Не в своей тарелке

      Чишия Шунтаро никогда не был нормальным, но где-то ближе к семнадцати годам его «особенность» вышла на новый уровень, привнося в скучную студенческую жизнь убойную дозу ранее только редкими эпизодами, давно похороненными где-то на задворках искалеченного подсознания, уже когда-то пройденных отвратительных моментов вместе с неизмеримо тяжёлым грузом своеобразных сюрпризов, в виде абсолютно иррационального комплекса и неожиданного отвращения к самому себе. «Нечто» обрушилось на совершенно не подготовленного к подобному парня слишком резко, чтобы он с лёгкостью мог справиться со всем в одиночку, но так уж вышло, именно на тот момент поблизости не было никого, кто смог бы ему хоть как-то помочь или просто поддержать потерянного в ненависти и мерзкой жалости к себе юношу. Пришлось быть сильным; пришлось свыкнуться с собственным презрением к лишь поначалу незаметно искажённому отражению в ненавистном зеркале; пришлось учиться жить на грани и не переступать черту в любом из состояний — к сожалению, всё это приходится делать до сих пор. Перемены слишком кардинальны, привычная картина мира рассыпалась на глазах каждую грëбанную секунду, пока постепенно гниющее под гнётом неизвестного и пугающего до позорной дрожи в коленях существа, прочно вцепившегося в острые, покрытые гематомами плечи, тело разлагалось изнутри, фантомными рваными ранами отмечая бледную кожу. Парня никто не спрашивал, хотел он этого или нет. Было и есть до настоящего момента лишь беспрекословное «Обязан», громогласно раздающееся в моменты противной слабости, и откровенно насмехающееся «Слабак», будто с пренебрежением брошенное превосходно заточенным кинжалом аккурат между шейных позвонков, медленно растекающееся холодящим кровь азотом по многочисленным венам и артериям, огромным банером мигающее перед глазами всё остальное время.       Бренное существование нещадно разделилось на «до» и «после». Он насильно учился жить заново, учитывая обязательные изменения в некогда обыкновенном и скучном, раздражающе рутинном течении времени, безучастно растрачивая неинтересные секунды, медленно и неотвратимо приближающие к неизбежному. Каждый новый день был постыдней и ненавистней предыдущего. Первое время Чишия ещё мечтал вернуться в тошнотворно пресную и серую прошлую жизнь, жалея бедного и несчастного себя под безудержный, громкий и презрительный смех, раздающийся в смертельно раскалывающейся голове — мерзкий и пиздецки громкий; смех, от которого постоянно хотелось избавиться, убежать, спрятаться, забиться в угол, залезть в шкаф, лишь бы банально отключиться — легко и просто, без возможности вернуться.       «Твоей жалкой жизни больше нет, не будет никогда. Она только моя, ты только мой, и такой кусок дерьма долго не продержится», — собственный, искажённый насмешливым отвращением голос эхом шнырял по треснутой черепной коробке, дробью отдаваясь в затылок.       Рвал на себе волосы, заперевшись в ванной комнате своей неуютно холодной и одинокой квартиры. Поздней ночью опустошал и без того ничего, кроме собственного разъедающего сока, в себе не содержащий желудок раз за разом, низко склоняясь над унитазом и подавляя истошные рыдания, на слабых и дрожащих руках еле удерживаясь от обессиленного падения; а ранним утром просыпался с тяжёлой и неподъёмной головой, мысленно изничтожая себя за очередной срыв, и уверенно поднимался с постели, пошатываясь от преследующих его головокружений, чтобы снова сыграть роль «нормального», балансируя над пропастью на безбожно шатающемся и ненадёжном навесном мосту.       Нормального человека, нормального студента, нормального сына, друга и далее по списку. Из Шунтаро вышел бы замечательный актёр, раз за столько времени — ёбаных семь лет самой мучительной пытки из возможных — ни одна живая душа даже мысли не допустила о том, насколько юноша погряз в отторжении себя, и в какое шаткое положение загнал собственное вопящее о помощи тело.       Почти.       Блядский Нираги Сугуру. Когда-то его самая сильная головная боль и постоянно маячащая перед глазами проблема. Высокий и крайне проблемный мужчина однажды ворвался в его жизнь мощнейшим ураганом, с лёгкостью разрушающим все долго и кропотливо выстроенные ментальные стены, огораживающие своего хозяина от лишнего людского мусора, по типу губительных привязанностей, иррациональных чувств и чрезмерных в своём проявлении эмоций, на своём пути. Чужой неконтролируемый оптимизм и несколько животные повадки ожидаемо привлекли внимание обычно апатичного юноши — игнорировать столь шумную и яркую катастрофу казалось невозможным. Брюнет в около байкерской косухе, извечно опушенных на переносицу, комичных солнцезащитных очках со странной и тонкой оправой его веселил, торкал получше самого ядрëного наркотика, хоть в глубине души Чишия прекрасно понимал, что с подобного нрава человеком мирно сосуществовать даже просто в одном помещении для него было бы подобно изощрённой пытке. А в них Чишия Шунтаро знал толк.       И как же сильно он тогда ошибался.       Этот несдержанный почти безумец слишком быстро стал единственным смыслом безумно надоевшей своей болезненной обречённостью жизни циничного парнишки, что при их весьма отвратном знакомстве был облит уже остывшим, омерзительно сладким рафом, случайно столкнувшегося с ним мужчины, что изначально устроил разборки, а уже после с едко вздёрнутой бровью и ухмылкой выслушивал в свой адрес достаточно красочные и разнообразные эпитеты нелестного содержания, удивляясь тому, как искусно и элегантно, будто в особенной манере преподносил все богатства обширного словарного запаса Шунтаро — бледный мальчуган, едва ли достающий ему до подбородка.       Наружность «плохого парня» резко контрастировала с неудержимой тягой ко всему живому и дышащему, затаившейся на глубине гипнотизирующих тёмных шоколадных глаз.       Это будоражило. Игриво щекотало давно похороненные отголоски чувств и эмоций. Возбуждало безмерно.       Одной встречей их непродолжительные, но отчётливо врезающиеся в память взаимодействия, к огромному сожалению Нираги и по-детски веселящему интересу Чишии, не закончились. В следующий раз сучка-судьба свела пару в специально отведённом месте для курения близ малоизвестного бара. И если старший добровольно пришёл туда в скромной компании визуально быдловатого, но удивительно добродушного, безумно неуклюжего Агуни — без преувеличений угрожающего на вид мужчины; то на тот момент ещё шатена в Богом забытое место чуть ли не за волосы притащила Куина, — высокая и эпатажная девушка с нелепыми дредами — решившая сыграть главную роль в социализации своего закрытого от «прекраснейшего» людского мира приятеля, ведущего затворнический и паразитирующий образ жизни. Долго этого издевательства парень тогда, естественно, не выдержал. Громкая и безвкусная музыка медленно, но верно сводила с ума, суетящиеся разноцветные вспышки дешёвенького стробоскопа ослепляли и действовали на нервы, а бесчисленное множество до беспамятства пьяных и отвратительно энергичных людей, будто специально сталкивающихся с притаившимся у бара юношей, мерзко и похабно флиртующих или откровенно намекающих на скорейшее уединение где-нибудь в грязном туалете сомнительного заведения, было последней каплей в заполненной до краёв и даже больше чаше, казалось бы, бесконечного терпения.       На улице свежо и слегка ветрено — идеально для вечно мерзнущего Чишии.       Он посильнее натянул длинные рукава чёрной безразмерной толстовки на едва покрасневшие руки, стараясь хоть чуть-чуть согреть продрогшие тонкие пальцы. Небрежно набросил на голову капюшон, скрывая немного отросшие тёмные волосы, что из-за прилично поднявшегося ветра перекрывали весь обзор и только мешали, раздражая неприятным покалыванием чувствительную кожу лица. Маленькая зажигалка, самая дешёвая и простая, купленная в обычном продуктовом на кассе, в очередной раз подвела своего и так раздражительного владельца, что давно существовал на пределе своих возможностей. Он от усердия едва не раздирал большой палец в кровь о грубое металлическое колёсико, несдержанно морщился и сжимал в кулаке чересчур просто выбивший из равновесия предмет.       Непробиваемый алмазный купол нещадно покрывался ужасающими трещинами, лишь потому что разрушительный удар наносил тот, кто под ним и укрывался. А ведь этот «кто-то» лучше всех знал, куда стоило бить.       Щелчок раздался излишне неожиданно, казалось, прямо над ухом, а совсем небольшой язык пламени вмиг приковал к себе пристальный взгляд, завораживающе отражаясь в светлых глазах. Уже знакомый Шунтаро мужчина расслабленно стоял рядом вполоборота, неотрывно и с пустым выражением лица глядя куда угодно, но только не на невысокого шатена, и излишне незаинтересованно предлагал воспользоваться его помощью, чем парень уж точно не смог бы побрезговать в тот раз — к слову, ни в какой другой тоже. Наклоняясь пониже, мягко заправляя за уши спадающие на лицо пряди, грозящие встретиться с огнём при хотя бы едином неосторожном движении, Чишия сжимал сухими губами фильтр и рефлекторно прикрывал рукой зажигалку, случайно касаясь холодными пальцами чужой чуть дрогнувшей руки, поднимая на Нираги сложный даже для собственного понимания взгляд и медленно затягиваясь. Они тогда лишь молча стояли и курили, не нарушая приятной и правильной тишины, а после так же молча разошлись, не проронив и слова на прощание, лишь быстро встречаясь понимающими взглядами. Чувствовали, что в любом случае встретятся снова. Будто иначе и быть не могло.       На удивление всех общих знакомых и друзей безудержный и громкий Нираги уже три года состоял в отношениях с флегматичным Чишией. Один — случайная искра в наполненном взрывоопасным газом помещении; другой — смирительная рубашка, крепко удерживающая разбушевавшегося душевнобольного. Со стороны казалось, что будущее этого дуэта плачевно и бесперспективно. Такие разные и сложные. Будто их отношения изначально были обречены на провал и начинать этого не стоило вовсе. Нираги откровенно смеялся над теми, кто так думал и имел смелость заявлять вслух, а Чишия лишь качал головой, растягивая губы в презрительной ухмылке.       За три года ненависть Чишии временами стихала, но неприятному отголоску прошлого мучения свойственно возвращаться снова. Главная проблема не отпускала парня от себя ни на шаг, намертво приковывая титановыми цепями, периодически спуская с небес на землю и напоминая о его месте в этой жизни крайне болезненным и сокрушительным ударом о твёрдую поверхность изувеченной всё теми же ранами спиной. Под влиянием внутренних перестроек часто и кардинально меняется его внешность, а Нираги только безмолвно поддерживал, словно заранее зная, когда он был нужен рядом, как никто другой, и служил той самой подушкой, вовремя смягчающей каждое падение едкого на язык юноши.       Длинные, безжалостно выжженные краской, блондинистые волосы удивляли мужчину своей мягкостью и шелковистостью. Сугуру любил время от времени поймать слоняющегося без дела по их общей небольшой квартире парня за руку, прижать к ближайшей стене и уткнуться носом в макушку, с упоением вдыхая единственный успокаивающий запах чужого хорошо знакомого шампуня, слегка отдающего нотками морозного ментола и сладкой мяты; малинового чапмана и лёгкого, нежного парфюма аромата дикой вишни — любимой до безумия, возбуждающей до трещащей по швам ширинки. Для него Чишия пах спокойствием. Пах любимыми сигаретами и домом. И лучше запаха Нираги уже и не нашёл бы.       — Поешь, — голос сродни неожиданному раскату грома; низкий, с лёгкой и привычной слуху хрипотцой, в любой другой ситуации Шунтаро мог бы пиздецки распалить мужской властный тон, но сейчас был не тот случай.       Сейчас, смиренно сидя на кровати и нервно сминая в руках мягкий переплёт очередной «заумной книжечки», как говорил мужчина, Чишия хотел провалиться сквозь землю, лишь бы не продолжать этот разговор.       — Я не голоден.       — Ты уже неделю не голоден, — упрёк хоть и мягкий, но всё же неприятно кольнул тупой булавкой где-то за грудиной, пока удивительно серьёзный взгляд медленно разрушал стену юношеского самообладания.       — Сугуру.       — Знаю я, что у тебя с башкой проблемы, — недовольно поморщился мужчина, небрежно падая на мягкую постель, укладывая голову на чужие колени и пронзительно глядя в обычно насмешливые светлые глаза, что в данную минуту напуганным взглядом суетливо бегали по комнате в поисках того, за что можно было зацепиться и спастись, лишь бы не встретить ответного напряжённого взгляда — взгляда, которому невозможно противостоять. — Но если ты ещё раз грохнешься в голодный обморок, пока с усердием объезжаешь мой член — во-первых, у меня больше никогда не встанет, а во-вторых, мы расстанемся в ту же самую секунду. Ты понял меня, придурок?       Тёплое и приятное ощущение сконцентрировалось глубоко в груди и в какой-то момент ожидаемо феерично взорвалось, мучительно медленно распространяясь по всем венам и артериям, пуская мелкую дрожь по расслабившемуся в один только миг телу. С губ сорвался весёлый и довольный смешок, а хитро прищуренные глаза всё-таки смело встретили некогда тяжёлый взгляд мужчины, удобно развалившегося на чужих коленях.       — Мне интересно, а ты дотрахаешь моё расслабленное, бессознательное тело? — зарываясь рукой в отросшие, чуть твёрдые волосы и осторожно перебирая пряди, Чишия дёрнул бровью, игриво прикусывая нижнюю губу. — Что же ты сделаешь, пока я буду в отключке верхом на твоём члене? В прошлый раз, когда ты вышиб мне мозги, никак не получилось запомнить. Поделишься?       — Насильно накормлю тебя, не снимая с члена. Ведь меня так возбуждает, когда ты ешь. Колом стоит на что-нибудь калорийное в твоём восхитительном рту.       С Нираги всегда было так. Мужчина импульсивен, заложник собственных эмоций, но, казалось, только он знал Чишию даже лучше, чем он сам. До сих пор силился выучить все привычки и странности юноши, искал к нему новые подходы, замечал, когда наступал тот самый момент, то самое состояние. Состояние, из которого Шунтаро приходилось насильно вытаскивать, потому что самостоятельно с этим грузом не справился бы никто. Пусть тот и считал себя последним слабаком, в глазах мужчины представал одним из сильнейших людей, что когда-либо встречались ему. Жить в вечной ненависти к себе, каждый день изничтожать морально и физически свои тело и разум. Сугуру даже представить боялся, что было с Чишией до того, как тот нагло ворвался в его жизнь. Как он справлялся со всем в одиночку?       А Чишия был ненормальным, сам это прекрасно понимал, но что-то сделать всё равно не мог.       Донельзя искажённое отражение во всех зеркалах, что парень так старательно избегал, насмехалось над ним изо дня в день. Пугало и доводило до истерик. «Нечто», презрительно смотрящее прямо в глаза, с кривым оскалом на губах облизывалось и тянуло загребущие руки к истерзанному телу. Зверски и безжалостно отрывало куски свежей плоти и истошно смеялось. Громко и противно. Мерзко похрюкивая и задыхаясь, издавая отвратительные хлюпающие из-за обильно выделяющейся и стекающей по подбородку слюны звуки. Хорошо знакомый голос в голове, являющий себя каждый божий день, иногда и по несколько раз, однажды послужил началом извечной мигрени, по сей день не отпускающей ни под каким предлогом. Жизнь в постоянном голоде, от которого в моменте начинал получать удовольствие, — не жизнь вовсе. Омерзительное существование пустой оболочки, коих в мире множество. Есть, чтобы после наминать себе синяки, сидя на холодном полу перед унитазом, пытаясь избавиться от того, что недавно употребил в пищу. Головные боли сопровождали всю жизнь, что привыкнуть и к подобному дискомфорту оказалось несложно. Но привыкнуть к голосам, успешно уничтожающим изнутри, до банального невозможно.       «Снова поправился, я скоро холодильник на ключ закрою, чтобы неповадно было», — приятный и звонкий, ласковый тембр патокой в уши лился, донося простую истину до израненного мозга.       Я понял тебя, мама. Я всё понял.       «Разленился совсем, лучше бы своё тело в порядок привёл», — холодным айсбергом, неожиданно явившим себя пред смело плывущим кораблём и раздробившим и без того хрупкую корму до мелких щепок, на задворках подсознания оставлял свой след и другой голос.       Да, отец. Я стану лучше, обещаю.       «Посмотрите на него, да как на нём ещё брюки не лопнули?», — мерзкий звенящий в голове смех раздражал и выводил из себя, но всё же грубым рубцом осел на изувеченной коже, оставил уродливый шрам, избавиться от которого полностью не вышло бы уже никогда.       Я всё знаю, правда. Прекратите уже.       «Меньше жрать надо, тогда и похудеешь»       «Ты себя видел вообще? Боже, жалкий какой»       «Хей, свинюшка! Что сегодня на обед?»       «Бесхарактерный»       «Безвольный»       «Мерзкий»       «Слабак»       — Прекрасный.       Родной голос выдернул из своеобразного транса резко и безжалостно, не оставляя и шанса его проигнорировать. У Чишии на лице отразились шок и непонимание, а Нираги вновь смотрел чересчур серьёзно для себя. Смотрел и нагло лез в душу, с трудом отвоёвывая себе там небольшое местечко.       — Что?       Чишия подумал, что ему показалось, ведь мужчина не из тех, кто будет разбрасываться направо и налево комплиментами. Но сердце все же неожиданно сбилось с ровного и спокойного ритма, а некогда мерное дыхание остановилось на одну жалкую секунду.       — Безумно привлекательный, восхитительный, сексуальный, — каждое слово ядовитым и острым кинжалом в тело вонзалось, убивая и вновь возвращая к жизни, — Божественно красив и умён. Ëбаное произведение искусства. Если бы ты видел себя моими глазами, ты бы с ума сошёл.       Нираги лениво приподнялся, пока сжавшийся и сгорбившийся юноша неловко переживал своё самое уязвимое состояние, не в силах спрятать его от мужчины, и осторожно обхватил родное лицо руками, ласково и успокаивающе оглаживая шёлковую на ощупь кожу. Он смотрел слишком нежно и разбито, ему самому было чертовски сложно наблюдать за мучениями любимого человека. Ярость вспыхивала каждый раз, стоило Сугуру вспомнить, через что его парень прошёл в своё время, что ему приходилось терпеть по сей день. Сильное желание собственноручно придушить каждого, кто хоть как-то затронул удивительно хрупкую душу циничного на вид мальчишки, ярко-красной пеленой вставало перед глазами. Эти ублюдки не были достойны даже по одной земле с его Шунтаро ходить, одним воздухом дышать. Они должны были гнить в этой самой земле, служить кормом для различной омерзительной живности и задыхаться — медленно и мучительно. Мусор, незаслуженно называющий себя человеком.       — Сугуру…       — Не перебивай, — тихий и осторожный шёпот убивал парня, слегка влажные от проступившего нервного пота ладони, обхватывающие острое лицо, трогательно подрагивали, а до краев наполненный болью взгляд суетливо бегал в попытках зацепиться уже хоть за что-нибудь, — Таро, ты самый сильный человек, которого я только знаю. Каждый твой день — тяжелейшая борьба с самим собой. Не смей считать себя слабаком, не смей даже мысли допускать о том, что ты недостаточно красивый, недостаточно стройный. Ты блядское совершенство, и если можно было показать, каким идеальным я вижу тебя каждую минуту, я бы вырвал себе глаза и преподнёс в милой коробочке, обвязанной красной лентой. Я рядом, и я тебя люблю. Мы со всем справимся.       И казалось, что на лице у отвратительного чудовища, некогда насмешливо глядящего кроваво-красными глазами из высокого зеркала, промелькнул неподдельный ужас. Яростный взгляд заметался из стороны в сторону. «Нечто» свирепело и угрожающе рычало, выло раненым зверем, всё ещё борющимся за свою жизнь с опасным и хитрым хищником, загнавшим в ловушку. Оно никак не хотело сдаваться и уходить, лишь презрительно косилось в левый верхний угол, с каждой секундой наполняясь всё большей яростью и диким, животным страхом.       Юноша еле пересилил себя и робко поднял глаза, тотчас поражённо замирая на месте.       «Я рядом»       Небольшая трещина на гладком стекле будто померещилась. В желании убедиться, что происходящее не сон, не мираж и не розыгрыш, подкинутый собственным больным подсознанием, лишь бы поглумиться над нервным и забитым парнем, Чишия мелко дрожащими пальцами провёл по едва заметному изъяну, уже и не пугаясь некогда страшного вопля впервые столь явно разбушевавшегося чудовища.       «Я тебя люблю»       Оно боялось. Боялось, потому что впервые, за всю не особо то длинную жизнь парня, величественное зеркало, что при едином взгляде сковывало хрупкое тело всепоглощающим ужасом, треснуло. Боялось, потому что запуганный и совсем маленький воробушек гордо расправил слабые крылья, решительно делая первый шаг к угрожающей своей неизвестностью пропасти, не страшась сорваться вниз, не страшась провалиться в загребущую темноту. Страх больше не имел той власти. Глаза широко открыты, зверь бесновался, но не пугал.       Пока ещё небольшая трещина не будет единственной и случайной. Когда зеркало покроется множеством изъянов, а монстр, прячущийся за ним, ослабеет, последний удар будет нанесён безжалостно.       «Мы со всем справимся»       Правда же, он рядом. Всегда и везде. Рядом в тот же миг, как понадобится. Значит, Чишии больше не надо было притворяться сильным. Юноша мог позволить позаботиться о себе. Он хотел, чтобы о нем заботились.       Сугуру был рядом. Сугуру принимал и любил. Остальное совершенно не важно.       — Каким ты сентиментальным стал, меня сейчас вырвет.       — Да пошёл ты…