Счастливое число (18+)

Нет, Чан не был против стать ведущим на этом концерте. Должно было быть весело, ведь каждый факультет показывал лучших из лучших в честь традиционного Весеннего бала. И ничего не было удивительного в том, что его пригласили: чьим же безупречным образом, остроумием и завораживающим бархатным голосом порадовать студентов и преподавателей на таком важном мероприятии, если не его — столь любимого всем универом председателя студсовета, активиста и просто крайне обаятельного альфы Бан Кристофера Чана? Но как у каждой монеты есть две стороны, и в этом деле они тоже были. Плюсы были очевидны, а вот из минусов был только один — зато какой. Ким Хесон. Красавец-омега, умница, лапочка, губки бантиком, бровки домиком, реснички наращены, носик подправлен и тщательно припудрен, весь из себя хрупкий и утончённый снаружи — и капризный, как бес, внутри. Честное слово, Чан сам видел, как Хесон устроил скандал своим прилипалам потому, что ему не понравился оттенок синей пасты в ручке, которую ему подарил какой-то там очередной поклонник. Сам поклонник получил очаровательную улыбку и взмах чудных ресниц, а помощники-прилипалы — сумочкой от Гуччи по шеям и спинам. Правда, когда Хесон увидел застывшего у дверей с обалделым видом Чана, который очень не вовремя вошёл в аудиторию, то тут же сменил бешенство на слёзы и убежал, прижав ладони к послушно запылавшим щекам. А Чан поклялся себе никогда с ним не связываться. Как ни странно, но всё, что Чан обещал себе вот в такие моменты, так и норовило не сбыться и толкнуть его на скользкую дорожку клятвопреступления. И Хесон именно с того случая стал, наоборот, очень к нему присматриваться, а потом и откровенно строить глазки, пытаясь привлечь ароматом. Он и впрямь пах приятненько, чем-то пышно-розовым, со сладостью сахарной пудры. Вот только Чана воротило от сладких ароматов. Поэтому, может, он — весь такой из себя популярный — не имел никаких и попыток-то завести отношения. По пьяни, на вечеринках, когда сильно предлагали, или в гон, когда было очень надо и не запоминалось почти совсем, — да, конечно, на один раз, ради упругой задницы и хорошего отсоса Чан мог смириться с противноватой сладостью в аромате, но вот дольше — нет. Омег было много, они были на многое готовы, и Чану было удобно, не обещая им ничего, пользоваться их искренней к нему добротой. Ну, он так себе об этом говорил. А вот Хесон претендовал явно на что-то более серьёзное. Так что на вечеринках не подходил, кидая издали томные взгляды и крутя на танцполе задницей, когда Чан имел неосторожность на него смотреть; на шею альфе в тёмных коридорчиках универа он тоже не кидался с настойчивым предложением отсосать (был у Чана и такой опыт с другими омегами пару раз: неудобно и потом ходить во влажном, так себе). Но тем не менее, Хесон явно проявлял к нему внимание, завлекал взглядами с поволокой, выпячивал обтянутую модными джинсиками задницу к месту и не к месту и жеманно поджимал губы, хихикая, когда слышал Чановы шутки. От такого внезапного стремления этой звезды университета прибрать его к рукам Чана спасало только то, что они учились на разных направлениях и далеко не все пары у них были вместе, так что Чан получал активный опыт лавирования в общении с нежелательным человеком, сбегая от него. Но теперь Хесону, видимо, надоела его беготня, и он пошёл в атаку, потребовав у организаторов Весеннего концерта поставить его ведущим в пару с Чаном. А Чан что? Чан вежливый, улыбчивый и в принципе — какие у него есть аргументы, чтобы отказаться? Правильно, никаких. Не будет же он признаваться, что внимание фальшивого насквозь, злого выпендрёжника Кима его не просто не привлекает, а даже иногда подбешивает? Не по-альфьи это как-то. Так что... Но судьба, знаете ли, порой капризничать умеет не хуже Хесона, так что именно из-за его раздражающего назойливого внимания Чан и оказался в этом самом автобусе. Автобусе номер семь. Репетиция затянулась и, кстати, опять же именно из-за долбаного Хесона, который тупил безбожно и пропускал свои реплики, откровенно засматриваясь на белозубую улыбку соведущего. Машину свою Чан ещё вчера отогнал в знакомую автомастерскую, чтобы там всё же решили проблемы со значком "Чек двигателя", который загорался уже в который раз. И оставалось одно: ехать домой на автобусе, так как на такси денег было жалко до слёз. Говорили Чану, что жадность до добра не доводит? Говорили. Ну, и нечего теперь было ныть. Ведь выяснилось, что у Хесона с машиной всё было в порядке, и он вдруг стал весьма настырно звать Чана с собой — подвезти до дома. И говорить: "А я на такси" было вообще тупо: откровенно отшивать Хесона Чан всё же пока боялся, всё же им было ещё вместе на сцену выходить. А потом ситуация усугубилась. — Я довезу, а там, может, ты меня на кофе позовёшь, м? — сладко шепнул Хесон, выпуская сильнее нежный сладковатый аромат и водя пальчиком по груди альфы. Если бы Чан всё же решился поехать с ним — на улице, несмотря на апрель, было холодно — то вот это "на кофе" от Хесона, конкретно показавшее, что омеге надоело ждать и он решил брать быка... то есть Чана за рога... то есть за яйца, его точно остановило бы. Так что Чан широко улыбнулся и сказал, что ему надо к другу на другой конец города. Хесон надулся, а потом сказал, что в таком случае может проводить его до остановки. Убедиться захотел. Видимо, откуда-то знал, куда Чану надо на самом деле, и решил проследить, не врёт ли альфа. Альфа врал отчаянно, но сожжённые мосты подпекали зад, так что, скрипя зубами, он пошёл к остановке, что была напротив той, которая привела бы его домой, в тёплую постель. Он устал, так как сегодня у него был ещё и зачёт по Мировой экономике, который он, кстати, сдал на отлично. Хесон тащился рядом, что-то тарахтел, а Чан мученически прикрывал глаза и думал о том, какой рейс автобуса сейчас смог бы его спасти, чтобы не завезти совсем уж далеко, но всё же это можно было бы назвать "На другой конец города". Придумав примерный маршрут со вполне знакомой ему четвёркой, он смиренно постоял рядом с Хесоном на остановке, пытаясь отвлечься от его трескотни рассматриванием других несчастных, которым в этот час нужно было куда-то ехать именно с этой остановки. Это был довольно поздний час, но людей было отчего-то ужасно много. И всё же Чан выделил для себя двоих милых омежек, видимо, из их вуза: они шептались, перемигивались, стреляя в него глазками, улыбались смущённо и хихикали в ответ на его ласковые взгляды. Они его явно узнали, как и Хесона. Ещё был один полупьяный альфа, молодой, но явно уже далеко не студент. Покачиваясь из стороны в сторону, он сидел на лавке под козырьком остановки и что-то себе напевал под нос. И время от времени он косился красными глазами на ещё одного "обитателя" остановки — невысокого, стройного, но на вид довольно крепенького омегу в лёгкой серебристой куртке с нешироким белым шарфом, который был обмотан вокруг его шеи и спускался почти до пояса с двух сторон. Ещё на омеге был милый белый берет, почти скрывающий тёмно-каштановые волосы, и белые весенние перчатки, которыми он сжимал лямки своего рюкзака. Поверх берета были надеты белые большие наушники, в которых, видимо, звучала его любимая музыка. С какого-то момента Чан стал смотреть именно на него, на этого омегу, хотя тот как раз не смотрел ни на кого. Он стоял сбоку, не под козырьком, подставлял лицо с лёгкой странноватой улыбкой холодному, рваному весеннему ветру и, шевеля губами, что-то напевал про себя. Чан невольно залюбовался его профилем. Омега явно был чуть младше его самого и таким свежим и красивым, чистым и словно бы невинным в этом серебристо-белом своём одеянии (даже джинсы были у него светло-голубого цвета), что у Чана невольно на губах тоже появилась мечтательная улыбка. Красивый... Омега был красивым не той откровенной и вычурной красотой, какой покорял поклонников Хесон, который, кстати, продолжал что-то трещать на ухо и так и норовил обнять Чана за плечи. Юноша в белом берете был красив красотой ненавязчивой, классической, утончённой. От неё захватывало дух и всё внутри поджималось в желании замереть перед ним — и смотреть, смотреть, смотреть... Если бы Чана спросили, он бы назвал такую красоту музыкальной, певучей. Может, потому что омега напевал что-то, но не пританцовывал, лишь чуть покачивался, словно вслушиваясь в то, что звучало у него в наушниках. А может, потому что, поймав мельком брошенный на него взгляд этого омеги, когда тот поправлял свой рюкзак, Чан изумился тому, какими большими и выразительными были его глаза — круглые, кошачьи, задумчивые. Взгляд, правда, был вполне себе равнодушный, и омега тут же отвернулся, но Чану, кажется, хватило. Как и того, каким взглядом пялился на это нежное чудо полупьяный альфа на лавочке, подолгу останавливавший мутные красные глаза на голубых джинсах. И когда подошёл автобус номер семь, который Чану был отчаянно не нужен, но в который чудный омега явно готовился зайти, Чан не раздумывал ни секунды. Потому что наглый пьянчуга поднялся и, грузно пошатываясь, встал за омегой, чтобы тоже зайти. Решительно подорвавшись, Чан торопливо кинул растерявшемуся Хесону: — Это мой! Пока! — и быстро вошёл в автобус за каким-то серьёзным пожилым омегой. И сразу понял, что не зря. Омежка в белом шарфе явно был опытным: он устремился к месту между поручнем и последним сидением в широком ряду — там его люди будут беспокоить только с одной стороны. Однако его вдруг подхватило людским потоком — а вернее, его подтолкнул тот самый альфа с остановки — и увлекло к задней стенке автобуса, туда, где было небольшое пустое место, свободное от сидения. И то, что альфа там зажал белоснежного омегу, Чан даже не сомневался. Его самого сжали со всех сторон люди, что уже были в автобусе: он, к сожалению, не успел протолкнулся дальше. И мог лишь с отчаянием наблюдать, как белый берет поднялся навстречу склонённому над ним красному лицу с наглой ухмылкой, а потом дрогнул. Видимо, альфа времени терять не стал. И Чан, подхваченный волной внутренней злости и отчаяния, начал работать локтями. Пыхтя, кряхтя на особенно сильных толчках едущего автобуса, слыша недовольное ворчание со всех сторон, он всё же толкался и толкался вперёд — туда, где, как он видел, белый берет уже был перекрыт затылком окончательно зажавшего омегу альфы. На походе он услышал, как омега о чём-то тихо просит альфу, но тот лишь, нахально усмехаясь, отвечает: — Не нравится, господин, так бери такси. — Пустите... — Не виноват, — продолжал ухмыляться альфа. — Будет остановка, пущу, а сейчас и пошевелиться не могу. На них никто не обращал внимания, так как с одной стороны их прикрывала спинка кресла, а с другой — спина альфы, но Чан примерно понимал, что происходит. Это было, конечно, не японское метро, но такое случалось и в корейских автобусах, когда альфы зажимали понравившихся омег, лапая их и оправдываясь тем, что это их толкают. И да, этого альфу на самом деле тоже толкали люди, но это точно не было поводом трогать омегу. А Чан уже видел, что одной рукой полупьяный мерзавец держится крепко за поручень, а вторую держит перед собой, что явно доставляет огромное неудобство омеге. Автобус остановился, люди двинулись, толкаемые теми, кто выходил и входил, и Чан, сделав отчаянное усилие, рванул к двоим, что сейчас его интересовали. И добрался. Он быстро заглянул за плечо альфы и увидел, что омега прижат грудью к стенке: видимо, он хотел добраться до окна и неудачно повернулся, чем альфа воспользовался и прижал его в такой позе — открытого и доступного. Заметил он то, как возбуждён альфа: Чан был весьма чувствителен к человеческим запахам и даже сквозь неплохие блоки ощутил запах желания. И запах страха. Омега пах нежной сиренью, и сейчас эта сирень горчила тонким, беззащитно-острым привкусом. Церемониться Чан не стал: он грубо двинул альфу локтем в бок, от чего тот болезненно охнул и тут же зарычал, поворачиваясь к тронувшему его парню. — Ох, прошу прощения, господин, — широко улыбнулся ему Чан. Из-за того что альфа развернулся, он смог увидеть профиль алого от злости и смущения омеги, который повернулся на его голос и жалобно глянул на него через плечо. — О, привет! — радостно кивнул ему Чан. — И тебя здесь зажали, да? Охренеть, конечно, народу в этот-то час. Омега испуганно заморгал влажными ресницами и приоткрыл было рот, чтобы что-то спросить, но Чан не дал ему, он решительно двинул плечом сумрачно глядящего на него альфу и снова поднял на него глаза. — Давайте поменяемся местами, если вы не против, — дружелюбно сказал Чан, — я бы хотел поговорить с другом. Он снова обезоруживающе улыбнулся прямо в полные злобы красные глаза альфы, у которого уводили такую приятную жертву. Не дожидаясь его ответа, Чан поднажал и вытеснил его с его места, вынудив занять своё и освободить, наконец, бедного омегу от необходимости притираться к нему задницей. Зато теперь уже его самого тут же прижали к милому юноше. Тот обречённо хныкнул и попытался оттолкнуть его спиной и задницей, но на остановке вошло слишком много народу, так что у Чана не было особого выбора. Однако он стиснул зубы и упёрся руками в стенку по сторонам от плеч омеги, напрягся и толкнулся назад, чтобы хоть немного дать ему пространства. Тот, почувствовав, что к нему больше не притирается ничьё тело, вздохнул с облегчением, но потом вдруг с отчаянным выдохом повернулся к Чану лицом тут же прижавшись спасённой задницей к безопасной стенке. Хм... Решение было, мягко говоря, спорным: задница-то была спасена, однако вот огромные кошачьи глаза оказались от Чана просто в недопустимой близости. Как и пухлые, сладкие даже на вид губы, которые были искусаны до крови. Чан быстро отвернул в сторону голову, чтобы не впечататься на ближайшей кочке на дороге в эти губы своими. Они были почти одного роста, и он напряг плечи, подаваясь назад и давая омеге ещё немного драгоценного пространства. А тот явно переводил дух, дыша сбивчиво и горячо ему в щёку. Они ехали так какое-то время, и Чан с облегчением и каким-то умилением что ли ощущал, как успокаивается омега в его объятиях (а как это можно было ещё назвать?), как перестаёт его дыхание быть резким и хрипловатым, как исчезает из сирени острая горечь. Но удержаться совсем от вольностей Чан не смог, и когда автобус снова чуть тряхнуло, он склонился к шее над тёплым мягким шарфом и вдохнул поглубже. Приятно.. Весна в разгаре, и солнце освещало кусты только что раскрывшейся сирени... Она наивно раскрыла свои чашечки и слегка трепетала под свежим, едва заметным, напоенным цветением трав ветром. Чан открыл глаза, почувствовав что омега отстранился вбок, и тут же отклонился... чтобы окунуться в пристальный взгляд золотисто-карих глаз, чуть прикрытых прямыми длинными ресничками. Да, омега его поймал. Всё-таки обнюхиваться вот так незнакомым людям было не принято, да и как-то даже неприлично. Но Чан взгляда не отвёл. — Что ты делаешь? — одними губами спросил омега. — Дышу, — так же ответил Чан и виновато улыбнулся. — Приятно? — едва слышно шепнул омега. — Безумно, — снова так же ответил ему Чан. И на губах омеги появилась лукавая улыбка, а потом он вдруг поднял голову и нахально нырнул носом к шее Чана. Тот замер, стараясь всей кожей почувствовать движения носа, который осторожно провёл по его коже, а потом омега... фыркнул. И отстранился. Чан растерянно захлопал глазами, изумлённо думая, что не может быть, чтобы омеге не понравился его мятно-лимонный аромат. Всем нравилось! Омега смотрел на него, всё так же улыбаясь. — И как? — шепнул Чан. Омега снова фыркнул, поджал губы и отвёл глаза, не отвечая. И впрямь: вопрос был слишком интимным для автобуса, полного народу. А потом омега решительно сказал уже в полный голос: — Вы не выходите? Чан от растерянности помотал головой: выходить ему решительно не хотелось. Нет, он понимал, конечно, что раз парень спрашивает, значит, сейчас выйдет, но отодвигаться и пропускать его Чан не спешил. Омега поднял на него в удивлении глаза, а потом чуть принуждённо усмехнулся и уверенно продолжил: — Тогда давайте поменяемся. И Чан отпустил его. Он молча двинулся, давая ему проход и прикрывая собой от полупьяного альфы, которого сердобольные люди усадили на крайнее кресло, где тот — видимо, от досады на неудачную охоту — задремал. И проспал тот момент, когда белоснежный омега, в последний раз кинув взгляд на растерянно глядящего на него Чана, вышел из автобуса. И оглядывался ли он, прежде чем пойти туда, куда должен был идти, или нет, Чан не знал: его оттеснили от окон. И он поехал дальше, хотя ему было вообще-то совсем в другую сторону.

***

Он никак не выходил у Чана из головы, этот омега. Чан был уверен, что парень не из его вуза: уж такого-то он бы не пропустил никогда, это точно! Но откуда он был тогда? И как оказался на остановке в такое время? — Например, занимался в какой-нибудь из школ или секций в учебном центре напротив, — хладнокровно предположил друг закадычный Чанбин, который рассказ Чана о чудном омеге, изложенный ему с придыханием, воспринял с насмешкой по типу: "И ты его отпустил? Лох — это судьба, бро". — Было поздно, — пожал плечами Чан и упал спиной на кровать, подкладывая руку под голову. — Найти бы его... Я уже дважды на той остановке был в то же время. А только нет его и всё. — Хорош на моей постели валяться, — недовольно буркнул Чанбин. — Я потом на ней Ликса трахаю, голым кладу, а ты валяешься... — Хватит хвастаться, — улыбнулся Чан. — Прежде чем трахать своего очаровашку, просто покрывало сними, делов-то. — Вставай, говорю, — снова пробурчал Чанбин. — Раз припёрся и намекаешь на ночёвку, так хоть закусок к ужину принеси. Соджу у меня есть, с тебя курица. — Курица — это хорошо, — вздохнул Чан. — Ладно, не ворчи, сейчас сбегаю. Мне и впрямь в лом домой, а вахтёр ваш меня любит, так что разрешит. — Тебя все любят, — несколько уязвлённо сказал Чанбин, наблюдая, как Чан зашнуровывает свои топсайдеры, — кроме омежек в беретиках. Чан поднял на него взгляд, полный упрёка, но Чанбин лишь приподнял бровь: — Что? Нет бы меня к себе в квартиру пригласить — ты сюда ходишь как на работу! Соседа моего выжил практически! — Неправда, — улыбнулся Чан, надевая крутку, — просто у Сынмина аллергия на мои шутки и на твои липкие ручонки на коленках Ликса. Так что не виноват я, он сам ушёл. Да и Хёнджинчик сам себя не трахнет, не так ли? — Чан подмигнул хмуро хмыкающему другу, а потом поиграл бровями и поправился: — Нет, может, и трахнет, но Сынмину это не на руку, да и идти тут недалеко, верно? Хотя я уверен, что сегодня он сбежал именно потому, что думал, что ты Ликси приведёшь. — Ликси к родителям уехал, — тяжело вздохнул Чанбин. — Как я эту неделю буду жить без его попки? И так в последнее время ему не до меня было... Чан закатил глаза и, досадливо цокнув, быстро покинул опечаленного друга. Он пошёл в расположенный рядом с универской общагой магазинчик с недорогой курочкой. На самом деле он и впрямь в последнее время оставался у Чанбина частенько. У него была своя квартира, но там ему отчего-то было всё более тоскливо. И мысли о чудном омеге с кошачьими глазами там доставали его с особым упорством. К тому же там его мог достать и Хесон, который теперь, когда до концерта оставалась пара недель, стал просто ужасно навязчивым и уже даже пару раз приезжал к Чану домой без приглашения — типа как обсудить номера в спокойной обстановке, и Чан во второй раз еле отбился от его заигрываний, косплея героев "Тупого и ещё тупее". А рядом с Бином в общаге он был от этого свободен: туда такие крутые кисы, как Хесон, никогда не заглядывали, считая это место чем-то, что ниже их достоинства. А Чану там нравилось. Общага была новой и чистой, Ликс навёл в комнате Бина своеобразный уют, пометив всё в ней своим присутствием и нежным ароматом персиков с лимонным кремом, так что было не сладко и очень приятно. Бин ворчал, конечно, но на самом деле Бин ворчал всегда, это было его нормальное состояние. Сынмин, сосед Чанбина, был бетой, запахов не чувствовал, характер имел слегка флегматичный и весьма терпимый, так что позволил сделать из их комнаты уютное гнёздышко, не особо парясь по поводу деталей. Тем более, что его парень, тоже бета, жил на этом же этаже, был уже аспирантом, у него была однушка, и Сынмину было, куда сбежать в случае чего, что он и делал часто и с удовольствием. Глядя на этакую идиллию, Чан подумывал о том, чтобы на следующий год попроситься жить в общагу. У его родителей были деньги, чтобы содержать Чана хоть в своём коттедже, но альфа пошёл в отца, который был, как говорится, "из народа" и поднялся сам, так что не был прихотлив и отличную компанию ценил гораздо больше, чем большие комнаты и дорогую отделку. Да и всё нужное в студгородке было под рукой. И библиотека, и недорогие магазины, как, например, тот, в который шёл он сейчас. Вообще-то Чан раньше здесь ни разу не был, но Чанбин не раз нахваливал здешнюю курочку на вынос, которую готовили прямо при магазине, и за демократичную цену, и за вкус. Когда Чан туда зашёл, сердце его отчего-то как-то тревожно забилось. Он по привычке втянул носом воздух, и оно зашлось ещё сильнее: в нём был тонкий, нежный, едва уловимый аромат сирени. "Теперь он мне уже мерещится, — подумал Чан, — только спятить от недотраха мне и не хватало, ага!" И, решительно мотнув головой, пошёл по рядам с товарами, выискивая банки со своей любимой кимчи. Мимо алкоголя он шёл равнодушно, и невысокий паренёк, который стоял у края стеллажа и вроде как присматривался к бутылкам с дорогим коньяком, сначала не привлёк его внимания. Он просто мельком отметил, что одежда на парне была плохонькая, а вот бутылка в его руках стоила весьма немало. И внезапно краем глаза он увидел, как парень сунул эту бутылку себе под дутую курточку и воровато оглянулся. Чан замер и медленно развернулся. Поступок парня был глупым: наверняка на бутылке был аларм, который сработал бы, когда тот попытался бы выйти. Он поймал настороженный взгляд парня и покачал головой. — Зря, — тихо сказал Чан. — Поставь на место. — Пошёл ты, — одними губами сказал парень, шмыгнул глазами по сторонам, вернулся взглядом к пристально глядящему на него Чану и оскалился. Чан нахмурился. Он несколько раз подрабатывал летом в магазинах отца, так что знал, как страдают продавцы от таких вот воришек. Да и парень был совсем молодой и явно не самый богатый, его было откровенно жаль. — Поставь на место и уходи, — тихо сказал Чан и сделал к парню несколько шагов. — Хочешь, я могу купить тебе еды, только.... — Пошёл на хер, — прошипел парень, затравленно оглядываясь. Вдруг он резко развернулся, явно намереваясь убежать, нога у него неловко подвернулась, и он грохнулся на стеллаж с бутылками. Падая, парень зацепился за полку, и на него полетели бутылки, разлетаясь на полу блестящими осколками и выплёскивая ароматное содержимое. Чан тут же ухватился за стеллаж, боясь что тот упадёт, но конструкция была прикреплена хорошо и даже не закачалась. Поняв, что полки не завалятся на несчастного воришку, Чан тут же подскочил к нему. Парень, отчаянно матерясь, возился в осколках и держался за окровавленную голову. К ним уже неслись на всех парах менеджеры из зала и охрана. И когда они подбежали, парень вдруг заверещал, показывая склонившегося над ним в тревоге Чана: — Это всё он! Он! Он толкнул меня! Он угрожал мне! Он толкнул! Толкнул меня! Чан опешил, растерянно хлопая глазами, и пикнуть не успел, как его скрутил дюжий альфа охранник. — Отпустите! — возмутился Чан. — Немедленно отпустите меня! Он всё врёт! Я подбежал когда он уже завалил бутылки! Он вор! Коньяк ваш хотел украсть! — Брехня! — закричал парень, а потом вдруг застонал, хватаясь за голову. — Я купить хотел... купить! Вот это хотел купить! — И он показал остаток битой бутылки, которую сжимал в руке, оказывается. — Он пьян, наверно, он на меня чуть не кинулся! Проклятый альфач! Это он виноват! Это он пусть платит! — Он всё врёт, — раздался за спиной возмущённо выдирающегося из рук охранника Чана. — Этот бета на самом деле хотел своровать коньяк. Я тоже видел. А этот альфа хотел его остановить. Чан замер. Замер не потому, что вокруг внезапно образовалась какая-то смущённая тишина, а потому, что ему в грудь забился аромат — яркий, свежий, чуть горьковатый, но не от страха, нет. Аромат словно прилетел укрыть его, он окутывал и пленял. Это была сирень. И ему не надо было оборачиваться, чтобы сказать, кто сейчас за него вступился. А голос между тем — кстати, это был самый приятный голос из всех, что слышал Чан, тёплый, негромкий, взволнованный, — продолжил: — Здесь есть камеры, мы можем посмотреть. — Камеры сломаны, — буркнул охранник, но руку Чана он выпустил, так что тот шагнул вперёд, растирая запястье, а потом медленно обернулся. Медленно, чтобы не заработать сердечный приступ от восторга. И тут же нашёл их — эти глаза, что снились ему так часто. Они сердито блестели, над ними хмурились ровные очаровательные брови, а пухлые губы были поджаты. "Котик рассердился, — мелькнуло в голове. — Оно того стоило". И он не удержался — широко и светло улыбнулся юноше, который смотрел на него пытливо, словно выяснял для себя, не повредился ли Чан. И тот ему кивнул: всё в порядке, не волнуйся. На лице омеги мелькнула тень улыбки, но она тут же растворилась, когда он перевёл взгляд на злобно на него поглядывающего и показательно стонущего на полу вора. Тот метался взглядом по тем, кто собрался над ним, а потом зло сказал: — Вы ничего не докажете. Это он меня толкнул. И я так и буду всем говорить. — Я свидетель, — холодно отрезал юноша, — я видел, как ты запихнул коньяк под куртку, видел, как ты запнулся, когда хотел убежать от этого альфы. И видел, что он и пальцем тебя не тронул. И я буду это всем говорить. — Вы в сговоре, — злобно окрысился на него парень. — Вы сообщники! — Докажи, — кинул ему Чан. — А вот то, что ты хотел украсть, доказать очень даже можно: следы стекла будут у тебя под курткой. А откуда они, если бутылка была у тебя в руках? Он блефовал, так как вообще не в курсе был, оставляет ли стекло следы. Но это... сработало! И парень съёжимся и заскулил: — Я пострадавшая сторона, я... я сам пострадал! Это не я... Охранник хмуро кинул Чану: — Прости, парень, — и, подойдя к раненому воришке, склонился над ним. — Ты встать можешь? Пойдём в каптёрку ждать полицию. А вы, — он повернулся к омеге, который в это время задумчиво осматривал безобразие, творившееся на полу, — дадите показания? И вы? — обратился он к Чану. — Конечно, — хором ответили они, и, посмотрев друг на друга, невольно улыбнулись. Охранник хмыкнул и покачал головой. Они ему дали свои координаты и вышли из магазина один за другим. — Спасибо, — проникновенно сказал Чан, поворачиваясь к омеге. Тот прищурился и кивнул. — Надо было просто дать ему попасться, — сказал он негромко. — Хотел, чтобы он просто ушёл, — виновато пожал плечами Чан. — Жалостливый, значит? — Омега усмехнулась. — Это я заметил. — Не жалостливый, а сострадательный, — улыбнулся Чан. — Так звучит красивее. Омега кивнул, легко вдохнул и протянул ему руку. — Ну, что же, тогда пока? — Подожди! — Чан бережно взял его руку и сжал тёплые музыкальные пальцы. Ему безумно захотелось их ту же поцеловать, но он воздержался. — Могу я узнать имя своего заступника? Омега выгнул бровь и осторожно вынул свою руку из его захвата. — Минхо, — ответил он. — Ли Минхо. — Бан Чан, — радостно представился Чан, — студент четвёртого курса музыкального факультета Сеульского национального. — А я — Минхо, — снова выгнул бровь омега. — Просто — Минхо. — Он иронически поиграл бровями в ответ на разочарованный вздох Чана и снова обезоруживающе улыбнулся. — Что же, альфа Бан Чан, как ни печально, но думаю, нам не стоит больше встречаться. — Чего? — испуганно потянул Чан. — Почему?! — Когда мы встречаемся, какая-то хрень происходит, — серьёзно глядя на него, ответил Минхо. — Так что давай загадаем, чтобы больше не встречаться, и тогда в нашей жизни будет меньше этой хрени. Чан растерянно заморгал и произнёс, не совсем отслеживая слова: — Ради встречи с тобой я на любую хрень согласен... ну, то есть... — Он смутился и заметил, что глаза Минхо блеснули лукавым огоньком, но потом омега быстро повернулся и, помахав ему рукой, быстро пошёл прочь, оставив альфу смотреть ему вслед с тоской.

***

— И ты за ним не пошёл? — поразился Чанбин, откусывая мощный кусок от куриной ножки. — Знаешь, это уже даже не лоховство. Это же... ну... Пиздец какой-то. — Он сказал, что не хочет больше встречаться, — тихо ответил Чан и глотнул из бокала пива. Поморщился и отставил в сторону. — Может, он и прав. Но знаешь... — Он решительно выдохнул. — Я тут подумал... Если встречу его ещё раз — заберу себе. Да даже и замуж, похрен. Уж если встретимся снова — так точно тогда судьба. — Ну, да, — чавкая, ответил Чанбин. — Фаталист хренов... Только вот пиздец ваш всё круче и круче. Не боишься в третий раз не выжить? Он посмотрел на напряжённо обдумывающего его слова Чана и засмеялся. — Брось, Чан, я ж пошутил. Ну, не этот омега, так другой. Вон, Хесончик изнывает от желания прыгнуть к тебе на член, чего ты тянешь? Да, он не так красив, как мой Ликси, но мы же не соревнуемся. Чан изумлённо посмотрел на него и покачал головой. — Совсем ты на Ликси своём свихнулся, — вздохнув, сказал он. — Свихнёшься тут... — пробурчал Чанбин, снова вгрызаясь в несчастную курицу. — Две недели... без попки... мхм... вкусно...

***

Весенний бал удался на славу. Все артисты выложились по полной, свет-камера-экшн тоже были в порядке, нигде ни звук не подвёл, ни аппаратура не загудела, каждый номер срывал бурные аплодисменты, в зале сияли улыбки зрителей, за кулисами царил благостный хаос, обычный и совершенно понятный. Естественно, дальше должно следовать "но". И оно, это "но", к сожалению, касалось красавца-ведущего, всеобщего любимца и звезды университета Бан Чана. Это самое "но" имело постоянно вид самый несчастный, нудило и кидало на него злобные взгляды, щерилось на каждый комплимент, который им отвешивали после очередного захода на номер окружающие и вело себя просто отвратительно, стремясь к одному: испортить Чану настроение и впечатление от мероприятия совершенно и полностью. Чан терпеливо всё это сносил, так как понимал: скорее всего, сам виноват. Ну, поцеловал бы это недоразумение в белом обворожительном костюме с серебряной бабочкой, которое влетело к нему в гримёрку, где он спешно переодевался в свой костюм и стоял полуголый, кинулось на него, изображая мгновенную необоримую страсть, и завалило его на диван, требуя немедленного ответа на эту страсть. Вот тут Чану бы и включить альфу, обнять покрепче, чмокнуть в губки бантиком и пообещать объяснение после концерта. Но, как сказал Чанбин, лох — это судьба. И так как Чана от намазанных тинтом, влажных губ Хесона слегка замутило, он и ляпнул, пытаясь из-под него выбраться: — Да отвали ты от меня! Не нравишься ты мне, не нравишься! И трахаться я с тобой не буду, потому что не хочу! — Он замер, понимая, что зря, ой, зря, а Хесон глядел на него такими глазами, что Чан съёжился и попробовал пойти на попятную: — Слушай, давай после концерта всё обсудим, ладно? Сони, ну, чего ты, твой костюм... Хесон вскочил с него и, коротко размахнувшись, дал ему пощёчину, а потом ещё одну. Чан было дёрнулся остановить, но омега крикнул: — Ёбаная ты тварь, чтоб ты сдох, Бан Чан! — И пулей вылетел из комнатушки. И начался пиздец. Хесон то слова путал, то толкал его по дороге на сцену, фыркал и огрызался на каждое его осторожное слово за ней, а на попытку снова извиниться за грубость хотел опять дать по физиономии. Но Чан руку его перехватил: — Хватит, Сони. Мне этой мордой ещё со сцены светить. — И осторожно опустил скрюченные от злости пальцы омеги. При этом никто ничего между ними "такого" так и не заметил: им обоим было невыгодно, чтобы кто-то понял, что между ними объявлена срочная и бессрочная война. Все хвалили их красоту, улыбки и прочили долгое и счастливое будущее в нелёгком деле конферанса. Чан благородно молчал, улыбался и терпел. Ибо сказано: не сдержавшись раз, разгребай, раз альфа и из порядочных. Но всё в этом мире имеет тенденцию заканчиваться. Весенний бал под грандиозное по масштабу общее исполнение гимна университета подошёл к своему блистательному завершению. Доулыбавшись до закрытия занавеса, Чан выдохнул и, развернувшись к Хесону, сказал тихо, склонившись к его уху: — Прости ещё раз, Сони. Я не хотел, чтобы всё так получилось, мне правда неудобно, что нагрубил. Но такой сукой, несмотря ни на что, быть всё равно необязательно, это вредно для ментального здоровья и амплуа милого котёнка. Учти на будущее. Развернулся и ушёл, не оглядываясь на шипение и мат. Наплевать. Больше он в такие вот авантюры с неадекватным соведущим ни ногой. Они ещё накануне решили с Чанбином, что выпьют после сами, на аfterparty оставаться не станут. Чан из-за Хесона, Чанбин из-за душевной травмы, которую ему нанёс Ликс: тот, вернувшись от родителей, не разделил страсти своего истомлённого воздержанием альфы и, когда тот попробовал отыграться за расставание и затрахать его до смерти, обиделся. Будучи милым и нежным омежкой, Ликс тем не менее умел орать знатно и со вкусом, у него для таких случаев прорезался такой бас, что у свидетелей закладывало уши и происходил жёсткий разрыв шаблона. Вот и в этот раз он в этакой манере наорал на Чанбина, обвинив в стандартном "Тебе от меня только одно и надо" — и свалил во тьму, не показываясь на мрачных Чанбиновых горизонтах вот уже дня четыре. Чан утешал друга, водил на обеды в любимые жральни и заказывал щедро, но Чанбин тосковал. Так что решение напиться и забыться было вполне логичным. Они были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что возвращаться к родимым пенатам придётся в тяжёлом состоянии, так что расстояние играло большую роль в выборе места распития, и они выбрали ближайший к общаге сульчиб. Однако и по бутылке не успели выпить, как телефон Чанбина проснулся ласковым "Арираном". Бин схватил его так, будто от него зависела его жизнь. — Привет, Ликси, любимый, — тихо и хрипло сказал он, не стесняясь откровенно любопытного взгляда Чана, который усердно жевал закуску из осьминога и вострил уши. — Да... Нет, я с Чаном, мы... Да... Да, конечно... Хор... Нет, минут десять — и я буду... — Чан закатил глаза и громко и агрессивно выдохнул. Чанбин кинул на него умоляющий взгляд и решительно отодвинул стакан с намешанным с пивом соджу. — Да... Хорошо, Ликс, хорошо. Нет, я выпил, так что на такси. Да... Да, я еду. Он нажал отбой и поднял на Чана взгляд умирающего шрековского кота. — Иди, — вздохнув, кивнул Чан. — Презервативов дать? Чанбин помотал головой. — Нет, я не стану... Я должен всё исправить. — Он снова вздохнул, поднимаясь, а потом выгнул бровь и добавил: — Да и откуда у тебя, Чани? Чан даже не обиделся, лишь тяжко вздохнул и кинул на него полный укора взгляд. — Прости, — тут же виновато улыбнулся Чанбин, — не удержался. Ликс прав, я, видимо, мудак. Но я буду исправляться. Просто знаешь... Всё внутри... Я, кажется, совсем уже не могу без Ликса. Это... — Ну, он, видимо, без тебя тоже. Чанбин, запихивающий телефон и наушники в карманы, вздохнул. — Он заболел, попросил принести лекарства, — тихо сказал он. — Думаю, заболел из-за меня: убежал тогда без куртки от меня. Так что я пойду... Чан вздохнул и помахал ему рукой. — Иди. Говорят, что горячий секс помогает не только стресс снимать, но и при простуде. Чанбин нахмурился, но ничего не сказал и быстро ушёл. Оставшись один, Чан выпил ещё полбутылки и, чувствуя себя вполне себе весёлым и достаточно удовлетворённым жизнью, расплатился и вышел в ночь. Она была прекрасна — эта ночь. Цвела городскими огнями вокруг и проблесками звёзд сквозь накрывшие Сеул облака. Чан решил пойти пешком, чтобы продышаться и подумать. Он любил гулять, но торопливая и суетная студенческая жизнь не то чтобы давала ему много возможностей. Грех было не воспользоваться одной из. Так как сознание всё-таки было смущено алкоголем и не всегда выдавало информацию своевременно, он немного заплутал, но потом вышел к знакомому ТРЦ и зашагал бодрее: весенний вечер был обманчиво свеж, а из-за долгой прогулки пробирал уже всерьёз. Чтобы сэкономить время, он решил пройти через дворы, когда уже свернул к своему району, и вдруг наткнулся на странную компанию альф, которые зачем-то окружили детскую карусельку во дворе. То, что там идёт драка, Чан понял сразу, вмешиваться не решился, но внезапно сердце у него дрогнуло и зашлось в частом стуке: в свежести весеннего воздуха он услышал упоительно знакомую сирень. А потом до него долетел и голос — уже знакомый, резковатый, и сейчас — злой: — ...обратиться в полицию! Это подлость — нападать скопом, и мерзость! — А что ты мне сделаешь, омежка? — отвечал этому сладкому голосу другой, грубый и хриплый. — Впрочем, если ты дашь мне, я отпущу этого недоделанного альфу. И как только у такого милого мальчика, как ты, мог братец уродиться таким выпердышем природы? Думаю, ты всё же нам врёшь, а, сладенький? Парни заржали, засвистели, и внезапно до Чана, который медленно, но уверенно подходил к компании, донёсся звук удара. — Ах ты сука! — заорал уже во всю мочь альфий голос. — Думаешь, что я омег не бью? Так ты не омега, сучёныш, ты... И снова звук удара, а потом круг альф вдруг стал расширяться, и Чан, рванувший вперёд, с ужасом увидел, что в омегу его мечты — растрёпанного, красного, с оскаленными зубами — вцепился какой-то бугай, толще его в полтора раза, и пытается повалить его на землю, нанося удары в бок. Но и сам Минхо тоже отчаянно пинал альфу, тянул его за шею вниз, через своё плечо, а потом вдруг впился зубами в его руку, пытающуюся зажать ему рот. Альфа заорал благим матом и изо всех сил оттолкнул от себя своего ловкого кусачего противника. Минхо стукнулся спиной и затылком о стену и упал около неё, явно потеряв сознание. Чан не успел ничего сообразить и осознать, а его руки уже наносили удары по чьим-то носам и плечам, а ему прилетело сразу в бок и по челюсти, а потом в скулу. Он рычал, и альфы вокруг рычали в ответ, дрались с ним трое, и он, благодаря занятиям в секции каратэ в детстве, вполне удачно уворачивался от них и бил жёстко в ответ. Но они всё лезли напролом, злые и раздражённые выпущенным им феромоном агрессии. Уворачиваясь от ударов, он пытался рассмотреть, что с Минхо, но не уловил, когда омега поднялся на ноги. И лишь когда к его спине прислонилась другая спина — крепкая и тёплая — он понял, что теперь они обороняются вдвоём. — Беги, Чонин, — крикнул Минхо. — Домой! И не смей больше сюда... — Его прервал напавший на него альфа, но Чан увидел, как фигурка хрупкого мальчика, которого всё это время защищал Минхо, даже и не думает удаляться: паренёк, кажется, копошился в телефоне. А потом сквозь злобный хрип альфы, с которым Чан сцепился намертво, пытаясь повалить его на землю, он услышал: — ...драка! Быстрее! Здесь драка, угол... — Завали его! — заорал внезапно альфа, который пытался дотянуться до Минхо через тело поваленного своего соратника, павшего от хитроумного удара омеги. — Он полицию! Сука, блять! Урод, брось теле... Он ринулся было к мальчику, но Чан кинулся ему под ноги и, извернувшись, со всей дури ударил кулаком ему в живот. Альфа глухо ухнул и осел, валясь на Чана, однако тот успел скинуть его и вдруг увидел, что один из альф ухватил Минхо за горло сзади, а второй замахивается, что ударить омегу в живот. Что-то дикое, яростное поднялось в Чане, оно мгновенно встало на дыбы, и он львом кинулся на этого второго, развернулся в полёте и с вертушки пробил в бок, а потом развернулся к Минхо и оскалился на альфу, который держал его за горло. — Убью! — пророкотал Чан каким-то не своим, низким, могучим, как цунами, голосом. И увидел, как альфа побледнел и быстро выпустил его омегу. Чан одной рукой отодвинул Минхо за себя и мгновенно развернулся к остальным, но они как-то застопорились, глядя на него отчего-то уж очень испуганно. — Всех порешу! — яростно зарычал Чан. — Всех! И в это время вдали послышались сирены. — Полиция! Валим! — закричал кто-то из альф. — Бежим! — хрипло крикнул ему в ухо Минхо. Однако всё внутри него требовало преследовать поганых врагов, которые смели бить его омегу в живот — в драгоценный, благословенный живот, который мог принести... Мог... Мог... Чан... Чан? Чан! — Чан! — дёргал его за руку Минхо. — Да очнись ты! Гони! Гони своего альфу! Бежим! Надо валить, мне нельзя в полицию! — Чонин? — прорычал Чан. — Убежал, убежал! Давай, альфа! И они побежали. Понеслись, полетели... Куда, зачем, как — Чан не знал, он просто бежал вслед за Минхо, ни о чём не думая, ничего не понимая, следовал за божественной сиренью, нёсся, повинуясь летящим по ветру волосам, касаниям руки, которая направляла его на поворотах. Он бежал за своим омегой — и это было самым правильным, что только могло быть! — Стой! Ст... Ст... — Минхо затормозил у какой-то стены в переулке между двумя небольшими кирпичными домами, опёрся на стену, согнувшись в поясе и уложив ладони на колени. — Ст... стой... И на Чана вдруг отчего-то мгновенно навалилась тяжесть свинцовой усталости. У него закружилась голова, ему задурнело, свет замигал, к горлу подкатила тошнота, и его вывернуло в кусты, куда он благородно успел отвернуться. Минхо грязно выругался, а потом Чан почувствовал, как ему на плечо опустилась осторожная рука. — Чани... Чани? Хо... Хороший... М... Мой... Ты к... ты как? — Минхо по-прежнему дышал тяжело, хрипло, но в том, как он звал его, было что-то такое... Чану внезапно захотелось гордо выпрямиться и прикрыть глаза от наслаждения. Всё-таки у этого омеги был прекрасный голос. И когда этот голос позвал его: — Пойдём со мной, альфа. Пойдём, я тут недалеко... Тебя надо привести в порядок... — он последовал за ним, не задумываясь ни на секунду, не задавая вопросов. Надо бы было — он бы, наверно, и на край света пошёл за этим голосом. А почему — не спрашивайте. Чан не знал.

***

Квартира, а вернее, квартирка Минхо располагалась в небольшом очень старом доме в районе с плохой репутацией, и Чан, который к моменту, как они вошли в подъезд, уже пришёл в себя и очнулся от своих собственных феромонов, успокоенный порывами свежего весеннего ветра, с тревогой поглядывал по сторонам. Не успел он открыть рот, чтобы задать мучающий его вопрос, как Минхо, поднимавшийся перед ним по лестнице на пятый, как выяснилось, этаж, сам заговорил: — Ты не смотри, что дом старый, квартира приличная. Да и я здесь ненадолго. Уже накопил на нормальный район, буду снимать однушку рядом со своей студией. — У тебя своя студия? — удивлённо спросил Чан, озираясь и старательно пропуская мимо сознания надписи, украшающие стены подъезда. — Ну, мы открыли с моим другом, она небольшая, мы набрали уже группы и учим их танцевать. Я всё, что у меня было, что заработал за два курса универа, пока подрабатывал, да ещё и отцовские деньги, которые он мне на учёбу дальше дал, туда вложил. — Ого... — Чан поёжился. — Представляю, как он был недоволен. — Из дома погнал, — спокойно сказал Минхо и, нажав четыре цифры кода, открыл дверь, приглашая Чана жестом внутрь. — Вот, разувайся, проходи. Иди в ванную, надо умыть тебя, ты весь в крови. — Это не вся моя, — поспешно успокоил его Чан, ощущая, как при этих словах зябко потянуло горечью в сирени, — не волнуйся. Ты ведь и сам пострадал. — Ага, — беспечно отозвался Минхо, — но не так, как ты. Главное, что Чонин уже дома, написал, дурачок, что уже в безопасности. Он всё пытается нас помирить с отцом, таскается ко мне, хотя я предупреждал, что это опасно. — Минхо вздохнул и принуждённо улыбнулся сочувственно на него глядящему Чану. — Впрочем, не суть. Давай сначала тебе поможем, а потом уже... — Нет, — решительно сказал Чан, — сначала надо вылечить врача, а потом уже и пациента. Минхо хмыкнул и, на мгновение задумавшись, кивнул. — Пожалуй. Тогда я в душ, я очень быстро, там и приведу себя в порядок. Только на плече сзади ты мне залепишь. А ты пока подожди на кухне. Здесь только кухня и спальня. Чан было улыбнулся, собираясь пошутить, но вдруг смущённо захлопнул рот, осознавая, что шутка выйдет больше пошлой, чем смешной. Минхо и впрямь справился быстро, вышел из ванной распаренный, чудно встрёпанный, с мокрыми волосами и слипшимися совершенно очаровательно ресничками. Это Чан поймал одним восхищённым взглядом и стиснул зубы, чтобы не ляпнуть лишнего. Но Минхо вайб уловил и насмешливо поиграл бровями. — Иди ты теперь, обмойся, Казанова, — сказал он, усмехаясь, — весь в синяках, а туда же... сладким так и тянет. — Не сладким, а на сладкое, — отозвался Чан. Ну, а чего, ему можно, а Чану нет? Минхо фыркнул и сунул ему в руки полотенце. — Мойся осторожнее, у тебя на руке всё ещё сочит кровью. Там порез. Как бы зашивать не пришлось. — А ты умеешь? — Нет, конечно, в больницу поедем. — Ой, нет, только не туда. — Как по-альфьи прозвучало! — А перед больницей все равны! — Иди мойся, смельчак. — Не вздумай подглядывать. — И звонкий шлепок по заднице от догнавшего его полотенца. — А! Бить избитого — это подло, омега! — Поменьше болтай, альфа, а то я избитого добью, чтобы не мучился. А потом они сидели на кухне, и Минхо, на удивление ласково уговаривая Чана потерпеть, ловко и умело обрабатывал его ушибы и царапины, они приняли трудное решение всё же не ехать в больницу, наложив повязку на рану от арматурины, которой Чана задели по плечу, и всё это время Чан имел возможность вблизи любоваться тонкой, изысканной красотой своего... этого потрясающего омеги. — Ты во мне дыру прожжёшь, — наконец, не выдержав, ухмыльнулся Минхо. Однако сквозь насмешку сквозило откровенное смущение, и Чану это доставило огромное удовольствие. — Что же я могу поделать, если ты такой красивый, когда заботишься обо мне, — мягко и ласково, чуть-чуть подпуская в тон альфьего очарования, сказал он. — И пахнешь ты так нежно, что я теряюсь. — Не прекратишь — потеряешься совсем отсюда, — чуть уязвлённо хмыкнув, отбрил Минхо. — Я вообще не понимаю, как ты там оказался-то. — Этот двор был мне по дороге, — охотно объяснил Чан, — а вот как там оказался ты? — Хотел Чонина безопасным путём вывести отсюда, — вздохнув, сказал Минхо. — Неудачно вышло, прицепились к нам эти уроды. Не успели уйти, Чонин попробовал изобразить из себя альфу, ляпнул там им что-то — они и взбеленились. Ну, вот и всё. — Он мягко подул на последнюю царапину на шее Чана, склонившись к ней ближе, и его пушистый локон коснулся щеки альфы. У Чана всё замерло внутри, и он невольно закрыл глаза — так ему было приятно. Он мог протянуть руки — и омега оказался бы в его объятиях, но он подумал, что вряд ли Минхо этому обрадуется. — Больно? — тихо спросил вдруг тот. Чан удивлённо открыл глаза, и сердце застучало в его груди быстрее: глаза Минхо были меньше, чем в полуметре от него, огромные, лучистые, полные тревоги и сочувствия — неземные... И он сделал ошибку — посмотрел на губы омеги. Они тут же досадливо поджались, и на них зазмеилась насмешливая улыбка. — Всё-таки вы, альфы, невероятный народ! — язвительно сказал Минхо. — Тебя чуть не грохнули сегодня, ты еле сидишь, завтра у тебя будет очень неприятное утро, когда тело расчувствует урон, а ты пялишься на меня так... — Он запнулся и умолк. — Как? — едва слышно спросил Чан и осторожно погладил ладонью плечо омеги. Тот вдруг шикнул и дёрнулся, болезненно сморщившись. — Минхо! — испуганно дёрнулся вслед за ним Чан. — Ты же тоже ранен! Ну-ка, снимай футболку! Показывай... — Ещё чего, — прошипел Минхо кидая на него тревожный взгляд из-под затрепетавших ресниц, — сам обойдусь, я не... — Снимай, — грозно рыкнул Чан. — Ты сам сказал, что не дотянешься. Снимай! Чего я там не видел! Минхо зло фыркнул, но, видимо, плечо болело, так что он, тихо шипя, медленно стянул с себя домашнюю футболку, и Чан испуганно ахнул, увидев огромный, от плеча чуть не до лопатки синяк с кровавой ранкой внутри. Кровь запеклась, но, очевидно, Минхо всё это время было больно. — Хо-я, котёнок... — Чан невольно зарычал в отчаянии. — ... что ж ты молчал, глупенький... Минхо лишь сверкнул на него глазами и ничего не ответил, позволил развернуть себя спиной и обмыть обеззараживающим раствором рану, осторожно смазать её средством от гематом, а потом покорно повернул голову чуть вбок, чтобы Чану было удобнее бинтовать. Всё это время Чан, словно курица-наседка, квохтал что-то нелепое и умилительное о том, какой омега молодец, что терпеливо сносит все процедуры, что он вообще уверен, что Минхо и сам бы справился со всем, что такие мужественные омеги — это редкость, так что Минхо, наконец, смутился окончательно и попросил его замолчать. Чан ухаживал за омегой со всем положенным ему богом терпением и нежностью, касался едва-едва, молясь, чтобы не причинить лишней боли — и ощущал блаженное удовлетворение от того, что помогает этому... своему омеге. Потому что он обязательно сделает этого парня своим, это дело решённое. — Пообедаешь завтра со мной? — спросил он у Минхо, как только закончил перевязку и помог ему надеть футболку. — Пожалуйста. Я помню: ты сказал, что нам лучше не встречаться, но я верю, что все эти разы мы встречались не случайно. — Неужели? — Голос Минхо звучал насмешливо, но он явно колебался и не был настроен решительно отказать. — Конечно! — вдохновенно заговорил Чан. — Подумай сам, каков был шанс, что нас судьба сведёт три раза и при таких обстоятельствах, чтобы мы смогли помочь друг другу? Веришь не веришь, а три — счастливое число, а автобус, на котором мы с тобой встретились, вообще семёрка, так что... — Есть будешь, нумеролог хренов? — вздохнув, перебил его Минхо. — Есть рамен и вчерашний токпокки. — Буду, — тут же с готовностью ответил Чан, — рамен. Могу помочь приготовить, могу сходить в магаз за яйцами и зеленью, если нет, могу... — Ничего не надо, — улыбнулся Минхо и вдруг в нерешительности замер перед ним, странно бегая взглядом по его лицу. — А ты... Ты правда хочешь... ну... Ты... — После прошлой нашей встречи я поклялся себе, что если ещё раз встречу тебя, то добьюсь, чтобы ты пошёл за меня замуж, — поспешно ляпнул Чан, не совсем даже и понимая, что говорил: близость Минхо слишком пьянила его какой-то нерациональной радостью. Брови Минхо взлетели, а глаза стали круглыми и совершено очаровательно растерянными, оттого ещё больше похожими на глазки котёнка. И Чан не выдержал — что ж он, железный, что ли? — осторожно положил он руки на талию омеги и притянул его к себе, обнял очень аккуратно, чтобы не задеть ран, а потом закрыл глаза, с наслаждением ощущая дыхание Минхо на своей шее. — Ты слишком прекрасен, чтобы я хотя бы не попытался, — прошептал он. — Минхо... Пожалуйста... Руки Минхо опустились на его плечи, а потом скользнули по ним, и омега обнял его за шею, глубоко и откровенно вдохнул и медленно выдохнул. — Я люблю мороженое и пиццу, — негромко и певуче выговорил он. — Мне нельзя, но я люблю. Мороженое шоколадное с мятой, а пиццу любую, кроме гавайской. Не имею ничего против тех, кто её любит, но сам не ем. — Он прошёлся пальцами по волосам совершенно потерянного от счастья Чана, снова вздохнул и добавил: — И я обязательно попробую тебя научить танцевать. Я себя знаю: удержаться не смогу. Это не будет проблемой? — Только если твоего чувства прекрасного, раненого моей неуклюжестью, — пробормотал Чан и легко потёрся щекой о грудь Минхо и поднял голову, упираясь глазами в его пристальный взгляд. — Но ведь ты всё равно попробуешь? — Мне очень хочется... попробовать... — Минхо опустил взгляд на его губы и невольно облизал свои, а потом снова едва слышно сказал: — Очень хочется... И Чан с гулко и томительно сильно бьющимся сердцем потянулся к его губам, а он чуть склонился — позволяя. Это был нежный, невинный и очень робкий поцелуй, они словно боялись спугнуть друг друга, но это не помешало Чану распробовать вкус губ омеги: они были сладковатыми, свежими и немного отдавали кровью: в драке Минхо поранили нижнюю губу. И Чан был нежен с ним, он ласкал упругую плоть языком, посасывал осторожно, невольно постанывая от того, как вкусно и сладко ему было. Однако он ни на миг не забывался, не тискал послушно тянущееся к нему тело, не пытался проникнуть в рот — нет. Они всего лишь знакомились, всего лишь признавались друг другу в симпатии, благодарили друг друга и осознавали, что могут быть рядом не только для того, чтобы драться или добиваться справедливости, но и чтобы пить друг друга, ласкать и нежить, принимая, доверяя, впуская. Это было как-то ново и прекрасно. По-настоящему прекрасно. И видимо — для обоих.