***
Лиза делает глубокий вдох, сидя на закрытой крышке потрепанного жизнью и жильцами унитаза — делать это здесь, так грубо по отношению к соседям. Но ей кажется, словно если делать это в комнате — она может передумать, в любой момент позвонить в скорую, перетянуть руки марлей. Поэтому она в очередной раз прокручивает в руке лезвие, вытащенное из новой точилки, купленной в ларьке неподалеку от здания. Лизе кажется, что все решено. На вырванном тетрадном листе дрожащей рукой было выведено «прошу никого не винить. это мой выбор», и едва заметная подпись с датой. Туалет выглядит заброшенно — сюда ходят только если в основном очередь. Рядом с сиденьем валяются чьи-то треснутые тазики разных цветов, на бельевой веревке висит одинокий черный носок, определенно забытый там еще пару лет назад. Лиза закрывает глаза, пытаясь сдержать панику. Она все решила, она готова. Прокручивая самые худшие моменты своей жизни, она задыхается в ощущении собственной никчемности. Она всегда считала, что самоубийцы — слабые люди, не справившиеся с грузом на собственных плечах. Сейчас ей кажется, что они просто устали. И она устала. Устала от ежедневных загулов отца, что старательно названивает уже на третий поменявшийся номер телефона, чтобы потребовать деньги на стопку или что-то потяжелее. Устала от матери, что озлобленно долбится в дверь как по расписанию, ночью с субботы на воскресенье, крича оскорбления за то, что бросила ее, и будя соседей. Устала от коммуналки, в которой ютится практически год, после смерти бабушки. От соседей, что как кролики ебутся за стенкой, от бабок, что перешептываются, глядя на татуированные руки. От деда, что свистит каждый раз, когда Лиза, забываясь, выходит в общую кухню в пижаме. Устала. Она слышит громкие шаги мимо деревянной двери — замирает на секунду, вырываясь из раздумий. Страшно, что кто-то зайдет раньше, чем она потеряет сознание. Щеколда на двери хоть и имеется, но доверия совсем не вызывает. Вспоминает, когда была счастлива — наверное, никогда. Уж точно не когда за тройки ей били ремнем по пояснице, оставляя кровавые полосы. И конечно не в тот момент, когда одноклассницы пытались окунуть ее головой в школьный унитаз, заворачивая ей руки за спину. За то, что улыбнулась информатику, когда тот похвалил ее презентацию. Эти девочки были слишком одержимы тридцатилетним мужчиной за компьютером. От воспоминаний желудок хватает судорогой. Лиза скручивается, утыкаясь в колени. Лезвие все еще зажато между пальцами. За тонкими стенами слышится ругань — чей-то прокуренный голос выкрикивает маты, но Лиза уже не слышит их сквозь пелену ненависти к себе, смешанной с толикой жалости и нервозности. Руки невыносимо потеют — ей кажется, что она сидит в таком положении уже пару часов, но это далеко не так — иначе ей бы уже давно стучали в дверь соседи, чтобы понять, кто посмел столь надолго занимать стратегически важный объект. Плакать не хочется — все выплакалось еще пару лет назад, а сейчас ощущается лишь невыносимая пустота и тяга к свету — желание, чтобы кто-то пообещал, что все будет хорошо. Потому что за всю жизнь никто таких обещаний дать не мог, а уж тем более не выполнял. Глухие звуки по старому линолеуму раздаются с особой яростью — Лиза выучила практически все походки, но такого шага до этого не улавливала. Кто-то яростно долбится в дверь — Лиза дергается всем телом, машинально вставая, сжимая ладонь. Лезвие впивается в ладонь, но в ушах Лизы шумит, ее ориентиры сбиваются с пути, поэтому она всем телом отклоняется в сторону ближайшей стенки. Плитка давно откололась, царапает плечо, но Лиза лишь паникует, вжимаясь в стену. — Отойди нахуй, — звучит незнакомый голос. Кто-то хватается за круглую ручку с другой стороны, агрессивно тянет на себя рывком. Щеколда слетает с петли, оставляя огромную вмятину на деревянной, хлипкой поверхности — давно стоило поставить нормальный замок. Часть, что сдерживала дверь остается с одной стороны, вмявшись в дерево — дверь улетает в другую, распахиваясь. Ангелина (она же Геля) вбегает в туалет, даже не глядя на Лизу, что испуганным щенком забивается в угол — сама не знает почему. На Геле снова короткая юбка, размазанный по векам макияж, рваные на коленях колготки. Она падает на грязную плитку, отталкивая стульчак и крышку вверх. Она слышит, как раздаются неприятные звуки — Гелю рвет, она задыхается обхватывая руками унитаз. Лизе от этого самой хочется блевануть — кислый запах быстро распространяется в воздухе. Она переводит взгляд на человека, что все еще стоит в дверях, недовольно хмурясь. Высокая девушка, на вид — то ли неформалка, то ли косит под кого. Лиза подносит свободную руку к лицу, затыкая нос — Геля отхаркивается. — Все выблевала? — девушка в дверях поправляет браслеты на руках, — Ебанутая. — Хуй знает, — хрипло отвечает соседка Лизы, утирая слезы, что рефлекторно потекли по щекам, черными полосами мешаясь с подводкой и тушью. — Кир, мне пиздец хуево, — Геля заходится новой волной тошноты. — Извините, — подает голос Лиза, выходя из транса, — у вас все нормально? Девушка переводит на нее взгляд — до этого словно и не заметила ее присутствия. — Сорян, что помешали, в первом толчке занято, — отвечает она. Лиза улавливает ее черты лица в слабом освещении от висящей на божьем слове лампы, — мы ненадолго. — Ага, — сглатывает Лиза, — а что с ней? — Объебалась, — кратко отвечает Кира, — намешала молли с алкашкой, ловит отходняки. Едва ее из клуба вывезла. — Оу, — отзывается Лиза. — Да не так все плохо, — Геля слабо смеется куда-то в унитаз, смывая. Вытирает губы туалетной бумагой. Пытается встать — ее машинально ловят под руки и Кира, и Лиза. Геля ее соседка — жила здесь еще до того, как Лиза въехала. Когда они были младше, Лиза приходила к бабушке и обязательно играла с Ангелиной — та была из неблагополучной семьи, и часто ютилась в чужой комнате. Потом они выросли, пошли в разные школы и их общение сошло на нет. И теперь, Лиза переехала в комнату бабушки, а Геля осталась здесь, лишь бы не ехать с матерью на хату к очередному ее мужику. — Гель, ну как так? — Лиза прячет лезвие в карман черных джинс. Ладонь жжет. — Хе, — кратко выдыхает она, и большего ответа от нее ждать не приходится. — Где комната ее? — Кира осматривает длинный коридор. Лиза кивает в сторону знакомой двери с покрытыми пылью цифрами — один и шесть. Шестнадцатая комната недалеко от Лизиной, и они тащат туда девушку, что балластом нависла на обеих, бурча что-то про то, что ей хочется танцевать. — А ключ твой где? — Кира осматривает Гелю, но не видит ничего, что было бы похоже на карманы. — В сумочке, — отвечает Геля, — прямо вот, — она тянет руку к поясу, но хватается лишь за пустоту, — ой. — Ты проебала сумку? — Кира бесится, облизывая губы раздвоенным языком. — Тише будь, — шипит Лиза, — все так-то спать уже легли. — А сумка моя, — она задумчиво наклоняет голову, в ее глазах неестественный блеск, полностью затуманенный взгляд и рассудок, — да тут должна быть. — Ахуительно, — заключает Кира, — и че делать? — Ко мне тащить, — Лиза вздыхает. Не так она планировала заканчивать жизнь, — правда у меня не убрано, извините. — Не так важно, — откликается Кира, утягивая Гелю покрепче, — куда? — Вон, — она показывает головой на восемнадцатую дверь. В кармане ищет ключ, быстро находит, выуживая связку. В комнате пыльно и душно — старый потертый диван, обои с цветочками отклеились, высокие потолки с трещинами по площади. Свисающий провод интернета. Она щелкает выключателями, освещая пространство. Лист лежит предательски близко к Кире, и она на секунду (Лиза клянется, что ей не показалось) цепляется за него взглядом. Но молчит. Лиза поспешно тянет обеих в сторону дивана, который даже предварительно заправила. Геля валится туда, ложится на бок — лишь бы не захлебнуться в собственной рвоте, если что-то пойдет не так. Лиза берет фильтр, наливает ей стакан воды. Кира возвращается к двери, закрывая ее. Украдкой бросает еще один взгляд на лист. — Лиза, — Геля улыбается, — ты такая хорошая и добрая, просто ангел, — она пытается зацепиться за ее руку, но чувствует, как пальцы натыкаются на что-то влажное, — а это… Кровь яркая — порез не глубокий, но щиплет. Геля взвизгивает, вжимаясь в спинку дивана. — Да это я порезалась просто, — отмахивается Лиза. Ее смерть определенно отменилась на сегодня. — Аптечка есть? — прокуренный голос. — Ага, — Лиза достает ее из разваливающейся тумбочки. Перекись просрочилась, но она добротно льет прямо в руку. Кровь шипит, и жидкость стекает, превращаясь в пузырьки. Кира подходит поближе, наклоняясь. Выхватывает ватку из аптечки, аккуратно промакивая излишки, обходя место пореза. — Ай, — дергается Лиза, и Кира хватает ее руку покрепче, по-матерински дуя на ранку. — Меня Кира зовут, кстати, — переводит взгляд на чужое лицо, — я подруга Гели. — Лиза, — скромно отвечает вторая, наконец-то забирая руку из чужого плена. — Геля, — отзывается девушка на диване. — Да это мы уже поняли, — язвит Кира, подходя к ней, — укройся хоть. Будет хуево — сразу говори. — Ты останешься? — умоляюще просит, глядя на Киру. — Ну тут хозяйка не я, — с намеком смотрит на Лизу, но той некуда деваться, раз уже впустила их обеих. — Оставайтесь, — пожимает плечами, — просто у меня спать особо негде. — Не проблема, — стягивает с себя клетчатую рубашку, садясь прямо на пол — на старый бабушкин ковер, в узорах которого в детстве можно было смотреть целые истории. Лиза слабо кивает, после предлагает всем чай, просит быть потише — соседи уже злобно перешептываются, и девушке такое не очень нравится. Кира молча утыкается в телефон, отказываясь от чая. Она делает чай на одну себя — тоже садится на пол, мешая ложечкой сахар в кружке. Атмосфера кажется очень неловкой — Геля уже сопит, видимо, устав от попыток достать Киру, пока Лиза выходила — недовольство Киры слышно, кажется, на другой планете. Лиза хочет уткнуться в телефон тоже, но Кира прерывает тишину. — Умереть хотела? — бестактно и в лоб. — Прочитала, да? — Лиза горько усмехается, отставляя кружку на пол. — Случайно, — Кира не то что бы оправдывается, — так что? — Хотела, — нет смысла отнекиваться, — не вышло. — И хорошо, — заключает Кира, блокируя телефон, — жить надо. Лиза закатывает глаза — кому надо? Но не говорит ничего. И Киру это расстраивает. — Нет, правда, — продолжает она, — ты вроде ахуенная девчонка, рано еще тебе умирать. — Это я сама решу, спасибо, — огрызается, не зная почему. Не хочется нравоучений. — Ну это-то понятно, — Кира пожимает плечами, — просто… Просто это того не стоит. Лиза задыхается в смешке — улыбается, пытаясь заглушить рвущуюся наружу тоску. Защитная реакция включается без ее ведома. — А ты, типа, знаток? — звучит грубо. — Хорош агрессировать, — выплевывает эти слова, — я бы не говорила, если бы не знала. Нервно вытягивает из кармана электронку, проверяет количество жижи — полбака улетят быстро. Затягивается, выпускает клубы пара. — И что ты знаешь? — более робко отвечает Лиза, глазами утыкаясь в пыльную поверхность ковра. Водит пальцами по линиям, пытаясь отвлечься. — Бывшая моя повесилась, — холод. Лизе становится стыдно, неприятно от собственной грубости. Хочется стереть память и себе, и Кире. Геля лишь посапывает, переворачиваясь на другой бок. — Извини. — Не нужно извиняться сейчас, — машет головой, — просто поверь мне. Боль, которую ты оставишь после себя — практически невозможно унять. — По-твоему, уход из жизни по собственной воле — это эгоизм? — Да, — без запинки отвечает, затягиваясь еще раз, — самый настоящий. — С этим у меня проблем не возникнет, — Лиза продолжает выводить пальцем узоры, — всем будет так похуй. — Теперь нет, — Кира смотрит прямо на нее, и Лизе становится неловко от ее взгляда, хотя она даже не смотрит в ответ. — Теперь? — Теперь здесь есть я. И дура эта, — кивает в сторону Гели, — а там уже будут и другие. Так что ты не права. — Сильно будешь горевать по мне? — саркастично спрашивает, наконец-то подняв взгляд. — Может буду, — Кира уверенно наклоняет голову, смотря исподлобья, — и? Лиза потирает переносицу, не понимая, зачем весь этот диалог. Конечно, очевидно, что Кире будет плевать, даже если Лиза четыреста раз умрет — они же не были знакомы. — Это не имеет смысла, — упрек, — ты меня не знаешь. — Ну как это, — отрицает, слегка улыбаясь, — ты — Лиза. Подруга детства Гели. Живешь в коммуналке, в комнате от бабушки. Вечно всем помогаешь, а об тебя ноги трут. Мать у тебя конченная. Да и отец хуйлуша. Глаза Лизы расширяются, и она хмурит брови: — Чего? Кира улыбается, словно это очевидно: — Ангелина пьяная вечно говорила, что хотела бы нас познакомить, — смотрит на спину девушки, что грузом лежит на диване, — случай, конечно, так себе для знакомства. — Вы про меня говорили? — Лиза приподнимает бровь, не веря, что кто-то мог интересоваться ее жизнью. Они с Гелей редко пересекались на общих площадках, да и не общались давно. А Геля украдкой, получается, следила за ней? Звучало очень странно. — Я к тебе в инсту заявку еще в прошлом месяце кинула, — Кира переводит взгляд на телефон, — вот только ты не приняла. — Я не сижу там, — Лиза теряется, — а зачем? — Что зачем? — снова выгибает бровь, — Подкатить хотела. Гелька говорила, что ты адекватная, да и симпатичная очень. Лиза подгибает колени, обхватывая собственные ноги — все сказанное Кирой слабо укладывается в ее голове. Ей всегда казалось, что она настолько неинтересная и скучная, что хоть вешайся — так она оправдывала отсутствие друзей и даже хороших знакомых. — Так что, — Кира расплывается в полуулыбке, — давай я покажу тебе, как круто бывает жить, а ты позже решишь, стоит оно того или нет. — Ты серьезно? — недоверчиво косится, упираясь спиной в дверцу шкафа. — Абсолютно.***
И Лиза не верит ее словам, но отчего-то соглашается на все, что Кира ей предлагает. И спустя время они уезжают на пару дней в горы, где ловят ладонями солнечных зайчиков от экрана телефона, где дышат полной грудью, утром собирая росу с травы у палатки. И Кира показывает ей собственные рубцы на руках — зашитые наспех, рваные, спрятанные за слоем татуировок. И старые шрамы вырисовывают созвездия, которые хочется зацеловывать, падая на колени — благодарить, за то, что все еще жива. Гуляют по паркам, встречают рассвет за рассветом, провожают десяток закатов — лишь бы Лиза увидела, что есть что-то, что можно любить, ради чего можно жить. И Лиза находит это в тех самых рассветах и закатах, сжимая до боли знакомое лезвие, перед тем как попрощаться с ним. Еще ей нравится слушать, как Кира читает ей вслух. С запинками, ошибками в словах и ударениях — читает тихо, пытаясь не нарушить атмосферу ночи, где есть только две девушки и безграничное ночное небо, в котором прямо в этот момент горят невыносимо далекие, но такие близкие звезды. И ей кажется, что вселенная не против того, чтобы Лиза прожила еще чуть дольше — потому что ее звезда еще горит, и точно не собирается умирать. А Кире кажется, что она знакома с Лизой давно — то ли потому что тоже прошла этот путь принятия, то ли просто оттого, что Лиза — это Лиза. Что шутит невпопад и любит мятные конфетки разжевывать. А потом запивать водой, и жмуриться. И они мокнут под дождем, идут против ветра, мурашками покрываясь от холода. И глядят друг другу в глаза — а там бескрайние вселенные рождаются и умирают каждую секунду. И вместе все-таки спокойно — и больше не приходится вырывать наспех лист бумаги из тетради, выписывая предсмертное послание. И больше нет необходимости ненавидеть себя, не желая проснуться. Лиза понимает, что Кира — не спасительная таблетка, и ей многое придется проработать внутри себя, принять и раскрыться — но ей достаточно знать, что кто-то будет рядом. И кто-то будет страдать, если она умрет. А она этого совсем не хочет. — Знаешь, о чем я подумала? — бросает Кира, хватаясь за чужую руку, сидя в собственной квартире, что уже пару месяцев, как «их» квартира. — О чем? — Лиза притягивает ее к себе, укладывая голову на теплое плечо. — Ты кактус. — Что ты несешь? Какой я кактус? — смеется, сжимая ее ладонь в своей. — Тебя просто долго не поливали, — Кира говорит так, словно сделала научное открытие, — а когда тебя полили ты расцвела. — Так с любым растением работает, — уклоняется Лиза, — кактус тут при чем? — Ну типа, — Кира бегает взглядом, пытаясь мысленно объяснить, но не выходит, — иголки, типа… Да хуй знает, когда я об этом подумала, звучало логичнее. — У розы тоже иголки. — Ну будь розой, — Кира смешливо закатывает глаза, мыча, — никакой романтики. — Я тоже тебя люблю, — отзывается девушка, мягко ведя своей ладонью по Кириной скуле, перед тем как притянуть к себе и прижаться губами.