Стоя в ванной комнате и делая последние штрихи в макияже, я услышала странные звуки, которые сейчас звучали из колонок на весь дом. Это были крики младенцев? Ещё одна причина быть чайлдфри.
Я не часто в своей жизни контактировала с маленькими детьми, но, боюсь, это звук сложно перепутать с каким-либо ещё. Хотя, когда я вышла из ванной комнаты, услышала предположение Лизы, которая подумала, что это крики котов.
Еле продрав глаза, девочки направились на первый этаж, сразу же… не умывшись. Вот почему мне приходится вставать пораньше.
— Какой ужас! — услышала я неподалеку голос Гели и, проследив за её взглядом, заметила на вешалках какие-то белые бесформенные ночнушки.
— Это что за хуйня? — вскрикнула Кристина, с отвращением оглядывая одеяния.
— Я рожала в таком! — сказала Геля, примерив на себя этот белый мешок.
— Ещё одна причина быть чайлдфри, — сказала я в очередной раз, рассматривая своё отражение в зеркале.
— А если мы рожать будем? — Кристина явно ещё не до конца проснулась.
— Да, Крис, нас по очереди оплодотворят, будут ждать 9 месяцев, а потом заставят рожать следующий сезон пацанок. И не дай бог, у кого-то будет мальчик, — посмеявшись, выдала я, что вызвало улыбку на лицах многих моих одноклассниц.
Вот так началась наша первая учебная неделя на проекте. Мы в ожидании родов выходим на задний двор и видим люльки. Люльки с игрушечными детьми.
В моем детстве у многих моих сверстниц были подобные игрушки. Наверное, поэтому они сейчас все замужем и бегают рожать каждый год стабильно.
Мои родители не покупали мне таких кукол. Особо денег не было, да и мне не хотелось, честно говоря. Я довольствовалась теми игрушками, что мне приносили соседи или знакомые родителей. Ребенок наигрался, а выкидывать жалко. Что нужно делать? Нести Зотеевым.
Когда мы с девочками подошли чуть ближе к деткам, заметили, что на каждой кукле висит своя бирка.
— Вы читаете, что, блять, тут написано? — выкрикнула Геля с огромной злостью в голосе.
— Абонент всегда доступен, — ухмыльнулась я, смотря на свою надпись.
— Отцовское тепло, блять, неизвестно, — Диана тоже посмеялась со своей надписи.
— А у Крис написано «Игрушка для брата», — полушёпотом произнесла Амина.
Захарова ушла куда-то в сторону, прикрывая лицо руками. Мне не было её жаль, хотя я всё прекрасно поняла. Наверное, это оставило огромный отпечаток на ней, на столько большой, что с мужчинами ей теперь коммуницировать достаточно сложно.
— Ты как? — во мне проснулась мать Тереза.
— Да никак, бля, — она глубоко вздохнула. — Просто не ожидала, что с самого первого дня это будет… да ещё так назвали. Какая я, нахуй, игрушка?
— Как я поняла, сексуальная?
— Иди нахуй со своим пониманием, Зотеева, — рыкнула она, подтвердив мои догадки.
— Прости, — нахуй я извинилась?
— Да ебать, это, сука, самый уебанский момент, — её глаза наполнились слезами.
— Крис, ты для этого и пришла сюда, проработать этот момент.
— А то, бля, я не знаю, — она терла лицо, не давая никому увидеть свою слабость.
— И ты проработаешь это, — я подошла к ней в плотную и взяла её лицо в свои ладони. — Ты справишься, ты поговоришь с братом потом, вы всё решите.
— И откуда ты, блять, такая взялась? — голубые глаза смотрели будто бы прямо в душу.
— Какая? — на моём лице можно было заметить искреннее удивление.
— Девочки, Любовь Анатольевна пришла! — крикнула нам Геля.
— Если захочешь поговорить, — сказала я, когда мы уже подходили к стульям. — Мы с пчелкой не кусаемся.
— Спасибо, Ариан.
— Можно просто Ари.
Разговор с психологом для каждой был по своему тяжелым. Слушая истории девочек, становилось жутко. Интересно, а они будут чувствовать себя также, когда говорить начну я?
Настю в детстве избивали, Геля лишилась девственности путем изнасилования, Амина, будучи совсем малышкой, копала руками могилу отца. Чем больше я слушала, тем страшнее мне становилось, тем больше мне хотелось утешить каждую из них и поддержать. Так бы поступила Варя.
После некоторых историй, Любовь Анатольевна сказала нам вытащить небольшие коробки, что стояли у нас под стульями. В них находились «подарки». Открыв свою коробку, на первый взгляд, совсем обычную, розовую, с атласной ленточкой, я увидела конфеты. Конфеты из магазина, который находился возле моего дома.
В ушах стоял белый шум. Прикрыв лицо руками, я услышала смех. Сначала мне было непонятно, кто такой бесчувственный, что смеётся над содержимым своей коробке, но потом…
Потом до меня дошло, что этот смех принадлежал мне. Я почувствовала чью-то руку на своей ноге, которая смогла заземлить меня, а затем услышала голос психолога.
— Может быть, поделишься с нами, Ариана? Что у тебя в коробке?
— Конфеты.
— Что это за конфеты?
— Блять, — громко выдыхаю и смотрю на небо, чтобы сдержать слёзы. — Ну, моя мать была танцовщицей в одном из небольших театров в Питере. В двадцать лет она вместе с отцом уехала из города.
Голос не дрожал. Слёзы пропали. Я чувствовала на себе взгляды одноклассниц.
— Позже, когда подросла, я узнала, что танцовщицами в то время называли также проституток. Относилось ли это к ней, не знаю. Хочется думать, что нет. Не потому что в этом есть что-то постыдное, а потому что я знаю кое-что о том, каково отдаваться мужчине, когда этого не хочешь, и надеюсь, что ей не приходилось делать ничего такого, — я выпалила это почти на одном дыхании, поэтому не до всех девочек сразу же дошло что именно имелось ввиду.
Те, кто понял всё сразу, были ужасно удивлены и с каждой секундой становились всё более подавленными. В их голове никак не укладывалось, что их элегантная и, казалось бы, самая правильная одноклассница была так сломана изнутри. А я говорила об этом так спокойно, что девочки становились с каждой минутой осознания всё мрачнее и мрачнее.
— Мне было одиннадцать, когда она умерла, — я продолжала, смотря на такие знакомые конфеты, что для меня достали редакторы. — Воспоминаний о ней сохранилось немного, но я помню, что от нее пахло дешевым шампунем из крапивы, хозяйственным мылом и что она делала потрясающий какао.
Поймала взгляд Киры. Она улыбнулась мне, поджав губы. Её рука меня заземлила.
— Она никогда не называла меня Ариана, только mon amour, и я чувствовала себя особенной, как будто мы с ней отдельно от других.
В голове всплыл её образ. Только не тот, что я потом из года в год рассматривала на старых фотографиях. Воспоминания выдали мне тот её вид, который я видела последним. Дома. В кровати. Бледная, худая и умирающая.
— Мне хотелось, чтобы мама, умирая, сказала что-нибудь трогательное, то, что я смогу взять с собой.
По моей щеке, всё таки, скатилась одинокая слеза.
— Но мы до самого конца не знали, насколько серьезно она больна. Последними словами, которые она сказала мне, были: «Скажи отцу, что я лягу поспать».
Я вытерла слёзы и тяжело выдохнула.
— После ее смерти я плакала только в душе, где меня никто не видел и не слышал, где я сама не могла отличить слезы от воды. Зачем я это делала, сама не знаю. Прошло несколько месяцев, прежде чем я смогла принимать душ и не плакать.
У одноклассниц Арианы глаза были на мокром месте. Каждая девушка просто ставила себя на место блондинки, но, при этом, каждая из них никогда бы не хотела на нём оказаться.
— А при чем тут конфеты? — услышала я шепот Леры, обращенный к Насте.
Вот сука. А я тебя не перебивала.
— На улице на меня засматривались взрослые мужчины, и некоторые девочки в нашем доме перестали со мной дружить. Я осталась одна. Без матери, с долбоёбом-отцом, без подруг.
— А что для тебя значат эти конфеты, дорогая? — Розенберг пыталась подвести меня к самому главному.
Видимо, тоже услышала шепот Леры.
— Да, конфеты… Смотрите, кассиром в магазинчике «Всякая всячина» на углу был пацанчик, его звали Семён. Ему было шестнадцать, и его младшая сестра сидела рядом со мной в школе. Мне тогда было двенадцать, если не ошибаюсь. Почти сразу после смерти мамы.
Сама не знаю почему, но, как только мне приходится вспоминать про Семёна, я начинаю с мамы. Может быть, если бы она была жива, мне не пришлось бы пережить весь этот ужас? Моя жизнь могла бы сложиться по-другому?
— Однажды я заглянула в магазин за конфетами, и он меня поцеловал. Я не хотела, чтобы он меня целовал, и оттолкнула его. Он схватил меня за руку.
***
– Да ладно, давай, — мальчишка еще сильнее сжал моё запястье.
В магазине никого больше не было, и он был гораздо сильнее и прижимал меня все крепче. Я в тот момент поняла, что он получит свое, хочу я того или нет.
У меня был выбор: сделать это бесплатно или сделать это за бесплатные конфеты, за которыми я и пришла.
Много времени на «подумать» у меня не было, поэтому я вскрикнула, чтобы привлечь его внимание, а затем произнесла:
— Если уж так, то конфеты ты отдашь мне бесплатно. Понял?
— Конфетки для конфетки, - парень подмигнул мне и начал целовать мою шею.
***
— Три следующих месяца я брала во «Всякой всячине» все, что хотела. В обмен на это я встречалась с ним каждую субботу и позволяла снять с меня рубашку.
Замолкаю. Слышу всхлип Ангелины. Чувствую, что должна высказаться до конца.
— Выбирать, в общем-то, не приходилось. Быть желанной значит удовлетворять желания. По крайней мере, так я тогда рассуждала.
На лицах одноклассниц можно было увидеть неподдельный страх и сочувствие.
— Помню, он сказал однажды в темной тесной кладовой, прижимая меня спиной к деревянному ящику: «Ты можешь делать со мной, что хочешь». А я, вообще-то, ничего не хотела.
Даже Любовь Анатольевна застыла в немом шоке.
— Как таких уродов еще земля носит? — сквозь зубы прошипела Кира, сжимая кулаки.
— В общем, когда он бросил меня – то ли ему стало скучно со мной, то ли он нашел кого-то поинтереснее, я испытала и облегчение, и разочарование, даже почувствовала себя неудачницей.
— А почему ты почувствовала себя неудачницей? — Розенберг пыталась всковырнуть всю истину.
— Потому что мне казалось, что это была любовь? Честно, я не знаю…
Знаю. Но не хочу признаваться в этом перед всеми. Не хочу, но надо.
— После него, если кто-то из мужчин не обращал на меня внимания, мне казалось, что я что-то делаю неправильно. Как говорится, скажи женщине, что ее единственное умение – это быть желанной, и она тебе поверит. Я поверила в это еще до того, как мне исполнилось восемнадцать.
— Сейчас ты до сих пор так считаешь?
— Да, — а как иначе?
— Но ты же понимаешь, что это не так?
Нужно было бы солгать. Сказать «да». Но я пришла сюда не за пиаром. Я пришла сюда за помощью. Если я солгу, я вряд ли получу эту помощь.
— Нет. Я всё ещё верю в это. Не знаю сама почему.
— Ариана, послушай сейчас меня, пожалуйста. Ты не должна делать что-то «правильно» или «неправильно». Ты должна делать только то, что хочешь ты. Твоя жизнь принадлежит тебе и, я уверена, что у тебя огромное количество талантов и умений, помимо того, чтобы быть желанной.
Психолог сказала мне то, что говорила много раз Варя. Во что я никогда раньше не верила. Или не хотела верить.
Не уверена, что поверю в это сейчас. Возможно, внутри меня поселились сомнения, но… не знаю. Сложно всё это.
— Я попробую, — выдохнула я.
— Что попробуешь?
— Поверить в это.
