Сгорай

В Уфе, на стадионе с очень нехитрым названием «Биатлон» Карим Халили размышлял о том, как он докатился до жизни такой и что вообще не этого он ожидал от внутреннего сезона. Правда он с трудом мог признаться даже себе, что не слишком этим разочарован. Карим не понимал. Не понимал, что стало спусковым крючком. Не понимал, куда всё это может его завести. Не понимал, почему глубже и глубже погружался в чувство, которое всегда считал мешающим и опасным. Только одно Карим понимал ясно — вокруг него в последнее время стало слишком много Матвея Елисеева. И он совсем против этого не возражал. Иногда ему даже казалось, что над головой у Матвея горит неоновая надпись «Не влезай — убьёт». Однако это уже не могло ничего остановить. Пожалуй, это его только раззадоривало, чего Халили прежде за собой не замечал. Матвей был необычным, как бы это банально ни звучало, не таким как все. Впрочем, Карим всё чаще мысленно использовал в его адрес другой эпитет — эксцентричный. Заявиться на две гонки за один день, а потом сняться за двадцать минут до второй? — Да пожалуйста. Сойти с дистанции из-за обморожения, а на следующий день появиться на старте как ни в чём не бывало? — Вообще не вопрос. Пройти финишный круг пешком, просто потому что резко пропал азарт? — Дайте два. Причуды Матвея только на этом не исчерпывались, и список можно было продолжать едва ли не до бесконечности. Ничего плохого или вредного для кого-либо (разве что немного для самого Елисеева) в этом не было. Скорее, это даже придавало ему определённый шарм, создавая ощущение некоторой непредсказуемости. Осознав, что, похоже, его мысли уходят совершенно не в ту сторону, Карим честно решил переключиться на что-то другое. Правда поводов для радости у него было не так много, возможно, поэтому думать о Матвее оказалось гораздо приятнее. Да, он всё ещё сохранял первую строчку в тотале, но на этом хорошее и заканчивалось. Прогресс в лыжном ходе получился ниже ожидаемого после удачного лета, а стабильная стрельба не всегда спасала, потому что другие тоже стреляли хорошо. Наступавший на пятки Даня, хоть и был самым приятным возможным преследователем, но находился чересчур близко. Карим стартовал в первых номерах и уже не мог дождаться окончания гонки. В цветочную церемонию он не попадал, выпав из десятки, но упорно торчал на стадионе, дожидаясь Даню. Тот стартовал в конце и пересёк финиш третьим совсем недавно, неожиданно уступив. Вообще-то его здесь и не должно быть, но после долгих споров с тренером, недавно болевший Серохвостов выбил себе право участвовать. Карим откровенно скучал, наблюдая за шумной цветочной церемонией. К тому же Даня, не особенно торопился, а потом и вовсе махнул рукой, показывая, что его не надо ждать. — Давно стоишь? Матвей никогда не появлялся неожиданно — слишком заметен был среди остальных, порой возвышаясь, как корабельная мачта. — Да прилично, — раздосадованно пробормотал Халили. Да и вообще-то в этом было даже стыдно признаваться, но Карим начинал подмерзать. Минус четыре по Цельсию и зябнущий спортсмен-зимник плохо вязались между собой. Оправданием могла послужить очень высокая влажность, по ощущениям снижавшая температуру ещё градусов на двадцать. — Ну ты и мерзляк, — хмыкнул Матвей, едва взяв его за руку. Елисеев в принципе был очень тактильным. Приобнять, похлопать по плечу, а иногда и ласково погладить по волосам — всё это о нём. — Просто влажно очень. Прозвучало это неуверенно, да и рука Матвея оказалась тёплой, почти горячей, так что отдёргивать свою совсем не хотелось. Кариму даже пришлось с немалым сожалением отогнать мысль о том, что, возможно, его губы такие же горячие. — Уже ждёшь разнос? Вид у тебя больно отсутствующий. — У Артёма Евгеньевича не засачкуешь, ты лучше меня знаешь. Карим почти не преувеличивал. Став старшим тренером, Истомин взялся за них со всей строгостью и ответственностью. Матвей, как его бывший подопечный, сочувственно кивнул, но всё-таки возразил: — Думаю, первое место в тотале сильно смягчит его гнев. — А вот сегодняшнее одиннадцатое вряд ли. — Перфекционизм — это, конечно, здорово, но очень больно. Артём, кстати, это понимает. — Придётся, видимо, тебе поверить, — вздохнул Карим, поглядывая чуть исподлобья. — но если обманешь… — Что тогда — палкой в глаз или из винтовки раз? — Матвей с трудом подавил смешок. Карим прекрасно осознавал, что и шуточная перепалка, и сожаление вслух о результате — в большей степени отвлекающий манёвр. Способ не представлять, как Елисеев приобнимает его одной рукой, другой нежно заправляет выбившуюся из-под шапки прядь за ухо, а дальнейшим фантазиям Халили изо всех сил пытался наступить на горло. Карим настолько увлёкся борьбой с воображением, что не сразу пристальный взгляд тёмных глаз Матвея стал его тяготить. Выразительные и почти бездонные, но при этом тёплые и с мальчишеской озорной искоркой — они были сплошным противоречием, как и весь его определённо-уже-больше-чем-друг. — Я возвращаюсь в гостиницу. Не хочешь составить компанию? — непринуждённо произнёс Матвей, словно не буравил Карима несколько минут взглядом и не замечал продолжительной отрешённости того. — С удовольствием. В фирменном СБРовском автобусе было слишком много народу, чтобы сказать то, что так и вертелось у Карима на языке. Однако молчать оказалось ещё хуже, и он осторожно спросил: — Как твой декабрь? — Могло быть лучше. Могло быть хуже. Не скажу, что мне всё в себе нравится. — Как всё сложно. — Вовсе нет, — оживился Матвей. — Ну смотри: я даже не могу предположить каким будет результат, просто выхожу и делаю всё, что могу. Я теперь свободен и очень замотивирован одновременно. — В общем, прохлаждаешься. — прищурился Халили. — Можно и так сказать. — Елисеев с усмешкой кивнул, игнорируя заложенную шпильку. В гостинице посторонних глаз пока не было. Правда Карим всё равно почувствовал, что язык примёрз к небу и слова, вертевшиеся в голове ещё с начала декабря, упорно отказывались произноситься. — Ты определённо что-то от меня хочешь. Это замечание вдруг придало Кариму сил. Раз уж Матвей, кажется, видит его насквозь, может, всё это не будет звучать так стыдно и неловко, как ему представляется? — Ничего такого. Просто встретиться и поговорить в более неформальной обстановке, что ли. — На свидание зовёшь? Матвей улыбнулся, отчего в уголках его глаз появились ласковые морщинки-лучики. В этот момент Карим осознал, что пропал окончательно. — Ну, не совсем. Я просто хочу знать, что происходит, — Халили задержал дыхание, словно собирался нырнуть. — И насколько это всё серьёзно. — Насколько серьёзно? — эхом повторил Матвей, и его лицо стало задумчивым. — Сейчас поймёшь, только будь внимательнее. Карим именно такого развития событий и ждал, поэтому то, что Матвей жадно и нетерпеливо прикоснулся к его губам, не привело его в ступор. Впрочем, это не значило, что он не испытал при этом весьма противоречивых чувств. Губы Елисеева жгли, но жгли нестерпимо сладко. Они и правда были такими же горячими, как и его руки, пожалуй, даже жарче. Карима вело всё сильнее, и он закрыл глаза, почти пропуская момент, когда Матвей толкнул его к стене, заключая в почти стальные объятия. Он сгорал и плавился в поцелуе, ощущая, как внутреннее пламя Матвея поглощало его, и Карим не то чтобы был сильно против. Каждое движение губ, алчное прикосновение пальцев, сладостная покорность чужой воле — всё это оказалось слишком хорошо. — Теперь всё понятно? — усмехнулся Матвей, отпуская его и с интересом наблюдая за реакцией. — Объясни ещё раз, кажется, я не всё понял с первого, — прошептал Карим, притягивая его за ворот олимпийки. Пути назад точно нет. Да уже и не будет.