Там птицы не поют

Снег хрустит под подошвами. Среди сотен деревянных домов, оплетённых вечерним туманом, светящимся у охровых окон, это единственный звук. Тишина гудит в заснеженных горах, окружающих Деревню Забвения. Давит на виски. Могильный ветер режет кожу, продирается сквозь ткани, сверлит кости. Душит сердце. Сумрак едва ли разгоняется пламенем затопленных очагов. Но даже они не дают никакого тепла. Минхо бредёт, не поднимая головы. Его провожают тусклые взгляды безмолвных людей. Те занимаются своими делами, не произнося ни слова. Точнее: даже если они закричат, он их не услышит. Таковы правила Деревни Забвения. Раз в год в канун Рождества туда позволяется заглянуть тем, кто ещё жив, чтобы навестить свою самую родную во вселенной душу. К ней нельзя прикоснуться. С ней нельзя поговорить. Её нельзя услышать. А если живой человек посмеет издать хоть звук – его ждёт небытие. Это хуже смерти. Это бесконечная одинокая пустота. Мало кто решается прийти сюда. Мало кто способен выдержать и не сорваться, увидев того, чей земной путь оборвался. Увидеть свою родную душу и не суметь сделать абсолютно ничего. Не рассыпаться на тысячи осколков, издав самый болезненный на свете крик. Ботинки оставляют на снегу резные следы. Маршрут выучен до сантиметра – дома расположены в соответствии с могилами. Новая могила – новый дом с новым жильцом, потерявшим жизнь. Новая трагедия на бесчисленных страницах истории. Ноги останавливаются. Поворачиваются. Голова остаётся опущенной. Минхо с дрожью вдыхает, пытаясь унять колотящееся сердце. Его рёбра дребезжат так, что тело колошматит. Колени едва держатся. Руки трясутся, но не от холода. От обжигающей каждую клетку скорби. Нужно сдержаться. Каким-то чудом нужно выдержать. Голова поднимается. Челюсти тут же сжимаются, губы припечатываются ладонью, чтобы не выпустить истошный всхлип. Похожие на лаву слёзы собираются в уголках глаз и стекают по щекам за считанные секунды. Джисон улыбается ему так, словно всего этого кошмара не было. Словно это не его фото стояло на похоронах. Словно это не в его животе год назад оказался нож во время бессмысленной потасовки в баре. Словно это не его сердце остановилось, оборвав как его жизнь, так и жизнь Минхо. Горло готово разойтись по швам, тело начинает трясти сильнее, оно почти бьётся в конвульсиях. Глаза зажмуриваются так, что в них взрываются звёзды. От застрявшего в глотке крика не получается дышать. Минхо открывает рот, с трудом выдыхая так, чтобы не выпустить всю свою боль наружу, его мотает в сторону. Закусив язык, он вновь распахивает веки и беззвучно скулит куда-то в себя. Рыжие волосы Джисона падают на его тёплые глаза. Он видит их каждую ночь. А вот они перед ним. Словно он живой. Дрожащая рука тянется вперёд. Она проходит сквозь щёку, застывая в воздухе и не чувствуя ничего, кроме мерзлоты. Джисон кладёт свою ладонь сверху. Она так же чуть проседает в материи. Нет даже ни малейшего дуновения. Минхо бы не задумываясь отдал всё на свете ради того, чтобы хотя бы на пару секунд вновь почувствовать его прикосновение. Но это невозможно. Он может лишь смотреть на него. Вот он перед ним – как будто и не умирал. Но его нет. Больше его нет. Колени всё-таки не выдерживают. Минхо падает вниз, впиваясь пальцами в снег. Он сжимает челюсти так сильно, что зубы трещат. Вымученный вопль балансирует на кончике языка. Дотла сжигает грудную клетку и горло так, что можно почувствовать пепел на дёснах. На снегу появляются маленькие углубления от соскальзывающих с кончика носа слёз. Боль, с которой он вынужден проживать каждый день с того момента, как чужое сердце остановилось, выросла стократно. Собрав остатки изорванных сил, Минхо выпрямляется, продолжая утопать в снегу коленями. Джисон тоже опустился на колени перед ним. На губах всё та же понимающая улыбка. Вот только по мёртвым щекам текут призрачные слёзы. Минхо едва успевает запечатать рот руками, чтобы не выпустить самый душераздирающий крик, который стоил бы ему жизни. И смерти рядом с Джисоном. Единственное, чего он ждёт. Дня, когда тоже сможет оказаться здесь. И снова обнять его. Джисон кивает, словно читая его мысли. Его пронзительные глаза умоляют держаться. Твердят, что сдаваться нельзя. Он должен продолжать жить. Ладонь касается призрачной груди, а затем показывает на Минхо. Им не нужны слова, чтобы понять, что это значит. Минхо повторяет действие, закусывая дрожащую губу. Он тоже. Всегда. Пронёсшийся ветер заставляет отшатнуться. Грудь сжимает, выбивая воздух, между ними мерцает стеклянная стена, снег начинает бешено кружиться, заворачиваясь в вихри. Время вышло. Живому пора покинуть Деревню Забвения. Минхо с трудом поднимается на негнущихся ногах. Он не может оторвать от Джисона взгляда. Не может отвернуться от него, только не когда он вновь смог его увидеть после целого года режущей на куски боли. Однако ветер хлещет по щекам, заставляя сделать несколько шагов назад, лёгкие полыхают, требуя воздуха. Обеспокоенный Джисон требовательно смотрит на него, указывая рукой на выход. Нужно уходить, иначе последствия будут необратимыми. На то, чтобы развернуться, уходят нечеловеческие усилия. Минхо снова приходится зажать себе рот рукой, чтобы сдержать скулёж. Он шагает по снегу, ощущая, как мир вокруг плывёт, а сердце ноет, мечась в агонии. Снова приходится оставить его. Снова приходится остаться в одиночестве. Оказавшись на границе двух миров, Минхо оборачивается. Взгляд сосредоточен на рыжей макушке. Джисон неотрывно смотрит на него, продолжая плакать, но при этом улыбаться. Чтобы он запомнил его таким же, как и при жизни. Всегда счастливым видеть его. Одна нога покидает Деревню Забвения. Затем, с колебанием, другая. Очертания родного лица начинают размываться. - Я люблю тебя! Крик разрезает горную тишину. Вот только домов больше нет. Ни домов, ни тусклых огней. Ни Джисона.