Anorex-a-Gogo

Может быть это потому, что в душе я всё ещё маленький ребёнок, но я люблю Рождество. Я люблю, когда дома тебе теплее, чем обычно. Я люблю, когда снег выглядит толще и белее, хоть он и завалил твою машину. Я люблю смотреть, как мама ходит по дому в вязаном свитере и точно такой же шапке Санты, как когда я был ребёнком. Мне нравится, что она улыбается, даже несмотря на тот ад, через который ей пришлось пройти на этой неделе. Кажется, с Сочельника у нас всё начинается с чистого листа, такого же белого, как свежий слой снега на лужайке перед домом. Она говорит мне, что должна сделать ещё кое-какие рождественские покупки. Я отвечаю ей, что пожалуй просто останусь дома и отдохну. Мы пытаемся делать вид, что между нами нет никакой неловкости. Она всё ещё есть, но мы стараемся не обращать внимания на напряжённость, которая висит над нами, как грозовая туча. Я думаю, что ей нужно немного времени наедине с собой, чтобы отойти от того, что она увидела прошлой ночью. Она улыбается и говорит мне, чтобы я не делал ничего, что могло бы навредить моему боку. Уже у двери она оборачивается и ненароком замечает, что будет намного лучше, если мы с Джерардом ненадолго выберемся на улицу, а не будем сидеть дома целый день. Она приподнимает свои идеальные брови. Перевод: Я не горю желанием вернуться домой и увидеть двух возбуждённых подростков, трахающихся на кухонном столе, поэтому либо сделайте это до того, как я вернусь домой, либо исчезните отсюда. Реально чертовски тонко. Мои уши становятся ярко-красными, жар распространяется по скулам. Нет ничего более неловкого, чем быть пойманным вашей матерью, когда ваш парень переворачивает ваш мир вверх дном. Ничего. – Поделайте что-нибудь простое. Прокатитесь, может. Врач сказал, что тебе нельзя много ходить пешком, но поделайте что-то, что... э-э, заставит вас покинуть дом на некоторое время, ладно? – Так и сделаем, мам, – обещаю я ей. Я никогда не испытывал такого облегчения, как когда увидел её машину отъезжающей от дома. Мне требуется почти восемь минут на то, чтобы подняться вверх по лестнице. Похоже, вчерашнее ночное свидание всё-таки не пошло на пользу моему боку. Я стараюсь не дышать и сосредотачиваю внимание не на боли, а на том, чтобы вернуться в постель. Ещё пара часов сна, может быть, душ с Джерардом, и я буду практически как новенький. Он только просыпается, зевая и потягиваясь, как кошка, когда я открываю дверь комнаты, держась за свой бок. Меня как будто кто-то ударил туда. Дважды. – Ты в норме? – спрашивает он, быстро усаживаясь на кровати. Я ложусь рядом с ним, и меня сразу окутывает тепло нагретой подушки и простыни. Я пользуюсь этим моментом, вдыхая его успокаивающий запах, который влияет на меня, как медленный наркотик. – Я в порядке, – выдыхаю я. Он оборачивает руки вокруг моей груди и утыкается лицом в шею. Запах засохшего пота смешивается с запахом сигарет и дешёвого одеколона. Я где-то читал, что каждого человека привлекает один единственный запах в мире. У Джерарда мой запах. Иногда мне хочется стонать, когда я вдыхаю его. Иногда я так и делаю. Я думаю, что я на самом деле в порядке. Мой брат в распоряжении государства за покушение на убийство и изнасилование нескольких людей. Оказывается, я не был единственным. Моя мама потеряла одного сына и чуть не потеряла другого. Она стала свидетельницей великолепной картины, как её сыну делает минет его парень-переросток. Я был порезан и изуродован, меня мучили и уничтожали, оскорбляли и предавали, подводили и причиняли боль, боль, боль. Посмотрите на меня. Я всё ещё стою, всё ещё живу. Посмотрите на меня, я выживший. Выживший не только после изнасилования. Не только после лжи. Я выживший после жизни. Я выживший после "Быть невидимым", и после душевной боли. Посмотрите на меня. Я НЕ невидимый. Просто, блять, посмотрите на меня. Я думаю, что всё может измениться, если этот мальчик уйдёт. Этого мальчика лучше не отпускать. Ему просто лучше не уходить. *** В такие моменты, как этот, я благодарю Карму за то, что получил ножевое ранение. Мне нельзя мочить рану, поэтому я сижу на полу около ванной, прислонившись спиной к прохладному фарфору. Мои глаза закрыты, голова откидывается назад со вздохом. Джерард тихо напевает себе под нос песню, которую я не узнаю, сидя на краю ванной, его босые ноги погружены в тёплую воду. Его пальцы глубоко в моих волосах, он вспенивает шампунь, моя мне голову. Я не могу удержаться от улыбки, пока его тонкие и худые пальцы проходятся по моим волосам. – ... без меня? – Ммм? – бормочу я, улавливая только последние слова его вопроса. – Что бы ты делал без меня? В смысле, если бы я умер или должен был уйти? – повторяет он. Я хмурюсь, приоткрывая один глаз, чтобы посмотреть на его лицо. Он тоже слегка хмурится. – От чего бы ты умер? – спрашиваю я. Но я знаю, что мы оба подумали о том карманном ножике, залитом моей кровью и сверкающем в лунном свете. Он пожимает плечами и поднимает ковшик с тёплой водой, чтобы прополоскать мои мыльные волосы. – Ну, может быть, если бы не умер. Но что, если я должен был отправиться куда-то в другое место? Ты был бы в порядке без меня? Честным ответом будет "нет". Нет, конечно же, я не был бы в порядке. Но опять же, я просто не очень честный человек. Так что вместо этого я отвечаю: – Почему ты должен был бы отправиться куда-то в другое место? Я бы просто отправился вместе с тобой. – Что если я не смог бы взять тебя с собой? – Что это за место, куда ты не смог бы меня взять? Джерард немного улыбается, не обнажая зубы. – Что, если бы так было лучше для тебя? Оба моих глаза сейчас распахнуты, и я смотрю прямо на него, но он не смотрит на меня. – Куда ты уходишь, Джи? – медленно спрашиваю я. Он продолжает полоскать мои волосы. Вода стекает по моему лбу и щекам, как слёзы, но только без соли. – Я никуда не ухожу, Фрэнки. Не переживай. Я не убеждён. Совсем нет. – Тогда почему ты говоришь об этом? Ты куда-то собираешься? – Я не хотел тебя волновать, Пэнси, – говорит он. И я чувствую, что вся серьёзность разговора теряется, когда он использует это глупое прозвище. Оно слишком сладкое на вкус, и я внезапно начинаю чувствовать себя так, будто меня вот-вот вырвет. – Я просто хочу убедиться, что ты будешь в порядке, если что-то случится. Если я не смогу быть здесь, чтобы помочь тебе. Я снова закрываю глаза, чтобы он не смог увидеть в них боль и сомнение. Я ему верю, я ему верю. Я верю. Верю. Верю. Но почему я чувствую себя так, будто сам пытаюсь себя убедить? – Я был бы в порядке, Джи, – бормочу я. Но делаю это только потому, что действительно не могу думать о том, каким бы потерянным был, если бы он ушёл. *** – Я люблю тебя, – говорю я ему, когда он надевает обувь у входной двери. Мои уши так сильно напрягаются в этой тишине, и кажется, что меня сильно ударили по голове. Скажи это тоже, Джи. Он поднимает голову после того, как зашнуровывает ботинки. Обычно он улыбается, когда эти слова слетают с моих губ. Я не могу сказать, что сейчас он улыбается. Эта улыбка натянутая, его губы неестественно растягиваются, обнажая зубы. Любовь может спасти нас. Он уходит, потому что не позволит Майки провести сочельник в одиночестве. Конечно же, их родители на вечеринке в Нью-Йорке. Радует, что, по крайней мере, у братьев есть компания друг друга. Это заставляет меня грустить, потому что вместо компании, я буду справлять Сочельник сам. По крайней мере, пока мама не вернётся домой. – Я зайду сегодня вечером, ничего? Наверное, поздно. Перед глазами всплывает Джерард с дикими глазами и под кокаином. Его тонущие в алкоголе зрачки. Он, наверное, будет поздно. – Мне, эм... оставить окно открытым? – спрашиваю я. Я пытаюсь скрыть, насколько мне больно от того, что он не сказал мне этих слов в ответ. Сомневаюсь, что мне это удаётся. – Нет, ты замёрзнешь. Не беспокойся об этом, я буду там. Он перекидывает сумку через плечо и плотнее кутается в куртку, висящую на его костлявых плечах. Затем он делает шаг вперёд и прижимается своими обветренными потрескавшимися губами к моему лбу. Я закрываю глаза в ожидании того, когда они перейдут на мои отчаянно жаждущие этого губы. Но он этого не делает. – Может быть, я дождусь тебя, – я пытаюсь сказать это с безразличием. – Как я сказал, я, наверное, буду поздно, – говорит он, легко добиваясь этого равнодушия в голосе. – Чем ты собираешься заниматься? Он пожимает плечами, отводя глаза. – Я действительно не хочу, чтобы Майки был один. Как только он уснёт, я приеду. Я хочу сказать ему, чтобы он не приезжал. Что если он лжёт, и Майки не единственный его пункт назначения? Что если всё закончится тем, что он окажется на обочине, разбившийся и истекающий кровью в том месте, куда он не может меня с собой взять? – Оу... хорошо. Думаю, тогда увидимся ночью. Или утром, – бормочу я. – Пока, Фрэнк. – Он выходит из дома. Больше никаких поцелуев, никаких дополнительных мягких слогов моего имени. Он идёт под снегом. Нет никакого обещания о том, куда он уходит, нет никакого обещания о том, когда он вернётся. Он садится в машину и уезжает. И я, блять, просто ничего не могу с этим поделать. *** В конечном итоге я сижу в своей спальне и смотрю на часы. Ну, не сразу, конечно. Сначала приходит домой мама. Она печёт сахарное печенье в форме оленей и ёлочек. Впервые за многие годы она наблюдает за тем, как я ем их. А я, также впервые за многие годы, их ем. Я съедаю шесть из них, потом мой живот болит, но я счастлив, потому что счастлива она. Несмотря на то, что её сын находится в тюрьме за то, что напал на её другого сына, и это наше первое Рождество без Оуэна за долгие, долгие годы. И поэтому я тоже счастлив. Но ночь наступает быстро, слишком быстро. Когда я был маленьким ребёнком, обычно я был слишком взволнован, чтобы уснуть. Я старался держаться , чтобы увидеть Санта Клауса, но отрубался после того, как выпивал слишком много глинтвейна. Кажется, я оставлял молоко и печенье для него. Этой ночью я не взволнован. Я жду. Иногда ожидание кажется нормальным. Вы включаете телевизор или на секунду закрываете глаза, а затем следующее, что вы обнаруживаете, – ваше ожидание закончилось. Это так просто. Но это не так же просто, когда вы ждёте знака. Когда вы ждёте кого-то, кто появится и скажет вам: "Эй, всё будет нормально. У тебя всё получится. Всё, что угодно". Я нахожу джинсы, сброшенные в ту ночь, когда мы были так близки и тонули в любви. Передние карманы пусты. В задних карманах только старые пустые пачки от сигарет и чек за пачку ароматизированных презервативов. Я не могу знать, является ли это тем знаком, который я ищу. Я жду чуда. Жду того, что случится что-то экстраординарное. Что-то, что зацепит мой взгляд, и я не буду чувствовать себя так, словно нахожусь в ловушке. Я просто чувствую себя так, словно нахожусь в ловушке. Как крыса в клетке, которая просто ходит, и жуёт, и грызёт свою шкуру, только чтобы не сойти с ума. Назад и вперёд, пока я не почувствую себя так, словно могу умереть от удушья прямо на месте. Я жду Джерарда. Жду в первую очередь. Я жду того, пока станет достаточно поздно, и он залезет в комнату через окно моей спальни. В этот момент я приму его в любом состоянии. Под кайфом и чертовски пьяным, возбуждённым и извращённым, язвительным и обычным. Пожалуйста, вернись. Я отползаю к его стороне кровати, утыкаясь лицом в подушку, которая разделяет каждую нашу ночь, тайну и обнажение. Я упиваюсь этим запахом, который заставляет мою голову вращаться вокруг Солнца, и это Солнце - Джерард. Это несложно; он просто стал центром моей вселенной. Я засыпаю, потому что на улице идёт снег, и мир становится белым, ослепительно белым. Я слишком боюсь вернуться в Другое Место, со мной рядом нет Джерарда, так что я просто засыпаю. *** Пустой. Мой разум такой пустой, над моей головой открывается окно, и кровать скрипит под его весом. Пустой, потому что я только проснулся, чувствую слабость и нахожусь под действием тяжёлых лекарств. Его глаза такие пустые. Они засасывают меня в свою пустоту, а потом выплёвывают обратно. Такие пустые. Ничего, кроме моего собственного отражения. Он не под наркотиками. Он не пьян. Он просто... потерян. Как будто он не может вспомнить, почему приехал сюда. – Эй, Джи-Джи, – шепчу я, перекатываясь на бок, чтобы по-нормальному взглянуть на него. Руки Джерарда толкают меня обратно на спину. Они ледяные, холодные и мёртвые. – Тебе нельзя лежать на этом боку, помнишь?– напоминает он мне. Так пусто, как будто он просто робот, никакого человека внутри. – Да, я помню, – отвечаю я, извиваясь под морозным холодом его кожи. – Ложись рядом со мной. Согрейся. Он подчиняется мне, не говоря ни слова. Почти как ребёнок. Такой пустой, всё ещё с широко распахнутыми глазами. – Джерард, – говорю я, заглядывая в его пустые глаза на пустом лице, которые пугают меня так сильно и вводят практически в пустой шок. – Что не так? – Скажи мне, что это не неправильно, – выпаливает он, находя своими пустыми глазами мои. Его глаза дикие и отчаянные. Как у животного, которого подстрелили. Я немного заикаюсь от удивления. – Сказать тебе, что ч-что не неправильно? Он умоляет меня, его тело так близко прижимается к моему, но почти сразу возвращается обратно. – Пожалуйста, Фрэнки, скажи мне, что это не неправильно. Скажи мне, что мы – не ошибка. – Мы правильные! – вскрикиваю я, хватаясь за его лицо. Такое пустое. Я должен вернуть его. Он ревёт, как ребёнок. – Я-я хочу... Я хочу... – ему не удаётся закончить предложение. Он вцепляется в меня так, словно мы уплываем. Я не замечаю того, что это он уплывает? Это пустота, похоже, готова поглотить его. Я хотел бы быть джином, чтобы иметь возможность исполнить его желание. Я хотел бы прочитать его мысли и узнать, чего он хочет. – Я х-хочу, чтобы наша л-любовь б-была... – плачет он, всхлипывая и уничтожая мою футболку. – Я хочу, чтобы наша л-любовь была правильной... – Она правильная, – говорю я так тихо, эти слова предназначаются только для его ушей. – Она правильная, она такая правильная, такая правильная. Я обещаю тебе, что любовь может спасти нас. Я обещаю, что мы можем сделать всё правильным, – бессвязно бормочу я, пытаясь изменить его мнение. Такие пустые. Эти обещания такие пустые. Когда его глаза сталкиваются с моими, они светятся безумием и потерянной любовью/найденной любовью/ неизвестной любовью. – Я х-хочу, чтобы наша л-любовь была п-правильной... сейчас.