Stardust

Они стоят перед панорамным окном, порталом из мира хрома и металлических плит в мир сияющей платины. Ею объят город, она течет по корпусам летающей техники, по стенам небоскребов, по вычурной одежде жителей. Стоят перед будущим, которые сами построили, за спиной — космическая пустота, взрывы на палубах, окровавленные лица и ночи за картами. Война. Прошлое громкое, прошлое кричит. А будущее шепчет на языке, который Хакс не знает. И он украдкой смотрит на Рена, вдруг тот выучил хотя бы пару фраз? Он же ситх, должна же быть хоть на что-то годна его Сила. Рен перекатывает над ладонью в воздухе два алюминиевых шарика. Хакс усмехается своим мыслям: этакие джедайские четки, отголосок наследия тех, кто верил, что высший разум облечен в плоть. Кому Рен молится? О чем? Шарики подпрыгивают, отталкиваются от силового поля вокруг бледной ладони, мгновенно теряют свой вес и обретают его снова. Такие легкие и такие свободные, пусть и подчинены воле другого. Хакса сковывает боль в затылке, его сознание яростно ищет посадочные огни. Он проспал бы годы. Рен не даст ему покоя. Не даст освобождения. Но теперь позади пусто, они вдвоем и груда металла, а значит, впервые не стыдно попросить. — Каково это — летать? Вырванный из своих мыслей Рен смотрит неуверенно и настороженно, сферы в воздухе, как продолжение ладони, замирают и заходятся мелкой дрожью. — Ты пробовал? — Хакс делает еще шаг, чувствует, словно опускает ступни в горное озеро. — Приятное ощущение. Но отнимает много энергии и не так эффективно. Как, например, заставлять летать других, — наклонив голову вбок, смотрит на Хакса, усмехается одними глазами. Сферы снова двигаются, вверх-вниз, ловя редкие блики рекламных вывесок. Так незнакомо и тревожно, но одновременно с этим. Интригующе. Хакс наливает себе виски, протягивает второй стакан Рену, предлагает выйти на балкон. Теперь он вслушивается в чистые, не приглушенные звуки города, пытаясь найти ответ в энергии всех этих людей в ресторанах, на улице, в квартирах. Они наверняка не знают, какое правительство над ними, кто отдаст приказ о новой бомбардировке, продолжится ли мир хоть на день дольше. Но зато они знают, что будут делать со своими жизнями: куда пойти завтра, кто придет в гости ужин. Он завидует. Из определенности у него только высокомерные замашки Рена и перспектива переворота, который он вряд ли переживет. Но сейчас новый консул Корусанта растворяется в картине принадлежащего ему города. Пробует на вкус это ощущение, абсолютно нереальное. Даже собственное тело отказывается отвечать, Хакс борется с желанием посмотреть на свои ладони: не исчезли ли они в этой черноте. — У тебя челюсти сейчас сомкнутся так, что не откроются. Хакс раздраженно хмурится, но машинально приоткрывает рот, и действительно, как он не замечал, что даже зубы уже начали болеть от напряжения. Консулу жаль Рена, который наверняка уже залез ему в голову, не дождавшись слов. Там сейчас слишком шумно. — Боль. Она переходит отсюда, — Хакс дотронулся до лба, — сюда — и провел пальцем до груди. Как глупо. Стакан виски остановился над солнечным сплетением. — Темная сторона не может излечить. Но может обезболить, — отвечает Рен, не смотря ему в глаза. Зачем он это делает? Но консул подходит на шаг ближе, осознавая это только после, не может остановится. Уверен, что взгляд кажется со стороны безумным. Безумно уставшим и отчаянным. — Мне нужно это обезболивающее, — остаток виски уходит одним глотком, Хакс обводит широким жестом панораму перед ним, — Этот вид заслуживает, чтобы его увидели в самом ярком свете. К тому же, кто знает, может это наш последний разговор. — Нас никто здесь не достанет. Я не позволю войти. Хакс усмехается, щурясь, настолько абсурдно и самонадеянно звучат слова ситха. Впрочем, ничего не изменилось. — Да? И как долго ты продержишься? Они будут палить по бронированным стенам, пока твой разум будет спутан, а руки заняты моим ремнем? — Дольше, чем ты думаешь. Смутить Рена не получилось, Хакс разворачивается, отказываясь признавать себя побежденным, снова смотрит сквозь стекло и раздражение, концентрированное, как яд, разъедает горло. — Да, да, давай притворимся, что мы те, кого так старательно изображаем: непобедимые, правители гребанного мира, которые сами дали себе этот титул и не знают, что с ним делать, — голос повышается, невозможно пытаться учтиво молчать, когда ты постоянно ожидаешь ножа в спину от счастливого случая. Он хочет тепла, он хочет забвения, ему впервые нужно, чтобы Рен прочитал его мысли, потому что гордость сожрет его живьем, если он произнесет желаемое вслух. Пустой стакан со звоном падает, разбивается о хромированный пол. Хакс не успевает удивиться, что каждая конечность, каждая клетка тела теряет вес. Его как будто ударили в солнечное сплетение, и так сильно, что вместо боли — поглощающий все чувства белый шум. Ноги отрываются от земли и очень скоро тело уходит в горизонталь. Теперь перед глазами звезды, уже никаких небоскребов, чистая бесконечность, и первое, что он испытывает — животный страх перед ней, страх, явно не подобающий капитану, военному, который видел эти самые звезды, миллиарды звезд в сотнях галактик, пролетая на сверхзвуковой, ведя бой в открытом космосе. Но сейчас они слишком близко, и нет приборов, нет отрядов штурмовиков, чтобы выставить их между собой и чем-то более древним, чем любая империя. Оно поглотит его, как и Первый, Второй, Четвертый Орден. Не будет терпеть конкуренции. Хакс запрокидывает голову, с глубоким выдохом, отпускает все, что держало его на земле, что придавливало к ней, мешало двигаться. Живот перестает сводить, ребра больше не впиваются в легкие. Приятно; хочет верить, что это продлиться чуть подольше. Открывает глаза и видит Рена, перевернутого на сто восемьдесят. И почему-то смешно: сейчас ситху ничего не стоит переломить ему спину и избавится от единственного конкурента. Но мотает головой, убеждает себя: нет, не тронет. И встанет между ним и бесконечностью, когда у Хакса не будет сил бороться. Потому что иначе пропадет во тьме за компанию.