Как Новый год встретишь

Зима в Питер пришла нежданно-негаданно, принеся с собой целую кучу проблем, таких как снег, морозы, сосульки, падающие на машины и калечащие людей, а ещё и Новый год. И не то чтобы Арсений всей своей душой его ненавидел, он просто не любил праздновать его в одиночку, а именно так и приходилось, потому что в этом году самолётные рейсы в родной Омск то ли переносят, то ли отменяют по причине плохой видимости, а добираться в Москву к Антону как-то слишком лень из-за усталости от личного мини-тура по городам и ещё не отпустившей осенней апатии. Шастун его за это не винит, но всё равно периодически упоминает, что это уже не дело и пора оставить дожди и слякоть что за окном, что на душе ушедшему времени года, запастись мандаринами и сесть пересматривать ГП в любом его понимании — Арсений предпочитает одно единственное, снятое когда-то ради эксперимента. Собственную квартиру он украшал скорее от нечего делать, чем от искреннего желания преисполниться светлым духом праздника: повсюду протянуты светодиодные ленты, а на окнах гирлянды, но это уже для того, чтобы люди не думали, что тут живет какой-то старый дед, появляющийся на некоторое время раз в месяц, ещё и не чтящий традиции Нового года — неподобство. Хотя одна традиция всё же вызывает у Арсения недоумение, а именно живое дерево, что обязательно должно присутствовать. Не сказать, что он прямо экоактивист, но сруб ёлок, сосен, пихт и всего того, что их напоминает, и установка у себя дома чем-то напоминает букет цветов, даром что деревья — так же вянут, опадают, а предотвратить это невозможно, и потом всё оказывается на мусорке огромными количествами. Благо Антон несколько лет назад отдал свою искусственную ель, которая хранится на балконе, ожидая своего заслуженного месяца нахождения в квартире в период этих всех зимних праздников. Все новогодние съёмки завершились или подходят к завершению — невероятно утомительная штука, однако. Хорошо хоть корпоративы в новогоднюю ночь не дают вести, а то так недалеко и до сумасшествия. Только вот у Антона ещё целая куча дел в Москве, Арсений это хорошо знает, потому что сбежать из Азкабана, кажется, легче, чем от Стаса в период глобального потепления и затопления всех территорий — хватается как за спасательный круг. И не важно, что тонут они исключительно в гейской теме и спасаться уже наверняка поздно, потому пока они не наделают кучу подтверждений правильного образа жизни Шастуна, тот будет ждать своего часа освобождения — рано или поздно он наступит. А пока в питерской квартире темно и грустно, даже среднестатистический российский оливье, который каждый россиянин ест в новогоднюю ночь, не спасает от уныния. Россия для грустных, хули. На ёлке за стенкой в лунном свете блестят мишура и шарики, переливаясь и отражая в себе комнату — Арсений знает это наверняка, уже насмотрелся. За окном хлопьями валит снег, ложась на подоконник и в какой-то степени перекрывая вид на улицу белой пеленой. Единственное, чего реально хочется, так это прижиматься к тёплому боку Антона, но из тёплого есть только батарея, потому что даже чай уже остыл. Телефон звенит новым уведомлением, давая надежду на собственную важность, но в итоге это оказывается очередным сообщением о скидках, например на туалетную бумагу — не особо, конечно, прельщает перспектива провести всю ночь вместе с унитазом, да и чем-то похоже на намёк о свежести продуктов, ведь явно при таком бешеном спросе в ход пойдет даже то, что лежит на складе в просрочке, — многие почему-то скупают столько, будто планируют забаррикадироваться в квартире и не выходить ближайший месяц, питаясь остатками с праздничного стола. Ясное дело, во всех магазинах сейчас такие очереди, что чтобы успеть подготовить все салаты, пора начинать нарезать их прямо на ленте. Легче заказать доставку, которая пусть и будет идти с задержками со скоростью в полторы улиточьи силы, но не придётся жертвовать личным комфортом. Город уже давно включил фонари, неудивительно, ночь ведь. Так и хочется написать Антону и вернуть его же цитату, что «Уже завтра Новый год, а на Новый год мечты должны сбываться. Только сегодня у меня в гостях никого нет, как бы я даже с матом этого не просил». Не дословно, но суть передаст лучше. Время ползёт к двум часам ночи, и Арсений хочет верить, что Антон спит, потому что ему хватает проблем с собственной бессонницей, а шастуновскую он и так очень долго пытается побороть. Даже все арсеньевские «Шаст, ну ты же с девушкой живёшь, создай картинку хоть какую-то. Ну, по крайней мере, жил» разбиваются о «Бля, Арс, не начинай, сам знаешь. Я свободен». Даже Шеминов уже спокойно отправляется в свободное плавание по морю твиттерского негатива — спасательный круг всё же где-то проколот. Антон, к превеликому сожалению, оказывается онлайн, но личка с ним пока не забита мемами, которые он находит по каким-то группам. На самом деле вариантов несколько: а) он только зашёл в сеть; б) не нашёл ничего стоящего; в) кидает себе в избранное, чтобы с утра переслать всей кучей; г) ничего из этого. Хочется воспользоваться звонком другу (даже если он уже сильно передруг, переколлега и вообще всё, что с «пере-», потому что обычных слов слишком мало в его адрес), чтобы это и уточнить, но есть вероятность, что это обычный глюк — только это не шоу «Что это за звук» — и так нагло звонить в два часа ночи не всегда хорошо. Лучше пойти заварить себе чай и попробовать уснуть ещё раз, чтобы завтра дождаться двенадцати, выпить фужер шампанского и потом уже без зазрений совести опять свалиться в холодную кровать, быстро позвонив и написав кому надо. После туров так сложно снова приучать себя спать одному, что идея с не спать в принципе реально перерастает в бессонницу. Пока закипает вода в чайнике, Арсений гипнотизирует чат с Антоном: он уже несколько раз успел зайти в сеть и выйти, так что вряд ли это неполадки Телеграма. Следующим этапом начался гипноз фото профиля и значка трубки, хотя вряд ли они дадут ответы, а вот Шастун по ту сторону экрана реально может ответить. Гудки сами раздались по кухне, Попов и не понял, когда успел нажать на вызов, но факт остаётся фактом. Перспектива встречать Новый год в одиночку его всё ещё не сильно радует, а так, может, хоть какой-то настрой появится на месте желания уснуть до того, как всё начнется, и проснуться января так третьего. Шастун не отвечает слишком долго, и мелькает мысль, что это либо привиделось, и Антон спит крепким здоровым сном, либо тот просто только отошёл от телефона, в туалет например. И вообще, это реально плохая затея звонить кому-то ночью, вторжение в личное пространство, бла-бла-бла. Уже возникает желание положить трубку и написать, мол, извини, я случайно, как из динамика доносится тихий вздох. — Алло, Арс, всё в порядке? — Да, просто увидел, что ты не спишь, и решил набрать, — быстро отвечает он. Ну, во-первых, это пиздёж, ничего не в порядке, потому что сердце завыло волком на родной голос, пусть даже и искажённый — в его случае это страдание, и никакие «скучаю» уже не опишут всего масштаба «было бы хорошо, если бы человек был тут». А во-вторых, «решил набрать» легко меняется на «случайно нажал на экран, и тут уже пошёл вызов, а раз ты не спишь, то ничего страшного, мне только на руку». На лице расползается довольная полусонная улыбка, а сердце начинает отстукивать дятлом — всё же сон полезная штука. — Точно? — первым спрашивает Антон после затянувшегося молчания. Странно, конечно, кому-то звонить, чтобы молчать, но иногда знание того, что кто-то его разделяет, успокаивает. — Просто соскучился, — выдыхает он в трубку, чтобы сократить бессвязный поток слов о том, что Антона очень не хватает рядом, желательно в домашней одежде и с чаем (от последнего всё же отказываться глупо), но они уже давно друг друга понимают и без них, так что это было бы обычной тратой и так позднего времени. — Думал, может, с тобой поговорить, раз наша подруга бессонница из городов, полных людей, выбирает нас. — Настоящая любовь даже на расстоянии всегда красивее любого искусства, поэтому мы у неё в приоритете. А вот тут уже хочется выть в чашку — как и при каждой отсылке на арсеньевский пост то ли в Инстаграме, то ли в Телеграме, потому что просто читать и запоминать, используя потом в своих корыстных целях, — вещи разные. И не то чтобы это очередное доказательство любви — они уже давно друг другу всё доказали, — просто нравится знать, что почти любую твою фразу за тебя могут закончить, что понимание достигло именно той точки, когда и слова становятся лишними. Нравится осознавать, что нашёл своё продолжение в другом человеке, который всегда по возможности будет рядом, с ним и падать не страшно — либо поймает, либо полетите вместе. — И вообще, Арс, ты мог бы написать, — снова продолжает Антон, вздыхая. Остаётся только самому додумывать, чем же он там таким занимается, но пока на ум ничего не приходит, кроме очередного сидения на балконе с сигаретой в такой ебейший холод — хоть куртку надевать не забывает, ну, в последнее время точно приучился. — И это мне говорит ведущий шоу про телефонные звонки. Неужели я настолько не вовремя? Ты что делаешь там вообще? — кажется, более неловких диалогов у них не было со времен признания в чувствах, а это было достаточно давно. В трубке слышатся шорохи, кажется, Антон взял телефон в руки, но с громкой связи ещё не снимает. — Да я потерялся, навигатор завёл в какие-то дебри, не могу понять, где я и как отсюда выезжать. — Так набери кого-то из знакомых, пусть подскажут, если не пошлют до этого. — Они не помогут тут. Ещё немного, и пустая чашка с остывающим чайником сами решат поддержать этот диалог ни о чём, потому что со стороны выглядит довольно плачевно. Сверчки за окном, ваш выход! Только под такой сильный снегопад лучше действительно не соваться, можно просто любоваться, находясь в тепле и уюте, только вот Антон, походу, находится в тепле своей машины — вызывает ряд вопросов, конечно. — Стоп, а куда ты поехал в ночь? Ещё и в незнакомое место? — спящее до этого волнение вдруг просыпается и начинает бить тревогу — теперь не спящих на кухне трое. Чашка и чайник всё же не в счёт, они не в силах помочь. — И почему тебе не помогут, ты не в Москве? Вообще уже многие привыкли к антоновому топографическому кретинизму, так что внезапные поздние звонки стали чем-то вроде обыденности, потому что навигаторы не всегда хотят сотрудничать, а если сотрудничать, то только с демоном, который уводит куда-то вглубь дворов ещё больше, поэтому лучше полагаться на старое доброе описание местности и невероятную память друзей. Вот только в чём проблема — они ограничены отличным знанием столицы и окрестностей. Если бы Антон рванул в Воронеж, Арсений об этом бы знал чуть ли не первее его мамы. — Вот ты не мог позвонить чуть позже? А лучше бы спал вообще, я серьёзно! Так что остаётся один вариант… — Ты в Питере, что ли? Какое-то копошение с той стороны экрана прерывается на несколько мгновений, а после слышится заведённый мотор авто и то самое навигационное «поверните направо, затем поверните налево». И Арсений соврёт, если скажет, что не ждёт услышать то самое «да», в котором официоза будет больше, чем в согласии жить вместе и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии. А вообще по Антону он реально скучает и хочет увидеть как можно быстрее, потому что скоро начнёт развиваться шизофрения, и его голос действительно будет слышаться из каждого угла — но в дурку пока рановато, так что лучше решать проблемы с расстоянием, чем психическим здоровьем. — Антон, ты дурак, мог ведь спать и приехать с утра, — Арсений вздыхает, потирая переносицу, и смотрит на уличный фонарь за окном, подсвечивающий неидеальные снежинки. — Ты вообще где сейчас? — Говорю же, потерялся, но уже почти тут, поэтому готовься открывать дверь. И вообще это планировался сюрприз, так что можешь сделать вид, что удивлён и рад меня видеть, — отвечает, параллельно с навигатором, оповещающем об очередном повороте. Арсений умалчивает о том, что он рад того видеть в любое время, в любом месте и в любом виде, начиная от обычного сонного каким-то ранним субботним утром рядом с ним кровати и заканчивая злым и агрессивным на весь мир, как чёрт, где-то на свалке с бомжами в вечер ужасного понедельника. Чтобы занять мысли чем-то другим, уже хочется попробовать сложить картинку, где же Антон мог потеряться, но восстанавливать всё в обратном порядке немного сложновато, потому эту затею Арсений бросает. — Ты же уже бывал тут, причём не единожды, — всё так же наблюдая за непонятным танцем снежинок, говорит Попов, потому что это действительно странно с его-то частотой приездов. Хотя, что тут говорить, крыша давно поехала, вот только найтись никак не может, сколько не указывай ей правильное направление. — Да ночью по-другому всё как-то, сам ведь знаешь. И вообще, почему это я дурак? Я к тебе поехал, соскучился ебать как за это время. Так бесит, что нужно ебашить семьсот километров ради того, чтобы я мог тебя трогать, обнимать, целовать… — Ты не можешь быстрее найтись? — не выдерживает Арсений, падая лицом в стол — ещё нет двенадцати, да и салатов тоже, но желание освежиться подобным образом всё же присутствует, а отказывать себе в нём как-то неправильно. К Антону тянет, он нужен и должен быть рядом, особенно в такой праздник. — Я уже здесь, — отвечает он, пока навигатор сообщает, что Антон прибыл в место назначения, а сам Шастун опять копошится, глуша двигатель машины. Пока в арсеньевской голове волнение с тревогой взрывают праздничные салюты, так и не дождавшись наступления первого января, слышно, как Антон выходит из авто, а после — характерный звук сигнализации. Сейчас уже на месте страха только предвкушение, что неужели придётся проводить одиночество, заменив его тем самым тёплым, а главное, любимым человеком. При всём при этом Арсений не то что удивлен, он в ахуе. Всё же взрослый человек, и как бы он не надеялся на чудо, он знал, что так просто не бывает, уже даже настроился на то, что рядом никого не будет при встрече этого года, как тут неожиданно объявляется Антон, говоря, что вот он уже прямо тут, осталось только дверь открыть и пустить его, такого холодного с улицы, в квартиру и трогать столько, сколько душа того пожелает. Сварить вкусный какао, как раз где-то в шкафу завалялись маленькие маршмеллоу, сесть в спальне обниматься, переплетаясь руками и прижимаясь ближе в попытке максимально сократить дистанцию, будто слипшиеся пельмешки, и запустить на телевизоре в сотый раз «Гарри Поттера» или в тысячный — «Один дома». Так даже осенняя хандра отступит, поселив внутри частичку праздника, давно уже не такого светлого, как в детстве, но всё равно в какой-то степени семейного. Дутая антоновская куртка шуршит на каждом шагу, и это слышно в вызове — кажется, кто-то забыл его завершить, — но Арсению это в какой-то степени нравится, он чувствует свою ответственность за то, чтобы довести Шастуна буквально до своей квартиры, чтобы он уж точно нигде не потерялся, идя до нужного этажа. Дверь в парадную Антон открывает своим ключом — ясное дело, что тот у него есть, было бы как-то глупо, если нет. Пока лифт едет вниз, слышно, как тот бубнит себе что-то под нос, есть вероятность, что напевает одну из песен, услышанных на радио по дороге, или опять что-то из своего, над чем сидел в свободное время, всё же из-за помех не разобрать. При входе в кабину куртка опять заполняет собой эфир, можно посоревноваться и включить чайник, конечно, но это может выдать, а пока Арсений наблюдает тихо, со стороны, будто ребенок, пробравшийся туда, где его быть не должно, главное только не шуметь. Так и развивается вуайеризм. Такое чувство, будто лифт не едет, а ползёт, ещё и так медленно — складывается впечатление, что несколько человек собственноручно из шахты его тянут, чтобы какой-то хмырь поднялся на свой дофигнадцатый этаж. Арсений же стоит и ждёт на лестничной клетке, ступни в тапочках, надетых на босые ноги, подмерзают, а пижама особо не греет в холоде парадной. Почему-то надо было выйти именно так, хотя никто не гнал, кроме собственного желания сократить время ожидания, потому что лететь вниз по лестнице всё же глупо, особенно когда в доме есть лифт. Из-за частых перебоев электричества иногда кажется, что маленькие сильные человечки были бы надёжнее — ничего такого против людей с карликовостью Арсений не имеет, они такие только из-за воображаемого магического происхождения. Когда на этаже в очередной раз мигает лампочка, дверь наконец открывается, являя за собой спешащего выйти Антона — несмотря на то, что он был в машине, нос всё равно покрасневший, как и щёки, короткие волосы так и лежат почти нетронутые, а в руках, помимо телефона, ещё и шапка, которая могла бы стать виновницей гнезда на голове, если было бы что там портить — даже любимой арсеньевской чёлки нет. На лестничной клетке воцаряется молчание и тишина, только телефон себя и выдаёт, создавая помехи. — Я реально трубку не положил, что ли? — переводя взгляд на экран телефона, спрашивает Антон, а после снова смотрит на Арсения, наблюдающего за ним. Вызов всё-таки завершается одним нажатием шастуновского пальца, и тишина опять правит балом. Воображаемые сверчки заводят свою вторую песню — это уже их концерт, вход на который проходил бесплатно и без очереди. Всё для тебя, как говорится, — рассветы и туманы, для тебя — молчания капканы. Хотя, если быть прямо честным, то и говорить сейчас особо нечего. Можно просто любоваться друг другом в свете подъездной лампочки, которая и вовсе скоро погаснет, отказываясь наблюдать за затянувшейся театральной паузой. На самом деле, что греха таить, ещё хочется целоваться, нежно так, осторожно, будто боясь сломать и покалечить. И вряд ли Арсений озвучил это вслух, но приближающийся Шастун явно имеет те же намерения, зарываясь пальцами в тёмные волосы и склоняя голову. Они не то что понимают друг друга с полуслова, те им даже не нужны как таковые. Чёртово единое целое, заставляющее верить в родственность душ, соулмейтство — как хотите, так и называйте. Один трепет на двоих в момент соприкосновения губ, начавшее сбоить сердцебиение и просто желание быть такими, какими они и должны, — открытыми, чувственными, любимыми. И ни одна камера не разлучит их. Негромкие причмокивания в тишине подъезда разлетаются эхом — хорошо, что уже поздно, и люди явно спят, а не прислушиваются, как бы там кто-то не целовался. От этой мысли и возможности быть замеченными в любой момент у Арсения бегут мурашки, вряд ли они, подобно крысам с корабля, смываются в сторону незапертой двери в квартиру таким наглым образом. Или это скорее тараканы из головы, потому что там на удивление так пусто, будто чай был разбавлен коньяком или ромом; либо коньяк или ром были разбавлены чаем; либо никакого чая и не было вовсе, а был чистый концентрированный спирт, иначе объяснить столь долгое отсутствие такой умной мысли сложно. — Антон, может, лучше зайдём? — спрашивает Арсений, показывая на дверь за спиной. — У нас не так уж мало недоброжелателей, чтобы позволять себе рисковать и целоваться прямо в подъезде. Шастун же, согласно кивнув, отрывается от него, выглядя ненамного лучше, хотя тот точно не пил — за рулём же. Кажется, чтобы пьянеть им даже не нужен никакой алкоголь. Или это всё же сонливость, тут надо разбираться. В тёмной квартире прохладно — всё-таки дверь стоило закрыть. Явно холод ещё не добрался до дальних комнат, но в коридоре поселился сполна, кусая за кисти рук и кончик носа. А Арсения ещё и за ноги, потому что носками он решил пренебречь. Когда наконец щёлкает замок, появляется некая иллюзия защищённости, такой замкнутости в этом маленьком мирке, именуемом квартирой, откуда не хочется никуда деваться, лишь не упускать шанс быть рядом, даже если их никто не ловит и не ищет (хотя это явно ненадолго). — Я соскучился, Арс, — тихо говорит Антон, начиная стягивать куртку. — Я тоже, очень сильно, — отвечает, снова расплываясь лужицей, хотя взрослый мужчина ведь, как это вообще называется? Он не уходит на кухню, не отворачивается, даже свет не включает, только наблюдает за длинными пальцами Антона, почему-то почти без колец, хватающими ползунок на куртке, который тот аккуратно тянет вниз. — Стой, — резко спохватывается Арсений, что Шастун аж пугается, складывая руки в жесте а-ля «сдаюсь». — Только не говори, что это новогодний свитер с оленем. — Это новогодний свитер с оленями, — выделяет тот окончание. — Ну ты серьёзно? — чуть ли не страдальческим тоном уточняет. — Ты же прекрасно знаешь… — Знаю, но не считаю, что у тебя есть прямо веский повод ненавидеть этот праздник. Тебя никто не собирается убивать. Из их этих оленей всё равно самый главный — ты, эти хоть не пиздострадают об одном и том же. — Ты сейчас развернёшься и поедешь домой, и мне похуй, что ты потратил много времени на дорогу сюда. — Арс, а ты не задумывался, что мне легче будет снять номер, чем возвращаться назад семьсот, блять, километров — это во-первых. А во-вторых, ты меня всё равно не выгонишь. Тут даже спорить нечего. Эту перепалку и ссорой-то не назовёшь, это больше похоже на разговор семейной пары, которая счастлива в браке уже лет так тридцать и без подколов друг друга свою жизнь в принципе не представляет. Арсений вовсе не обижается, всё равно продолжает смотреть влюблёнными глазами, только летающих вокруг сердечек не хватает, ей-богу. — Я тебе даже рога привёз! — слишком радостно сообщает Антон, снимая с плеча рюкзак и доставая оттуда ободок с почему-то красными оленьими рожками, и гордо водружает тот Попову на голову — ну как на такого дурачка можно обижаться? Арсений несколько раз на пробу мотает головой, но явно не так сильно, чтобы этот чудный ужас с него не слетел. Ужас, конечно, исключительно по мнению самого же Арсения; Антон смотрит на эту картину с нескрываемым восторгом, будто надетый ободок — самый желанный подарок для него в канун этого Нового года (за исключением Попова, тот ни с чем не сравнится). — Это я, получается, тебе рога наставил? — смеётся Арсений, прикладывая к голове руки, сложенные в кулак с оттопыренными указательными пальцами, и издавая странные звуки — то ли корову пародирует, то ли ещё кого — сказать честно, неясно, но выглядит достаточно мило и смешно, так что Антон склоняет набок голову, просто смотря глазами, в которых бегущей строкой читается «я всегда буду рядом с тобой, что бы ты ни делал, что бы ни говорил, ведь ты — самое дорогое, что есть в моей жизни». — И я обо всём узнал, так что дело не во мне, дело в тебе, и нам надо расстаться, — якобы трагически отводит взгляд, но улыбка до ушей всё равно Антона выдаёт с потрохами. Сам же он наконец снимает куртку, оставляя её на вешалке, и разбирается с обувью, пытаясь избавиться от неё как можно скорее и нырнуть в свои тапочки, которые Арсений любезно достал заранее. — Я любил не тебя, а твои кудри, так что да, теперь нам не по пути. Давай останемся друзьями? — И каждый сантиметр твоего тела станет километрами между нами? — Попов в ответ кивает, показательно взгрустнув. — Что же, тогда ясно, почему мы живём за три пизды друг от друга. — Надо же было когда-то признаться. В коридоре всё ещё темно, всё ещё прохладно и всё ещё слишком комфортно, потому даже не хочется ломать магию этого момента, хочется её впитать, ведь если новогоднее чудо и существует, то это определённо оно и ничто иное. Разувшись, Антон снова подходит к Арсению вплотную, прижимаясь и кладя подбородок тому на макушку, прямо между рогами — те явно щекочут лицо. Теперь хочется даже не впитать, хочется раствориться самому, как сахар в чае, который, кстати, так и не дождался своего часа, чтобы быть заваренным. — Чай будешь, кстати? — спрашивает Арсений невзначай, уткнувшись куда-то в шею. Дальше следует непонятное бормотание, больше всего похожее на согласие. — Тогда за свои услуги беру расстиланием постели, только сегодня снял бельё, чтобы постирать перед Новым годом. — У тебя слишком низкие тарифы, — отвечает, зевая. — Надеюсь, за ночь вместе берёшь так же дёшево. — За постеленную простынь на кровать даже самые отчаянные проститутки не согласятся с тобой не то чтобы трахаться, но и говорить, — чуть отстраняясь, чтобы видеть глаза Антона, парирует. — Мне и не нужны проститутки, мне ты нужен. И снова повисает молчание. Сцена вторая, дубль первый: «Спасибо, что ты есть в жизни». Это ведь не первое признание, даже не сотое, оно должно восприниматься как должное, но сердце всё равно ебашит так, будто Арс хлебал кофе с энергетиком вперемешку последние несколько часов. Так и бессонницу легче объяснить. — Иди ты уже, несчастье, — Арсений легонько щипает того за предплечье, заставляя отстраниться совсем — всё равно ненадолго же. — А когда я мерч твой отвратительный рекламировал, ты не так говорил, — ухмыляется Антон, таки уходя в комнату и оставляя Арсения в коридоре в компании сверчков — те хотят сказать, что концерт окончен, свет и так не горит, а им пора идти, так что дальше тому надо справляться как-то самому. Из-за долгого отсутствия сна мозг отказывается функционировать так, как должен, ему до сих пор кажется, что это сон, тем более Антон редко приезжает к Арсению в Петербург на своей машине — он предпочитает пользоваться самолётами и такси (или услугами личного водителя, который довезёт его до нужного адреса, что — о великое совпадение — является его же домом). Точно, вот и осознание, почему тот умудрился заблудиться — потому что таксисты прекрасно знают город и с навигаторами не воюют, в отличие от Шастуна. А ещё во дворе на удивление так пусто, что даже нашлось парковочное место, и это тоже неожиданно. Выйдя на кухню, Арсений замечает, что снег за окном уже прекратился, а, как известно, снег растаявший — он вода. Попов снова щёлкает кнопкой чайника, слишком поздно задумываясь, что той на две чашки там вряд ли хватит, поэтому приходится доливать, даже не выключая прибор; топить снег, лежащий на подоконнике как-то нет особого желания. И вообще, Арсению действительно хочется идти — идти в комнату к незваному, но всегда ожидаемому гостю, — но раз уж они договорились на чай, то надо немного потерпеть. Зато выгодно избавил себя от нужды мучиться с простынями и пододеяльниками — ну разве не гений (без «ни»)? Во френч-прессе уже лежит заварка; Арсений даже забыл, когда успел её туда насыпать, наверное, тогда, когда выходил на кухню первый раз. Он наливает туда немного кипятка и берёт вторую прозрачную чашку с полки, оставляя её рядом. Почему-то желание спать приходит именно в этот момент, да и противиться ему не особо хочется, осталось только согреть Антона и себя горячим напитком, а после завалиться вдвоём под тёплое одеяло до обеда — им похуй, сегодня праздник. Спустя какое-то время (когда получается избавиться от внезапного приступа любви к жизни) Арсений добавляет воды в заварник, перемешивая всё содержимое, и разливает чай, предварительно добавив себе одну, а Антону аж две ложки сахара — только бы у него жопа не слиплась. Хотя, в принципе, условие, что та у него и слипнется, особой роли не сыграет, если, конечно, Антону внезапно не захочется поэкспериментировать. И тут мысли пускаются в пляс, представляя, как Арсений, подставив пальцы к антоновому анусу, обнаруживает, что они просто-напросто не проходят внутрь, и от этого становится смешно. Недосып и недотрах — смесь убийственная. Когда Арсений заходит в комнату, там ужасно мигает гирляндой ёлка; вот почему нельзя было выбрать другой режим, чтобы от этого безобразия не хотелось себе выколоть глаза теми же неколючими иголками? Антон лежит на кровати в своём красном уродском свитере, что-то с серьёзным видом изучая в телефоне. Такое чувство, будто его там обвиняют во всех грехах человечества, и вообще таких, как он, давно надо было сжечь на костре. Арсений садится рядом, отставив чашки на прикроватную тумбочку, и как бы молча спрашивает «что же там?», кивая в сторону гаджета. — Галя, у нас отмена, — хмыкает Антон, приподнимаясь на локтях. Ясно, всё же все грехи человечества уже на нём, дальше следует животный мир и смерть динозавров. — За что на этот раз? Всё то же? — Когда я сказал «у нас», я имел в виду и тебя, Арс, — это известие не производит почти никакого впечатления. Каждый день новостные каналы поднимают шумиху из ничего, больше ведь нечем заняться. — Будем вдвоём отменённые. Этакая романтика, не находишь? — ухмыляется он, даже не спрашивая причину — она просто ему неинтересна; делать нечего, только забивать голову ненужной информацией и портить себе настроение лишний раз, когда даже Антон из своей шумной Москвы приехал — вот оно настоящее счастье. — Мама, айм ин лав виз э криминал, бат айм э криминал ту? — Арсений смеётся, кивая. Да уж, вот это жизнь. — Зато будем иметь полное право съебать в закат на гейском флаге, да, — говорит, наконец садясь и откидывая телефон куда-то в сторону, кажется, он даже не успел его заблокировать; а после придвигается ближе, снова запуская пальцы в волосы. — Во-первых, боюсь, что гейский флаг не полетит, как ковёр-самолет, а во-вторых, мы просто-напросто не уместим там все наши вещи. Надо мыслить рационально, Шаст, — отвечает, смотря прямо в глаза, в которых отражаются огоньки гирлянды вперемешку со сверкнувшей похотью. Кажется, не один Арсений страдает недотрахом. — Предлагаю жизнь с чистого листа, как тебе идея? С тобой я хоть на край света готов тащиться неизвестно каким способом. — Фу, как сопливо, — выдыхает Арсений в губы, обжигая чужие, а после впивается в них поцелуем, жадно покусывая и ощущая на собственном затылке антонову руку, что легонько сжимает волосы. Мигающая гирлянда всё ещё раздражает своей яркостью и частотой смены лампочек. На окне за шторами она хоть не такая красочная, да и горит одним цветом, не так мозоля глаза, а эта же бесит до жути, поэтому обычно она выключена подальше от греха и нервного тика — Антон явно решил, что для новогоднего настроения только этой хуйни и не хватает. Ещё бы предложил обмотаться мишурой, чтобы наверняка. Но когда шастуновская рука начинает скользить по спине, то сил для злости и возмущения уже не остаётся. Он не спешит прерывать поцелуй, только наоборот усиливает хватку, будто вжимая в себя — это даже хуже слипшихся пельмешек. Хаотично гуляет по позвоночнику, лопаткам, иногда поднимается до плечей своими прохладными пальцами, в то время как целует жадно, напористо, почти не беря перерыв на отдышаться, лишь периодически хватая воздух, будто тонет — о, а он действительно тонет, отчаянно так, бесповоротно и без надежды на спасение. В какой-то момент Арсений просто заваливает Антона на спину, усаживаясь на него сверху — так будет даже удобнее. Периферическое зрение всё же хватается за эту сине-красно-зелёно-жёлтую вакханалию, напоминающую о себе так навязчиво, что появляется желание вскочить и вырубить её нахуй, а только после заняться тем, чего действительно хочется. Вся эта зимне-новогодняя суета не давала покоя на протяжении последнего месяца с кусочком — причём даже с закрытием основного шоу на телевидении. Свадьбы, съёмки, корпоративы — ужасно утомляющие штуки, не дающие времени насладиться не то чтобы кем-то, но и самим собой (пусть и первая версия была бы поприятнее). Но сейчас в голове лишь одно: «Дорвались». Руки Антона всё ещё занимаются своими непонятными передвижениями; в какую-то секунду Арсений даже находит одну под тканью пижамных штанов, мягко оглаживающую ягодицу и слегка сжимающую её. — Ты бы хоть кольца свои твёрдые снимал, придурок, — шипит Арс явно от того, что металл чуть больнее впился в нежную кожу. Антон в ответ лишь хмыкает и достаёт руку из чужих штанов, которая спустя одно скольжение от бедра вдоль всего бока оказывается на щеке, аккуратно на ней располагаясь, будто боясь помять или испачкать. Арсений задерживает дыхание, когда большой палец скользит по губам, немного надавливая, будто заставляя его их приоткрыть — хотя почему «будто», он именно это и делает, проходясь по ряду зубов и падая на язык. Слишком пошло, даже съехавший ободок с красными рожками не спасает ситуацию. Его бы уже снять и кинуть куда-то в сторону, желательно, чтобы он сделал что-то с гирляндой, но пока всё это немного забавляет. И вообще, пусть это он Антону мешает, сам же его напялил. Арсений — сплошной разврат, особенно когда якобы дразня касается языком пальца, а после и вовсе начинает его посасывать, явно наслаждаясь процессом. В паху ожидаемо тяжелеет, пока что медленно и постепенно, понемногу затуманивая разум и отключая мозг. Уже и гирлянда, мигающая куда-то в спину, не так бесит, да и Новый год не такой отвратительный, каким казался. Всё же согревает не чай, а руки любимого, даже если те во рту. Наслаждение — семь из десяти; гигиена — минус ноль целых пять десятых из десяти. Хотя Антон вроде ходил мыть руки, пока закипал чайник… Тогда показатели вырастают. Спустя некоторое время Шастун заменяет один палец указательным и средним, теми самыми, на одном из которых сегодня надето кольцо, и до Арсения доходит гениальность этого коварного плана. Он проталкивается ими внутрь, упираясь, собственно, кольцом, и Арс принимает правила этой игры, вылизывая пальцы: подушечки, сгибы фаланг, между ними. Очень мокро и горячо. Особенно, когда тот начинает кидать своими темнеющими глазами взгляды из-под длинных ресниц — убийственно. Арсений вообще в большинстве случаев превращается в апогей порочности, даже если и не пытается этого делать. Но сейчас эти томные вздохи, раздевающие взгляды мало того что оправданы, так ещё и заставляют сильнее возбуждаться, теряя контроль. Антон в какой-то момент вскидывает бедра, потираясь членом сквозь слои ткани об арсеньевский, и второй рукой вжимает его таз в себя, продолжая ёрзать. Ширинка на джинсах уже готова трещать и просить о помощи — вот, наверное, удобно в широких пижамных штанах. И не так жарко, как в тёплом свитере. Кажется, на пальцах уже не осталось сухого места, и, очень неожиданно для Антона, Арсений обхватывает губами кольцо, кажется, это роза ветров, он не успел рассмотреть, хотя и думал, что в любом случае сможет её узнать. Он крепко обхватывает то губами, начиная медленно, миллиметр за миллиметром стягивать, пока оно не стукается о ноготь и собственные зубы, падая. Шастун забирает кольцо изо рта, оставляя пока на кровати рядом, а потом снова лезет обратно в чужие штаны, на этот раз проходясь влажными пальцами по ложбинке и слегка надавливая на анус, который от неожиданности сжимается, а с губ Арсения слетает тихий стон. И не хочется больше ничего, только чувствовать друг друга так близко, упиваясь страстью, витающей в комнате. Касаться, обжигаясь об разгорячённую чужую кожу, и задыхаться от нехватки свежего воздуха, вмиг ставшего раскалённым, кажется, до предела. Тонуть друг в друге и теряться ото всех в своей маленькой вселенной, в которой они по праву любят и живут ради этой любви. И пусть это может казаться сном, но всё равно самым желанным из всех, которые когда-либо кому-то снились. Судя по всему, эти рожки Антона тоже достали, поэтому они отправились в путешествие куда-нибудь — смысла следить нет, зато потом будет интересно их поискать. Следующей на очереди оказалась арсеньевская кофта, превратившая при снятии волосы в растрёпанное нечто. — Вот такое у тебя должно было быть на голове после шапки, — говорит, прогибаясь в спине, хотя подразумевает он определённо не это. — Я когда про красоту говорил, не шутил вообще-то, — тише продолжает, ощущая пальцы на позвоночнике. — В следующий раз такого даже на порог не пущу, поня-ал?.. Кажется, это должна была быть угроза, которая не состоялась из-за проникновения одного пальца — упс! Арсений откидывает голову, чем Антон пользуется, припадая к шее слишком настойчиво, только бы не переусердствовать, иначе снова придётся мучиться со скрытием следов, а это ни к чему, уж лучше просто себя проконтролировать — не животное же. У Антона длинные красивые пальцы, и Арсений шутил бы одно время, что очень хотел бы почувствовать те в себе, если бы такой возможности у него не было. Ещё во время первого и самого неловкого секса этот момент был обговорен, что пальцы в носу — неприкольно, и лучше их совать в другие, правильные места, как, например, задница; так даже намного приятнее. — Арс, где смазка? — вырывает из какого-то транса хриплый голос Антона, и, чёрт возьми, эта хрипотца напрочь отключает мозг, будто удар чем-то тяжёлым по голове. Сначала Арсений думает, что Шастун совсем отупел и забыл, где та обычно хранится, но тот вдруг продолжает: — В тумбе нет, я бы уже достал давно, не считай меня умственно отсталым. Потом до Попова доходит, что он буквально на днях выбросил тюбик после определенного периода активного использования, и тот подрывается, убегая (ну, как убегая, пытаясь пойти быстрым шагом на ослабевших ногах) в коридор, роется то ли в сумке, то ли в каком-то кармане, Антон решил не разбираться. Зато во время отсутствия Арсения он наконец стянул свитер, в котором было жарче в несколько раз больше, чем могло бы быть; ещё немного, и он мог бы стать той самой разваренной пельмешкой, только без прилипшей пары, хотя, Шастун почему-то уверен, что Арс остался бы рядом, даже несмотря на разморенное состояние. Чтобы особо не терять время, он сразу стягивает джинсы с трусами и несколько раз проводит кулаком по стволу, чувствуя, как тот в ответ твердеет. — Это ты новую к Новому году купил? — спрашивает Антон, наблюдая, как Арсений возится с тем, чтобы распечатать тюбик смазки и кинуть его чуть ли не Шастуну в лицо. — Нет, чтобы ты, идиот, спросил, — язвит в ответ, снова присаживаясь рядом в ожидании дальнейших действий. — Хотя до этого ты не особо интересовался, как я тут. — Арс, мы не виделись всего четыре дня. — Я уже успел соскучиться. В голове взрываются планеты и горят города. Мысли-жители бегут из своих поселений куда-то, где им будет безопасно, хотя когда Антон рядом с Арсением ни о какой безопасности не может быть и речи. — Я тоже, иди сюда уже, — признаётся, хватая Попова за руку и тяня на себя, буквально укладывая, и снова берётся терзать губы, которые наверняка опухнут после таких активных действий. Лежать в обнимку на боку, конечно, хорошо, но так уж вышло, что сейчас тело нуждается в большем, поэтому возникает потребность быть максимально ближе, даже если физически это уже невозможно. У Антона, взглянув в потемневшие глаза, появляется шальная мысль, и вот отказывать себе в преддверии праздника как-то не хочется. Да и незачем, в принципе, потому что в плане секса Арсений поддержит любую идею, какой бы безумной она ни казалась. Как говорится, не повторяйте, действия выполнены профессианалами (от слова «анал», конечно же) в домашних условиях. Изначально, когда Антон только встаёт с кровати, то планирует стянуть с Арсения штаны вместе с трусами — те ему уже точно не пригодятся, так что повторяют судьбу рожек, следуя в вообще неизвестном направлении. На просьбу встать в коленно-локтевую Арс сначала недовольно бурчит, но он так делает часто, просто чтобы доказать самому себе, что во время прелюдий его мнение тоже имеет цену, хотя в итоге всё равно соглашается — так он делает почти всегда, если только у него нет идеи в несколько раз безумнее. Сегодня же Попов слишком расслаблен и утомлён, только бы не уснул во время всего действа, это было бы крайне странно, хотя и к такой грани они несколько раз подходили. — Выключи эту ебаную гирлянду, — просит Арсений взамен. — Раздражает жутко. Антон тихо смеётся, всё же просто меняя режим на постоянный. Арс даже про себя признаёт, что так лучше, чем в полной темноте. И во внезапном приливе ненависти к Новому году первоначально была перспектива встречи в одиночестве, а сейчас уже он точно не один, ведь вряд ли во сне Антон может чувствоваться настолько правильно — значит, он не уснул лицом в стол, и Шастун вправду тут, так ещё и снова гладит пальцами по ложбинке от мошонки и до самого копчика, растирая смазку. Крышечка щёлкает, и сам тюбик отлетает в сторону подушек — вот он может ещё пригодиться. Антон сначала касается мягко, будто тонкой кистью рисует определённый штрих, несколько раз наводя его, чтобы стал ярким. Арсений падает лицом в кровать, поскуливая, пытается притираться сам, чтобы сильнее ощущать пальцы, которые пока не очень-то спешат его растягивать, проникая буквально на одну фалангу и выскальзывая, чтобы продолжить пытку. Борясь с собственной гордостью, Арс пытается себя убедить, что он терпеливый, что дождётся, пока Шастун наконец соизволит что-то сделать, потому просто кусает наволочку, даже без представления, что это чужая рука. Позднее время уже даже не так сильно клонит в сон, хотя винить в этом надо опять Шастуна за его своевременное прибытие. А ещё винить его хочется за то, что он вдруг входит сразу двумя пальцами, начиная возвратно-поступательные движения, всё ещё медленные, хотя и спешить-то, в принципе, некуда. В какой-то момент Арсений поворачивается и видит слишком довольное лицо Антона, который сосредоточенно наблюдает за тем, как узкие стенки сжимаются вокруг. А когда у него получается оторвать взгляд от такого зрелища, то вид раскрасневшегося Арсения сносит крышу вообще — даже чувствуется, как дёргается его рука внутри. Второй же Антон поглаживает ягодицу, изредка припадая к ней короткими поцелуями, мнёт яички и проводит по члену, будто нарочно на этом не акцентируя должного внимания. Арсений снова падает лицом вниз, пытаясь себя заверить, что это обычная растяжка и она ему всё равно нужна, пусть даже такая медленная, неторопливая, скорее полная нежности, чем безудержной страсти. Тут даже больше подойдёт понятие заняться не сексом, а именно любовью. Осторожно, заботясь о чужом комфорте, без спешки, будто опаздываешь на самолёт или поезд, а вот так, наслаждаясь каждой секундой, наполненной друг другом. И даже не фигурально — Антон ведь в Арсении, пусть даже пока только так. На одном из поцелуев в мягкую кожу, Антон пару раз сгибает пальцы и достаёт их полностью, оглаживая сжимающиеся мышцы, а после широко лижет ягодицу, замирая своим горячим дыханием прямо напротив ануса — Арсений вздрагивает, но не протестует. Всё же коварный план Антона более коварный, чем казался на первый взгляд. Он начинает от головки, мокрыми поцелуями поднимаясь выше по члену, потом берёт в рот яичко, посасывая, а дальше лижет ложбинку. Вызывайте врачей, тут, кажется, кому-то плохо! Арсений стонет, ворочаясь на кровати, благо ноги его всё ещё держат в условленной позиции, а вот он сам себя в руках не держит, для этого есть руки Антона, раздвигающие ягодицы в разные стороны, чтобы снова туда припасть, толкаясь кончиком языка. Сам же Антон тоже еле соображает, почему-то одёргивая себя, когда тянется к изнывающему члену — от такой картины не встанет только у импотента или гетеросексуала, который натуральнее всех йогуртов вместе взятых. Шастун вылизывает так же медленно, как и выполнял все предыдущие действия. Он нежно целует колечко мышц, проникает языком настолько глубоко, насколько вообще дотягивается, после снова выходит, несколько раз проходясь снаружи, и касается губами копчика. Рукой он водит по арсеньевскому стволу, тоже не спеша, изредка уделяет внимание головке, дрожащими пальцами поглаживая прямо над ней. — Как Новый год встретишь, так его и проведё-ош-шь… — то ли стонет, то ли шипит Арсений, хватаясь за простынь слишком цепко, сминая ту в кулаке — зря стелили, получается. — Я не хочу провести весь год с языком в жопе, — шепчет ответ, что иронично, как раз именно туда, после поднимаясь и целуя куда-то в лопатку, параллельно проводя рукой по торсу, чтобы задеть уже давно затвердевший сосок. — Дурачина. За окном красиво в свете фонаря падает снег — снова пошёл, неужели недостаточно? — горит гирлянда, красиво подсвечивая игрушки и иголки. В этом всё же есть своя романтика: завершение года как-никак, ещё и такое удачное. Это правильно, да, находиться сейчас вместе в темноте питерской квартиры наедине друг с другом и атмосферой праздника, созданной человеком, его не ждущим — украшал бы квартиру Антон, тут было бы больше отсебятины, в которую была бы вложена душа, да и в холодильнике обязательно лежало несколько килограмм мандарин. А так стандартные фонарики на окнах и по всему дому вместе со светодиодной лентой ничего, кроме цветного освещения, не создают. Когда член Антона явно случайно касается кожи, в голове щёлкает выключатель — пока, здравый смысл! Предэякулят остаётся мокрым следом, который в итоге размазывается по спине, а сам Шастун тихо стонет, проводя тыльной стороной ладони по позвоночнику и после облизывая мочку уха. У того, ясен хуй, стоит крепко, вжимаясь в Арсения и создавая трение — тому тоже уже не терпится что-нибудь с этим сделать, потому Антон обхватывает Попова поперёк груди, ставя таким образом на колени, а сам так и остаётся пристроившимся сзади, нетерпеливо елозя членом между ягодиц. Арсений тяжело дышит и хватается за предплечья Антона, откидывая голову тому на плечо. Последний пользуется этим, снова скользя губами по шее, пока мужчина сам не берёт быка за рога (а если точнее, то Шастуна за член) и не направляет головку к анусу, самостоятельно её вставляя. — Сил моих нет больше, — шепчет, прикрыв глаза, наконец ощущая ту желанную наполненность, когда Антон плавно входит. — Бля-а-ать… — Кто ещё нетерпеливый из нас, — ухмыляется, целуя линию челюсти, любезно предоставленную для этого. Когда член входит полностью, ноги Арсения подрагивают, благо силы Шастуна хватает, чтобы удержать их обоих в таком положении. Такое чувство, что «тише едешь — дальше будешь» стало сегодняшним девизом, потому что и сейчас толчки по своей сути медленные, так даже не выглядит то снятое порно-видео в слоумо. В головах обоих приятный туман, заполняющий мысли из-за такой близости. Арсений, вскинув руки, хватается на антоновы плечи, а тот все ещё прижимает спиной к себе, поглаживая по кругу сосок. И эти стоны дефис шипения никогда не сравнятся с теми, что хранятся у них в чате в виде голосовых. Эти касания никогда не заменят даже те мимолетные, в которых интимности хоть отбавляй. Этот момент никогда не станет в один ряд с другими, потому что он уникальный. Уникальный, как сегодняшняя питерская ночь с падающим хлопьями снегом. Уникальный, как каждый приготовленный ужин и сделанный своими руками подарок. Уникальный, как сам Арсений, которого хочется всегда держать при себе и просто-напросто не отпускать, что бы то ни было. В одно мгновение Арс и сам подаётся назад, насаживаясь и царапая ногтями спину, когда вторая рука Антона обхватывает его член, двигаясь всё же чуть быстрее, чем ожидалось, исходя из сегодняшнего темпа всего действа. Дыхание сбито жутко, сердце сходит с ума, метаясь в грудной клетке, когда Шастун несколько раз сильно толкается и замирает внутри, уделяя сейчас внимание исключительно арсеньевскому стояку и дроча в каком-то рваном ритме, поглаживая головку и под ней круговыми движениями, пока Попов не кончает, при этом враз ослабевая и норовя упасть на кровать. Антон его, конечно, удержит всегда, когда оно будет надо, но сейчас в этом смысла ноль, поэтому он просто помогает лечь, чтобы наконец отдышаться, пока сам несколько раз проводит рукой по стволу, выплёскиваясь на спину лежащего Арсения. В комнате горит лишь гирлянда на ёлке, за окном наглые снежинки пытаются подсмотреть, ударяясь об стекло. До самого Нового года ещё целая куча времени, но никто не жалеет о том, что начал встречать его именно так. Найдя в себе силы, Арсений встаёт по только ему известной причине, как вдруг хихикает со своих мыслей, а в следующую секунду выдаёт: — И кто теперь олень? — найдя валяющийся около тумбы ободок и цепляя тот на голову Антону, смеётся. И этот смех хочется сохранить себе на подкорке, воспроизводя тогда, когда вдруг становится грустно. Ещё и смотрит так преданно, искренне, влюблённо… — Завтра запрягу тебя помогать мне готовить салаты, потому что остатков оливье в холодильнике на двоих не хватит. И только без всякого совращения на кухне и секса на столешнице. — Это что, блять, за подстава? — пытается возмутиться Антон, хотя всё равно улыбается, как дурак. — Ибо нехуй, — коротко, ясно, информативно. Когда Арсений уползает в душ, Шастун заново перестилает постельное бельё. На тумбе рядом стоит остывший чай, где-то на пол упало кольцо, которое сейчас слишком лень искать, а в голове одно лишь желание — провести весь следующий год с любимым человеком рядом, как бы сопливо это ни звучало.