Смерть на завтрак

***

      Когда ясное солнце красный бочок показывает из-за горизонта, выкатывается на утреннее небо горячим, маслянистым блином — поднимаются пташки ранние. Их пение звонкое, нежное доносится лёгкими переливами до каждого уголка деревни. В доме портного покой разливается по трём глиняным плошкам вместе с молоком парным, несколькими минутами ранее надоенным.       — Минсу, Сыльги, идите есть! — кричит мужчина, чтобы дети со двора его услышали. — Каша стынет! — Чимин накладывает отварные зёрна добрыми ложками, маслицем приправляет, да мёдом, чтоб сытнее было. О детях печётся он порой даже излишне, так что соседи на смех поднимают. Откармливает их хорошенько, работой по дому не перетруждает. Когда-то жена покойная, земля ей пухом, тем же страдала, с детей пылинки сдувала, а что теперь? Исчезли из дома омежьи тепло и забота, все обязанности альфа на себя принял, только что толку, ежели рук всё равно не хватает. Некогда богатый хутор опустел. Коров да коней Пак продал, оставил одну молодую кобылку да с дюжину куриц. Давно уже он не засевал все имеющиеся в распоряжении поля, добрая половина сорняками заросла, всё потому что в одиночку прополоть, вспахать и засеять их мужчина не может. Так бы и пропал он с детьми вместе, не задержались бы на белом свете, да за покойной проследовали бы. Благо Чимин в ремесленники подался, шить и ткать с детства умел, на том семью и поднял. Ткани на ярмарку возил городскую стабильно два раза в год, а на выручку жил почти припеваючи. Дом тёплый, дети здоровы, с соседями приторговывает, с кем-то рубаху на пару куриц обменяет, свадебный платок с вышивкой на сыр и мёд. Справляется.       В дом Сыльги и Минсу забегают, хохочут звонко, радуют отеческий слух. Они за стол падают и с охотой на завтрак накидываются.       — Слушайте меня внимательно, — Чимин в плетёную корзинку укладывает пару хлопковых отрезов и пустой глиняный кувшин из-под молока. — Поедите и сходите в дом Минов, отнесёте им это и обязательно поблагодарите! — строго наказывает альфа.       — Пап, а можно мы потом Юнги к нам пригласим? — спрашивает Сыльги, задорно косы длинные треплет.       Юнги — единственный сын, да ещё и омега, вдовы Мин. Милый, работящий юноша, несчастный правда. За него не сватается никто, потому что отец пьяница в наследство ничего не оставил, кроме дырявой крыши. Потому он в любую свободную минутку к чужим детям и захаживает. Казалось бы, что совсем не устаёт, потому что и Сыльги с Минсу успевает нянчить и по дому Чимину порой помогать. А каждое утро на пороге оставляет кувшин со свежим молоком.       — Нет, нельзя! Не докучайте ему, бездельники, — ругается он нехотя. — Поручение выполнили и сразу домой! Лучше делом потом займитесь, вон во дворе горох лежит уже который день не чищенный. Скоро птицы растаскают, что зимой есть будете? — Пак на смурные мордашки детей внимания не обращает, к делу возвращается. Нерешительность свою перебороть не может, всё поглядывает на свёрток, недавно с ярмарки привезённый. Там рубаха дорогая шёлковая с вышивкой изящной на рукавах. Альфа её для Юнги специально выбирал, потратился прилично, но вот вручить юноше не посмел. Тот ещё молод, привлекателен, зачем ему в мужья альфа многое в жизни повидавший, так ещё и с детьми от другой.       Свёрток так и остаётся лежать на своём месте. Чимин детям корзинку отдаёт и за порог выставляет, а им только в радость. Они об обиде позабыв, босые выбегают со двора.       Посуду грязную мужчина замачивает в большом тазу, оставляет у печи с обещанием помыть позже. Сейчас завтрак, а после работа. Обещал дочке деревенского головы юбку состряпать, нужно выполнять.       Молоко тёплой ещё сладостью отдаётся на языке, напоминает собой такого же нежного юношу из дома напротив. Пак не раз задумывался, что стоит привести в дом нового хозяина, себе омегу, детям родителя. Только как-то не складывалось, сперва душа покойной жены долго не отпускала сердце мужчины, а после он сам уже не подпускал к себе никого. Альфа сам диву даётся, как только Юнги сумел его очаровать.       В дверь стучат. Не особо переживая, Чимин приглашает гостя в дом. Он взгляд поднимает на фигуру в чёрном, на пороге застывшую и давится коркой хлеба. Лицо этого гостя скрыто тёмной тканью плаща, в руке бледной его коса, одним видом душу холодящая. Пусть незнакомец пока не представился, но видом своим кое-кого сразу напомнил. Альфа запивает молоком застрявший комом в горле хлеб и голосом дрогнувшим начинает:       — Чем могу быть обязан? — незнакомец шаг вперёд делает и в приветствии чуть склоняется.       — Вы портной, не так ли? — Пак кивает сдержанно, напряжённо, не спускает глаз с тёмного человека. — Прекрасно, значит я по адресу, — всеми силами мужчина пытается пугающие мысли гнать прочь, но не спросить не может.       — А вы?       — Обычно люди меня смертью величают, — подтверждаются самые страшные догадки, но единственное, о чём теперь думает альфа — на кого оставить детей? — Но мне это имя не нравится, — продолжает, как оказалось, гостья. — Оно не олицетворяет всю мою суть.       — Простите… — Пак сжимает в руках плошку с молоком, телом подрагивает, рискуя пролить всё на себя. Он словно спит.       — Нестрашно, я уже привыкла.       — Так значит.. — поглядывает Чимин с опаской на лезвие тонкое косы. — Значит вы пришли за мной? — как радостно всё же, что мужчина успел Минсу и Сыльги из дома выпроводить. Не желает он, чтобы дети лицезрели подобное.       — Нет-нет, рано тебе ещё, — оставляет смерть косу у входа и проходит в глубь дома. — Ты ведь портной, сможешь подлатать мой плащ? Совсем уж изодрался, — приподнимает гостья подол одеяния к самому носу Пака. Бледная кожа костлявых рук контрастирует на фоне чёрного, как сажа, изорванного в клочья плаща.       — Подлатать? — в недоумении переспрашивает Чимин, глазами большими буравит кусок ткани сперва, а после и саму смерть.       — Не переживай, за работу плачу, — присаживается незнакомка на скамью у стола. — Ступай скорее за инструментом, у меня ещё дел невпроворот! — поторапливает.       Волнение превозмогая, мужчина недолго думает, достаёт рабочие нити, иглы да лоскутки для будущих заплаток. Всё это он на стол выкладывает рядом с буханкой хлеба и горшочком каши сладкой.       — Угощайтесь, — указывает любезно на готовый завтрак — Изысков не предлагаю, но всё же.       — Благодарю, — смерть плащ снимает и передаёт его в руки вновь ошарашенного альфы, находит забавным открытый в изумлении рот и распахнутые пуще прежнего глаза. Гостья со стола берёт только краюшку хлеба, скромно откусывает кусочек, всё ждёт грядущего вопроса.       — А… — Пак на скамью с плащом опадает, наблюдает за до боли родной улыбкой и диковинной формой знакомых глаз. — Почему?       — Кого ты во мне увидел? — в ответ на тишину неловко усмехнувшись смерть продолжает. — Не бойся, мой внешний вид не означает ничего дурного.       — Вы не он?       — Нет.       — И ему ничего не грозит?       — Пока нет, — на выдохе облегчённом портной хватается за нити. Дрожащие руки подводят, в ушко иглы всё никак не могут попасть тонким хвостиком.       — Т-тогда почему… — почему лицо смерти уж сильно напоминает милого соседа из дома напротив. Это поразительное сходство загоняет в невероятных размеров непонимание.       — Такова моя работа. Ты — портной, шьёшь. А я…       — А вы убиваете…       — Каков вздор! — возмущённо восклицает смерть, чем удивляет только больше. Непривычно видеть, как скромный Юнги глаза пучит в негодовании яром, чуть ли слюной не брызжет. — За всё время своего существования я не лишила жизни ни одного божьего создания! — гостью явно задела обронённая Паком фраза.       — Тогда что делаете вы? — прикладывает он к плащу первую заплатку, соединяет куски ткани тонкой нитью.       — Я проводник, — никогда Чимину не думалось прежде, что он в собственном доме будет беседы со смертью вести. Он стежки ровные накладывает на плащ, измотанный временем. — Я переправляю души из вашего мира в мир мёртвых. Я их помощник, защитник и направляющий. Потому и говорила, что не люблю, когда меня смертью зовут, я никого не умертвляю!       — Для чего же тогда вам коса?       — А для чего ты её в быту используешь? — продолжает смерть своё объяснение. — Вот и я за тем же. Расчищаю путь душам, за которые вы цепляетесь крепкой хваткой.       — И много ли людей вы уже… провели? — исправляется на ходу мужчина, обрывая первую нить.       — Достаточно, чтобы понять, чего вы все хотите.       — И чего же?       — Когда я провожала твою покойную ныне жену, она видела во мне тебя, — в тишине последующей приходит осознание, Чимин ненароком пальцем о иглу колется. Задумавшись, наблюдает, как на кожу проступает алая капля. - Её душе так было спокойней, так было проще довериться и покинуть этот мир, — вдруг гостья осторожно улыбается и взмахом руки боль тонкую утоляет. Исчезает точка налившейся крови и ранка с грубой, не раз колотой кожи. — Видишь это, — она указывает на рваное отверстие в самом уголке плаща. — Его оставил ты. Да-да, точно помню, это был ты. Так цеплялся за душу жены, я с трудом её оторвала от тебя.       — Так значит, — старается Чимин переосмыслить. Весь час он думал, что дух покойницы не оставлял его, вгрызался в душу нещадно ночами. Ведь не чужими людьми они всё-таки были. Пылких чувств к жене он никогда не испытывал, но не значит, что не дорожил ею, значит сам не отпускал несчастную почить с миром.       — Да, ты её любил, — с сожалением рисует альфа образ женщины, отдавшей свою жизнь в обмен на две совсем юные. Он из памяти исчезает с каждым годом всё больше, как рассеивается дым из печной трубы исходящий. Чимин так и не смог тогда признаться ни перед собой, ни перед покойной, что воспылал к ней спустя долгие годы супружества чувствами тёплыми. — Но сейчас уже нет! Иначе не сидела бы я перед тобой в этом обличии, — мужчине Юнги улыбается ярко, как делает это обычно, искренен, не прячет взгляд в заштопанных не раз штанах. Но вот незадача — он ненастоящий. Следующая заплатка оказывается прочно пришитой к плащу. — Подумай, человек, на досуге, жизнь слишком скоротечна, чтобы теряться в сомнениях. Кому, как не мне это знать…       Дальше работу свою мужчина продолжает в тишине и настойчивых мыслях. Он после каждой новой заплатки поглядывает на отстранённую гостью, что заинтересованно дом разглядывает. Пак ненароком представляет на её месте породнившегося сердцу юношу. И в душе так сладко становится, от одних только фантазий новой жизни с Юнги.       Последний стежок ложится на ткань, альфа его узелками мудрёными завершает. Он встряхивает тяжёлый плащ и бережно передаёт смерти прямо в руки. Лицо она прячет под чёрным капюшоном, а с Чимина сходит наваждение чарующее, стоит только исчезнуть ложному Юнги.       — Береги детей, добрый человек, и никогда не сомневайся, — гостья косу в руки берёт и к выходу ступает спешно. Перед тем, как за ней закроется дверь, Пак успевает услышать на прощание. — Надеюсь мы с тобой ещё нескоро увидимся.       Смерть исчезает у самого порога, в окне никого не видать, калитка не скрипит, не провожает незваную гостью.       На столе альфа замечает три серебреника, оставленных в благодарность за проделанную работу. Они — единственное, что подтверждает реальность происходящего. Чимин монеты в кулак сгребает, подходит к печи и из-под подушки кошель вытаскивает тяжёлый, пополняет его серебрениками. Вновь он обращает внимание на скромный свёрток, что лежит тут чуть больше месяца. Облегчённо выдохнув, мужчина берёт свёрток и к выходу из дома направляется.       День сегодня выдался пригожий. Ещё немного и дело к осени пойдёт, ещё немного и птицы точно растаскают собранный горох, дети так и не вернулись во двор. Ещё немного и Чимин потеряет вновь любимого человека.       С противоположного двора доносятся звонкие смешки, один из них явно принадлежит Юнги. Свой двор покидая, Пак у калитки в соседский замирает. Мысли его остановившие, нападают с глупыми вопросами, пропитанные неуверенностью. Перед глазами рисуется образ смерти. Она приветливо улыбается, но вдруг стеснённо опускает взгляд. Померещилось.       — Здравствуй, — Пак помутнение прогоняет, любуется таким знакомым Юнги. Юноша из-под чёлки длинной глядит вновь смущённо, но совершенно несдержанно. К нему Сыльги и Минсу липнут, словно мухи к мёду, тянут в разные стороны.       — Здравствуй, — теряется мужчина, когда ловит в глазах напротив счастливый блеск. Он внимание на детей перемещает, чтобы не раскраснеться тут, как несдержанный мальчишка. — Я вас о чём просил, а? Не докучайте, Юнги…       — Всё в порядке, — пытается было остановить юноша воспитательный процесс, только тщетно, дети поспешили ускользнуть из-под строгого взгляда.       — Быстро домой, сорванцы, — выкрикивает им альфа вслед. — И займитесь делом! — наблюдают двое, как скрывается малышня, задорно хихикая, за калиткой деревянной.       — Правда, всё в порядке, они мне не мешают, — лепечет юноша, навлекает на Чимина этим новую волну смятения. — Я люблю… когда дети приходят, — а от этих слов альфа совсем уж смущается.       — Есть минутка? Хотел бы с тобой поговорить.       — Мама попросила меня по воду сходить, может позже? — теряется юноша на месте, только сейчас Пак замечает в его руках пару пустых вёдер.       — Можем вместе сходить, ты не против? — всё не знает Пак, как подступиться, переступает с ноги на ногу.       — Ну раз это настолько важно, то пойдём, - покрасневший омега юркает со двора, даже не подозревая, насколько он важен.       Они идут вдоль улицы, мимо соседских домов и лающих без устали собак. Пак теребит в руках небольшой свёрток. А юноша ступает рядом, старательно по сторонам оглядывается, словно не этой дорогой каждый день он к колодцу ходит. Разговор неловко продолжается, только когда они подходят к устремившемуся в небо журавлю.       — Так, о чём ты хотел поговорить, — в округе никого, Юнги оставляет вёдра в стороне и к альфе подходит осторожно.       — Это тебе, — мужчина протягивает омеге аккуратный свёрток, наблюдает, как тот восторженно вздыхает и принимает подарок. — Можешь открыть.       — Да, — омега с нетерпением и дрожью в руках развязывает узелки ткани. От нервозности те не сразу и поддаются, приходится приложить усилия. Когда Юнги всё же распутывает свёрток, из него он достаёт рубаху белую точно из шёлка сделанную. Рукава её оплетает вышивка тонкая, искусная, рассыпанная по ткани букетом полевых цветов, таких же нежных, как и сам Юнги. — Ох, — только и может вымолвить омега. Отчего-то замечает мужчина, как гаснет в глазах Юнги былой восторг. — Спасибо, но… — он об рубаху свою руки вытирает, прежде чем легонько коснуться ярких узоров. Омега сворачивает шёлк обратно в менее изысканный платок и возвращает его Чимину. — Я не могу это принять.       — Почему, тебе не понравилось?       — Конечно понравилось, очень, — отчаянно кивает Юнги. — Просто это слишком дорогой подарок. Оставь лучше для Сыльги, будет ей славное приданое.       — Но я это специально для тебя покупал…       — Не нужно было, правда. К чему мне дорогие подарки, я ведь ничего особого для тебя не сделал, — если сейчас Чимин не настоит на своём, то вероятно больше никогда уже не решится на откровения. — Лучше скажи, о чём ты хотел поговорить, — вот уже потускневший Юнги тему переводит и за ведром тянется, он явно другого от встречи ожидал. Альфа перехватывает руку тонкую, в своей зажимает, удивляя юношу.       — Значит, для подарка тебе нужен повод? — он вновь вручает Юнги рубаху. — Как насчёт сватовства, а? — юноша ресницами удивлённо взмахивает от подобной напористости.       — За меня свататься будешь?       — Ну не за кобылку ведь мою! За тебя, конечно, если хочешь, — ошарашенный омега стоит ни живой ни мёртвый, рот в изумлении разинув.       — Хочу, — неуверенно начинает он.       — Хорошо, — довольным котом Чимин улыбается. — Идём тогда, будем у твоей матери благословения просить.       — Сейчас? — прийти в себя Юнги не может, но в ответ также счастливо растягивает губы в улыбке.       — Жизнь коротка, не будем терять ни минуты! — крепче сжимает мужчина тёплую руку в своей, словно там ей и место. Клянётся мысленно, что отпустит теперь её лишь тогда, когда на порог вновь заявится подруга в чёрном плаще. Слишком долго он терзал и себя, и Юнги собственной нерешительностью. Жаль только, чтобы это понять, пришлось повидаться со смертью.