Давай вернёмся в университет

      Камин издавал приятное потрескивание и источал тепло, но не создавал того привычного уюта, что пару дней назад. Аромат любимого виски не был таким же манящим, каким всегда казался, так что Кемп не стал к нему даже притрагиваться. Всё ощущалось каким-то неправильным, горьким, но по другому и быть не могло, когда ты укрываешь беглого преступника. Совесть подсказывала мужчине сдать Человека-Невидимку, но как он мог осмелиться даже подумать об этом, когда на его коленях лежит голова бедняги Гриффина, измученного простудой, оттого сопящего милейшим образом, так ещё и не сопротивляющегося присутствию чужих пальцев в его невидимой шевелюре. — Я очень устал, Кемп, — то и дело едва слышно шептал он, будто пытаясь оправдаться за своё неподобающее поведение. Кемп не видел, но ощущал, как больной трясётся даже под двумя тёплыми пледами, а по изломам ткани догадывался, что Гриффин обхватил колени в попытке сохранить тепло тела. Это открытие застало Кемпа врасплох, потому как Гриффин никогда не любил позу эмбриона, ведь она казалась ему признаком слабого человека. Упрекнуть его в лицемерии было бы несправедливо: он сейчас слаб, как никогда, и вряд ли сможет это опровергнуть, как не толкай его на это гордость. Кемп молчал, продолжая гладить Невидимку по голове. Его глаза были направлены в сторону огня, который казался ему каким-то неправильным. Тем не менее, огонь был совершенно обычный, какой и всегда, а неправильным было как раз положение доктора Кемпа, совершающего прямо здесь и сейчас преступление. Каждый раз, как мысль об этом возникала в голове мужчины и он задумывал предать своего неожиданного гостя, все планы рушились об очередное пошмыгивание носом бедолаги. Гриффин даже в таком плачевном состоянии обладал непреодолимым для Кемпа обаянием, таким же сильным, как и необъяснимым по своей природе. — Кемп, мне холодно, — наконец признал очевидное Гриффин, перестав изображать себя крепче, чем он есть, — Кемп, я замёрз. — Я отдал тебе свои самые тёплые вещи, — Кемп вздохнул, — Неужели тебе всё ещё холодно? Чувствовалось, как Гриффин кивает. — Ладно, дай мне встать, я поищу ещё чего-нибудь. Гриффин послушно приподнял голову и позволил Кемпу подняться. Тот вышел из комнаты, дошёл до гардеробной и подобрал ещё пару шерстяных вещиц и даже на всякий случай прихватил шарф с рукавицами. Когда же он вернулся, его ожидала неприятная картина: одежда Гриффина сидела на полу у самого камина, а сверху висела уже наполовину пустая бутылка виски, проливающегося по невидимой глотке внутрь свитера. — Ты просто хотел выпить? — Кемп присел рядом и отнял бутылку. Ему очень хотелось посмотреть, как виски плещется в желудке Невидимки, но насильно раздевать его того не стоило. — В том числе, — голос Гриффина звучал куда увереннее, из чего стоило предположить, что он действительно просто хотел выпить, — Ты бы никогда не дал. Кемп не мог не согласиться, потому как он не самоубийца — давать полубезумному человеку бутылку. — Я принёс вещей, — всё-таки попробовал он, но Гриффин воспротивился, говоря в нос: — Не надо, я и так согреюсь. Кемп хмыкнул и отложил тёплые вещи подальше в сторону. — Уверен? — Да. Кемп всё-таки взял третий по счету плед и накинул сверху на невидимку. Размер позволил укрыть даже голову, из-за чего непокрытым осталось только невидимое лицо. — Спасибо, — Гриффин шмыгнул носом. — Платок? — Пожалуй. Кемп кивнул и протянул носовой платок из своего кармана. — Ты им пользовался? — Нет. Гриффин высморкался и опять спрятался за слоями ткани. — Благодарю, — он старался держаться как можно более самодостаточно, от чего Кемпу становилось даже смешно — он не удержался и хихикнул. Гриффин заметно вздрогнул и повернулся к нему всем корпусом. — Я жалкий, да? Ты думаешь, что я жалкий? — Ни в коем случае! — Кемп продолжал глупо улыбаться, — Я смеюсь над тем, как ты отрицаешь свою слабость. Ничего страшного в том, что тебе нужна помощь, не надо себя мучать. Гриффин стоял неподвижным с полсекунды, а потом его голова упала на плечо Кемпа. — Я устал, Кемп. Мне плохо. Я хочу все вернуть назад. Я хочу свою машину назад, я хочу свои труды назад, я хочу свою видимость назад… Он продолжал причитать, а Кемп, заранее знающий о всех переживаниях невидимки, обнял его и прижал к себе. В какой-то момент Гриффин перестал произносить одни и те же ругательства по кругу, и сорвался на тихий мужской плач. — Тише, тише, — Кемп утёр слезы большим пальцем руки. Он совершенно не ожидал, что Гриффин начнет ластиться к его ладони, как котенок. — Я хочу назад в университет, — прошептал он, и по спине Кемпа пробежали мурашки, — Артур, давай вернёмся обратно в университет? Это был первый раз за многие годы, когда Гриффин назвал его по имени. Такой волнительный момент не был омрачен сомнениями Кемпа: они на время утихли и позволили ему тихо повернуться к невидимке и поцеловать в… он не был уверен, но вроде бы щеку. — Джеймс, — сказал он и замолчал, ожидая реакции. Гриффин шумно выдохнул и обнял Кемпа в ответ, для чего ему пришлось вылезти из согревающих одеял. Он уткнулся лицом в изгиб между шеей и плечом. — Я хочу, чтобы мы опять были вместе. Кемп почувствовал, что его активно толкают на пол, и не заметил, как внезапно оказался под Гриффином. — Я хочу, чтобы Артур Кемп снова любил меня. — У тебя жар, Джеймс, — Артур погладил невидимые волосы и горько улыбнулся. — Не переводи тему. Кемп вздохнул. — А я хотел, чтобы Джеймс Гриффин любил меня, но он плевался и слышать не хотел. Гриффин вжался в Кемпа и обхватил ногами его бёдра. — Неужели ты меня не знаешь? Я бы ни за что в жизни не признался, что мне от тебя нужно что-то кроме секса. Кемп поморщился. Ему не нравилось слово «секс», он всегда старался обойти его при помощи всевозможных эвфемизмов, а Гриффин их терпеть не мог и всегда говорил прямо. Из-за этой заминки до Кемпа не сразу дошёл смысл сказанного. — То есть ты, — он оборвался, ожидая, что Гриффин перебьет, но тот молчал, так что пришлось завершить самому: — Ты любил меня тогда, в университете? По-настоящему? — Так же, как мужчина любит женщину, — подтвердил Гриффин. — Дурак, — Артур хлопнул ладонью по спине невидимки. Он сам не знал, на что больше злится: то ли на то, что Гриффин любил его «как женщину», коей он совершенно не являлся, то ли на то, что из-за своей горделивости Джеймс так больно ранил юношеское сердце Кемпа, которое после нанесенных увечий не смогло восстановиться и по сей день. Не то чтобы он мечтал о воссоединении со своим университетским «товарищем» с самого дня выпуска, с неизбежным расставанием он смирился загодя, но нерастворимый остаток после их взаимодействия до сих пор бултыхался где-то на подкорке сознания Артура. — Дурак, — подтвердил Гриффин, — Но как будто ты меня всё ещё любишь. Артур задумался. Нет, не любит, точно не любит. Он не испытывает того же трепещущего, щенячьего восторга, какой раньше струился из него лучами обожания при виде молодого студента-физика, от которого невозможно было оторвать взгляд, особенно когда он сосредоточенно работал над своими записями: его красные глаза были в такие моменты необыкновенно глубоки, а выражение лица вдумчиво. Да и нет больше этого студента, он давно вырос в бессердечного, пусть и несчастного, мерзавца, влюбиться в которого заново не представляется возможным. — А-а-артур, — протянул Гриффин, прижимаясь щекой к щеке, — Ну давай вернёмся в университет. Кемп почувствовал, как невидимка неприлично трётся о его бедро. — Прекрати, ведёшь себя как течная собака, — он с пренебрежением спихнул с себя Джеймса. Тот откатился в сторону и вновь укутался в одеяла. — Давай ты хотя бы полежишь со мной, Артур? Я не знал человеческого тепла много лет, и только сейчас понял, что оно мне нужно, как воздух. Нет, мне нужно именно твое тепло, Артур. Побудь со мной, Артур… Кемп вздрагивал от каждого нежного «Артур», которыми Гриффин обильно приправлял свою речь. Он понимал, что нельзя самообманываться и поддаваться соблазну, но как же это было трудно. — Иди сюда, — вздохнул он и сам подполз к Джеймсу, — Поговорим, когда ты придешь в себя. — Я в себе. — Нет, ты пьян, болен и возбужден. Эти три состояния по отдельности затуманивают человеческий мозг, а все втроём и подавно. Гриффин подумал с пять секунд и все-таки кивнул в знак согласия. — Ты прав. Кемп вздохнул. Прямо сейчас он струна за струной обрывает свою непричастность и лишает сам себя возможности поступить по-справедливости. Чем дольше он лежит в обнимку с Гриффином, тем сложнее от него оторваться. В какой-то момент Кемп повернулся и, нащупав носом нос, поцеловал Джеймса. Он прекрасно отдавал себе отчёт о том, что целует едва знакомого человека, а не свою университетскую любовь, но все глубже и глубже погружался в пучину ностальгии и самообольщения, явственно осознавая, что, достигнув дна, всплыть уже не сможет. Гриффин вполне резонно отвечал взаимностью. На секундочку Артур приоткрыл глаза и изумился причудливости ситуации: его язык скользил внутри невидимой ротовой полости, было видно все его неловкие движения. За прошедшие года он подрастерял хватку, но старался как мог выудить с периферии памяти остатки навыков. В молодости ему часто говорили, что он хорошо целуется; так говорили все, кроме Гриффина, который не был щедр на сантименты, но с которым было приятнее всего целоваться. Кемп правда любил его, обожал, чёрт подери, он был готов любое унижение, лишь бы находиться рядом. И кажется, что ничего не изменилось, ведь даже спустя столько лет Кемп не может устоять перед обаянием невидимого преступника, руки которого, между прочим, неловко вылезли из-под пледа и потянулись неприлично низко. Кемп вздрогнул и прервал поцелуй, оскорбленный такой самодеятельностью, но польщенный тем, что его тело и сейчас провоцирует интерес. — Да не дергайся, — призвал Гриффин и придвинулся ближе, — Давай как раньше? — Не когда ты в таком состоянии, — цокнул доктор и отодвинулся, — Дополнительный тебе стимул выздоравливать. — Это значит да? — Гриффин спрятал руки обратно в плед: холодно, очевидно, — Мы вернемся в университет? Именно в этот момент к Кемпу вернулось осознание того, что перед ним опасный разыскиваемый безумец, маниакальность которого снизошла на нет, но в любую секунду может вернуться. Как бы не хотелось себе в этом признаваться, но он сейчас не только нарушает закон своим содействием, но и идет вразрез здравому смыслу. Соблазн, однако, оказался сильнее страха за свободу, репутацию и даже за жизнь, поэтому Кемп, не долго думая, ответил: — Вернёмся.