Древо колокольчиков

Он пришел, лишь на час опережая рассвет Он принес на плечах печали и горицвет Щурился на месяц, хмурился на тучи, Противусолонь обходил деревню, И молчали ветры на зеленых кручах, И цепные птицы стерегли деревья Ты не наш - в синих окнах трепетали огни… Мельница «Чужой» Чужой вошел в деревню на рассвете. Вид у него был усталый, но шаг был пружинистым, и взгляд из-под нахмуренных бровей говорил о многом. Удд, выгонявшая коров на выпас даже вжалась в плетень, когда Чужой прошел мимо нее, всего лишь мазнув взглядом. «О, Предвечный! - взмолилась про себя девчонка.-«Спаси и сохрани нас!» Деревенька просыпалась, и заспанные жители, выползавшие из своих домов, мигом захлопывали зевающие рты и настороженно провожали взглядами неторопливо идущего по улице Чужого. Кое-кто из мужиков потянулся было за оглоблей. Но незнакомец шел спокойно, не озираясь и никого не задирая. Четкая военная выправка и болтающийся в наплечных ножнах меч явно свидетельствовали о том, что Чужой сможет при случае за себя постоять. Потому мужики лишь провожали его хмурыми взглядами, продолжая сжимать в мозолистых ладонях черенки лопат и жерди для колодцев. В Вестмаре не любили незнакомцев. Особенно после того, как лет десять назад к ним забрел возвращавшийся с войны больной чумой бедолага, и Мерк-пекарь по доброте душевной пустил его на ночлег. Вымерла не только вся семья Мерка, но и половина деревни. После того случая, конечно, изредка в деревеньку если и забредали одинокие путники, то после «теплого» приема, оказанного озлобленными испуганными жителями, надолго не задерживались. Бывали, правда, и такие как этот: жилистые, мрачные, опасные –одно слово, душегубы. А таких с большой охотой принимали в Вестмаре только в одном месте - на краю деревни в домике вдовы кузнеца. -Смотри-ка, идет, словно знает куда, - зло сплюнул в пыль Берт-кожевенник. -Тише, услышит! - испуганно зашептала, вцепившаяся в локоть мужа кругленькая хохотушка Инга. -Да куда уж! - цыкнул на нее Берт, но голос понизил. –Хотя, иди знай… Сколько нечисти и погани шатается после войны по нашим землям… Чужой словно не замечал прожигающих лопатки настороженно-неприязненных взглядов, сверлящих спину. Он остановился лишь на самом краю деревни, где на отшибе стоял небольшой добротный дом, и из кузницы вилась в розово-серое небо тонкая струйка дыма. Во дворе было тихо, только звенела где-то в полях рассветная птичья трель. Незнакомец толкнул незапертую калитку и, не спросясь, вошел. Собаку хозяйка не держала, будка рассохлась от дождей и времени, но продолжала стоять у ворот, как пугало на заросшем огороде. Чужой вздохнул полной грудью и расправил ноющие плечи, огляделся. Было что-то странное в этом обычном деревенском дворе, что-то неестественное и чужеродное, как распускающиеся бутоны на сухой ветке. Он нахмурился, пытаясь понять в чем дело, и почему его, уставшего после долгой дороги должно это волновать. -Ну, здравствуй… Чужой обернулся. На пороге кузницы стояла женщина лет двадцати пяти, в кожаном фартуке, накинутом поверх блузы и домотканых штанов. Волосы ее были перехвачены кожаной же лентой, а симпатичное лицо, с чуть вздернутыми к вискам уголками глаз, было испачкано сажей. -Собаку-то, что не держишь, хозяйка? вместо приветствия спросил Чужой. -А к чему она мне? - пожала плечами женщина. – Кто полезет в дом к ведьме? Разве что такой как ты. Она поправила выбившуюся из-под ленты светлую прядь, остро стрельнула глазами. -Такой как я? -Ты чужак, а у нас в Вестмаре их не любят, - ответила женщина, вытирая руки тряпицей. Думаю, ты уже успел это заметить, раз прошел всю деревню из конца в край, чтобы зайти в мой двор. Понял, что на отшибе может жить только тот, кто в деревне не в особой чести. Стало быть, изгой изгою поможет. Чужой лишь приподнял бровь, подивившись ее смекалке. -А ты и вправду ведьма? -Проверь,- белые зубы блеснули в усмешке. -А кузнечному делу кто обучил тебя? Улыбка тут же пропала, словно солнце зашло за тучу. -Муж,- коротко и сухо ответила женщина. Чужой кивнул понимающе, и дальше расспрашивать не стал. Ну, а что тут спрашивать, когда любой крысе во всех Девяти Землях известно куда мог деться из дому муж молодой еще женщины. Война не пощадила никого. Вот и он сам возвращается домой, нажив только лишние шрамы, да еле-еле, спасибо отрядному лекарю, оставшись при обеих руках. -Давно? -Десять лет,- отрывисто произнесла женщина. – Чуму пережил, а война не пощадила. Но он вернется, когда-нибудь. Я знаю. При этих словах она так пристально посмотрела на Чужого, что его невольно мороз по коже пробрал. «Ишь зыркает», - недовольно подумалось ему. -«Не зря, видимо, соседи ведьмой кличут. Да и к черту, не велика ли разница?» -Примешь на ночлег, хозяйка? Денег у меня немного, но если помощь в чем нужна… -А куда путь-то держишь, чужак? Нет, не нравился Чужому ее взгляд. Смотрела остро, цепко, словно душу до дна проковырять хотела. Да только куда ж податься еще в этой проклятой деревне, если каждый, кто видел его, за кол хватался? -Домой,- процедил он. – Отвоевал уже свое, хватит. Что-то дрогнуло у хозяйки в лице. Отступила на шаг, закусила губу и бросила: -Оставайся. Платы не возьму. -Да и я задарма жить не привык, - нахмурился Чужой. – Скажешь, что сделать - кров и стол отработаю. Она молчала и лишь смотрела исподлобья, но уже как-то иначе, с тоской, что ли… -Странная ты,- пробормотал Чужой. -Да уж не страннее прочих,- ответила она, пожимая плечами. -Да не скажи, - Чужой стащил ножны, с удовольствием почувствовав, как перестало тянуть забитые мышцы под правой лопаткой. - Не каждый день встретишь женщину-кузнеца. Она фыркнула и, зачерпнув глиняной кружкой колодезной воды из ведра, сделала пару больших глотков. -Эти, - она кивнула в сторону деревни,- тоже не сразу привыкли. Сперва орали, мол, где это видано, чтобы баба да ковалем заделалась. Стали в соседнюю деревню ездить, к тамошнему кузнецу, да только весной-осенью так дороги развозит, что не особо не разъездишься, да и помер кузнец-то вскоре. Мало-помалу то один бочком зашел, то другой. Кому лошадь подковать, у кого коса сломалась последняя, вот и потянулись...Как косяк гусей подбитых… Она криво усмехнулась. -Потом и соседские ко мне повадились. А я свою работу на совесть делаю, потому и терпят меня. В глаза спасибо и поклон земной, а за глаза чертыхают да кости моют. Да и пусть их. Мне это, - она сделала указующий жест на кузницу,- мужем завещано. А на пересуды их досужие плевать. Она замолчала, глядя на кузницу, остановившимся в одной точке взглядом. Чужой уважительно молчал - молодец, баба, что скажешь. Солнце поднималось над горизонтом, и с полей порывом ветра принесло тонкую птичью трель, серебристую и печальную. Или это не птицы вовсе были? Чужой повернулся и понял, что не давало ему покоя с того момента как он вошел во двор этого дома. У самого плетня, за которым начинались бескрайние поля, стояло высохшее деревце со сморщенной пожухлой корой. И то, что Чужой принял за птичью трель, оказалось тихим перезвоном висящих на нем изящных колокольчиков. -Так вот оно что..- вырвалось у него и хозяйка, вздрогнув, посмотрела на него с испугом. -Что? -Колокольчики…Вот что я слышал… Ее глаза вдруг заблестели, словно вот-вот заплачет, но она не заплакала, лишь опустила голову, натянула прожженные в нескольких местах рукавицы и снова ушла в кузницу. Так Чужой остался в Вестмаре. Халла, так звали хозяйку, была странной, не такой как большинство женщин, с которыми в горниле войны судьба столкнула Чужого. Много он повидал их на своем веку: молодых и старых шлюх, разудалых маркитанток, уставших с потухшими глазами, часто спивающихся трактирных девок, суровых аскеток, молоденьких перепуганных рабынь… Но таких, как Халла не было. Она была не сказать, что красива, скорее миловидна, но долгие дни у кузнечного горна заставили ее кожу погрубеть, ресницы и брови выгорели от жара, да и руки ее были совсем не похожи на женские. Она носила рубаху и штаны и вздумай она проделать такое где-нибудь ближе к югу, где кишмя-кишели жрецы Пришлых Богов, ее сожгли бы на костре за ересь. Но здесь на северо-западе люди еще поклонялись Предвечному, и влияние жрецов было не так сильно. Халла не отличалась словоохотливостью, больше молчала, за что Чужой был очень ей благодарен - он не выносил бабьей трескотни. Только одно было плохо - взгляд у Халлы был очень тяжелый. Иной раз Чужой, работая топором у поленницы, начинал ощущать, как горячо становится между лопаток, словно тягуче ползет по ней опрокинутый ковш смолы. В такие моменты Чужой ругался сквозь зубы и думал, что лучше бы она болтала. Прошла неделя, и, коротая вечер как обычно, - Халла за плетением веревки из пеньки, Чужой за полировкой меча,- он вдруг отложил оружие в сторону и сказал негромко: -На Северный Тракт как мне выйти? Халла замерла, не выпуская из рук веревку. -Это зачем еще? -Загостился я у тебя, - хмуро ответил Чужой, досадуя на нее. Вроде умная баба, чего дурацкие вопросы-то задавать? Халла недоуменно моргнула, затем отложила веревку и переплела пальцы. -Плохо тебе здесь? - вдруг спросила она тихим, почти дрожащим голосом. -Почему плохо? – в свою очередь удивился Чужой. -Тогда зачем тебе уходить? -Домой я иду, - помрачнел Чужой, повторяя давно заученную фразу. -Чума от нас тогда на север ушла… Есть ли тебе куда идти? Чужой замер. Когда он покидал дом еще сопливым юнцом, крови не нюхавшим, дома оставались только старые родители. Если чума ушла на север, то живы ли они еще? Только сейчас он осмелился признаться самому себе, что больше всего боялся, что не застанет их в живых и найдет на родине лишь покосившийся обветшалый одинокий дом. А что может быть хуже, чем видеть мертвым родное гнездо? А здесь Халла… Живая, теплая… Он впервые посмотрел на нее другим взглядом, и Халла поняла, вспыхнула, спрятала дрожащие, обожженные, в шрамах, пальцы под кожаный фартук. -Может, ты и права,- вполголоса отозвался Чужой. Что ему терять-то? Да и Халла баба хорошая, работящая. Жаль ее, не дождется ведь мужа, давно уж истлел где-нибудь в перелеске со стрелой меж лопаток. -Иди сюда,- позвал он, уже по ее глазам видя, что она пойдет. Вестмарцы так его и не приняли, но Чужому было все равно. Он помогал Халле в кузнице, ездил на охоту и заготавливал солонину. Приходящих к ней заказчиков становилось все меньше и меньше, и Чужой хмурился, понимая, что причина в нем. Ему было безразлично, что думает о нем тупоголовое мужичье, но своим присутствием он лишал Халлу и без того скудного заработка. Да и она сама вроде и была довольна, что он остался, но все так же, когда думала, что он не видит, продолжала смотреть в спину своим тяжелым немигающим взглядом. Словно она ждала от него чего-то, а подсказать не могла. А сам он не понимал, и это начинало его раздражать. И дерево это дурацкое наводило на него непонятную тоску. Мертвое и иссохшее, но украшенное узорными колокольчиками, оно напоминало Чужому обряженного для последнего пути мертвеца, которого родичи никак не могут проводить в мир иной. Он спросил у Халлы об этом дереве, и она, разом изменившись в лице, рассказала, что колокольчики кует она сама, по одному за каждый год, что муж ее отсутствует дома. Деревце умерло в год, когда кузнец ушел на войну, и Халла поняла этот знак по- своему. Однажды ночью, лежа в постели, он спросил ее о муже и почувствовал, как напряглась под рукой ее спина. -Зачем тебе? - хрипло спросила она. -Знать хочу, потому и спрашиваю. -Бильд. Бильд-кузнец. Любила я его,- отозвалась Халла, помолчала и добавила. - И сейчас люблю… Сказала и спрятала лицо у него на груди, словно устыдилась своих чувств. А Чужой продолжал лежать, глядя в темноту и думая о том, что все- таки счастливчик он был, этот Бильд-кузнец. Уж сколько лет минуло, а любит его жена и ждет. А он- то кто сам? И что у него есть? Чужак. Был, есть и будет. И чужую жизнь ему не прожить, как ни старайся. Халла бежала так быстро, как только могла, спотыкаясь и хрипло, тяжело дыша. Ветки исхлестали ее лицо в кровь и царапины саднили от пота. Маленький молот, висевший на боку больно бил по ногам, но Халла не смела его бросить. Кубарем скатившись с пригорка, она с дикой радостью увидела впереди на тропинке петлявшей через луг знакомую фигуру. -Б-и-и-и-ильд!- завопила она во всю силу своих легких, так что даже в груди стало больно от надсадного крика, и припустила еще быстрее. Услышал, остановился. Да и мудрено было не услышать. Досада и тоска отразились на его смуглом лице, при виде несущейся к нему Халлы. -Ну, зачем ты… -Бильд! Халла подлетела к нему, резко остановилась, словно наткнувшись на невидимую преграду, с мольбой протянула руки. Он вздрогнул, в глазах появился холодок. -Как ты назвала меня? -Бильд…-губы Халлы дрогнули. Лицо Чужого стало суровым, острым. Он шагнул навстречу, обхватывая цепкими пальцами ее плечи, впился так, что стало больно. Халла поморщилась, но не отступила. -Слушай меня… Слушай! - он грубо встряхнул ее. - Я не Бильд. Я не твой муж! Твой муж мертв, черт возьми, а я не он! И я не смогу им стать, когда же ты поймешь? Халла, прошу… Ради себя самой пойми! Глаза Халлы странно заблестели. -В который раз ты говоришь мне это…- горько прошептала она.-В который раз приходишь и говоришь одно и тоже. Когда ты перестанешь упорствовать? Я устала, ты не представляешь, как я устала. Чужой смотрел ей в глаза со все возрастающей тревогой. -Халла, помилуй Предвечный, о чем ты? -Десять лет, Бильд, - продолжала она бормотать, глядя сквозь него. - Десять долгих лет я жду тебя, а ты приходишь и говоришь, что должен уйти, что ты не мой муж. Я устала ждать тебя домой и ковать, ковать их…Ты ведь слышишь их, правда? Лицо Чужого исказилось. -Халла, ты же безумна! Сруби это проклятое дерево и начни, наконец, жить! -Я знаю, - затрясла головой вдова кузнеца. – Но какая разница? Что тебе до моего разума, муж мой, когда я так тебя люблю? Ради тебя я научилась ковать, вспоминала все, чему ты учил меня, все, что я видела сидя в углу кузницы, когда ты работал… Чужой опустил руки, и уже Халла, цеплялась за него, с надеждой вглядываясь в его лицо: -Помнишь, ты сказал мне, что вещь будет жить, только если вложить в него частичку сердца. Я вкладывала в каждый из них, но неужели я отдала мало себя, раз ты хочешь снова уйти? Чужой с трудом расцепил ее пальцы, судорожно сведенные на его плечах. -Халла,- как можно мягче произнес он, понимая, что она все равно не слышит его, как не слышит никого уже долгие годы.- Вернись домой, прошу… -Я вкладывала в них и часть твоего сердца! Почему же ты не слышишь их? Почему? Крик Халлы взвился над летним лугом, словно испуганная птица и Чужой заглушил его, обняв ее и уткнув головой в плечо. Халла мелко дрожала как в лихорадке. -Прости, - прошептал он в спутанные светлые пряди, в которых застряли травинки. -Прости меня, Халла. Возвращайся домой. И я вернусь. Она подняла вспотевшее исцарапанное лицо. -Обещаешь? -Обещаю. Он выпустил ее из рук и, повернувшись, сделал всего несколько шагов, когда Халла обреченно выдохнув, натруженной рукой подняла висевший на поясе молот и с одного удара проломила ему череп. Домой она вернулась к вечеру, держа в одной руке покрытый засохшей кровью молот, а во второй красный скользкий комок. Она раздула мехами почти погасшую печь и, плотно закрыв дверь, начала ковать. Щербатый месяц уже повис над Вестмаром, когда Халла вышла из пышущей жаром кузни, утирая заливающий глаза едкий пот. Стащив рукавицы, она бросила их прямо в пыль и, держа на красной, покрытой кровоточащими мозолями ладони новый колокольчик, направилась к Древу. Она привязала его к голой сухой ветке и, качнув пальцем, осела на землю. -Еще один, Бильд. Еще один. В нем частица сердца твоя и моя… Их уже так много, ты ведь должен услышать их! Они звонят для тебя, они зовут тебя домой… Она медленно раскачивалась вперед и назад, сложив на коленях ноющие от работы руки и смотрела в темноту дороги сухими воспаленными от дыма глазами. А в ночи тоненько звенел колокольчик….