конечно, Олегу попросту не мерещится это.       — Воеводин, ты бы поосторожнее был, — сверкает она совершенно милой улыбкой, оказываясь абсолютно близко и говоря негромко. Так, чтобы слышал только он. — А то молодой, красивый, с историями всякими разными… вскружишь ещё девочке голову…       — Ты это серьёзно? — усмехается он, сообразить пытаясь параллельно, шутит она или говорит всерьёз. Вскидывает бровь, глаз не отводя от Белой и совершенно безнаказанно закидывает в рот кубик сладкого перца.       — А то, — кивает, все силы прилагая к тому, чтобы выглядеть совершенно серьёзной. Кидает быстрый взгляд по сторонам, наверняка в отсутствии лишних ушей убеждаясь, и продолжает совершенно уверенная в сказанных словах: — Данилов же тебе голову оторвёт, если что не так. Разбираться не станет, так и знай. И никакой суд спасти тебя не успеет. Ребёнку-то четырнадцать всего.       — Вот именно, ребёнку четырнадцать, — повторяет он словно эхо, глаз не отводя от возлюбленной. Осознание того, что говорит она на самом-то деле совершенно не серьёзно, приходит уже окончательно. И хитринки вперемешку с подозрением становится в его взгляде с каждым мгновением всё больше и больше. — Таню-юш… — протягивает, сияя уже как кот, вылакавший целый кувшинчик сметаны, склоняется всё ближе к ней и, не обращая никакого внимания на сопротивления, оплетает её талию рукой. — Ты что же, к настолько молоденьким меня ревнуешь? Брось, — хмурится, пряча рвущуюся наружу улыбку. — Это несерьёзно.       Воеводин тянется отчаянно за поцелуем, как будто бы мысленно представляя уже, как касается губами её губ, но тут же вместо хотя бы минимально согласного ответного жеста получает от Белой острым локотком в бок.       — Перестань! — шикает в добавок для верности. — Ишь чего удумал, — выпутавшись от объятий, Таня расправляет плечики и вскидывает вверх голову, — ревную я его. Больно надо!       Она уже цокает каблучками, спеша удалиться куда-нибудь подальше, прячет победоносную и вместе с тем совершенно счастливую улыбку, и отчётливо чувствует на своей спине его немигающий, как кажется, взгляд. Восхищающийся, довольный абсолютно и буквально прожигающий до самого сердца. «Вы стоите друг друга», —приходит на ум как-то невзначай брошенное Николаем Петровичем, и спорить с этим не так чтобы хочется. Достойных аргументов против всё равно не найдётся, как не ищи.       Разговоры о зомби, переходящие то и дело в бег прогулки по ветвистым ФЭСовским коридорам, какие-то небольшие предпраздничные поручения, с задором выполняемые за разом раз, и попросту вошедший в привычку режим дня делают своё дело — не обращая внимания на не умолкающую вокруг кутерьму, звон посуды и вкусные ароматы, Митя, примостившись между тюками, завалившими диванчик в буфете, и отыскав пусть даже угол подушки, блаженно проваливается в дремоту. Улыбается, когда Маруся, заметив утомившегося малыша, заботливо накрывает его пледом, отодвигая несколько мешков в сторону, и буквально проваливается в крепкий сон.       — Ты не устала? — интересуется уже у Леси, незаметно стащившей со стола несколько кусочков крабовой палочки и, заговорщицки взглянув на сестру, протянувшей ей один из них, так сказать, в знак согласия о молчании. — А то место на диванчике есть ещё.       — Не устала. Я помогать буду.       И Олеся действительно помогает — забравшись (не без помощи) на барный стул возле стола-стойки, она старательно раскладывает на широкие блюда тонко нарезанные сыры и колбасы, некоторые из них, само собой разумеется, беря на дегустацию. Не увлекаясь, но и в удовлетворении огромного желания себе на отказывая. Засматривается между тем всё на «колдующую» напротив жену дяди Андрея, поразмысливает о чём-то своём и, словно бы припомнив и воедино сложив всё слышимое сегодня и ранее, с любопытством и присущей ей серьёзностью спрашивает:       — А у вас мальчик ведь будет, да?       — Мальчик, — кивнув головой, счастливо улыбается Наташа. Она так и порывается коснуться своего прилично округлившегося животика ладошкой, но всё же останавливает саму же себя, не забывая про перепачканные всякими съестными заготовками пальцы.       — И девочка уже есть? — продолжает если не допрос, то уж точно опрос Данилова. Всё в лучших традициях родителей, совсем как на генетическом уровне передавшееся ей.       — И девочка есть, — всё так же с улыбкой подтверждает Холодова, изящной майонезной сеточкой украшая первый слой салата. — Взрослая уже совсем. Новый год вот в этот раз не с нами уже встречает, а с друзьями. Но у нас ведь у всех вместе тоже прекрасный праздник получится, как ты думаешь?       — Обязательно получится, — заключает Олеся, кивая в ответ и облизывая свои пальчики. — Праздник уже сейчас очень классно проходит. Тут людей столько, рассказывают все что-то, песням подпевают, ёлка такая большая, — взглянув сквозь окошко, улыбается девочка, — настоящая. А если бы Новый год дома отмечали, мы бы с Марусей и тётей Светой вдвоём бы сейчас были. Готовились бы, конечно. Мама с папой ведь работают. Они и сейчас, наверное, нехороших дядей и тётей ловят. Не видела их давно. Но у них работа такая, — пожимает она плечиками. — Они у меня крутые, людей спасают. Они как то добро, что в сказках обязательно побеждает. Тут все такие. Это ведь здорово, правда?       — Правда.       — А ваша дочка рада сейчас, наверное, — буквально в один миг вновь сменив тему, возвращая её к началу, продолжает Олеся. Наташа замечает в ней лёгкую мечтательность и взгляда отводить в сторону теперь уже не спешит, поджидая, куда же выведет она своё размышление. — У неё братик будет. Я тоже братика хочу, а то у меня Митька только. Он хороший, конечно, но он друг. Это другое. Я у мамы с папой прошу всё братика мне сделать, а они отмахиваются только. Говорят: «Посмотрим» да «Может быть», и всё на этом. Обидно.       — Ты не расстраивайся, Лесенька, — приободрить старается девчушку Холодова. — Братика подарить — это ведь не совсем просто. Не получится зайти в магазин и сразу оп — и братик дома. Да и ведь ты сама говоришь, что мама с папой злодеев ловят, людей спасают — у них времени подходящего не так чтобы много. Но ты знаешь, я почему-то уверена, что мама с папой очень стараются, — понизив голос, почти что заговорщицким тоном добавляет она, склонившись чуть ближе. И на вспорхнутый на неё вопросительный взгляд, добавляет, подмигивая: — правда-правда.       Прекрасно знакомые фильмы постепенно сменяются на телеканалах праздничными концертами. Музыкальные номера становятся более новогодними, словно бы шаг за шагом приближаясь к первому января, и в стенах ФЭС подготовительные работы выходят на свою финишную прямую. Совсем как и во всех прочих домах и семьях. Абсолютно все салаты оказываются уже собраны, затянутые плёнкой блюда с нарезками ожидают своего финального дополнения веточками зелени, а столы, стационарные и специально принесённые из закромов, буквально вытекающие из переговорной в холл с всё ещё как впервой привлекающей к себе внимание ёлочкой, оказываются облачены в пёстрые скатерти.       — Хлеб на тот край ещё поставь, — распоряжается Белая, Олега разворачивая лицом к выходу и рукой указывая куда-то в сторону новогодней красавицы.       — Здесь салатник будет, — вторит с другой стороны стола Наташа, замереть заставляя с широкобортными блюдами в руках сразу и Риту, и Степана, в миг переглянувшихся и уставившихся на неё вопросительными взглядами. — По сторонам ставьте. Вот так, да.       — А мантаринку можно? — бегая между продолжающими суетиться взрослыми, спрашивает Митя. Он задирает кверху голову, но словно бы раз за разом остаётся неуслышанным. — А помиторик?       — Да! Согласен с пацаном, — подхватив мальчонку на руки, кивает Майский, обводя взглядом почти что как при броуновском движении перемещающихся по помещению друзей и их родных. Улыбается детскому в миг ставшему довольным взгляду и поудобнее перехватывает Митю одной рукой. — Мы когда за стол-то уже садиться будем? Старый год так-то проводить ещё нужно успеть. Да и вообще, когда мы ели-то последний раз? Не дай бог убьют ещё кого-нибудь, на осмотр ехать придётся…       — Серёг, прекращай! — не выдержав, выпаливает Круглов, нахмурившись. — Праздновать ещё не начали, а ты уже версии строишь, из-за чего расходиться из-за стола начнём.       — А мы его одного на выезд отправим, если каркать не перестанет, — ввинчивает Таня, ровняя на столе вазочку с фруктами.       — Ещё чего! Я своё в этом году отдежурил, — выставив вперёд руку, отмечает он. — Ваша с Олежкой очередь. Вам и расхлёбывать. Если, конечно, что, — дополняет он собственную речь, сдерживая желание трижды через плечо своё поплевать. Переводит взгляд на оплетающего его шею Соколова и с решительностью заявляет: — давай-ка, братец, по помидорчику хотя бы слопаем. А то так и с голода помрём, пока они тут собираются.       — Так ты б помог, — оказываясь рядом, замечает Субботин. Почти что машинально поправляет Митьке задравшуюся рубашку и продолжает: — глядишь, и соберёмся тогда быстрее.       К началу речи президента, всё так же выведенной на большой экран, Старый год уже оказывается благополучно провожен, почти что в прямом смысле этого слова до порога доведён и мешочком с провизией снабжён. Так, в дорожку. Собравшиеся тихонько перешёптываются: кто салатничек прося передать, кто соседа убеждая, что в Новый год с пустой тарелкой — плохая примета, кто костюм главнокомандующего оценивая зорким взглядом…       Леся с нетерпением ждёт, когда же отпробовать можно будет наконец-то детское шампанское с земляничным вкусом. Маруся, косясь на маму и то и дело взгляд переводя на Стёпу, не верит, как кажется, в реальность того, что ей и правда нальют в бокал игристого на несколько глотков. «Немножко можно. Маме не говори только пока», — всплывает в голове шёпотом брошенное дядей в ходе последних приготовлений. Митя же не ждёт ничего — ухватив из вазочки яркий мандарин, он с наслаждением жуёт сочную дольку, фрукт до конца даже и не спеша очистить. Зачем, если содержимое у него и без того прекрасно выковыривается?       Шампанское звонко выстреливает пробками сразу из разных углов абсолютно праздничного помещения. Струится по бокалам, переливаясь от блеска новогодних гирлянд. И под восторженное: «С Новым годом!» плещется в изящных сосудах, бочками соприкасающихся друг с другом. Стрелки часов шагают уверенно дальше, артисты продолжают петь на озарённой софитами сцене, и веселье в ФЭС продолжается, как и во всех других, будь то семейных или дружеских компаниях.       Видеозвонок с счастливой Валентиной сменяется таким же точно созвоном от Шустова. «До вас как до президента — не дозвонишься!», — со смехом возмущается он, куда-то за кадр бросая Пашке, чтобы и ему тоже положил ещё оливьешечки. «С наступившим вас всех! Пусть год будет счастливым абсолютно для каждого», — пристроившись под боком у мужа и ловко попав в кадр, с улыбкой продолжает вместо него Лена. Поочерёдно от индивидуальных поздравлений оживают телефоны у всех собравшихся, и праздник продолжается дальше.       — А вот и я! — пониженным до баса голосом раздаётся со стороны лифта. Взгляды собравшихся оказываются устремлены в одну сторону и неожиданный гость в насыщенно синей шубе с серебристыми морозными узорами на ней показывается во всей красе. — Ждали меня, вижу. Ёлочку какую нарядили. Молодцы.       — Коля, — заметив в глазах сидящего рядом заместителя не восторженность, граничащую с верой в сказку, какая читалась во взглядах и оперов, и экспертов, и дежурных, и уж тем более детей, а полное довольство, осторожно касается его руки Рогозина. Взгляд его тут же переводится в её сторону, и Галина негромко, не желая волшебной атмосферы нарушить, спрашивает: — Коля, ты где Деда Мороза-то взял?       — Места знать нужно, — довольный собой, заключает майор. Улыбается, глядя, как ребятня, выбравшись из-за стола, устремляется к главному зимнему волшебнику, умиляется, замечая, как за ними тянутся взрослые, и с теплотой вновь заглядывает Рогозиной в глаза. — Не хочешь ты просто взять и в сказку поверить, Галь. Новый год ведь. Вот Дед Мороз и пришёл.       — Замечательно, — улыбается совершенно искренне. — И всё же?       — Жора это. Конвойный наш. Замечательно ему костюм подошёл! — заключает, вновь переведя взгляд в сторону окружённого почти что хороводом волшебника. Возле ёлочки уже во всю рассказываются стишки, готовятся к исполнению песенки и ждут часа своего вручения пусть скромные, но совершенно ценные подарки.       Год вступает в свои права, и семья ФЭС уж точно не печалится тем, что все ближайшие двенадцать месяцев им предстоит провести всем вместе. Совместное счастье окрыляет и согревает, не смотря ни на какие морозы.