Целую твой позвоночник

загорается свет я щурю глаза и чье-то лицо говорит что я был хорошим мальчиком и не плакал и дает мне апельсин а я хочу ему сказать что я пил и курил и допился и хотел прострелить себе висок но мне дают апельсин и гладят по голове и я радуюсь ведь скоро меня выпишут и уколов осталось совсем немного а потом придёт мама и настанет новая новая жизнь       Гарри как всегда просыпается чуть раньше Кима. Сквозь занавешенное окно растекается ноябрьская холодная тишина. Электронные часы на прикроватной тумбочке показывают 7:53.       Справа от себя Гарри слышит мерное сопение. Ким свернулся калачиком на своей половине. Его майка приподнялась, обнажая поясницу с выступающими позвонками. Гарри еле сдерживается, чтобы не дотронуться пальцем до тёплой натянутой кожи, но боится разбудить Кима. Последние пару месяцев у того обострились проблемы со сном и мигрени, а Гарри слишком хорошо знал, какого жить с этим.       Тихо и осторожно он поднимается с кровати и уходит в ванную. В зеркале его встречает всё то же лицо — не по годам осунувшееся и измождённое длительными запоями, наркотиками и переработками. Сейчас, конечно, он в завязке больше года, но, к сожалению, молодость и здоровье уже не вернёшь. Холодная вода и мятная, въедающаяся в дёсны зубная паста прогоняют остатки сонного марева и Гарри решает пройтись до ближайшей пекарни за вкусностями к завтраку.       Первые заморозки уже оцепили Джемрок, покрыв лужи и скопления грязи тонкой корочкой, так легко и приятно хрустящей под подошвой ботинка. На улицах ещё сумрачно и светят фонари, город погружен в безмятежность морозного субботнего утра.        остатки музыки плавают в лёгких, я пытаюсь их распутать, нота за нотой они пляшут, сбиваясь в аккорды, они плачут, рассыпаясь в клочки звука, а в конце лишь дрожащая квинта впивается в мозг, но однажды я сыграю свой реквием Ревашолю, этому миру, и в первой части будет лишь шум океана, во второй лопающиеся мозговые оболочки, третья будет утеряна навсегда, а в четвертой останется только беззвучно смеяться так чтобы было слышно в Серости и чтобы копы и коммунисты поняли как были неправы и вообще никто не был прав только галстук что сказал братан это ДИСКО и когда было сказано это и прошумело в камне в тростнике в височной кости я понял как долго был болен и я и этот мир и единственное что всех спасет это гигантский палочник с сахарными ножками       Гарри, кутаясь в подаренный Кимом шарф от порывов ветра, быстро доходит до пересечения улиц, где и расположилась их любимая пекарня. Из широких окон льётся мягкий жёлтый свет, внутри уже суетится знакомая фигурка продавщицы.       — Доброе утро!       — Как вы рано сегодня! И не спится вам в такую холодрыгу! — женщина широко улыбается, оторвавшись от раскладывания товаров. — Что могу предложить?       От ароматов свежей выпечки у Гарри в конце концов просыпается голод и выбрать что-то одно из десятка сверкающих свежих изделий становится сложной задачей. Он берёт классический чизкейк для Кима и круассан для себя и, обменявшись любезностями на прощание, выходит на улицу.       В квартире всё также тепло и тихо. Гарри, закинув пакет на кухню, аккуратно проходит в спальню. Ким уже проснулся и слабо улыбается из-под пухлого одеяла.       — Доброе утро.       Ким не любит разговаривать по утрам. Ему требуется гораздо больше времени, чтобы настроиться в тональность нового дня, поэтому утром они практикуют язык тактильности. Гарри, скинув уличные штаны, проскальзывает под одеяло и прижимается к телу Кима. Он с наслаждением утыкается ему в шею и вдыхает уже ставший родным запах тела с оттенками мыла и стирального порошка. Длинный согревающий поцелуй, а потом они гладят и трогают друг друга медленно, с чувством, словно в первый раз изучая тела. Словно пытаясь насытиться этим на всю оставшуюся жизнь. он правда смотрел на картину и видел там лишь море и корабли и не видел что это крик и спинномозговое отчаянье но не суть потому что я смотрел на него и думал как я люблю, жаль что ты уйдешь раньше и я буду смотреть как твоя плоть растворяется в серости как твой разум растворяется в серости и ничего не смогу сделать ни превратить тебя в сороку или шум океана ни запечатлеть твой лик на мурале нового мира, и каждый мой день это прощание с тобой но каждое утро я не нахожу сил покинуть тебя я смотрю на тебя я целую твой позвоночник и чувствую как сахар плавится на моем языке и плачу согретый теплом твоих лёгких       Гарри всегда нелегко оторваться. Если б было можно, он бы навечно остался в их маленькой спаленке с задёрнутыми шторами, держа Кима в руках. Нет, конечно, им бы это надоело однажды. Тогда они бы купили домик на побережье, закинули в Кинему свой немногочисленный нажитый скарб и уехали подальше от городского гула, выхлопных газов и выжигающих глаза вывесок. Гарри часто мечтал об этом в периоды сильной усталости от работы и быта, но Киму никогда не говорил.       Гарри нравится заботится о Киме. Дарить нелепые вещицы, приносить перед сном стакан воды с таблеткой, варить кофе по утрам. Он научился гладить им обоим рубашки, ухаживать за обувью и даже готовить, чтобы не портить желудки полуфабрикатами. Гарри цепляется за эту новую новую жизнь и больше всего на свете боится возвращения того, что было до весны 51-го.       Киму нравится забота Гарри. Он никогда не скажет это вслух, но все эти порой несуразные и по-детски наивные жесты плавят его сердце. Он никогда не скажет это вслух, но больше всего на свете он боится снова остаться один. Возвращаться в глухую темноту квартиры, просыпаться в пустой постели, заглушать внутренний крик галдежом радиоприёмника. Он тоже крепко держится за эту новую новую жизнь. ферроленты сознания крутятся с тихим треском и на пленке плавятся кадры: это я и ким кицураги, это я и глазное яблоко которое съели пока я спал, это я и моя ревашоль смотрите она так улыбается загорающимися огнями домов и плачет потоками грязи по истёртой плитке, это я и моя какая-то там жизнь в квадрате десятых степеней, а это я в последний раз вижу тебя моя ревашоль и трогаю твою кожу ким кицураги, это я в последний раз выпускаю дым в твои альвеолы моя ревашоль и целую твои тонкие пальцы ким кицураги потому что в следующий раз будет только серость и не будет диско, вы станете звенящей частицей микрокосмосом а я спою вам мозговую песнь и останется только помнить помнить помнить       — Ты лучший, слышишь? Я купил нам пирожных на завтрак. Пойду сварю кофе.