Признание очевидного

В последнее время Харука всё чаще ощущал на себе преисполненный сочувствия взгляд Макото, иначе который, относись он к кому угодно другому из его знакомых, он мог бы охарактеризовать следующими словами: «Хару, ты просто непроходимый кретин». Вслух эти же слова произнёс Соске, хотя его мнения уж точно никто не спрашивал. – Ты и правда кретин редкостный. Харука ещё не оправился от потрясения, увидев на пороге в квартиру Макото Соске, поэтому с достойным ответом не нашёлся, сконцентрировавшись на том, чтобы вернуть на лицо осмысленное выражение. Только буркнул что-то, смешав приветствие с вялой попыткой ответа на колкость. Впрочем, оскорбить его Соске явно не хотел, просто констатировал факт так, как он его понимал. – Вы не ругаетесь? – строго вопросил Макото, выглянув из кухни, готовый урегулировать возможный конфликт поблескивающим черпаком. – Дай ему время, – отозвался Соске. – Он ещё не осознал происходящее. Харука стянул кроссовки и уставился на своего друга и его друга (или как это называется?) – Ну и как это называется? – спросил, не придумав ничего другого. Макото и Соске переглянулись. – Благоприятное стечение обстоятельств, – сказали хором и рассмеялись. Тьфу ты, какая очаровательная мерзость. Глядя на лишённые стыда счастливые физиономии, Харука явственно ощущал необходимости изобразить какую-то реакцию, но лицо его оставалось стоически невозмутимым. Поборов порыв написать сообщение Рину, что-то вроде «А ты знал про Макото и Соске?», он только проверил наличие телефона в кармане, проходя на кухню. Макото поставил перед ним стакан с водой, вернувшись к плите. Соске в это время шинковал овощи. И в целом обстановка была до отвратительного естественная. – Кисуми все-таки проспорил мне, – нарушил тишину Соске. – Он-то верил в Хару до последнего. Тебя не задевает, что твой лучший друг не видит ничего, что происходит у него прямо под носом? – Это одна из его милых сторон, – отозвался Макото улыбающимся тоном. – Его взгляд всегда обращён вдаль. И он очень ценит стабильность. – Он переоценивает масштаб стабильности своего внутреннего мира, если полагает, что он простирается вовне. – Ты слишком строг к нему. – Ты воркуешь, как обычно, но я хорошо вижу твоё лицо. Раздражение очень быстро пришло на смену смятению. Ощущая себя несправедливо оклеветанным, Харука подал голос: – ...Эй, я здесь вообще-то. – Мы бы этого и не говорили, если бы тебя здесь не было, – ответил Соске, поставив на стол миску с салатом и на мгновение встретившись с Харукой взглядом. Странное у него было выражение лица, прямо скажем. Харука смущённо отвернулся, уткнувшись взглядом в телефон. – Все знают, значит? – тихо спросил он. – Даже Рин. – Да ладно, Рин бы тоже не догадался, если бы ты ему прямо не сказал. – И это делает очевидным, кто из нас двоих менее жестокий. Макото в ответ на шутливое замечание ничего не сказал, хмыкнул что-то неопределённое только. Харуке вдруг очень сильно захотелось втянуть голову в плечи, спрятаться под панцирь, точно черепахе. После того, как они втроём дружно пообедали, так, словно всю жизнь только этим и занимались, Соске стал собираться на тренировку. Харука цедил на кухне остывший чай, пока Макото провожал его. Хотя Харука очень старался погрузиться в изучение каких-то видео на телефоне, он всё равно слышал каждое слово, доносящееся из прихожей. Там было что-то вроде «Позвони, когда освободишься» и «Ладно», и «Без меня не иди», и «Хорошо», и «Давай, счастливо», и «Ага... Не злись на него». Каким-то невообразимым образом в списке рекомендаций к просмотру среди многочисленных видео с тренировками, экзотическими рецептами и маскотами разного уровня придурковатости оказалось кричаще оформленное видео с заголовком «10 признаков того, что вам изменяют». Харука целых полминуты оценивал жизненную необходимость в его просмотре, но на тридцать первой секунде пришёл к неутешительному для себя выводу: даже посмотри он видео, это ни на сколько не приблизит его к пониманию мирополагающих вещей. Да и не изменял ему Макото, а просто… жил своей жизнью, в то время как Харука жил своей. Весьма успешно, судя по всему, если чужая жизнь перестала хоть сколько его занимать. При этом Макото лучше самого Харуки знал расписание его тренировок, мог угадать с точностью до ста процентов, чем тот завтракал, а при встрече вечером – понять, как прошёл его день, даже если Харука ничего ему не рассказывал. По одному только характеру его молчания. По ауре. В свою очередь Харука гордился тем, что, безусловно, знает Макото лучше всех. И он, безусловно, мог заметить любое изменение в его настроении, понять, что его гложет по одному лишь изгибу бровей. Если бы только обращал на то внимание. С переездом в Токио, они виделись реже, общались меньше и… Харука всё пропустил. Вернувшись на кухню, Макото невозмутимо подлил в чашку Харуки и в свою горячей воды и сел рядом, молчаливый, окутанный светящимся ореолом всеохватывающей благодати. Вроде и ничего особенного, всё как обычно, а всё равно Харуке чудилось витающее в воздухе порицание. Он не выдержал. – Прости. – М-м? – Я должен был понять. Макото вымученно улыбнулся, большим пальцем водя по ободку большой зелёной чашки. – Не бери в голову. Мне самому было нужно время, чтобы перестать расценивать случившееся как катастрофу. – Ты называешь это катастрофой. А я её даже не заметил. – Я и не хотел, чтобы ты заметил. Я был не готов признаться. И сам должен просить прощения. «Ничего ты не должен!» – едва не выпалил Харука. Почему-то не выпалил. Вместо этого уткнулся взглядом в свою чашку. Да, в квартире Макото у него была личная чашка. Самую малость, но это взбодрило его. Харука решил, что пришёл в себя достаточно, чтобы что-то спросить, что-нибудь, что позволит направить разговор в русло без отвесных порогов. – …Как давно вы начали… ну… встречаться? – Эм-м… Почти месяц. Харуку подбросило, точно от удара. Не было никаких сомнений в том, что Макото округлил в меньшую сторону. Всегда так делал. – ...Ты злишься. – Что ты! Вовсе нет, это даже забавно. – …Точно злишься. – Немного. Они немного помолчали. Потом Макото задал Харуке пару ничего не значащих вопросов о тренировках, в надежде развеять застывшее в воздухе между ними напряжение. Харука отвечал бездумно и, в конце концов, Макото оставил его в покое, принявшись мыть посуду. Шум воды вернул Харуке ощущение реальности. Он поднялся. Встал рядом. Макото молча передал ему полотенце. – Всё-таки это проблема? То, что я такой? – Какой? – Невнимательный? Толстокожий? – Я всё понимаю. И другие понимают. Ты хотел бы что-то изменить? – Я хочу быть тем, кто понимает. Макото долго молчал, намылив и ополоснув почти все тарелки, прежде чем сказал: – Попробуй думать о других. Это сложно. Прежде всего, Харука едва понимал, чего ради думать о других или за других, что это значит вообще? Внимательнее относиться к людям, чтобы не доставлять им неудобств, – но разве он кому-то мешает? Он всегда уступал место тем, кто, как ему казалось, больше в этом нуждались. Пропускал людей в дверях, в очередях, помогал пожилым людям. Он был внимательным в достаточной степени, чтобы не прослыть невоспитанным и грубым или вызвать чей-то гнев. Возможно, его поведение со знакомыми людьми отличалось? Да, конечно отличалось. Он не пропускал их в дверях и очередях, не всегда слушал, что они говорят, не помнил о памятных днях, точных датах, днях рождения, а, попадая из-за этого в неловкие ситуации снова и снова, слышал в свой адрес что-то вроде «Ну это же Хару, это так на него похоже» и считал, что проблемы нет. В любом случае он всегда извинялся, если кто-то уличал его в чём бы то ни было. Ведь так? Кажется, так. Что именно ему следовало изменить в себе? Думать о других было сложно. Проще было думать о не совсем других, о тех, кого он не относил к числу других, – самых близких друзьях. Он не сомневался, что ни Макото, ни Нагисе, ни Рэю, ни Асахи, ни Икуе, да даже Кисуми не нужны дополнительные инструкции для общения с ним, вроде тех, где было бы указано, о чём с ним можно, а о чём нельзя говорить, как часто и какой эмоциональный отклик он может обеспечить. Ему самому не нужны были дополнительные инструкции для общения с ними. Всё ведь выходит само собой и получается неплохо, никто ни на кого не в обиде. И всё же он умудрился не заметить, как в жизни Макото, в нём самом что-то изменилось. Понял, лишь столкнувшись с этими изменениями на пороге и получив от них нагоняй. Надо признать, Соске бывал весьма красноречивым. Это было нечестно. Макото следовало его предупредить! …Разве? До сих пор думать о Макото было не сложно. Был период, когда эти мысли приносили ему боль, но они прошли, ушли безвозвратно, Харука тогда точно решил, что не позволит им вернуться. Они разобрались, и всё вернулось на круги своя. Может быть, это даже к лучшему, что у них есть секреты друг от друга, что у них есть жизнь, не заточенная друг на друге. Но в глубине души Харуке хотелось, чтобы Макото признался ему. Ему очень этого хотелось. И из-за того, что этого не произошло, он чувствовал себя… не заслуживающим доверия. Он, конечно, округлил в меньшую сторону. Было очень обидно. Но могло пройти ещё чёрт знает сколько времени, а он бы так и оставался в неведении, лишь подтверждая свою несостоятельность как друг. Зациклился на себе, своём успехе, своих стремлениях, настолько, что забыл обо всём на свете! Это было нечестно с его стороны по отношению к друзьям. Нечестно по отношению к Макото. Если бы рядом был Рин, он бы заметил. Вопреки насмешкам Соске, он бы ничего не пропустил. И обратил бы на это внимание Харуки, и тогда он бы не чувствовал себя как последний идиот. Так… некомфортно. Думать о Рине было… странно. Он словно бы никогда не покидал его головы, точно его образ прописался на закорках мыслей, обустроил там себе жильё и постоянно напоминал о себе, возникая то тут, то там в сознании Харуки. Он часто слышал его голос внутри себя. Даже сейчас он ругался с самим собой и его рациональная часть говорила с интонациями Рина. Дурачина ты, простофиля, Хару. Лучше и не скажешь. Если бы Рин был рядом… Харука не думал бы о нём так много. Он скучал. И обижался на всё подряд так легко из-за этого. На самом деле Макото уже давно искал возможность жить так, чтобы не быть тесно с ним связанным. Это не было чем-то плохим. Это было тем, что Харука просто сделал, оказавшись в Токио, не задумываясь. Он не имел права ни в чём его винить. Внутренний голос замолчал. Возникшая в памяти улыбка согрела. Они, наконец, пришли к согласию. В тот момент, когда осознание очистило мысли, на смену взбалмошному раздражению пришёл покой. Харука лежал на воде, глядя в светлые искрящиеся разводы на потолке, ощущал себя невесомым. Он кое-что понял. И этим ему позарез нужно было поделиться с Рином. Он снова приехал. Вернулся, чтобы остаться подольше. И первым делом пришёл на встречу с Харукой, загорелый, улыбающийся, в дурацкой своей бейсболке и шуршащим пакетом в руках. Он широко скалился, издалека заприметив Харуку. Тот ускорился, и по мере его приближения изменялось выражение лица Рина, став беспокойным. Так его первые слова после разлуки сложились во взволнованное «Что случилось?» Он приготовился к худшему. А Харука схватил его за руки и выпалил: – Я дурак! Рин выглядел обескураженным раз-два-три секунды. Нервно хохотнул, попытавшись освободиться, но не смог. Харука смотрел ему в глаза, не отпускал, и никаких опций для Рина их композиция не предусматривала. Последней его возможностью спастись был острый язык. Но и он не выдал ничего непредсказуемого, что могло бы вывести Харуку из вновь обретённого равновесия. – Долго же до тебя доходило. Рин усмехнулся, но натянутая форма губ неестественно дрожала. Харука был очень внимателен. Он понял, что Рину некомфортно, что ему хочется спрятаться под козырьком, отступить на безопасное расстояние, чтобы перевести дыхание и обозвать Харуку каким-нибудь звучным, но не обидным словом. Харука видел это так ясно, как никогда раньше. Вдаль он, видите ли, смотрел. Ну правда, какой дурак. – Это причина, по которой я не признался раньше. Хотя должен был. Даже сейчас Харука всё ещё не понимал, чего хочет. Но Рин вдруг покраснел, от шеи до кончиков ушей, буквально вспыхнул в его руках, так что Харука сильнее сжал пальцы на чужих запястьях, подался вперёд. И просто смотрел. Они были на оживлённой площади перед станцией. Харука только и мог, что смотреть. Но он смотрел очень внимательно. И думал о человеке перед собой. Это должно было вывести Рина из себя. До момента, как тот взорвётся, с силой вырвет свои руки и оттолкнёт его, оставались считанные секунды. Но этого времени было достаточно, чтобы Харука осознал, что в момент взрыва будет смотреть на возмущённого и негодующего друга с улыбкой до ушей. Как полный кретин, что на двадцатом году своей жизни совершил важнейшее открытие. Он влюблён. И его чувства взаимны.