Лимбо

      У Аки пустые карманы, не отягощенные ни надеждой, ни сожалением. Люди вроде него не должны держаться за жизнь. Людям, пьющим из одной чашки с местью, не стоит ждать хэппи энда. Аки понимает это. Аки закуривает вторую, стараясь не думать о том, что пока он гуляет вдоль пыльных улиц Токио, его квартира оставлена на растерзание двум сумасбродным демонам. Потому что даже если они разнесут её в хлам, Аки всё равно будет, куда вернуться.       Аки меряет шагами разгоряченный асфальт: падающие блики слепят уставшие глаза. В последнее время он плохо спит из-за этих двоих: то Пауэр заворочается во сне, то Денджи приспичит отлить. Аки просыпается от малейшего шума, долго ворчит, но в глубине души признает: жить с кем-то не так уж плохо. Непривычно, ново, чудно, но не плохо. Аки всегда было трудно с общением, но эти двое словно подобрали к нему особый ключ. И старая железная дверь нехотя скрипнула ржавыми петлями, пропела лениво и нескладно, поддалась. А за ней показалось тёплое, нервно бьющееся сердце. Раньше в нём жила лишь Химено.       Но Химено нет, как и многих, кого он любил. Аки почти смирился с мыслью, что у его одиночества всегда запах пороха, крови и сигарет. Бесполезный и стойкий парфюм.       Вечерние прогулки заменяют хобби и помогают проветрить голову. Аки растворяется в людском потоке, плывёт по течению, подставляет лоб клонящемуся к краю неба солнцу. Он идёт неспешно, не торопясь, упиваясь собственной свободой, такой хрупкой и такой головокружительной. Без одиночества не бывает свободы, а свобода рождает одиночество.       Ветер ласково треплет хлопковый воротник накинутой рубашки с коротким рукавом, тушит сигарету, и Аки дожевывает истерзанный фильтр, прежде чем выкинуть мессиво в урну. Фантомный запах моря щекочет нос: когда пурпурный закат прольет краску на тротуар, Аки действительно выйдет к пляжу.       — Эй, — окликает знакомый голос. Монотонный и серый, успокаивающе-постоянный.       — Привет, — Аки кивает, подходит ближе, к непослушному пурпуру волос, к разлитой в воздухе меланхолии.       — Спасаешься от соседей? — Ангел смотрит пытливо, сверху вниз, чуть наклонив голову к плечу, как будто ему действительно важно услышать ответ.       — Что-то вроде, — Аки оборачивается к морю, морской воздух оседает солью на разгоряченной коже.       Аки жмурится из-за отблесков солнца на поверхности воды, искристые блики разливаются жидким золотом. Жара начинает утихать к вечеру, песок отдает накопленное за день тепло.       — Наверное, это весело, — протягивает Ангел своим бесцветным голосом, — жить с кем-то важным.       Аки хмыкает, и нечто неозвученное повисает между ними в длинном молчании, связывает невидимыми путами, грустными, неосязаемыми, замирает на излете немого «Я люблю тебя», вертится на кончике языка конфетной кислинкой и растворяется в вязкую слюну.       — Наверное, — Аки наконец выдыхает, переводит взгляд с нервного моря на горящий в закатных лучах пожар длинных волос. — Пока не уверен.       — Что ж, — Ангел пожимает плечами, прячет руку в карман чёрных брюк. Аки хотелось бы пробить его флегматичность и увидеть что-то настоящее, пылкое, но каждый раз его стопорит страх — может, за этой ледяной маской ничего такого и нет? — Когда узнаешь, сообщи.       — Хорошо, но только, — Аки решается, делает осторожный шаг к невысокой фигуре рядом, заглядывает в глаза, радужка которых в остывающем солнце красится в совершенный алый. — Один поцелуй.       — Но твоя жизнь, — наконец-то Аки добивается желаемого: в лице Ангела проскакивает эмоция. Удивление? Смятение? Страх? Он хотел бы все вместе.       — Все ещё моя. Так что, согласен?       Ангел заправляет за ухо выбившуюся прядь, украдкой облизывает обескровленные губы:       — Без разницы, — но заалевшая мочка уха говорит об обратном.       Наклонившись, Аки касается этих губ почти целомудренно. На последнем вздохе солнце красит их поцелуй в нежно-персиковый. Море доносит аромат водорослей и йода, и лишь его шум да крики чаек напоминают, что время не останавливало свой ход.       Первым отстраняется Ангел, отшатывается, как от удара, смотрит насупившись, складывает руки на груди.       — Час жизни.       — Пожалуй, что так, — Аки пожимает плечами. Мгновения поцелуя, зардевшееся лицо напротив — он бы хотел проживать эти моменты снова и снова в круговороте лимба если он существует. Может, на Страшном Суде, когда вся прожитая жизнь ляжет пред ним кадрами старого фильма, они перевесят его грехи или хотя бы послужат доказательством, что иногда он всё же был счастлив.       — Можно мне забронировать ещё один поцелуй? — Аки закуривает, и Ангел задумчиво смотрит, на сизый дым, выходящий из его рта.       — Ищешь смерти? — Ангел вскидывает брови. — А как же моя просьба?       — Не сейчас. Потом, когда придёт время, — в сумерках разговор обретает текучую плавность, перемежается шёпотом, размывается в череде затяжек и выдохов. В сумерках Ангел может невесомо коснуться его спины, и это преступление останется безнаказанным. — Я приду, когда буду готов.       Ответом становится лёгкий свистящий вздох.       — Хорошо, — произносит Ангел, когда Аки уже не надеется на слова. — Хорошо. Тогда я буду ждать.