искупление

лёжа с ней на кровати, химено таяла, периферией глаза высматривала чужой взгляд и тянулась. тянулась к груди, чтобы уткнуться, как бы невзначай, укладывая руки на талию. теплая. невыносимо теплая, хочется забраться, прижаться и раствориться, перемешиваясь в темно-серую жижу, впитываясь в простынь, матрас и остатком вытекая на пол, медленно ударяясь об него каплями. хочется срастись в единый организм, абсолютно неподвижный и питающийся 02, у которого будут только они. аки и химено. и первая совсем не против, если судить по мягкой улыбке и кончику носа, утыкающемуся ей в щеку, холодную и совсем не мягкую, с годами огрубевшую, похудевшую. химено стыдно, что она не мажется мазями от сухости, стыдно, что оставляет завтрак, обед, ужин. и стыдно, что совсем-совсем не следит за отросшими черными прядями, которые так и лезут в глаза. с аки всё наоборот, она вся по себе мягкая-мягкая, её трогать – удовольствие, обнимать – роскошь. (мысль, что настолько тактильная аки, наверное, только с ней, в голове остаётся липко-сладким осадком) аки широкоплечая, с дурацким хвостиком на голове и дурным характером. ворчливым. строптивым. родным. поэтому для химено, дающей закурить и целующей в шею, щекочащую дыханием, проводящую носом по местам, которые собирается расцеловать, аки хаякава – дом. и, услышав выдох, сопровождающийся рукой, которая притягивает к груди ещё ближе, химено чувствует покой.